Переворот экспромтом

      Вновь и вновь полосуя уставшим взглядом квартиру, Чимин успевает запомнить каждую деталь интерьера, каждую пылинку на нетронутых местах, но не того, кто в эту атмосферу никак не вписывается. Один только силуэт заставляет избегать его, отворачиваться, расширять глаза и суматошно шептать себе под нос анализ того, что произошло парой минут назад. Смотреть на ладони, на ссадины от многочисленных тесных встреч с асфальтом, на подсохшую кровь на ребре ладони, от которой внутри должно щёлкать, но ничего не происходит.       С ним так никогда не работало. Кровь — это всего лишь составляющая человека, он давно это понял. Разворачивающиеся сцены убийств по телевизору, развороченная на лабораторном столе лягушка посреди урока биологии, наглядная теория — никакой реакции, кроме тяги к знаниям и лишь вопросов о том, почему кровь вытекает и что будет, если вытечет вся. Однако однажды на собственном примере Чимин чуть не нашёл ответ, а теперь вышел на новый уровень и использовал свои знания на практике прямо в логове убийцы.       Вместо паники на лицо лезет кичливая ухмылка. Что-то в нём работает совершенно не так. Чимин уже несколько минут прожигает взглядом собственные ладони и понимает, насколько резко и волнительно его жизнь перевернулась за эти несколько дней. Раньше он и представить себе не мог даже поход в клуб или на концерт под покровом не то что ночи, но и дня, а теперь замер на тёплом полу чужого логова и анализирует самого себя. Себя, который за прошедшие часы кардинально изменился, будто вырос, стал на несколько голов выше и теперь может смотреть проблемам прямо в их хитрые, злостные глазищи. Себя, который искоренил изнутри страх, хоть и малую его долю, и достал сосредоточенность с присущими ему с самого рождения, как говорится, умом и сообразительностью.       Пол, кажется, ещё больше пригревает, мягким теплом расползаясь по стопам, и Чимину очень хотелось бы, чтобы его меткой был не Юнги, а этот тёплый пол. Возможно, он с подогревом, и Пак тут же отмечает невидимой галочкой у себя в голове «обязательно приобрести такой же», хочет разлечься, но вдруг вскидывает голову. Со стороны Юнги исходила лишь подозрительная тишина, однако теперь раздаются отдаляющиеся шаги, что заставляют любопытно рассечь взглядом воздух. И заметить следом, что раненый встал и уже свободно передвигается, заставляя Пака выпасть в шок и тут же подняться с насиженного места, выравниваясь.       — Ты машина какая-то, — нечаянно выпаливает свои мысли вслух и видит лишь, как Мин поворачивается и выгибает одну бровь, не понимая, о чём вообще говорит на удивление ошарашенный мальчишка. Его эмоции, сменяющиеся с сумасшедшей скоростью, поражают, и Юнги уже хочет открыть рот, как тот продолжает: — Автомобиль водишь с пулевым ранением, разгоняешься до двухсот, паркуешься, не сбивая ни один столб, и встаёшь через несколько минут после того, как твою рану терзали.       Прекратив размахивать руками, Чимин не сдвигается с места и смотрит на замершего Юнги, что тянет один уголок губ вверх и бросает лишь одну фразу, разворачиваясь спиной:       — Да уже не привыкать.       И словно отвечает этим на все насущные и будущие вопросы мальчишки, который отводит взгляд в пол и может лишь вслушиваться в чужие шаги, вновь погружаясь в мысли. Он неожиданно мотает головой, выдернув себя из их атак, делает шаг вперёд, следом ещё несколько, чтобы забрать аптечку с дивана и убрать на место.       Жест этот кажется настолько простым, но хранит в себе желание Пака выброситься из собственной головы, размышления в которой не замолкают ни на секунду, а воспоминания гудят, вторя давним чужим словам. Чимин стремится зацепиться за любой предмет взглядом, не прекращает ходить и решает ступить на опасную территорию, где ему, однако, разрешили всё вынюхивать. Тут же хочется начать задавать глупые вопросы, но Пак в который раз затыкает внутреннее любопытство и проявляет наружное, глазами всё сканируя.       