***
Прошмыгнув в ванную и плотно прикрыв дверь я тут же полез в шкаф, куда отправил меня Джин-хён и отчаянно взвыл: шёлковое нижнее белье бледно-сиреневого цвета, отороченное тонким кружевом из ткани оттенком светлее виднелось на полке. И вот эти трусы он мне надеть предлагает? Серьезно? Я порылся и обнаружил пару интересных вещиц, какую-то коробочку и конверт с подписью: «Тэхёну от Сокджина в день рождения». Пальцы заметно затряслись, вскрывая обертку — внутри было письмо:Дорогой Тэхён! Сегодня очень важный день не только потому что у тебя праздник, и ты стал старше и мудрее ещё на один год, который провёл с нами, надеюсь, счастливо и без сожаления, но и важный для вас с Чонгукки день. По крайней мере я вижу, что все идёт именно к тому, к чему у многих из нас пришло слишком быстро и нелепо, поэтому мы с Намджуном решили вам слегка помочь не только местом, но и кратким «руководством к действию». Уверен, вы и сами все знаете, но поскольку вы нам очень дороги, да и сейчас мы отвечаем головой за сохранение всех частей вашего тела, прошу, прими мой скромный подарок, и я не о тех трусиках — это уже тебе на выбор, я о том, что в коробке. Желаю тебе незабываемой ночи, мой любимый тонсэн. P.S.: Думаю, Чонгук оценит это белье, тебе очень идёт шёлк. Удачи!
Все это было похоже на какие-то сборы на экзамен. Я понимал, что нам выступать через день, и у хёнов есть повод для беспокойства, ведь мы должны быть целы и невредимы, учитывая, что Шуга-хён уже успел себе по уху заехать недавно***. на полке были ещё трусы и халат такой гладкий, что утонуть в нем хотелось, пачка презервативов и прочие мелочи, которые хён посчитал нужным добавить. Открыв коробку я обомлел — смазка, тоже сиреневая, почему этот цвет? Он мне идёт что ли? Или под трусы? Кое-кому пора в стилисты****. Благодаря урокам Чимина я знал, что такое безопасный секс и понимал, что мне нужно быть готовым ко всему. Естественно, после того, как я принял душ, воспользовавшись опять же тем, что заботливо оставил старший, и обработав все места возможных действий я принялся обтираться и думать, что в итоге надеть: моя пижама казалась смешной и совсем не праздничной, а подарок Джин-хёна… Стук в дверь. Айщ! — Тэхён, у тебя все хорошо? Я волнуюсь. — Чонгук уже полчаса ждал подле двери, давно вымытый и при параде, то есть в одном чертовом полотенце на бёдрах, но этого я ещё не знал. Как удобно, когда в квартире не одна ванная комната. — Я-яя скоро! — от неожиданности я ударился о дверцу туалетного столика, оцарапав колено и выронив из рук зубную щётку, паста с которой оказалась на моей ступне. Замечательно. В меня вселился Намджун-хён, может он и с Гукки переспит за меня? Что я несу? Оглядевшись в зеркало, я понял, что теперь на мне будут сиреневые шелковые трусы по последней моде, прекрасный халат и разбитая коленка. Вечер обещает быть томным! Все же я надел это чертово белье, потому что оно и впрямь было безумно приятным к телу, ах, и халат удачно пришёлся: белоснежный с чуть свисающими на плечах рукавами, слегка оголяющий ключицы. Я запахнулся и бодро шагнул из комнаты, захватив коробку с интимными принадлежностями и лучше бы не выходил, потому что весь мой задор куда-то делся, стоило мне наткнуться на живого Бога в одном невинно свисающем полотенчике.***
