Переворот экспромтом

      Когда Чимин открывает глаза, комната всё ещё находится в объятиях ночи, освещаемая лишь слабо горящими за окном фонарями. С каждой секундой выдёргивая сознание из дремоты, он вспоминает последние события и мелко улыбается, пытаясь понять, какой сейчас день. Поглощённый мягким спокойствием, Пак медленно силится приподняться, всё ещё ощущая жар по всему телу, поворачивает голову и щурится. На прикроватном столике стакан воды отбрасывает блики на рядом лежащее жаропонижающее и телефон. Рука тянется к устройству, двойным касанием разблокировывает экран: третий час ночи.       Лёгкость в конечностях помогает полностью сесть на кровати, однако Пак всё еще немного покачивается от слабого головокружения и думает, что надо бы ещё поспать, но в голове царит удивительная бодрость. Ныряя в темноту комнаты, Чимин с телефоном в руке силится удержаться на ногах и делает несколько смелых шагов, тут же хватаясь за ручку двери. Петли приветливо скрипят, холод тихого дома разгоняется под ногами, и Пак думает, что неплохо было бы утеплиться и снять надоевшую рубашку. Вспомнив, что чистые вещи находятся в ванной комнате на первом этаже, он ставит себе важную и единственную цель.       Дышит свободно и размеренно, и даже редкие уколы в сердце и горящее тело не могут помешать ему добраться до пункта назначения. Словно ловкая тень, он спускается по лестнице и сливается с атмосферой дома, бродит неслышно и прекрасно ориентируется в родном пространстве, избегая непрошеных воспоминаний, когда сталкивается лицом к лицу с коридором. Выдыхает и пересекает порог уже на твёрдых ногах, щурится от яркого света в ванне и следом забирается в тёплый, но растянутый чёрный джемпер, которому уже несколько лет, однако он так и остается любимой вещью Чимина. Заправляет его в строгие укороченные брюки и смотрит в зеркало на то, как его будто бы выцветшая кожа резонирует на этом контрасте.       Покрасневшие глаза глядят в отражение некой отстранённостью, высматривают что-то в своих глубинах, да так и не могут найти. Уколы в сердце всё чаще тревожат, заставляя ладонью впиться в грудь с осознанием сожаления о своих действиях. На растрёпанные волосы хочется натянуть шапку, но вместо этого Чимин приглаживает непослушную густоту и хочет игнорировать бурлящие чувства внутри, но не может. Лишь впивается потрясывающимися ладонями в края раковины и опирается на неё, сжимая зубы.       Он сожалеет. Горечь в воспоминаниях в двойном объёме окунает парня в свой океан и прекращает себя сдерживать, заставляя осознать тот вечер и ту ночь со стороны Мин Юнги. Заставляет наконец-таки столкнуться с искренностью его слов, которую Чимин так боялся, позволяет нырнуть глубже в его чёртовы чувства и позволить им захлестнуть сердце, потому что мозг его уже подвёл.       Чимин клянётся самому себе, что больше никогда не будет законченным эгоистом, судя людей лишь по себе и отчитывая за их собственные желания, ведь он не имеет на критику никакого права.       С этими мыслями покидая ванную комнату, теперь он бредёт по мраку, как слепой котёнок, и хочет добраться до кухни, избегая те самые злосчастные места, что накидываются на него невидимыми образами произошедшего. Они вынуждают думать о том парне, что перевернул ему жизнь, обязывают вновь и вновь прокручивать в голове те самые слова, что выпалил Чимин. Но Пак вновь и вновь повторяет себе, что поступил так, как поступил бы сейчас; что жалеет лишь о том, как грубо и как резко он отшвырнул от себя человека, который искренне открылся.       Мин Юнги вынужден убивать, однако почему-то от этого знания никак не легче. Будто бы всё ещё больше усложнилось, выход из ситуации отдалился ещё сильнее, начал казаться практически невозможным. Чимин верит, что выход есть из любой передряги, но каков он здесь — кажется, не знает даже сам король преисподней.       Побывав в самом пекле ада и подружившись с этим самым королём, теперь жизнь Чимина понемногу сворачивает с пути чёрной полосы, его состояние стабилизируется, а судьба больше не кажется такой стервозной сволочью. Перетерпев то, что вытерпеть априори нельзя, он чувствует себя принятым в этом мире, чувствует себя нужным самому себе и теперь открытым к самоосознанию. Выйдя из иллюзий, поборов выстроенные фальшивки в голове, сейчас он может адекватно оценивать ситуацию и судить свою собственную жизнь, отдаваться ей и перестать, наконец, лезть в чужие.       Повисшая в воздухе мягкость атмосферы смешивается с ночным воздухом, когда Чимин опирается копчиком о кухонную тумбу рядом с окном, отодвигает занавеску и созерцает в нём далекие звёзды на тёмно-синем небосводе. Чарующее спокойствие забирается в лёгкие, и ладони прекращает мелко потряхивать; дрожь наконец-таки уходит из тела.       Сердце, созерцающее красоту вместе с расслабившимся парнем, успокаивается,

чтобы в следующее мгновение одним ударом выбить из его лёгких весь воздух.