Медленно огибая кровать и не переставая краем глаза наблюдать за усаживающимся перед ноутбуком Юнги, Чимин медленно подбирается к окну, завороженно рассматривая сначала плотные слои стекла, а после — тёмный, объятый покровом ночи район, где лишь на некоторых высоких крышах мигают фонари и тусклый свет из нескольких окон омывает тьму. Он всматривается в тени города, но они не движутся; стремится рассмотреть хоть одну живую душу сквозь непробиваемый мрак, но созерцает лишь своё отражение и какую-то наклейку прямо посередине сверху на стекле. Зависает секунду, когда читает «аварийный выход», а потом прыскает в руку, понимая, что такие наклейки не идут в комплекте с квартирой при продаже.       — И как, использовал «аварийный выход»? — смеётся Чимин, на секунду являя поднявшему голову Юнги улыбку, которая тут же скрывается в ладонях.       — На самом деле, это стекло не пробить, — заверяет и вновь утыкается в горящий экран.       Чимин ещё немного смотрит на наклейку и разворачивается, повторно окидывая взглядом сразу всю комнату, но не замечает больше странных вещей. Эта квартира будто бы новая, нетронутая, никем не обжитая, оттого и забирается мелко противным и таким чужеродным ощущением под ребра.       Хочется прилепить на это стекло ещё несколько наклеек, лишь бы она одна не прожигала каким-то странным знаком, единственно выделяющимся на этом фоне.       Пальцем проводя по толстому стеклу и шагая вперёд, Чимин обходит диван и цепляется пальцами за увесистые шторы, что без дела висят сбоку окна. На самом деле, в них, тёмных и плотных, совсем нет ничего интересного, но теперь Пак стоит практически перед носом Мина и смотрит на блики от экрана, которые ярким светом отражаются на его лице. Ладонь отпускает тяжёлую ткань, и сердце мягко отбивает глухой ритм в грудную клетку, будто бы хочет закричать и забиться судорожно, но Чимин впервые контролирует своё тело. Огибает черный письменный стол и становится сбоку от незримо напрягшегося Мина, что сидит не шелохнувшись и всматривается в какие-то коды, мелкий шрифт и строчки, смысл которых Чимин сейчас не понимает. Хотелось бы понять, но он боится пресекать границы дозволенного, боится увидеть эту черту и вновь оказаться прижатым к стене теперь без единого шанса на побег.       В нём всё существо вновь разделяется на два противопоставленных друг другу мира: один светлый, чистый, ещё тянущийся к обычным будням старшеклассника, а другой тот, который разбудил этот Мин Юнги, который вытряс его из самых глубин, и теперь он просыпается от вечного сна. Чимину хочется прямо сейчас ляпнуть, что ему страшно и он уйдёт с минуты на минуту, но корни в нём будто бы врастают в тёплый пол и не дают сдвинуться с места. Перед его носом — риск и адреналин, который заставляет кровь кипеть и приливать к мозгу, а руки судорожно трястись, и мимо Пака проносится какая-то очень важная мысль, однако ускользает. И Чимин продолжает стоять. Продолжает разделяться на две баррикады, которые скрываются друг от друга и никак не могут перестать вести междоусобную войну. Стоит, но, однако, распрямляет плечи и тихо облокачивается ладонью об угол чужого стола, немного наклоняясь и щурясь, будто прощупывая землю, миллиметр за миллиметром пытаясь отыскать границу дозволенного.       — Что ты делаешь? — неожиданно раздаётся собственный голос, и Чимин пугается сам себя, понимая, что одна из мин на границе активирована. Он не знает, так ли это, поэтому кожа ладоней покрывается фиолетовыми пятнами в ужасающем ожидании ответа: человек по левую сторону от него всё ещё чужой, всё ещё занимающийся противозаконной деятельностью и пугающий до табуна мурашек, что грозятся сожрать Чимина заживо.       Но Юнги даже не дёргается, открыто выпаливая:       — Забираю деньги за заказ.       И приводя Чимина в искреннее замешательство, удивление, изумление и ещё один набор ошарашенности. Юнги лишь разминает затёкшую спину, немного отклоняясь назад и выгибаясь так, чтобы не потревожить ранение, — и этим позволяет Чимину окинуть глазами чётко выделенную линию челюсти, тянущийся по ней шрам и полуприкрытые ресницы. А ещё то, как чернильные волосы контрастируют с бледной кожей и ярко видимыми из-за теней скулами, от чего младший стремит отвести взгляд и уставиться им в экран ноутбука, абсолютно не разбирая себя и происходящее.       