— Вау, — только и смог присвиснуть Чонгук, завидев меня. — Такая конфетка, — он протянул мне руку в просящем жесте, — пошли за подарком? — склонив голову на бок Гукки внимательно наблюдал за выражением моего лица, на котором было написано некое замешательство: я тут при параде, а он, лентяй, даже не удосужился одеться. — Ты прекрасно выглядишь, Тэхён, — и если позволишь, я бы хотел сделать тебе подарок, только прикрой глаза — последние слова я еле различал — он перешёл на шепот, каждое его действие было настолько изящным и галантным, что отказать я не мог, или у меня мозги отказали из-за этого дурацкого халата и трусов. Прикрыв глаза я ждал, ждал, пока вдруг не почувствовал холод на своей шее и кусочек металла, касающегося кожи. Гукки подвёл меня к зеркалу, и я обомлел в восторге — на шее красовался красно-зелёный кулон*****с инкрустированными камушками, такой яркий и красивый, что оторваться от его созерцания было невозможно. Я дотронулся до приглянувшейся вещицы тихо шепча: — Спасибо тебе, Гукки. Спасибо за все, что ты делаешь… — Сколько я ещё сделаю, — хмыкнул младший, загадочно усмехаясь и сдёргивая полотенце. Я в ужасе зажмурился, не желая наслаждаться таким быстрым «стриптизом», а Гукки заливисто ржал, тогда я понял, что, очевидно, что-то на так, а открыв глаза, залился не меньшим хохотом — этот идиот был в плавках для бассейна. — Хён хотел на море, и Чонгук исполнит твоё желание, пошли. Гукки потащил меня, запинающегося о полы длинного халата, за руку в спальню, где передо мной раскинулось нечто неописуемое — это на самом деле было море: все вокруг голубо-белое, усыпанное лепестками нежно-розовых роз, отдающих таким запахом, что выдержат самые стойкие. Цветы не выглядели чужими во всем этом великолепии — они заменили лучи заходящего солнца. Я будто бы попал на морской берег, где меня ласково обдают тёплые волны, и ещё шаг, как передо мной, совсем близко, в ладонях, окажется то самое солнце, которое утянет меня далеко-далеко в неизвестность. В моем случае — это будет Гукки в плавательных плавках. Меня интересовал один насущный вопрос: где он такие откопал, мы же постоянно в шортах ходили. — Чонгукки, я даже не знаю, что на все это сказать. Я поражён в самое сердечко! — повиснув на его шее, я на радостях начал сцеловывать любимую кроличью улыбку, которая делала его таким ребёнком. Мышцы его рук и спины изрядно напряглись, и я лишь ощутил, как возвышаюсь над ним, обхватывая его попрёк боков и крепко ухватываясь за шею. Халат, свисающий на честном слове из-за ускользнувшего в ладошках Гука пояса, оголял меня, выставляя напоказ дурацкие трусы. Атмосфера вместо интимной превращалась в клоунскую. — Хён, ты можешь делать, а не говорить, если хочешь. — маслянистые, угольные глазки посмеивались над моей робостью, и я так и застыл в очередном поцелуе на его щеке, когда почувствовал, как крепко Чонгук впился ладошками в мою многострадальную задницу. — Ааайщ! Чонгук! Больно же! — попа предательски болела после выступления и «руки к стене». — Я буду нежен, — с этими словами мы оказались на ворохе из лепестков роз, шелковых простыней и подушек. Макнэ разглядывал меня снизу вверх, пока я седлал его литые бёдра. — Мне очень нравится любоваться тобой так близко, — он спускал несчастный халатик с моих плечей, и я послушно его снимал, вглядываясь в черные очи. — Я заметил, как ты любишь смотреть, Чонгук, — напряжение нарастало, стоило мне слегка проехаться по паху Чона своим, довершая процесс соблазнения задницей — все, как учил Чимин, и судя по расширившимся глазёнкам мне это удалось. — Не шокируйся так, мой сладкий, — я ерзал снова, откровенно дразня Гукки и не на шутку распаляясь сам. Эти месяцы тянущихся выяснений отношений изрядно выматывали, я уже чувствовал, что хочу большего, что хочу испытать