Переворот экспромтом

      От долгого взгляда на горящий экран телефона перед глазами появляется лёгкая пелена, размывая маленькие буквы. Ища своё спасение в бессмысленном разглядывании, Чимин моргает часто-часто и продолжает смотреть сквозь; прислушивается к ощущениям и тёплому покалыванию в районе метки. Он словно ошпаривается и мыслями отпрыгивает от неё, окончательно прощается с телефоном и даже на секунду приходит в себя, пока вновь не сталкивается с огромными просторами за окном. Покрытые утренней росой и солнечным светом, они проносятся на безумной скорости перед глазами и не заканчиваются ни через минуту, ни через пять. В то время как все десять минут на языке крутятся обрывистые фразы, слова о природе, о собственных мыслях, о состоянии... И хотелось бы поделиться ими хоть с кем-нибудь, но Чимин даже не может разделить их с самим собой. Оттого беспомощным взглядом цепляется за пастельные оттенки утреннего неба, за клубящиеся линии от далёких самолетов, которых уже и не видать.       Теперь смотрит прямо и сгорает от невозможного желания сказать хоть что-нибудь, однако что-то тянет его обратно в свою личную пещеру, преграждает путь и строит оборонительные линии, за которые пробуй ступить — разорвёт. Облака перед взором расслабляют, вдохновляют, и хочется подорваться с сидения, вырваться на свободу из прогревшегося салона, схватить Юнги за крепкие ладони и остановить машину, следом уставившись на разноцветное небо. Из души рвётся что-то неопределённое, яркое, и хочется вписаться собственными красками в этот небосвод, выплеснуть их из себя, но Чимин сжимает ладони крепче и тянется к кнопке на двери. Тихий щелчок — и так же тихо стекло отъезжает, запуская в Пака сбивающие с мыслей потоки воздуха, что от неожиданности заставляют чуть ли не задохнуться. Выставленные в проём пальцы тут же леденеют, и Чимин мгновенно подставляет туда вторую ладонь, первую прикладывая к щеке и прикрывая веки от мягкой прохлады.       Глаза блестят от того, что теперь Чимин дышит и чувствует то, как его грудная клетка вздымается от глубоких вдохов, как лёгкий холод обжигает лёгкие; как солнце ободряющими лучами касается его лица, и вдохновение течёт у Пака по венам, смешиваясь в безграничное желание выразить всё это хоть как-нибудь. Возможно, именно в таком состоянии художники любовно оглаживают холсты и чувственно касаются одного из них кистью. Возможно, именно такое состояние заставляет писателя посреди ночи вскочить и унестись на поиски бумаги в кромешной темноте, совсем забывая про свет, лишь бы только не упустить эти чувства, которые у музыканта выльются через сердце нотами, чтобы вскоре стать чарующей мелодией.       Окрылённый, Пак смотрит на свои ладони и удивлённо улыбается, впервые ощущая в себе такие лавины эмоций, которые с каждой секундой окунают его в себя и заставляют елозить внимательным взглядом по всему, что только способно попасться в поле зрения. И думать, думать, думать о том, как люди способны отдаваться настолько, чтобы в конце, после трудных и кропотливых часов, в конце получить невероятно чувственные произведения: будь то картины, мелодии или же книги. Ведь всё это объединяет одно — душа.       Чимин никогда не пробовал коснуться собственной души так, чтобы в теле возгорало желание её куда-нибудь деть, выплеснуть, разложить по полочкам, чтобы в конце-концов утихомирить бурю в ней. В нём плескались только непонятные и такие оборванные желания, какие-то цели, но от одного упоминания о них у Пака начинался нервный тик и иллюзии о будущем, но никак не дрожащее сердце и трясущиеся руки. Чимин никогда глубоко и не задумывался о том, чтобы принять участие в созидании, ведь в его душе, на самом деле, будто бы и не было ничего того, чем можно было бы поделиться. Многочисленные параграфы из учебников, переписанные по тысячу раз конспекты и маленькие огоньки внутри от слов на иностранном языке.       Глаза удивлённо распахиваются ещё больше, и Пак медленно переводит взгляд в сторону, чтобы получше присмотреться внутрь. В воспоминания о долгих вечерах под раздражающим тёплым светом ночника, о стопке словарей и истёртом о бумагу пальце, что битый час в очередной раз лезет в потёртый словарь и карандашом черкает перевод в толстой тетради. В чувство того самого огня, когда на уроке полусонного Чимина застали врасплох неожиданным вопросом, но он мягко улыбнулся и без запинки ответил на него, добавив от себя размышления по поводу книги, которую они получили на дополнительное чтение. На французском языке. А потом получил в лоб ответочку на китайском и так же вышел победителем, уже садясь за партой прямо и не в силах сдержать улыбку.       Вот оно.       Языки.       Это не было иллюзией, думает Пак и хочет поднять два победных кулака к небу с ликующим огнём в глазах и полной решительностью. Однако тушуется и быстро кидает взгляд на Юнги, улыбается по-детски радостно, когда видит, что Мин за ним подсматривает краем глаза, и почему-то всё-таки сжимает ладони в кулаки.       — Улыбаешься, как ребёнок, — раздаётся тихое рядом, и Чимин дёргается от неожиданности, тут же сосредотачивая взгляд на старшем, что одной рукой загребает волосы и откидывает их от лица. Пушистые пряди тут же непослушно падают обратно, и Чимин залипает, совсем забывая про всплывшую в голове ответную фразу, полную колкости.       От плавного и быстрого движения автомобиля подкрадывается неприятное головокружение, но ещё больше оно захватывает тогда, когда Чимин вновь мелко улыбается и облокачивается локтем об оконную раму. Слышит, как волосы на макушке атакует ураган, слышит смешок Мина от этого зрелища и сам смеётся, но глаз со старшего не спускает.       — Рассвет сегодня невероятный, — голос Чимина мягкий, с нотками озорства, — я так давно его не видел так близко. Особенно плавное движение солнца, когда ты можешь наблюдать за тем, как оно поднимается всё выше и выше, и за ним все небесные художники расписывают небо красками, — последнее слово на придыхании утихает, будто Пак читал стихотворение о чём-то невероятно очаровательном.       — Вижу его каждый день, ничего особенного, — парирует Юнги и хочет следом фыркнуть, но Чимин тут же отпадает от окна:       — Нет! Ты что! Ты посмотри, — вдруг задрожавшая от волнения ладонь указывает на лобовое стекло, и Пак вдруг понимает, что рассвета на небе уже давно след простыл. — Нет, лучше вспомни, — в ответ получает уставший взгляд, — и впусти в себя. Эти краски! Даже когда я был чертовски занят, когда хоронил себя под залежами учебников, знаешь, это давало мне вдохновение продолжать. Я смотрел на него и думал о том, как далеки мы от него и как одновременно близки. Потому что мы точно такие же: красивые, глубокие, с невоозбразимыми переплётами ярчайших линий жизни, а можем быть абсолютно противоположными, зависит от того, кто на нас смотрит.       — Красота в глазах смотрящего, — вздыхая, подхватывает Мин, и Пак быстро-быстро кивает в ответ, стараясь не упустить всплывающие мысли и облечь их в нужные слова.       — Но ещё мы так далеки от этого, потому что не каждый человек может быть таким многогранным, на самом деле. Рассвет — это создание природы, безграничное, каждый раз уникальное и такое идеальное, будто мы никогда не сможем по-настоящему познать его сути…       Чимин замолкает, впиваясь взглядом в бардачок, обтянутый бежевой кожей, и судорожно ищет завершение собственной мысли, пока Юнги сканирует взглядом дорогу и хмурит брови. Ладонь крепко впивается в руль, и Мин цепляется за то, чего избегает каждый чёртов раз и что травит в себе уже битые годы. Эти мысли, доводы, размышления, на самом деле, не несут в себе ничего, что могло бы изменить порядок в природе, что могло бы изменить постоянно выгрызающую саму себя жизнь. Это все хочется заткнуть, сжечь, похоронить, проделать дыру в сердце, а потом добить в лоб. И желваки на лице ходуном ходят, рука, кажется, проломит крепкий пластик прямо сейчас, ведь этот нестабильный в эмоциях парнишка на соседнем сидении прожигает каждым своим словом. Сидит, мысль за мыслью тащит из себя и раскрывается, словно лотос под блеском одинокой луны и вдруг миллиардов пробивающихся звёзд. Следом смотрит, ищет помощи в продолжении мысли, впивается взглядом в собственный и словно знает, что Юнги точно продолжит, потому что тоже знает. Юнги знает, Юнги не способен оторвать глаза от чужих, которые точно прямо сейчас меняют весь ход чёртовой человеческой истории, докапываются до правды, способные изменить всё, что только пожелают.       — Люди ведь тоже создание природы. Каждый из нас многогранен, индивидуален, ярок, только не каждый имеет возможность себя таковым заметить и достать из себя весь этот свет, который вложен в него, — выдаёт старший, и хватка на руле ослабляется, он словно одновременно сдаётся и набирается сил. В то время как Чимин ловит явное дежавю и вдруг по щелчку загорается.       — Да! Да-да-да! Помнишь! Помнишь, ты говорил, что мы сами те, кто всё строит, сами те, кто загоняют себя в какие-то рамки, и одновременно те, кто управляют всем? — Чимин выравнивается резко, буквально вспыхивает и глазами яркими своими прожигает всё вокруг.       Юнги, на самом деле, еле способен вспомнить собственные слова, вылетевшие из его губ однажды тёмным вечером, будто гонимые этим мальчишкой. Но одно ясное осознание всё-таки мелькает у него в голове, переворачивая внутренности вверх дном.       «Этот мальчишка помнит», — мигает в голове.       «Что за херня, — Мин вторит следом и вновь проезжается по сознанию: — Помнит».       Помнит и заставляет Мина чуть ли не замереть и не перевести взгляд от дороги, что стоило бы ему многого, так как в следующий момент он вовремя объезжает тормозящую машину и чуть не выносится на светофор, в мгновение переводя дыхание и останавливая автомобиль. Грозный взгляд впивается в непутёвого собеседника, что сам замирает и старается всё переварить.       — Философы хреновы, — фыркает Пак и меняется на глазах, заливая свой огонь канистрой воды. На удивление уже пытается привести свои волосы в порядок, оценив ситуацию и осмотрев местность.       — Почти приехали, — на кой-то чёрт выдаёт Мин и моментально сбрасывает с себя чужой огонь, мигом абстрагируясь от произошедшего.       — Рассвет — особенный, — Пак всё гнёт свою палку, а Юнги уже ничего отвечать не хочется, лишь позволить этому подростку оставить последнее слово за ним и задрать от этого нос.       Стоит автомобилю через минуту сдвинуться с места и пересечь перекрёсток, он ловко врывается в поток машин, так же, как тишина в салон, тут же захватывая обоих парней. Чимин вновь немигающим взглядом проверяет время на телефоне и кладёт его обратно, стараясь больше не задерживать взглядов на старшем, ведь вдруг тому приспичит ещё раз отвлечься и чуть не проскочить на красный.       Возвышаясь над человеческими головами, небоскрёбы раскинули джунгли ещё далеко впереди, а сейчас лишь низкие дома смотрят своими окнами на автотрассы, что обвивают друг друга змеями. Чёрная иномарка Юнги мчит по той, что уходит вверх, и Чимин припадает лицом к стеклу, рассматривая движущийся транспорт прямо под ним. Созерцает солнечные лучи, что будто стремятся схватить каждого и облечь его на свои объятия, и блики приветливо отражаются на стеклянных поверхностях, проносящихся прямо перед носом.       