Сердце гулко бьётся в ушах — и в горле застревает, а стоявшая перед глазами картина резко отрезвляет. Поведение Мин Юнги вновь оказывается отличным от представлений Чимина, который буквально кожей чувствует, как чертовски сильно он ошибался со своими клишированными выводами. Человек сбоку пугал и пугает своей искренностью и открытостью, ведь спроси, кажется, всё что душе угодно — и Юнги ответит без запинки, честно и без единого намёка на хитрость. Пак не сознаёт: разучился ли он читать людей или же этот человек настолько непривычен его пониманию?       Этот человек точно из другого мира. Точно другой, точно непонятный и необычный, который рубит все доводы Пака на корню и бровью не ведёт, вызывая в Чимине такие эмоции, которые ему и не снились. Юнги разбил его мир, разбил свой образ в чужой голове, и Чимину нечем от него защищаться, он чувствует себя обезоруженным и открытым, однако ощущает, что теперь сможет справиться с происходящим и любым поворотом судьбы.       Но не с собственным сердцем, что клокочет лишь об одном воспоминании, где фигурирует этот прямолинейный, непонятный и интригующий Мин Юнги.       Паку хочется от тревоги проломить себе череп, но он в противовес этому отходит вперёд на несколько шагов, разворачивается лицом к старшему и садится на спинку дивана с возможностью болтать ногами в воздухе. Что он, собственно, и делает как раз после того, как зарекается никогда больше не отводить взгляда от тёмных глаз напротив.       Хочется мгновенно сдаться с поднятыми лапками кверху, когда Юнги выравнивается и смотрит прямо на Чимина, прямо в глаза, прямо в самую суть и самые глубокие мысли, которые даже Паку не всегда удаётся из себя достать. Юнги будто чувствует, что Чимина так и подмывает что-нибудь спросить, даже если он весь из себя незаинтересованный и безучастный: ноги лениво болтаются, стукая по спинке дивана, и глаза, смотрящие ровно в чужие, нервно бегают. Мин ждёт, терпеливо подложив ладонь под руку, и Пак видит, как ухмылка еле озаряет его лицо, отчего хочется её поскорее стереть.       — Тебе нормально сидеть в свитере, испачканном кровью?       Во взгляде Юнги так и плавает на волнах желание к перепалке, но он говорит совсем другое, даже не разрывая зрительного контакта:       — Это мой любимый.        Чимина пробирает. Он из состояния «стереть ухмылку с этого лица» переходит в то, когда его волосы потрёпанно вздёргиваются, а губы растягиваются в удивлённом «о».       — Блин! — восклицает он и спрыгивает со спинки, чем приводит старшего в замешательство, что даже не соизволил и шелохнуться. — У меня тоже есть любимая вещь, я как раз в ней, в джемпере, — он оттягивает край ткани на предплечье в сторону, будто бы показывая его наличие. — Обычно я совсем из него не вылажу, особенно дома, потому что он совсем старый… Но он мне такой родной, и часто мне кажется, что он выглядит как новый, но это только кажется, потому что все его постоянно хотят утилизировать, — на последнем слове он смешно фыркает и даже не замечает, как раскрывается парню, у которого брови ползут вверх от удивления.       — Я думал, что ты скажешь что-то в стиле «почему ты не снимешь его и не постираешь», но теперь я понимаю, почему ты не сделал этого, — Юнги издаёт смешок и переводит взгляд на экран монитора, подгибая под себя одну ногу.       — Ожидания не всегда оказываются реальностью. — Чимин тянет подбородок вверх и в шутливой манере поправляет невидимые очки одной ладонью, а указательный палец другой выставляет вперёд. Но вдруг вспоминает свои ошибочные доводы и опускает голову, ведь шутливая фраза оказывается самой настоящей правдой.       Пак не слышит со стороны Мина и звука — это заставляет поднять голову и мимолётно пересечься с ним взглядами. Он до сих пор не отводит свой от Чимина, который понимает, что Юнги ничем не занят, и вдруг взмахивает рукой в сторону окна, обращая туда чужое внимание:       — На самом деле, я тоже думал прилепить на окно своей комнаты наклейки, потому что у меня их очень много и я обожаю их скупать. Особенно такие тканевые, знаешь. — Он пальцами как будто перебирает их в руках и всем видом пытается передать Юнги ощущение их материала, вновь забирается на спинку дивана и складывает ноги по-турецки. — Точнее, бумажные, вот.       — Почему бумажные? — Голос Юнги мягкий, спокойный, и Чимин расслабляется немного, давая себе возможность через обычную беседу отодрать от себя цепкое напряжение и прекратить слишком много думать.       — Их можно переклеить, — Чимин, словно секретом, делится с Юнги и продолжает: — Обычно у меня не получается с первого раза приклеить их так, как я хочу, поэтому приходится отрывать и заново клеить.       — Не представляешь, сколько я с этой мучился. — Юнги кивком головы указывает на окно. — Она не хотела ровно клеиться.       Чимин оживляется.       — Вот! Хочется, чтобы она была параллельна своему окружению, в твоём случае — окну, и это тяжело, знаешь, постоянно отклеивать неотклеивающиеся наклейки, поэтому бумажные самое то. На них будто такой специальный клей... Есть и глянцевые, которые более плотные, так что они тоже хорошо отстают от поверхности, но они дороже и их тяжелее отыскать. Тем более часто они большого размера, а мне нужны те, что меньше, потому что я очень люблю делать открытки, и бумажные как раз для этого подходят. Особенно хорошо они выглядят, когда открытка белых тонов. Тогда они смотрятся, как напечатанный рисунок.       Мелко и понемногу выдыхая от многочисленных слов, так непривычно вырвавшихся изо рта, Чимин понимает, что только что он нашёл тему, в которой он просвещён полностью и в которой его эмоции, так долго волочащиеся хвостом, наконец-таки нашли свой выход. Горло немного горит, и сам он словно горит от оживлённости. Переводит дыхание и уже хочет смутиться, осознавая ситуацию и то, насколько ловко он был пойман раскрывшимся перед Юнги. Ведь, возможно, тот специально так делает, чтобы завладеть его доверием, но не успевает Чимин полностью отдаться размышлениям, как тот спокойно спрашивает:       — Открытки?       И Паку ничего не остаётся, кроме как отдаться блеску в глазах и ладонями опереться о щиколотки, мельком думая, где он оставил свою обувь.       — Открытки. Почтовые, — делает паузу, сбитый другой мыслью о том, что такое поведение с его стороны может ему же и аукнуться, но следом переводит взгляд на с интересом смотрящего Мина и сдаётся на выдохе. — Я скупаю их так же, как и наклейки, а потом совмещаю эти две вещи, чтобы отправить их кому-нибудь. Хотелось бы... отправить кому-нибудь. Попробовать.       На последнем слове его голос затухает. Спустя секунду он так и не загорается: Чимин только смотрит в пол и прищуривается, кусая нижнюю губу. Продолжение фразы уже давно вертится на языке, но так и остаётся неозвученным, что невероятно сильно давит на плечи так же, как и образовавшаяся тишина с заинтересованностью.       — Но некому.       Слова изо рта вылетают за одну секунду. Чимин тянет улыбку, уже желая перевести тему и впиться ладонями в стопы, однако Юнги ловит чужую растерянность и толику тоски, хватает всё это в свои руки и выдаёт:       — Я слышал, есть сайт, на котором люди ими обмениваются. Честно говоря, я не помню его название, но думаю, в интернете он хорошо известен. Просто держи его на прицеле.       Поднимая голову, Чимин поднимает свою душу с пола, которая мгновенно туда ринулась, стоило лишь вспомнить собственные эгоистичные поступки и полное отсутствие людей в жизни. Складывается такое впечатление, словно Юнги знал, что подобное произойдёт, когда Чимин успеет опустить голову, словно ожидал это с секунды на секунду, поэтому успел подхватить нечто в воздухе и не дать Чимину броситься в то самое состояние, от которого тот избавлялся несколько дней. Пак сразу понимает, откуда Юнги это знал, и усмехается собственным догадкам: на этот раз они точно должны оказаться правдивыми. Ведь чужие слова о том, как тяжело проходить мимо окон, за которыми живут семьи, и как тяжело возвращаться в пустые и необжитые стены, оказываются в голове загнанными зверьками, которых Паку хочется выпустить.       И он их выпускает, кивая головой и с выдохом зарываясь пальцами в густые волосы. Пряди вновь сползли на глаза — приходится их поправить, отдавая всего себя в этот жест. Потому что мягкая улыбка всеми силами карабкается на лицо, но Чимин сдерживает её своими баррикадами, понимает, что проигрывает, и не придумывает ничего лучше, кроме как отвлечься таким образом.       