      Ядовитая боль простреливает затылок.       Сердце клокочет ещё безумнее, когда обезоруженный Чимин еле хватается за подоконник, чтобы не въехать головой в край стола. А следом оно будто наматывает само себя на кулак. Забивает лёгкие болью, перекручивает грудь на острой мясорубке и заставляет распластаться на полу, не имея сил ни на дыхание, ни на движения.       Хранилище, куда Пак спрятал всепоглощающий страх, слёзы, паранойю и наполненный на лет пять вперёд эмоциональный диапазон, распахивает свои замки, ударяя сгибающегося парня под дых. А рядом стоит его жизнь, та самая, только что наладившаяся, и хитро улыбается с вызовом в глазах, будто говоря: «Ну что, как я тебя, а?».       Глаза распахиваются в остром осознании вновь пришедшего апокалипсиса, что разливается сейчас по полу лавой и опять стремится зажарить тушку Чимина. Пальцы цепляются за рукава джемпера, и он не понимает почему. Не может понять, что произошло, ведь сообразить не даёт эта вернувшаяся, не имеющая конца боль, которая разносится по крови и повелевает телом. Темнота накрывает его плотным покрывалом, но Чимин разрывает его тяжёлыми конечностями и силится встать на четвереньки. Скалит зубы, и внутри вспыхивает яркий огонёк осознания: это боль Юнги.       Кожа, будто поддакивая, плавится, а жжение в районе живота протыкает не хуже остро наточенной катаны, да так, чтобы насквозь и смертельно. Но Чимин держится, встаёт на локти и сопротивляется всеми силами, проклиная этого чёртового убийцу, с которым сейчас происходит какой-то армагеддон, раз Чимин не может даже поднять себя с пола.       В сердце слабо порхающей птичкой трепещет страх. Запертый, он бьётся об его стенки, стремится лишь выбраться и донести до мозга что-то невыносимо важное, кричит, что не причинит вреда.       Жёстким камнем став поперёк горла, комок разрывает шею так, что хочется схватиться за неё двумя руками и разодрать. Драть, пока кровь не зальёт холодный деревянный пол, бурым пятном расплываясь под немощным телом. Драть, пока весь жар не испарится из сгорающего тела.       Но Чимин держится и не даёт безумным мыслям пробить защиту, продолжает барахтаться в жерле вулкана и давить в себе отчаянный крик. Потому что сердце вновь дробится на атомы, разрывает грудную клетку на мелкие ошмётки и горит, горит, горит. Горит тоской, горит сумасшедшими мыслями, которые не прекращают забивать поехавшую голову Чимина. Сжигает все мосты на своём пути, воспламеняет все адекватные идеи, оставляя лишь инстинкты, чувства и эмоции.       Крик, наполненный яростью к самому себе, наполненный горечью и сожалением, вырывается из охрипшего горла настолько громко, что заглушает вопли собственного сердца. Так громко, чтобы прекратить всё это, чтобы сорваться наконец и сделать то, что жжётся под сердцем уже давно, с того момента как Юнги впервые дотронулся до его лица, впервые окрасил его щёки в непонятные краски.       Боль прошибает ещё раз до фейерверков в глазах, но Чимин сжимает зубы. Злостью отметает её назад, собирает все свои оставшиеся силы и встаёт.       К чёрту всё: адекватные мысли, решения, действия. К чёрту, к чёрту, к чёрту, к чёрту! Если с этим придурком что-то случилось, то почему надо было заставить и Пака перед этим помучиться? Если он вздумал умереть, Чимин убьёт его первым и отправит к дьяволу вариться в вечности на кровавом огне, который горит сейчас в нём самом. Ворох мучивших мозг вопросов бросается в рассыпную — кто куда, лишь бы не попасть в костёр. А Чимин только кусает щёку до крови и делает несколько шагов. Качается, но переставляет отравленные болью ноги. И идёт.       