новые эмоции, что хочу попробовать быть ещё ближе. Сейчас я смотрел на Гукки будто бы под иным углом, даже удивлялся сам себе. Неужели тот несчастный поцелуй с Хосок-хёном был для меня глубже, чем я думал? Почему сейчас я чувствую, что теряюсь, ощущаю неуверенность в себе. Снова. Снова эти тупые страхи. Гук чётко улавливает перемены моего настроения, и если это произойдёт и сейчас, я больше никогда не смогу быть с ним так близко, ведь он не железный, и рядом полно мальчиков, способных его удовлетворить. Даже если это буду не я. Не зря же у них там есть переписка для «98 лайн»*. Засунув неуверенность подальше, я выпрямился, будто настоящий наездник на молодом жеребце, разглядывая идеальное тело Чона, все существо которого сгорало от нетерпения. Я мог вечер наблюдать, как вздымается его грудная клетка при каждом глубоком вздохе, насколько гармонично сложена фигура, и как красив он, когда наполняющее вожделение вырывается наружу. Я чувствовал, как сильно он меня хочет, и возбуждался сам. Я ловил каждый вздох Чонгука, нависая над его губами, и распробовав их, погрузился в плавный, тягучий поцелуй, медленно отключаясь от всего, что нас окружало. Действовал плавно, медленно переминаясь с верхней на нижнюю, языком проникая в жаркий рот и отдаваясь настойчивым губам безвозвратно. Кто и над кем имел власть в этот момент? Кажется, мы оба проигрывали в стойкости, когда заползли друг другу в белье. Постепенно внешний мир сузился до размеров застланной в бело-голубых тонах кровати, а мир внутренний, напротив, набухал с невероятной силой, поглощая нас обоих. Я ускорял трение между нашими телами, раздразнивая Гукки до последней капли. Я хотел, чтобы он сорвался, чтобы показал, как сильно меня любит. Тяжёлое дыхание над моим ухом и сдавившие талию пальцы, дарили сразу несколько запретных ощущений: я хотел столько всего попробовать и испытать, хотел осуществить все наши общие фантазии из переписок, хотел отдаться ему целиком без единого секрета. — Пожалуйста, Гукки, — я выстанываю молящую просьбу, ягодицами впиваясь в пах, а руками упираясь крепче в его плечи. Он смотрит на меня, будто умолишенный, а я задыхаюсь от цепких рук на пояснице и боках. — Пожалуйста. Чем громче я прошу его, чем сильнее трусь, тем шире его довольная улыбка — он будто и ждал, когда сомнений во мне не останется, когда не ему придётся за мной бегать, а я буду его молить прямо в постели. Я знал, что Гукки не сможет меня мучить, он нетерпеливый, и даже сейчас я был удивлён выдержке. На самом деле я полагал, что окажусь между его ног, как только захлопнется дверь. Меня трясло от желания, внутренности натянулись беззащитной тонкой струной, а из головы выпало все, что я успел прочитать о сексе. И я не знал, что мне делать, и как быть дальше, я думал, что Чонгук даже времени на осмысление не даст, а вышло, что он снова убеждался в моем решении, будто не доверяет мне и постоянно ждёт облома. Но не я же от него бегал потом! Молчаливый гад пялится на меня, будто я — музейный экспонат, и откровенно бесит, потому что ситуация складывается глупая: мы вдвоём, одни, можем делать все, что захотим, а он!!! Вот же макнэ! Все у него через жопу! И почему не через мою?! Аааайщ! Я завалился рядом с ним, высвобождаясь из потерявших бдительность рук, зарываясь под кусок какого-то из одеял. — Спокойной ночи! — проорал я в пустоту и закрыл глаза, намереваясь вырубиться. Одеяло тут же отлетело в сторону, заменяясь телом Чонгука, и я бесился бы ещё больше, если б его долбаные умелые пальцы не спустили моё