Она слишком сильная, потому что Чимин уверен, что Юнги не дал ему зарыться в себя не просто так. Даже если этот парень тянется всеми силами к обычной жизни, часть которого — это Чимин, — это маленькое спасение кажется не таким простым, как явные и несокрытые желания стать ближе к обыденности. Здесь играет что-то, что спрятано глубже. Что-то, до чего Чимин пока не имеет сил дотянуться. Что-то, что он обязательно должен вытянуть на поверхность.       И всё-таки улыбка прорывает оборону ушедшего в мысли Пака. Последний скользит взглядом по шкафу практически во всю стену, а потом вдруг осознаёт выражение своего лица и стремится мгновенно его стереть, но не успевает, ведь чужими глазами этот факт уже подмечен. Руки касаются кожаной обивки дивана, серьезный взгляд устремляется прямо в чужое лицо, и хочется раскрыть рот, но сильная вибрация чьего-то мобильника раскрывается раньше.       Брови нахмуриваются, и Чимин держит уши востро, резко понимая, что звук исходит со стороны дивана и недавно сброшенного с плеч на пол пальто. Разворачиваясь, Пак съезжает по спинке и следом тянется к пальто, не слезая с дивана, кладёт его на ноги и ищет рукой карман, стараясь побыстрее ухватить звонящий телефон. Благодарит сразу всех и вся, что поставил его на вибрацию, потому что ненавидит, когда сам он нарушает чью-то тишину и когда кто-то слышит его мелодию, переключая внимание на их обоих под разрывающийся песней телефон. Без орущего предмета всё выглядит более спокойно, успокаивая и Чимина.       Когда телефон удачно и быстро выужен, а на экране отображается входящий звонок от контакта «Мама», сердце парня ухает вниз и больше не тарахтит. Выдох мгновенно срывается с его губ, а руки на автомате принимают вызов и придерживают его у уха, в то время как сам Чимин сжимается до размеров атома. Эта вещь кажется порталом в предыдущий ход жизни, и Чимин не может не активировать её, потому что на часах — четвёртый час утра, а на экране контакт, от которого сводит все мышцы в теле.       — Пак Чимин, почему я прихожу домой и не обнаруживаю собственного сына в своей комнате так же, как и предупреждающих сообщений от него?       На том конце связи Пак слышит раздражённый и уставший голос, а совсем рядом — лёгкий смешок, на который Пак тут же реагирует, видя, как старший с интересом глядит на лицо паникующего Чимина и внимательно наблюдает, находя эту картину веселой.       — Мам, привет. Прости, пожалуйста, за то, что не написал, — хочется сказать, что он забыл, но тут же одёргивает себя, вспоминая, во что это вылилось в прошлый раз, когда его мать психанула и обиделась на неблагодарного сына, который обвиняет её в том, что её часто нет дома, хотя она является кормилицей семьи и без нее Пак был бы никем. Его мама как оголённый провод из-за бесконечной усталости, и приходится каждый раз подбирать слова. Особенно сейчас, когда она впервые за неделю пришла домой и не обнаружила там своего сына. — Прости, пожалуйста, я не хотел, чтобы ты за меня беспокоилась, ведь я очень волнуюсь за тебя, поэтому не отписался, так как знал, что сегодня не тот день, когда ты приходишь домой.       Откровенно говоря, Чимин не помнит, какой сегодня день по причине школьных пропусков, издевательств со стороны его собственной жизни и разборок с соулмейтом, который оказался убийцей. Он ставит все свои нервы на то, что не ошибся с днём, и беззвучно выдыхает, полный облегчения, когда не слышит и звука в трубке.       Зато смешок со стороны он слышит отлично. С чувством полной рассерженности, он переводит взгляд на Мин Юнги и бойко жестами спрашивает, что не так и, собственно, какого чёрта. На что старший лишь обводит круговым движением ладони своё лицо и тыкает ею в Чимина, что, вероятно, означает, что выражение лица Пака сейчас просто уморительно из-за смеси паники и вселенской сосредоточенности. Последний показательно фыркает и отворачивается к окну.       — Ты сейчас где?       — У Чона, — без запинки отчеканивает и скрыто сожалеет, что Юнги теперь известно о его друге. Однако он произносит только фамилию, давая понять матери и не давая понять Мину, ведь много каких Чонов есть у него в школе.       — Ты наконец-таки решил остаться у друга на ночёвку. Почему не спишь так поздно? — в её голосе слышит укор и усталый вздох.       — Я не выключал звук на телефоне, поэтому проснулся от твоего звонка, — быстро придумывает историю и тут же продолжает, чтобы не дать матери усомниться в его импровизации. — Прости, пожалуйста, ещё раз. Всё нормально, я сразу от него пойду в школу, — резко вспоминает, что его рюкзак остался валяющимся около стола, — уроков немного, поэтому взял некоторые учебники в рюкзак, что поменьше, остальные берёт он.       — Хорошо, — слышится на той стороне спокойно, но следом голос будто бы поднимается на несколько градусов. — Если вы сейчас спите, почему говоришь не шёпотом?       Чимину хочется приложиться лбом о подлокотник, но он лишь оттягивает ворот джемпера и произносит:       — Я вышел в ванную, чтобы его не будить.       — Хорошо. Чимин-а, если вы не спите, обязательно ложитесь спать пораньше. Вы и так очень устаёте от учёбы. На выходных отвлечётесь от неё, а сейчас нужно обязательно поспать.       Чимин мелко улыбается, понимая, что в последние дни об этом даже речи быть не могло, и прямо сейчас он выдумывает правдоподобную историю, чтобы заверить маму в безопасности её сына, в то время как последний сидит в логове серийного убийцы, латает его рану и нагло врёт про Чонгука, прикрывая им свой зад. Вины он не чувствует, так как Чон проворачивает такое постоянно, но чувствует прожигающий взгляд в затылок, от которого Пак растягивает горло джемпера ещё больше и начинает елозить по ткани пальцем, выдавая своё волнение. Однако голос всё ещё сосредоточен и, как подобает ситуации в его выдуманной истории, уставший и мягкий, извиняющийся.       — Хорошо, мам, обязательно. Мы взаправду уже очень устали и спим, по крайней мере Чон вырубился уже очень давно и теперь дрыхнет беспробудным сном. Мне пришлось даже выкарабкиваться из-под него, — ложь во благо никогда не доводила до добра, однако сейчас она даст матери поспать без волнений, полностью убеждая её в том, что с её сыном всё в порядке. — Спокойной ночи, мам.       — Давай, удачного завтра дня.       Тыкая пальцем на экран и следом блокируя его, Чимин судорожно выдыхает и уставляется взглядом в окно, на автомате засовывая телефон в карман брюк.       На самом деле ничего не в порядке.       Он не может свыкнуться с этим резонансом, в который его вкидывает и окунает каждый раз, стоит ему вспомнить эту бесстыдную ложь, из-за которой на сердце становится не очень хорошо, а внутренности делают кульбит. И дело даже не в самой лжи, а её ощущении, ведь она — точно напоминание о старых буднях, о старых ситуациях и обыкновенной повседневности, которая до сих пор впивается в его загривок и не отпускает, расползаясь неприятными ощущениями по всему телу. Однако сейчас Пак может сказать, что он не жалеет о произошедшем за эти дни, так как оно дало в такой стрессовой манере понять себя, понять свои ошибки и свой характер. Понять других людей и наконец-таки проанализировать его отношение ко всему, что, оказывается, душило и не давало возможности свободно расправить плечи.       Чимин легонько усмехается и наконец-таки попадает телефоном в карман на бедре. Резко среагировав на то, что всё это время он мучил горло его бедного и так настрадавшегося джемпера, Чимин убирает ладонь и пытается сконцентрироваться на происходящем, но не получается. Он понимает, что что-то мешает ему это сделать, отчего вдруг осознаёт, что чувствует себя не очень хорошо. Складывается впечатление, что он, расслабившись за телефонным разговором и после него выдохнув, успокоил свой мозг и выключил в нём кнопку об аварийной ситуации, наконец-таки давая возможность вздохнуть, но не успокоиться. Потому что он до сих пор сидит непонятно в какой части города в квартире чужого ему человека, который числится на его груди соулмейтом, а в жизни — убийцей. И Чимину всё ещё хочется усмехаться от этого стечения обстоятельств.       А ещё потому, что он вдруг слышит возле себя тихую поступь шагов, а следом на спинку облокачивается Юнги, приводя Чимина сначала в испуг, а потом — в замешательство. Он отпрыгивает практически на другой край дивана, в то время как Мин впервые прожигает взглядом не чиминовы глаза, а что-то находящееся ниже. Щурясь, он понимает.       Понимает, что всё то время, пока он растягивал горло одежды, он давал отличный обзор на его многочисленные пластыри и царапины, которые проглядывали из-за них.       