От того, что он сейчас собирается вытворить, раньше стало бы смешно. Он покрутил бы у виска, уверяя всех, что никогда бы не поволок себя к лицу смерти. Однако сейчас над Чимином поизмывались достаточно, чтобы он решился на сумасбродные вещи и прекратил, наконец, оправдывать себя. Ведь на самом деле Пак стремится перекрыть злостью высвобожденный изнутри страх: чувствует собственной шкурой свой путь, пересёкшийся с Юнги. И понимает, где прямо сейчас он может закончиться.       Такое чувство, будто весь этот мир над ним смеётся. Будто кто-то дал Чимину эту чёртову метку соулмейта лишь для того, чтобы он всеми силами брыкался и сам не заметил, как уже попал под её влияние.       Сердце издевательски полыхает ещё ярче, выкручивая каждую мышцу в теле, и Пак не понимает, как он ещё стоит. Титаническая доля адреналина на фоне злости срабатывает превосходно: до пульсации висков, до гремящего набатом гула в голове, который даже не думает покидать сознание. Ну ничего, Чимин выставит его сам.       В глазах темнеет, и, как только Пак подбирается к порогу, вдруг кренится вбок, но ладони до побеления хватаются за шкаф. Чимин дышит будто огнём и не собирается останавливаться: просто потому, что пошло всё к дьяволу. Пусть всё горит, пусть всё катится к чёртовой матери, но сейчас он не упадёт. Он наденет на себя злосчастное пальто с ботинками и укутается в шарф, стянет с полки ключи и выскочит за дверь, закрывая её дрожащими руками и опаляя дыханием морозную ночь.       А следом чуть не повалится со ступенек. Чимин крепко стоит на неожиданно шаткой земле и вдруг срывается с места, забивая ветром плавящиеся лёгкие. Ноги цепляются сами за себя, за невидимые камни, но Чимин бежит. Несётся вперёд, одолеваемый неистовым желанием; несётся в неизвестность, кажется, будто в поглощающую его бездну. Выпаливает ненавистью сердце, что замирает покорно и притупляет боль.       Ветер не успевает его догонять, запыхавшегося и терзающего самого себя, нацеленного на единственное и беспрекословное желание. Ключи больно впиваются в ладонь, когда Пак сжимает кулаки и вздёргивает подбородок, потому что слышит, как ноги сводит; ощущает, как падает. Проезжается ладонями по земле, яростно заглатывает воздух и вновь встаёт, прилагая колоссальные усилия, лишь бы добраться, лишь бы успеть. Он не понимает почему, не знает зачем, когда, куда — вопросы рикошетят от него и отпадают пустыми пулями наземь, не оставив ни царапины. Даже спустя минуты они оказываются бесполезными, задавленными уверенностью и полным осознанием того, что Чимин не пожалеет о том, что делает. Прямо сейчас это оказывается жизненно необходимым, и даже боль, испугавшись, отступает: покоряется и позволяет ему бесстрашно нестись сквозь тёмные переулки. Пролазить через кустарники, топтать чужие клумбы и не слышать лая проснувшихся от его бега собак.       Ноги сводит, а дыхание спирает, когда Пак с неистовым трудом перебирается через забор городского парка, что посреди ночи пустует на окраине центрального района. Пытается как можно осторожнее спрыгнуть на землю, но чуть не рвёт пальто о выступающие прутья и почти отбивает себе колени при приземлении. Затылок невовремя прорезает копьём боли, хочет добить отравленными стрелами, но Чимин отрывается от земли и вновь продолжает бег, глотая жёсткий воздух.       