белье, заставляя напрячься. Я по-прежнему был насупленный, когда он повернул моё лицо к себе, и корпусом не разворачивался. Трусы висели где-то у колен, а ладошки Чонгука, огладив мои бёдра, нырнули к паху, смыкаясь на члене. — Аа-ай, — я вцепился в его руки, задницей чувствуя, что Гукки и свои плавки успел снять. Золотой беззвучный макнэ! Поцелуй за ушком, и белье сползает с моих ног — в сметении я прикрываюсь. Не хочу, чтобы он пялился, хотя желание поглядеть на то, что за моей спиной, куда больше. Кожей ощущаю, как он ухмыляется мне в затылок, покусывая выпирающие позвонки от согнутой в щекотке шее, его корпус переваливается через меня, ловя нахмуренный взор своими черными и такими детскими глазами. — Без них тебе лучше, любимый, — Чонгук возит губами по моим, сцеловывая с лица все моё недовольство, награждая подбородок, нос, щеки, лоб россыпью невесомых поцелуев, после чего я уже не могу не улыбаться. — Я затянул любование, да? — когда он так тихо и спокойно разговаривает, будто бы напевая, я схожу с ума! — Мне следует извиниться за столь изнурительную задержку, — лукавый взор и я лишь открываю рот в немом стоне, тут же захваченный в плен. Гукки поворачивает меня к себе, впиваясь в бедра сильной хваткой, закидывая левую ногу на себя, усиленно за неё цепляясь и разминая ягодицу. Моя правая нога застряла промеж его ног, я держусь за плечи Гукки, гладя по спине, и лишь переминаюсь в поцелуе с бескомпромиссным горячим ртом, не дающим и шанса на власть. Кусаюсь, когда он трогает мой вход влажной и холодной ладошкой и пищу, подставляясь членом под ласку, которой он награждает меня свободной рукой. Я никогда не чувствовал на себе смазку или гель, и сейчас, когда непонятная субстанция втиралась в меня, эмоции были двоякие: с одной стороны, разогревающее трение горячило стенки, погружая в сладкую негу, параллельно с движениями его ладони по члену, но с другой, холодные от вещества пальцы заставляли вздрагивать от каждого касания. Тело Гукки пылало жаром, и только такой «обогреватель» рядом снимал часть дискомфортных ощущений, потому что я вжимался в него со всей дури. Его плоть будто бетонная, и я пытаюсь помочь, дотрагиваясь до напряжения и сжимая ствол, но силы покидают, когда Чонгук начинает проникать в меня, увереннее растирая липкий вход. Я ощущаю себя, как тогда в ванной, и воспоминания захватывают. Мне ужасно хочется его внутри, как было тогда. Я не могу претендовать и на каплю благоразумия, только дрыгая задницей и позволяя Гукки нажимать сильнее. — Ах, Гукки, мхм… — тянусь к его губам, прося ещё о поцелуе; половина пальца уже во мне, и это так странно, не то чтобы больно, но очень необычно. Громкий вскрик, и Гукки пугается, прекращая проникновение и застывая. — Прости, я пытаюсь быть как можно нежнее, — его честные глаза не могут лгать, я понимающе киваю, пробую разжать напряженные мышцы. — Давай медленнее попробуем? — шепчу одними губами, потому что обсуждать такие личные темы я не привык, ведь переписки это одно, а когда лежишь тут взмокший и сконцентрированный на ощущениях — совсем другое. Моё колено крепко держит бедро Гукки, рука по-прежнему на его плоти, ласкает, сбрасывая запредельное желание, или скорее дразнит, но Чонгук терпит. Его ладонь согревает раскрытый от многократных манипуляций анус, средним пальцем вновь плавно окунаясь в тесноту. Миллиметр да миллиметром: чем дальше, тем развязнее поцелуй, переходящий в оральный секс — языкам не тесно вдвоём. Наслаждаясь страстной и всепоглощающей нежностью друг друга, я мог бы