Утренний город уже в самом разгаре своего бесконечного движения — буквально через пару минут они встают в пробку, и Пак легко отвлекается на толпы прохожих и безграничный шум, чтобы не обращать внимания на своё головокружение. Приходится еще десять минут терпеть плавное движение автомобиля и его постоянные остановки через каждые десять сантиметров, потому что спереди машины всё время перестраивались в их линию и занимали место, как только другие проезжали перекрёсток. Но вот чужие силуэты замелькали ещё больше, и они сдвинулись с места, наконец-таки набирая скорость.       Сердце Чимина продолжает беситься ровно с того момента, как Юнги подхватывал все мысли, которые младший с трудом старался облечь в правильные слова. В ту минуту чувство дежавю накатило такой мощной волной, что Чимин до сих пор не может угомонить свои внутренности от тех воспоминаний, полных горечи и непонятно тягостной печали. Человек, которого Пак отшваркнул, по доброте душевной довозит беснующегося парня до требуемого места, подхватывает налету каждое слово и даже кормит из собственного холодильника. Ему от Чимина не отделаться просто так, но открыто не выражать своей неприязни тоже не требуется. Почему этот парень поступает таким образом? По какой причине не выставляет за двери и, как он сам выразился, «обеспечивает безопасность непутёвому заду Пака»? Разве из Чимина можно получить какую-то выгоду для серийного убийцы? Чего уж греха таить, только очередной труп и, может быть, коврик в гостиную.       Чимин усмехается, осознавая, насколько циничны его вопросы, однако он вынужден думать в этом ключе, не забывая о том, кто именно этот парень и в какой именно ситуации Пак находится.       Жест со стороны вышеупомянутого приводит в чувства, и младший ненароком следит за чужой ладонью, мгновенно выудившей из кармана куртки смартфон. И за чужими глазами, от которых Пака бросает в дрожь и холодок по загривку бежит. Словно волна от ядерной бомбы, которая покоится сейчас в мертвецки серьёзном взгляде Мина. Пряча собственный неуют, Чимин следит за тем, как прекрасно Юнги справляется с машиной и успевает что-то просмотреть в телефоне, но не замечает, как автомобиль останавливается, припаркованный возле торгового центра.       Тёмный взгляд напротив пробирает до мурашек. Чимин буквально молится, чтобы Мин не смотрел ему прямо в глаза, потому что страх липкой вязкостью встаёт посреди горла. Слова погребены под толстым слоем дрожи от резко сменившейся атмосферы, и то, как Юнги смотрит в телефон, не предвещает ничего хорошего. Он будто узнал, что через секунду на землю опустятся четыре всадника апокалипсиса, из которых пятым будет Мин.       Очухиваясь из-под тяжёлой атмосферы, Пак негнущимися пальцами цепляет ручку двери и думает выйти, как вдруг замирает от колючего жжения в районе груди. Метка буквально полыхает, заставляя перевести настороженный взгляд на старшего, что вдруг поднимает глаза.       Чимин замирает, порабощённый страхом. В глазах Мина лишь тьма, что окутывает младшего своей колючей проволокой, заставляя метку ещё больше зайтись полыхающим жаром. Отдалённо понимая, что такой же огонь сжигает всё живое в глазах Юнги, Пак на секунду теряется, не понимая, что делать с таким состоянием старшего. Ведь будто секунда — и от младшего останется мокрое место.       Сглатывая, Чимин вдруг тянет ладонь, покрывшуюся от волнения фиолетовыми пятнами, вперёд, но тут же одёргивает её. Обжигается. Каждым дуновением ветра из приоткрытого окна обжигается, чужими глазами окутанный в непроглядный мрак. Тёмный силуэт Юнги чернеет ещё больше, окрашивается в глубокий оттенок, и Чимину кажется, что если сейчас тот посмотрит на него, то Пак упадёт в бездну без шанса на спасение. Разобьётся. Погибнет.       — Юнги, — шёпотом тянет младший, не способный на большее. Убийственно тяжёлый взгляд медленно поднимается и заглядывает в глаза Пака, который вдруг дёргается, как ошпаренный, и вдруг видит напротив мелкий проблеск чужой боли.       Опять.       Хочется выскочить из машины и больше никогда не возвращаться в эту гнетущую атмосферу, в которой главная составляющая воздуха — это чувство собственной смерти из-за неправильного действия. Жутчайший страх окутывает тело изнутри и не даёт сделать ни вздоха, в то время как сердце звучит в ушах и на мгновение останавливается.       Чимин чувствовал то же в той самой подворотне, чувствовал, когда его с убийцей разделяла лишь дверь, чувствовал, когда на него напали несколько ублюдков. Первобытный ужас закрадывался по загривку ниже, пятная мглой, а судьба прощально махала ладошкой, заставляя разбираться со всем самим. Но в тот момент, когда чужие руки жестоко обвивали тело, когда кидали на землю и прижимали сверху, Чимин бы не справился один. Он не справился бы, сорвался, высвобождая впустую все силы и ломаясь, если бы не чужой кулак, отбросивший одного из ублюдков точно в стену.       Чимин бы не справился, но он справился. И прямо сейчас, окутанный боязнью и страхом за собственную жизнь, Чимин справится, подавив в себе эмоции, заставив ладони наконец-таки отмереть. Потому что перед ним тот, кто хоть и поставил на голову всю пакову жизнь, но оправдал это, спасая чужой зад не единожды, противореча собственной «профессии».       Пак не знает, что делать, абсолютно без понятия, как заставить свои губы разомкнуться и подчиниться громогласным словам, однако дёргается вновь. Всполохи в чужом взгляде повторяются, и Юнги мёртво отворачивает голову.       Чимин будто слышит треск своим зашоренным сознанием.       И мелко улыбается, снимая с себя чернильные оковы, тянется почему-то к чужому крепкому плечу и игнорирует адское жжение на груди. Мин мгновенно реагирует, и Пак видит, как тот хочет на автомате защитить себя от чужого движения, но вдруг останавливается. И позволяет чужой ладони коснуться себя, а улыбке этого мальчишки разогнать витающий смрад смерти.       — Спасибо, — тянет Чимин, кусает губу и сжимает пальцами ткань куртки. Избегает взгляда Мина и вдруг выдыхает от лёгкости на коже, поразившись стальному самообладанию Юнги: он угомонил свои эмоции в одно мгновение, будто очнулся, поняв, что такими темпами мальчишка до школы не то что не дойдёт, но и не доползёт.       Чимин оставляет своё касание на крепком плече ещё одну секунду, а после не выдерживает и чуть ли не с ноги выбивает дверь автомобиля, галопом выносясь на свежий воздух. Шум живописного района втягивает его в одно мгновение, заполняет собой, и Чимин хлопает дверью, стараясь устоять на ногах и не растянуться на асфальте. Шаги кажутся нереально сложной вещью, но Пак спешит на всех парах и постепенно отдаляется от чужой иномарки, даже не разворачиваясь.       Он останавливается лишь тогда, когда заходит в стеклянные двери торгового центра, совсем не понимая, зачем сюда пришёл. Сердце стучит везде, но не в груди, будто бродит по телу и гонгом всколыхивает всё чиминово самообладание. Однако он впивается в него двумя руками, прикрывает глаза и дышит размеренно, стараясь угомонить к чёрту сбитое дыхание.       Пак только что живым выбрался из клетки с Василиском, который убивает одним взглядом. У Чимина не было с собой отражающих вещей, он был абсолютно безоружным, но Юнги не раздавил его морально, чему младший сейчас безгранично благодарен. Он попался под горячую руку — спасибо, удача — однако сегодня смерть отменяется. И сейчас Чимин только и может, что упираться ладонями в колени, разворачиваясь и выискивая знакомую машину на парковке, но её уже и след простыл.       — Боже, блять, — выдыхает и выравнивается, приводя в себя в порядок и проверяя наличие ключей и телефона. Хлопает себя по карманам, шипит сквозь зубы и достаёт телефон, узнавая о восьмом часе утра. — Ёбаный, — очередной глубокий вдох, — боже, — выдох.       Сердце успокаивается, а метка догорает последними всполохами пламени.       Кому: чонгук-и       через минут пятнадцать буду около главных ворот. а ты?       Пальцы колотятся, и Чимин стоически закрывает глаза, дышит глубоко пару секунд и успокаивает противную дрожь. Кладёт телефон в карман и на развороте выходит из дверей торгового центра, извиняясь перед людьми, у которых оказался на пути фонарным столбом. Норвежские горы на обоях жесточайшим образом напоминают о моментах в машине, и Чимину хочется взвыть, а ещё поменять их в скорейшем времени. В голову прилетает осознание, и он на ходу выбирает картинку, быстрым шагом рассекая парковку. Аккуратно присматриваясь к машинам, через несколько минут перебегает на другую сторону и оказывается лицом к лицу с огромной толпой людей, многочисленными яркими вывесками и широкими улицами.       Понимая, что сейчас он ни черта не успеет, Чимин вливается в поток и сжимает крепче телефон с ключами, чтобы никто не выхватил. Скоростное течение толпы подхватывает, уносит, обязывает лавировать между непробиваемыми телами и думать о чужом взгляде, что отпечатался на подкорке сознания. Сжимая ладони ещё сильнее, Пак ускоряется, мысли разбрасываются по сторонам, и Чимин глядит на время, ещё больше расширяя шаг. Шум автомобилей и общественного транспорта пропитывает собой практически внутривенно, гомон толпы подхватывает сознание и навязывает сумасшедший темп, и парень задыхается от быстрого шага, вдруг задирая голову вверх.       Шаги становятся медленнее, а тела вокруг всё быстрее. Кипящая жизнь торопит, подгоняет, тычет в спину Чимину чужими локтями и шикает на остолопа, который замер посреди улицы. Чимин громко дышит, запускает ладонь в волосы и облизывает сухие губы, вдруг расширяя глаза.       Этот сумасшедший бег погружал в себя полностью, и Чимин бежал, как все остальные, пытался успеть на редкие автобусы и шипел подбитой змеёй на толпу, на людей, на время. Вечно недовольное лицо маячило на фоне чужих — таких же — и тут же ныряло в очередной поток, не прекращая бесконечный бег из минуты в минуту, изо дня в день, из года в год.       Чимин распахивает глаза, полностью останавливаясь. Тут же получает тычок в рёбра, мгновенно оказывается задетым чужим плечом, однако смело стоит посреди скопления людей и рассматривает каждого из них, то, как они бегут, то, как единый поток ловко привыкает огибать вставшего как истукана парня. Но Пак смотрит на еле видимое из-за высоких каменных джунглей небо, переводит взгляд ниже, на расписные солнцем окна, а следом ещё ниже — на лица каждого из людей.       И делает неспешный шаг. Его огибают, как фонарный столб, даже когда он идёт поближе к небольшим лавочкам и кафетериям, минует огромный перекрёсток. Дышит полной грудью, вбирая в лёгкие запах выхлопных газов и еле слышного аромата раннего утра.       Сувенирные лавочки и многочисленные забегаловки только открываются, и Пак дышит их запахами, ловит взглядом каждую частичку своего города и вдруг ярко улыбается. Так, что глаза становятся щёлочками, а изнутри распирает чёртова радость, или ликование, или истерика на фоне стрессовых ситуаций — чёрт его знает, но Чимин вновь запускает ладонь в шевелюру, убирая с лица пряди. И останавливается, окидывая воодушевлённым взглядом великолепную панораму живого, дышащего города.       — Эй, парень! — мужской голос неожиданно окликает, отчего Пак резко описывает круг вокруг себя на сто восемьдесят градусов и выискивает источник голоса, автоматически съёживаясь. Здесь множество народа, бояться нечего, но ладони в карманах всё равно впиваются в личные вещи. — Парень! — зовут ещё раз, и Чимин наконец-таки находит взглядом обладателя: мужчина под лет шестьдесят на стремянке стоит около небольшого заведения и придерживает что-то руками. Пак тут же подходит к нему, оглядывая стеклянную дверь, высокие окна и расписные плакаты на них.       — Извините? — бойко отвечает Чимин, подойдя ближе, и внимательно рассматривает мужчину, чьи глаза совсем узенькие, в белом фартуке и со смешными усами.       — Извини, не мог бы ты подать мне ту большую вывеску около того растения? — мужчина кивает головой вправо, и Пак прослеживает за его взглядом, тут же вытаскивая руки из карманов.       — Конечно!       Мгновенно оказываясь около клумбы с декоративным кустарниковым растением, Чимин подхватывает длинную вывеску с изображением пигоди — пирожков на пару — и в три больших шага оказывается около мужчины, вставая на носочки и подавая ему предмет. Навострив всю свою аккуратность вкупе с осторожностью, Чимин всеми силами придерживает неустойчивую стремянку, пока мужчина вешает табличку и следом без опаски спускается.       — Ох, моя спина, — тянет мужчина, и парень тут же оказывается рядом, впиваясь своим обеспокоенным взглядом в человека, на лице которого тут же образуется довольная улыбка. — Ничего страшного! Спасибо тебе огромное, парень, — произносит он, и Чимин улыбается несмело, пока в сердце трепещет нечто тёплое. — Я уж думал, из такой толпы никого не выловлю, — мужчина мягко смеётся, поставив руки на бока и отходя на несколько шагов назад, чтобы полюбоваться на вывеску.       — Красиво, — произносит Чимин и тут же удивляется, когда мужчина на радостный момент восклицает:       — Ещё бы! — вновь смеётся и аккуратно хлопает Пака по спине, отчего последний улыбается мягко в ответ. — Давно не встречал такой доброй молодёжи! Страна воспитывает хорошее поколение!       Вновь засовывая руки в карманы, Чимин смущается ещё больше и в ответ на улыбку тоже искрится дружелюбием, согреваясь. Тут же кланяется смущённо, нечаянно выдаёт «это вам спасибо» и сразу хочет хлопнуть себя по лбу, но мужчина касается его плеча и желает хорошего учебного дня, благодаря парня ещё раз. От улыбки в душе Пака становится ещё теплее, последние ошмётки страха постепенно тлеют, и Чимин машет рукой в ответ, выкрикивая пожелания доброго дня.       Это утро чертовски сильно пестрит разношёрстными эмоциями, заполняя Чимина без остатка. Он практически несётся вприпрыжку в сторону свое школы, улыбается, сильно выделяясь на фоне хмурых и сонных лиц. Уже около главного входа в школу рассматривает пожелтевшую листву деревьев, следом красные кроны клёнов, и на долгое время запечатлевает этот момент в памяти, улыбаясь ещё и глазами.       Множество стекающихся в школу учеников бредут неспешно, лениво, успевая потирать глаза и поправлять рюкзаки, в то время как Пак замирает около кирпичной кладки забора и прислоняется, выискивая глазами в толпе знакомое лицо. И только тогда вспоминает про отправленное минут пятнадцать назад сообщение. Жизнь унесла его в свои объятия, и Пак совсем забылся даже включить звук у телефона, потому что несколько сообщений сияют на главном экране.

От кого: чонгук-и чищу зубы и уже забыл о твоей просьбе я НЕ беру ручку и у меня нет тетрадей лАдно есть беру тебе обгрызенную ручку и кусочек листика

      Кому: чонгук-и       спасибо, вредина. жду около главных ворот, не надень задом наперёд штаны.       Взгляд отрывается от экрана тогда, когда какой-то женский голос раздаётся прямо над ухом, и, прежде чем ответить, Чимин проверяет, отправилось ли сообщение.       — Привет, Чимин-оппа, — тянет его одноклассница и прячет взгляд в асфальте.       — Привет! — неожиданно громко восклицает и тут же тушуется, вызывая на чужом лице улыбку. Девушка, чьё имя он, конечно же, не помнит, кивает головой, и её волосы мягкими прядями вьются на её плечах, волшебно затронутые солнечными бликами. Чимин несколько секунд залипает на локоны, что от ветра мягко колышутся, прямо как в рекламе, и вспоминает про собственные, что такие же непослушные и вредные, как и их хозяин.       Одноклассница делает пару шагов вперёд, а Пак вдруг окликает её, с улыбкой показывает на свои плечи, а потом произносит:       — Отличная укладка, невероятно красиво.       Девушка оборачивается: она смотрит удивлённо, почти неверяще, а потом вдруг улыбка касается её лица, и Чимин чувствует себя чёртовым добродетелем, улыбаясь в ответ.       — Я так волновалась насчёт них!.. Они всегда такие непослушные, я впервые сделала укладку…       — Боги, как я тебя понимаю, — тянет Чимин горестно, — просто посмотри на мои, — и запускает ладонь в свою распушенную шевелюру, вздыхая, когда она не подчиняется приглаживающим её касаниям. — Атомная война, мать её.       Девушка ойкает, а потом тихо смеётся, с удивлением в голосе благодаря Чимина и скрываясь за главными воротами, пока тот стоит и мягко улыбается, чувствуя себя невыносимо хорошо. На самом деле, он не думал, что помочь кому-то ему ничего не обломится, а сказать пару добрых слов, а не жестоко раскритиковывать всех и вся, и подавно. Кажущиеся давними воспоминания рассекают металлом его голову, когда Пак на любую просьбу о помощи извинялся и уходил восвояси, считая, что такие жесты лишь отнимают время, однако сейчас… он понимает, что чужие улыбки на лицах стоят любых затрат этого мира, ведь у мужчины у того кафетерия не будет ныть спина от лишних движений, а эта девушка не будет весь день озираться по сторонам, на каждый взгляд реагируя скованно и неуверенно.       