Сил в уставших ногах уже нет, дыхание на пределе, и один лишь сгорбившийся на далёкой скамейке силуэт вновь воспламеняет затихшие эмоции. Паку кажется, что он бежал по какой-то невидимой в его голове карте, чувствовал собственной подошвой путь и знал, что он будет правильный.       — Придурок! — орёт Чимин во всё горло, чтобы обратить на себя внимание ещё издалека, лишь бы увидеть, что бежит не к трупу. Лёгкие скручивает морозом. — Ты что, удумал и меня тут окочурить вместе с собой?!       Несколько воронов взлетает с далеких деревьев, но Чимин перекрикивает и их. Видит, как в свете фонаря Юнги вздрагивает, поднимает голову и замирает. Будто сбросив с себя несколько тонн беспокойства, Чимин несётся вперёд со всей скоростью, обдаваемый холодом, что резонирует с жаром его тела: хочется то ли кричать ещё более рьяно, то ли развернуться, разозлившись, то ли довести начатое болью до конца.       Ноги почти не держат: тяжесть ползёт по венам.       Резко реагируя, Юнги вскакивает со скамейки, немного сгибается, но спешит навстречу парню, чей длинный шарф уже почти ползёт по земле. Видит, что тот уже почти не чувствует ног, чуть ли не проезжается коленями, но продолжает бежать, хрипло дышит и с матами всё равно несётся к тому, что разрушил его старую жизнь, чтобы дать возможность зародиться новой. Так же, как птенец ломает свой уютный, домашний мир, оберегающую скорлупу, дабы выбраться полностью и впервые распахнуть крылья.       В тёмных глазах полная обескураженность, и Чимин встречается с ними своими, когда сбавляет скорость, запинается о собственные ноги и проезжается носком ботинка по асфальту, на последнем выдохе падая в руки Юнги. Цепляется за чужую чёрную куртку, хватается за чужие плечи и сумасшедше дышит, почти хрипит, вжимаясь в чужое тело, щупая пульс у шеи. Живой.       На спине откуда ни возьмись возникает хватка. Чимин вздрагивает, ощущая, как та переходит в неуверенные объятия, будто бы полные изумления и некоего облегчения. Мурашки проходятся по горящим лопаткам — и всё в теле затихает, отражаясь блеском в глазах обоих.       Теряя последние силы, Чимин выдыхает, устав биться в страхе. Ощущает лишь крепкие объятия, что боятся сломать, что не желают отпускать и не верят в происходящее.       Чимин сам не верит, но Юнги будто приходит в себя и скользит по спине подрагивающими ладонями, выдыхает, проходится одной по макушке и зарывается ею в волосы, словно проверяя на реальность. Прижимается щекой к волосам Чимина, кладя подбородок на его левое плечо, пока Пак сжимает тёплую ткань толстовки в кулаки и поднимает голову вверх, сталкиваясь с несколькими звёздами, выглядывающими сквозь макушки деревьев.       Ему так тепло.       И ужасно непривычно.       — Придурок! — Чимин резко очухивается и вмазывает ослабшей ладонью оплеуху по чужому затылку. — Какого чёрта?! Ты что, забыл…       Юнги резко дёргает начавшего уже было отстраняться Пака на себя и прижимает ещё крепче, выбивая из яро дышащего парня весь воздух. Чимин смотрит на небо, перебирает в ладонях чужую ткань и неожиданно понимает, что та самая новая звезда, потухшая в одночасье, так и не успевшая загореться, возрождается сейчас между их сердец и пробивается сквозь плотные одежды, чтобы унестись в небо.       Боли нет.