растаять. Чонгук сминает мои губы, давая выдохнуть, снова целует, незаметно проникая полностью в меня. Палец начинает движение, губы — вслед за ним. Его язык повторяет то, что происходит с моей попой: нежные ласки по внутренней кромке рта, такие тягучие, что я готов раствориться, отдаться целиком и больше никогда не вставать с этой кровати. Потом резче и грубее, таранит изнутри, достигая нёба, заставляя не дышать. Он сползает по грудной клетке, губами собирая скопившуюся по всему телу дрожь: моё возбуждение не прикрыто ничем — я обнажён перед ним, открыт полностью, доверчиво протягиваю ладонь к его лицу и глажу по щеке. Гукки спускается ниже. Оказавшись на уровне паха, языком Чон трогает мой член, пытаясь ублажить как можно сильнее и снять часть стресса, переносимого сейчас из-за растяжки, ведь тело не привыкло к подобному. Я подаюсь вперед, когда чувствую, как крепко он впивается в мою плоть, пальцем продолжая массировать вход. Не чувствую ни время, ни пространство, сосредотачиваюсь только на желании расслабиться и принять Чонгука в себя. Истерзанные губы изнывают от одиночества — я трогаю их пальцами правой руки, левую запуская в волосы своего парня. Любуюсь, как он сосет: глубоко насаживаясь, смачно слизывая смазку, смакуя каждый толчок и синхронизируя их с движениями во мне. Сгораю от стыда, когда он выпускает мой член и приподнимает попу, одаривая ее поцелуями, вздыхаю тяжко, стоит ему вонзить в меня следующий сюрприз в виде указательного пальца. Теперь их двое — во мне становится ещё теснее и жарче. Задыхаюсь от прилива новых ощущений — его слишком много и мало одновременно. — Гукки, пожалуйста, — тяну его за волосы к себе, отнимая от смущённой попы, западаю на опухший рот и смыкаю его со своим, прося о большем. — Возьми меня, Гукки, — концентрат ощущений в районе таза на пределе — живот скручивает от удовольствия, мышцы пульсируют непохожими ощущениями. Пальцы Чонгука двигаются плавно, свободно проваливаясь в моё нутро, пробираясь через узость и тесноту, будто бы найдя естественную среду обитания. — Я хочу тебя, Тэхён, — член Чона весь в смазке от ожидания, когда трогаю его и протягиваю пальчик ко рту, пробуя её на вкус. Вижу, как сносится его крыша от моего развратного действия. Он вынимает из меня все лишнее, оставляя пульсирующий томящим ожиданием вход, и приставляет измученную головку. Замирает, примеряясь, и я тоже не дышу. — Подожди, — отстраняется, шоркаясь в простынях. — Ч-что такое? — я недоуменно приподнимаюсь на локтях, разглядывая скульптурную сильную спину. — Презерватив, — смеясь, возвращается, расставляя ноги шире, и я тушуюсь, совсем забыв о средствах защиты. — А ты его использовал, когда…? — Да, — ухмыляется совратительно, — я растянул тебя пальцами в резинке, не заметил? — ловит мой хмурый взор, слизывая со лба капельки пота. — Мы все делаем правильно, не переживай. Больно не будет. — и кто здесь макнэ? Ах… — Я потерплю, если что. — Говори все, что чувствуешь, хён, я хочу делать тебе приятно. — Делай же… — придыхаю в самые губы, которые снова хочу накрыть своими, и меня понимают, в ту же минуту выбивая первый стон, тараня до самого нутра. Мы оба замираем: я — от переизбытка новых ощущений, а Чонгук — от ожидания моей реакции. — Д-а. — все, что я могу выдавить из себя еле слышно, потому что слишком душно. Это очень необычное чувство, будто теперь внутри больше нет пустоты, будто Гукки там, где он должен быть. Наши взоры не расходятся — мы приклеились друг к другу, соединились по-настоящему: мутно-карий и чернильно-черный