Каждое действие имеет результат, и Чимин абсолютно не горит желанием ворошить прошлые поступки, закрывая дверь в прошлую жизнь и становясь всем ростом перед новой. Возможно, за ней лавовые реки Ада, возможно, там воют души грешников, и Чимину придётся стать одним из них, но этого он не знает. Он знает только то, что именно сейчас, именно в эту секунду жизни он будет делать то, о чём он не будет жалеть на истончении его жизни, в её конце.       С кроткой улыбкой Чимин поворачивает голову влево, чтобы продолжать поиски знакомого лица, но тут же оказывается обезоруженным, ведь это самое лицо смотрит с глазами по пятьсот вон и медленным жестом руки указывает за ворота, переводя крайне охуевающий взгляд на Пака.       — Кто ты и что ты сделал с суровым Пак Чимином? — Чонгук приближается, возвышаясь над старшим на свои добрые сантиметров пятнадцать.       — Кто ты и что ты сделал со сто семидесяти сантиметровым Чон Чонгуком? — парирует Пак и хитро щурит глаза, проходясь ими по чужому телу с ног до головы. Чонгук лишь хмыкает, показательно складывая руки в замок на груди.       — Скоро станешь выше меня, — уверяет, выдерживая паузу в пару секунд. — А если серьезно? — Чон переходит на удивлённый тон и продолжает упираться своими огромными глазищами на Чимина. Последний серьёзнеет и отталкивается от кирпичной стены.       — Об этом я и хотел поговорить.       — Хорошо, что ты наконец-таки пришёл в школу, — искренняя радость по-детски невинно играет на лице младшего, — потому что так мы поговорим быстрее, чем по смс, которые ты читаешь спустя несколько дней. Эй! — охает Чонгук на увесистую оплеуху и тут же приводит в порядок свои отросшие волосы, как у какой-то рок-звезды.       — Заслужил. Я не отвечал, потому что болел.       — Значит, ты болеешь триста шестьдесят пять дней в год-…       Чимин вновь замахивается и своим серьёзным выражением лица прожигает дыры в идущем рядом Чонгуке, который чуть не вписывается в мусорный бак, стоящий на территории школы. Желая сказать, что Пак был бы рад посмотреть на это зрелище, он всё же смотрит на искреннюю улыбку младшего и всё-таки оставляет свои колкости при себе, когда Чон хватает его за плечи и легко приобнимает, пуская первым в двери здания и шутливо распаясываясь в поклоне.       Когда они входят в просторный холл, Чимин всё-таки пинает Чонгука под зад и требует у него письменные принадлежности в качестве компенсации. Они отходят к лестнице в крыло старших классов, останавливаются около запасного выхода, потому что Пак вредничает и требует дать принесённые вещи прямо сейчас. Чонгук хихикает, убирает мешающую прядь волос за ухо и чуть не оказывается сбитым каким-то старшеклассником, что мелко извиняется и уносится наверх.       — Ого, а где же моя погрызенная ручка и обещанный листок тетради? — тянет Чимин и усмехается, так как знал, что Чонгук язвительный и чертовски вредный, но заботливый, зараза, точно старший брат.       — Ого, ты прочитал мои сообщения, — язвит Чон и дёргается, когда Чимин вновь на него замахивается, но даёт только лёгкий щелбан.       Чонгук уворачивается, и Пак нечаянно бьёт его в висок, отчего он на шутливый манер начинает умирать, вызывая у старшего улыбку. Показательно оседая на пол, Чонгук драматично закатывает глаза и выпускает шлейку рюкзака из рук, передавая Чимину тетрадь со вдетой на её обложку ручкой. Это напоминает дешевую сцену из бродячего табора циркачей, однако старший смеётся тепло и подаёт умирающему руку, за которую он тут же хватается, будто воскресая из мёртвых.       Улыбка на лицах парней размывается моментально, стоит им услышать в свой адрес язвительное:       — Клоуны.       Компания из четырёх парней спускается с лестницы, и некоторые из них гаденько ухмыляются, созерцая глупый спектакль. Поднимая Чона с пола, Чимину вдруг становится стыдно за этот цирк кривых актёров, но когда он прислоняет младшего к себе, утыкаясь спиной в стену, и слышит насмешливое «пидор», ему хочется плюнуть в эти надменные лица. Ведь это адресовано в адрес Чонгука, который свою ориентацию не скрывает и на конфликты не реагирует. Который распрямляет плечи, стоя к ним спиной, голову держит прямо и не падает лицом в грязь, в то время как на лице нечитаемое выражение.       — Не обращай внимания, — шепчет Чимин, как во все прошлые разы, крепче сжимая новую тетрадь с любимыми заснеженными горами. — Спасибо за неё, ты, блин, даже помнишь про мою любовь к горам! — тихонько восклицает старший и передаёт рюкзак Чону, что улыбается смущенно и так сильно похож на взрослого ребёнка, отчего Паку кажется, что у него из носа от этой милой картины хлынет кровь.       Только кровь хлынет из носа, скорее, у того, кто кричит на весь коридор:       — Хэй, своего друга зажал, может, и мне отсосёшь? — раскатистый голос сопровождается смешками и грязными причмокиваниями, и Чимин сжимает в ладони кожаную куртку младшего.       Он вновь убеждает Чонгука не слушать их оскорбительный бред и старается игнорировать подозрительно яркие всполохи в груди. Хочется, чтобы они с младшим уже поскорее смылись из этого коридора.       — Пи-и-дор!       Всё нутро подстёгивает.       — Сука! — выпаливает Пак и одним движением отодвигает младшего в сторону, идя прямиком к наглым мордам, что только этого и ждали. — Тебе, блять, похоже, спермотоксикоз вообще все мозги нахуй выжрал.       Каждый шаг отдаётся яростными стрелами прямиком до загривка, жар расползается давлением по краснеющим ушам. Чимин зло сжимает кулаки и подходит почти впритык к этой сраной компании, которая улюлюкает и присвистывает. Ненависть ползёт из него, разрастается под ногами, и Пак дышит ей, выдыхает из себя убийственную атмосферу и вспоминает, как такая же окутывала его в машине. Взгляд Юнги пожирал, убивал последнюю надежду на спасение, и все эмоции Мина Чимин тогда прочувствовал на себе.       