Чимин отшатывается, когда Юнги просто дёргает головой, немного наклоняя её вперёд, и Пак неожиданно осознаёт, что закрывает сильно вздымающуюся грудную клетку обеими руками. Глубоко, испуганно дышит, несколько секунд назад чуть не отлетев от неожиданности. И испуга.       Понимает, что Юнги уже всё понял, поэтому больше не совершает ни единого телодвижения, пока Чимин недоверчиво сканирует старшего и хмурит брови, не спуская с него глаз. Мин смотрит в точно такой же манере, только в его глазах плещется нечто странное, нечто такое, что Пак несколько дней назад увидел у того впервые и сейчас видит вновь. В то время как Юнги стоит неподвижно и своим фирменным прожигающим насквозь взглядом смотрит на грудь мальчишки, который насторожился весь и будто бы приготовился атаковать в любой момент, если увидит хоть одно странное телодвижение.       — Это метка?       Голос старшего будоражит всё естество Чимина, и последний выносится из настороженности, хлопая глазами и расслабляя плечи, но не отпуская оборону.       — Да.       И в этот момент повисает плотная, гнетущая тишина, где оба парня делают для себя тяжёлые, но правдивые выводы и не сдвигаются с места, накаляя воздух ещё больше. За одну секунду всё вокруг будто бы сменило свой облик на злорадный, опасный, будто одно лишнее движение — и стены набросятся на тебя, разрывая. Чимин вновь оказывается на границе, теперь с двумя ногами в капканах. Стоит и озирается по сторонам в поисках помощи, абсолютно не разбираясь, как выйти из этой ситуации: из капканов и из-под тяжёлого взгляда Юнги.       Он уже оказывался в таких ситуациях каждую чёртову минуту в последние дни, и вот вновь ещё одна, практически такая же, где любое движение и слово может оказаться решающим, выводит его из себя. Словно по щелчку пальцев он зажигается глубоко внутри, ощущая, как вновь возникший из-за неосторожности страх надоедает уже своим присутствием.       Надоело.       К чёрту. Пусть ему этими дьявольскими ловушками оторвёт ноги. Достаточно.       — Я на неё всю аптечку угробил, теперь остался без пластырей! — шутливо возмущается Чимин, чем выводит старшего из опасного оцепенения. Сам не знает, что говорит, но больше не видит хоть какого-нибудь пути, чтобы сжечь к чёртовой матери эту давящую и раздражающую атмосферу.       И Мин даже не спрашивает, почему. Чимину остаётся лишь поднять голову и уткнуться взглядом за спину Юнги, который без слов сопоставил факты со словами и пришёл к напрашивающемуся вслух выводу. Но Чимин говорит за него:       — А у тебя?.. — голос нерешительный, но полный скрытой уверенности. Два парня вновь пересекаются взглядами, но не отводят их, вновь вызывая напряженность, что тут же разбивается сильным, немного хриплым голосом.       — Под лопатками на спине.       И Пак мгновенно понимает, почему он не видел её, когда перебинтовывал тело парня. Из далёких уголков сознания поднимается навязчивая идея посмотреть на метку со своим именем, а внутри колышется надежда, что его там не окажется. В этом случае проблем прибавится в геометрической прогрессии, но неприятие так и засело у Чимина где-то под рёбрами, завывая.       Язык хозяину — враг.       — Покажи?.. — шепчет младший и кусает нижнюю губу, ужасно медленно переводя глаза на старшего, что вздыхает как-то легко и разворачивается к Паку спиной. Это действие выбивает из последнего все силы и наполняет удивлением, пока Юнги хватает края свитера и дёргает его вверх.       Чимин прикусывает язык, слыша шипение от пронзившей чужую рану боли.       И тут же застывает в безграничном удивлении, даже машинально подползает ближе, когда видит свои имя и фамилию.       Вновь не такими, которыми он ожидал увидеть.       Ровный, практически каллиграфический шрифт начинается от первой буквы его фамилии и заканчивается прямо там, где начинается имя, и его хозяину хочется сползти под этот тёплый пол, ведь ещё никогда раньше он не сталкивался с явлением, что прямо сейчас бросается в глаза на чужой, крепкой спине. Шрифт его имени сошёл будто бы с его собственной груди, и из горла рвётся рык вперемешку с отчаянным криком, потому что это явно не то, что он ожидал увидеть. Потому что это явно не тот шрифт, которым отображается характер Чимина.       Какого чёрта шрифтов два?       — Да что за пиздец?! — вырывается гортанное, и Чимин бьёт рукой по спинке дивана, крепко сжимая зубы. Вторая рука оттягивает горло его свитера, и он резкими движениями, подгоняемый полностью растерзанным сердцем, оттягивает ворот, начиная злостно срывать пластыри со своей метки.       Они отдираются с подсохшей кровью на ранах, оголяя неровные царапины, из потревоженных мест которых начинает собираться кровь. Точно так же, как в уголках Чимина отчего-то начинают собираться слёзы, когда он причиняет себе боль ещё более агрессивными действиями, потому что невозможно признать то, что его собственное имя на чужой коже отображается точно так же, как и имя с фамилией чужого человека на своей.       Казалось, словно сюрпризы от жизни никогда бы больше не смогли удивить сходящего с ума парня ещё сильнее, ещё ярче. Но ожидания не всегда оказываются реальностью.       Ожидания никогда не оказываются реальностью.       Чимин хочет сломаться, когда последний пластырь срывается с его груди жёстким движением, которым он останавливает развернувшегося к Паку Юнги. Последний успел стянуть свитер и теперь смотрит на чиминовы дрожащие пальцы, которые до треска ткани натягивают ворот, оголяя всей душой ненавистную метку, что тянется от груди и ползёт к затылку. В глазах Мина удивление, и он хмурит брови, глядя на зажмурившегося младшего, что судорожно сглатывает и приоткрывает глаза, жестом прося Мина развернуться обратно и вновь посмотреть на метку, где его имя и фамилия идут самым ярким контрастом между друг другом и восприятием Чимина.       Последний касается пальцами чужой спины и весь дрожит, пытаясь заставить себя не делать этого, отчего ещё больше напрягается и подогревает желание сдаться. Даже не реагирует, когда Юнги молниеносно разворачивается и хватает руку младшего в свою, лишь произносит единственное:       — Моя метка на твоей спине никак не может отображать мой характер, это невозможно, — голос ломается на последнем слове, заставляя Чимина опустить голову.       — Ты из-за этого так дрожишь? — чужой голос кажется удивлённым. — Чимин.       Младший тут же вскидывает голову и смотрит на Юнги, который всё ещё держит чужую ладонь в своей, смотрит ломающимся взглядом, смотрит без страха, лишь с отчаянием, что выгрызает дыры в его теле, и слушает.       Чужие пальцы касаются запястья, заставляя вздрогнуть и немного прийти в себя, посмотреть в чужие глаза, что оказываются так близко, и тут же замереть от лёгкого прикосновения к груди своей же ладони. Юнги всё ещё его держит, заставляя коснуться метки на своей груди:       — Это ничего не значит.       Хочется верить этому голосу, который твёрдо заверяет и со стальным спокойствием просачивается внутривенно, и Чимин вдруг перестаёт дрожать, опуская голову вниз и сосредотачиваясь на ощущениях.       Именно так. Ещё одна причина, из-за которой Юнги казался ужасным и кровожадным убийцей, — это злосчастная метка, которая своим шрифтом, вырванным из старого названия фильма ужасов, заставляла верить в такой же характер её хозяина.       Чимин вспоминает, как его представления о Мин Юнги раскрошились вдребезги, как бы он ни сопротивлялся их поломке.       — Да, — на выдохе, — это… ничего не значит.       Весь клокочущий адреналин вымывается из его крови, заполняясь чужой фразой, за которую Пак ухватывается и вытягивает себя из пожирающих его душу мыслей.       Поднимает глаза на того, кто уже в который раз словами позволяет Чимину выйти из собственных оков разума — и вдруг эти чёртовы метки теряют значение, полное вселенской важности, которое и придавал им сам Чимин. Будто бы всё тонет в бушующем спокойствием океане этих чернильных глаз и размеренного, чуть хриплого голоса, который словно заставляет всё беспокойство в страхе унестись прочь из сердца. И то сердце, что разломилось минуту назад на две раскрошенные части, вновь бьётся, и его обладатель с раскрытыми в изумлении глазами не понимает, почему. Хочет сказать, что ему уже надоело вываливаться из реальности и захватываться хоть не собственными мыслями, так чужими, но тот самый голос вновь звучит ярче всякого отчаяния:       — Вот разодрал, а теперь вновь залатать надо. Шрамы останутся, потом от них ещё выть будешь.       И Мин поднимается с дивана, чтобы направиться в сторону кухни и дойти до верхнего шкафчика с аптечкой, оставляя на запястье лишь холод.