смешиваются в неведомые оттенки, рассекая жизнь на «до» и «после». Чон начинает двигаться: медленно выходя из меня и так же плавно входя. Он ныряет и выныривает, постепенно раскачиваясь, ускоряясь и срываясь на все более бешенный темп. Горячий. Он до невозможности горячий, что мне больше не холодно, потому что внутри меня разошёлся такой огонь, которого не было никогда: я начинаю стонать громче, потому что реагирую не столько на то, как растягивается моя кожа, а на то, как молниеносно член бьет в нужном направлении, о котором я и не знал. Так вот, что такое простата — точка наивысшего наслаждения. — Хён… — шумный выдох в район предплечья. Гукки резко задрал мою ногу, изменив угол проникновения с раскачивающего на методично достигающий железы наслаждения. Все тело потряхивает, и постепенно я оказываюсь у самого изголовья кровати, хватаясь за него — слишком гладкие простыни не позволяют нам закрепиться, и чем сильнее напирает Гук, тем ощутимее я катаюсь по кровати. Мне нравится все, что мы делаем — я растворяюсь в сладкой истоме, готовый принять все, что дарит мне возлюбленный. Держусь за спинку крепко, не давая нам свалиться с расшатанной кровати. Член скользит, будто по маслу, что кажется, ещё немного и презерватив слетит с него к хуям, как сказал бы один из хёнов. — Тэхён, — Гукки цепляется за мою прижатую ногу, разворачивая немного на бок и приподнимая ее, полу стоя продолжая входить в меня так чувственно и резко, что я лишь крепче его сжимаю, не давая так просто выйти и на миллиметр. — Чонгук, — я не могу не ответить на его зов. Наши имена ирисом перекатываются на языке, застревая меж зубов, на самом же деле, давно заперевшись в сердцах друг друга. Он выдёргивает из-под нас сбившийся шёлк, и лежать на приятном к телу хлопке становится легче. Свежий прилив воздуха из окна отдаёт прохладой, чуть снижая градус напряжения в спальне, пропитанной стонами вожделения, удовольствия и моего бессилия, когда Гукки вскидывает моё тело выше, больно врезаясь и до краев заполняя собой моё трепыхающееся нутро. Мы трахаемся до одури — краем глаза я вижу приближающийся рассвет — меня кроет, Гукки — тоже. Мы оба готовы вот-вот излиться, но желание не останавливаться душит изнури. Нам мало. И дело не просто в сексе, а в том, как он происходит: мы ловим каждое движение друг друга, знаем, как будет лучше, чувствуем, когда нужно поднажать, а где сдать. Мы читаем мысли друг друга, и сейчас эта связь ещё более очевидна — теперь мы едины даже физически. Дурацкая романтика, так вовремя вспыхивающая в сознании заставляет меня становиться до ужаса сентиментальным: мне хочется, чтобы мы с Гукки могли ходить на настоящие свидания, чтобы мы не скрывались, чтобы от нас отстало агенство, чтобы он, наконец, отвёз меня к настоящему морю… Ещё один сильный толчок выбивает из меня минутную грусть о несбыточном и неосуществимом в настоящий момент. Зато есть я и он. Мы вдвоём. Вместе. — Тэхён, — он выходит из меня на несколько долгих и томительных ожиданием мгновений, но мне они кажутся безумно длиной вечностью, порождающей в душе пустоту. — Милый? — мурчу, пяткой доставая до его щеки и проводя по ней большим пальцем посмеиваюсь над его реакцией. — Шикарная растяжка, дорогой. — он целует развязно, вязко, резко, плотно прижимаясь ко мне, заставляя разводить ноги шире, подмахивать глубже, потому что иначе каюк. Смерть. Конец. Невыносимая близость. Непрерывная связь. Мне хочется и не хочется ещё. Что будет дальше? Какими мы станем после умопомрачительного секса? Если бы он знал, как много я думаю во время траха, обиделся бы. — Все для тебя, Чонгукки… — тяну нежненько и высоко, «пошло» облизываюсь, стреляя глазками. На грани. Довожу его своими «выпадами». То ли ещё будет. Я знаю, что соблазнителен, и буду это использовать. Ты не сможешь устоять и мурыжить меня месяцами после сегодняшнего дня. Милый. Его напряжённый взор расчленяет меня на отдельные эрогенные зоны. Чувствую. Невыносимо сильно. Терпко, под кожей. Только он. — Давай вот так попробуем. С неимоверной лёгкостью, будто я вешу три грамма, Чонгук переворачивает меня на живот, расставляя широко ноги, и мне остаётся лишь выпятить задницу под одобрительный стон-хрип. — Вот так? — спрашиваю все тем же цветочным голосочком, наивно вертя растраханной попкой, сминая простыни в кулак, шире расставляя локти в удобной стойке, готовый принять ещё, еще и ещё. Он не отвечает: наваливается на меня, расцеловывая спину и поясницу, руками захватывая соски, сдавливая их, вминая под кожу, в саму грудную клетку вкручивая, садист, от чего я вскрикиваю в которой раз, срывая голос. Границы ощущений размыты — мне до сумасшествия хорошо, жарко и томно, будто это не первый в моей жизни проникающий секс. Даже удивляюсь, насколько горячим он выходит. Хотя может ли быть иначе между двумя любящими людьми? Чонгук давно проник в мой разум, может в этом все дело? — Люблю. — шепчу еле различимо, будто бы боясь быть пойманным, закусываю губу, намереваясь забрать сказанное назад. — Обожаю. Восхищаюсь. Боготворю. — каждое слово — кинжал в самое сердце; каждый толчок — проверка на прочность. Связки не в состоянии регулировать громкость — стоны самые естественные, как и толчки в размякшее тело. Кручу головой и находя его губы, целую, а член уже не терпит, изливается от пары касаний Гукки к нему. Он выходит. Покидает меня. Оставляет. Я готов провалиться под землю, потому что внутри по-прежнему слишком горячо, будто и не было удовлетворения, будто осталось ещё что-то, до чего меня нужно довести, чтобы кончить. Сперма стекает по кончику члена, капая на прекрасный простыни, но плоть по-прежнему стоит — мне нужно ещё. — Тебе нужен не один оргазм, — ментальная связь? Чонгук ухмыляется, довольствуясь собой, продолжает термошить мои соски, а я трусь о его плоть, прося о повторном погружении. Долго просить не нужно — он и сам не прочь повторить заход, ведь каменный ствол, пронзающий до упора никогда не врет, как и мои алые губы. — Хороший, сладкий, самый лучший, — каждый комплемент мне, или моей попе, сопровождается поцелуем в ягодицы, плавными касаниями по входу, которые только раздражают анус, заставляя скулить от нетерпения. — Хочу ещё, Гукки, ещё! — я улавливаю его стояк, насаживаясь сам, облегченно вздыхая, ловя невероятный кайф, когда меня будто током прошибает изнутри — мы двигаемся навстречу друг другу, как заведённые, затем резко сбрасываем темп; я перестаю насаживаться, отдаваясь на милость Чонгуку, нетерпеливо выуживающему из меня последние звуки, после чего кончаем вместе, и я тут же валюсь с колен, даже не в силах перевернуться. Гукки не выходит из моего тела, лаская губами затёкшие плечи и уставшие от стойки локти. — Останься во мне, пожалуйста. — держу его за руку, сплетая наши пальцы, и оглядываюсь, гипнотизируя молящими глазами — он сдаётся, и я чувствую, как тяжесть нахлынувших эмоций душит меня. Проваливаюсь в мягкую дрёму, по-прежнему чувствуя его в себе. За окном светает. Гудят первые проезжающие где-то вдали машины. Включается свет. Мы одни в этом мире. Нас двоих не для кого нет.