И он вспоминает, вспоминает и интерпретирует взгляд старшего на свои глаза, вгрызается ими в чужие и хваткой молчаливой смерти впивается в воротник парня. Последний глядит надменно, питаясь собственной властью, однако Чимин скручивает его рубашку в кулак и смотрит прямо наверх, в чужие глаза. Разница в росте только забавляет высоких шлагбаумов, что стоят по бокам и наслаждаются ещё одним спектаклем.       Чуть ли не дыша ядовитой злобой, Пак резко дёргает за рубашку виновника всей этой ситуации и чуть ли не рвёт её с хрустом:       — Слушай, блять, сюда, дерьма кусок, — выплёвывает и целится глазами в глаза, стараясь смотреть так, как смотрел Юнги, от взгляда которого Чимина пробирало. В глазах напротив вспыхивает недобрый знак, но Пак гнёт своё: — На дворе двадцать первый век, а вы считаете себя равными грязным свиньям, что собирают помои и до сих пор оскорбляют за ориентацию?       Жёсткая хватка в собственных волосах ставит себе цель отрезвить, но Чимин даже не шипит, когда его тянут вниз с ядовитой ухмылкой на губах.       — Что, защищаешь своего слабенького дружка, который даже не может своей пидорской жопой постоять за себя?       — Он не отбитый к хуям, чтобы вести себя подобно вам, свиньям, — Пак лишь ухмыляется и чувствует, как в нём щёлкает фитилёк. И в следующее мгновение он ещё крепче сжимает чужую горловину в ответ, опускает вниз, терпя острую боль, потому что сопротивляется и наклоняется, шепча на чужое ухо: — Только попробуй, сука, тронуть сейчас меня и Чон Чонгука, потому что административку тебе влепят хорошую, я уж постараюсь. За избиение при свидетелях особенно.       Чужая хватка ослабевает, и Пак отшваркивает от себя этого парня, кривится, будто дотронулся до настоящей грязной, человеческой свиньи, и с убийственным взглядом разворачивается, всё ещё закипая. Его уши красные, словно чужая кровь на сбитых кулаках, и Чимин абсолютно не понимает, какого чёрта та атмосфера из машины воздушно-капельным путём передалась Паку. Какого чёрта он поддался эмоциям, чего раньше себя не разрешал, уводя Чонгука подальше — сбегал, как последний трус, — и прямо сейчас в нём борются две стороны.       Родные глаза, полные благодарности, Чимин запомнит навсегда. Борьба мгновенно прекращается с одним-единственным взглядом на лицо Чонгука, что выпустил портфель из рук и абсолютно точно хочет задать свой первый вопрос, на который Чимин не знает ответа. Он не знает, по какой причине он изменяет своим принципам настолько сильно и почему чувствует себя чёртовой сверхновой, забитой эмоциями.       Он знает лишь то, что совершенно точно меняется. Возможно, именно это и хотела сказать метка на спине у Мин Юнги.       Однако сейчас Пак не задумывается: играет желваками на лице и одаривает Чонгука увесистым взглядом, хватая его рюкзак и ладонь, чтобы скорее утащить наверх. Чтобы не дать своему младшему услышать от этих придурков хотя бы ещё один писк, потому что тогда административку получит сам Чимин. Одолженная тетрадь оказывается в портфеле, и Пак чуть не вырывает его собачку, застёгивая одной рукой.       — Чимин.       Ещё никогда Пак не горел таким сильным желанием выбить из кого-нибудь дурь чем-то, кроме волейбольного мяча.       — Чимин-ши!       — Что! — восклицает и вдруг останавливается, тут же потухая из-за серьёзных глаз Чонгука напротив.       — Во-первых, ты мне сейчас раздробишь запястье. Во-вторых, ты проебался с классом, он в другом конце коридора.       — А мы не идём на дополнительные, мы идём на чёртову крышу, — рычит Чимин уже более безобидно, умерив свой пыл, но громкий топот отскакивает от стен коридора яростной дробью. — Помнишь, я говорил про разговор? Сейчас замечательное время, да.       — И на кой-хер я приходил так рано?.. Могли бы дома посидеть, — тянет недовольно младший и в два шага обгоняет Пака, что уже не так злостно шагает, но всё ещё прожигая взглядом что-то впереди.       — Я не планировал всего этого. В последнее время все планы можно отдать тем ублюдкам на съедение, никакой стабильности! — вновь восклицает, и голос разносится эхом по лестничной клетке запасного выхода, улетая наверх.       Чонгук молчит, зная, что если старший решил пропустить занятия — значит, произошло что-то поистине серьёзное, тем более подкрепляясь ненавистью и срывом, которые Чимин раньше себе никогда не позволял. С самого утра с ним творится что-то странное, будто его действительно подменили, будто за эти дни он изменил в себе то, что раньше выедало всех вокруг, то, чего раньше Чон боялся.       Выравнивая шаг в такт собственному дыханию, Чимин глубоко вдыхает и выдыхает, размазываясь взглядом по очередному лестничному пролету, пока они не оказываются около тонкой железной двери. Чимин вновь хватает младшего за запястье, лишь уже более мягко, и толкает дверь от себя, наконец-таки выбираясь на свежий воздух, который бьёт по лёгким. Он топит в себе, и Пак замирает с Чонгуком рядом, что тянет старшего вперёд и отводит к их обеденному месту. В то время как Чимин избавляется от последних клочков злости и открывает глаза.       Чонгук облокачивается о перила поясницей и ставит одну ногу на выступ, оказываясь против потока ветра: так, что его каштановые волосы мягко разлетаются в стороны, открывая вид на загорелый лоб. Чимин же валится мягким местом на выступ и опирается спиной на прутья, вытягивая ноги. В нём дерутся различные эмоции, разгоняя тягу к размышлениям, и он уже хочет себя ударить по лбу, как младший вдруг сползает вниз и тихо проговаривает:       — Я не думал, что ты кинешься на них… потому что, сам знаешь, это бесполезно… — тянет и пытается скрыть в себе толику страха, потому что после слов наставления Чимин вспыхивал бенгальским огнём и разбивал младшего аргументами в пух и прах.       — Знаю, это было безрассудно, — пушистые волосы разлетаются в стороны, и солнце слепит прямо в глаза. — Теперь будут проблемы, но, знаешь, это не отменяет того факта, что их власть пошатнулась и теперь они бесятся.       — Да, бесятся на тебя, — фыркает Чон и расстёгивает рюкзак, вынимая оттуда молочный коктейль в небольшой упаковке. Разворачивает трубочку и говорит одновременно: — Спасибо. Главное, не ходи один теперь, а то подловят ещё.       Чимин бы усмехнулся, рассказав, что ему уже не привыкать к безумным ночным похождениям и опасности, которая морозом терзает загривок, однако лишь угукает и подвигает под себя ноги. Чонгук наконец-таки разобрался с упаковкой и теперь пьёт банановый коктейль, протягивая его следом старшему, что осматривает упаковку и делает несколько глотков через трубочку.       — Почему не банановое молоко?       — Ты же его терпеть не можешь, — с лёгкостью отвечает, и лицо тут же озаряется кроличьей улыбкой, от которой у Чимина несколько сердечных приступов за раз.       — Ах ты, шкет!       В одно мгновение старший отставляет коробочку в сторону и цепляет Чона в захват, начиная кулаком елозить по его ухоженной шевелюре, превращая её в осиное гнездо.       — Ай! Ну бля, Чимин-хён! Да ёб! — он изворачивается, звонко смеясь, и щипает Пака за бок, тут же применяя свои тактические удары, но тот хватки не ослабляет. Прячет за ней смущение в ответ на заботу, рассматривает светящуюся буквально нимбом макушку и так же светло улыбается.       Секунды промедления хватает, чтобы Чон выпутался и съехал своей кожаной курткой с выступа, практически валяясь на холодном камне крыши. Его лицо лучезарно, буквально светится, и Чимин чувствует всеми фибрами души, как впервые улыбается младшему в ответ. Да так, что ничего не видит перед собой, и боится смеяться, чтобы не запустить процесс истерики, которая сидит у него в горле и требует выхода наружу.       Пак сглатывает, и вдруг его накрывают воспоминания: печальный взгляд Мина, ледяной дождь на холодной крыше, панорама ночного города через металлическую сетку. Однако в них тут же врывается Чонгук своим задумчивым:       — Ты очень… изменился, знаешь. Что-то серьёзное произошло, не так ли?       — Я… — Пак кусает губу и взгляда с чужого не сводит, решает всё-таки не скрываться от человека, которого может полноправно считать родным. Сейчас слова рвутся легко, беспрепятственно пробираются. — Просто в один момент будто понял, что у меня в жизни что-то идёт неправильно. Нет, знаешь, не по-настоящему, — солнце продолжает разбрасываться бликами, но Чимин видит, как младший садится обратно и слушает внимательно, своими родными глазами докапываясь до глубины души. — Почему… — вдруг вспыхивает неожиданным вопросом, но не отступает. — Почему ты дружил со мной?       — И дружу, — поправляет младший и даже не задумывается, — потому что ты — Пак Чимин.       — Это, блин, не аргумент! Я же ходил чернее тучи, взгляды на тебя редкие бросал, постоянно ворчал, ругал-…       Чонгук тут же перебивает:       — И сейчас ворчишь, — и смеётся, защищаясь от шутливого удара. Видит, как старший смотрит серьёзно, взглядом, полным непонятного отчаяния и желания наконец-таки полностью разобраться хоть в чём-нибудь.       — Да дай ты договорить. Я же… я же абсолютно всех терпеть не мог, когда ко мне подходили с предложениями сходить куда-нибудь, постоянно отказывался, на сообщения не отвечал, постоянно говорил, что ваши вылазки абсолютно никакого смысла не имеют. Но сейчас… я не знаю, чёрт возьми, но я шёл сегодня до школы медленным шагом, впервые услышал запах города, полной грудью! Поднял голову, увидел толпы людей и впервые ощутил, что являюсь частью всего этого, и это, блин… Боги, совсем не знаю, как выразить всю эту чертовщину, — Пак вздыхает резко и упирается локтями в колени, забираясь ладонями в пушистые пряди.       А Чонгук молчит. Глядит на старшего своими лучезарными, ярчайшими глазами и улыбается, распространяя собственные солнечные лучи далеко-далеко, прямо к сердцу старшего, что трёт ладонями лицо и уже не ждёт чужого ответа. Сейчас младший, как и всегда, переведёт тему, не желая говорить о чём-то серьёзном. Пак каждым участком кожи чувствует чужое нежелание, но в следующее мгновение надуманная иллюзия трещит по швам.       — Главное — это не выражать словами, а чувствовать. Я понимаю, — младший тянется к молочному коктейлю и обхватывает губами трубочку, становясь похожим на большого кролика. — Ты был Пак Чимином и остаёшься собой. Каждый день мы растём и развиваемся, поэтому я рад, что твои глаза теперь блестят, — Чон улыбается, ловя чужой удивлённый взгляд. — Ты теперь… такой воодушевлённый, потерянный немного, но, чёрт, — смеётся вдруг и продолжает: — окрылённый, что пиздец!       Мгновенно реагируя на знакомый жест — как младший возносит свои руки к небу и смотрит абсолютно восхищённым взглядом, — Чимин смеётся в ответ по-доброму и дышит уже легче. В сердце вновь закрадывается что-то такое же лучезарное, как и сам Чон, и Пак не знает, не он ли туда, случаем, пробрался. Ведь он не отворачивается от громких слов, моментально переводя тему. Не отшучивается, лишь смотрит в душу своим вдруг не детским взглядом, от которого Чимин понимает: он не один потерпел изменения. Взбалмошный младший стал ещё выше морально, перетерпел собственное землетрясение и теперь смотрит прямо в глубины их душ.       Тепло мигом разносится по телу, и Чимин скидывает пальто с плеч, тут же подхватываемый прохладным утренним ветром.       — Завтра у меня концерт в одном американском пабе, — начинает осторожно Чонгук, — и, раз уж ты решил нарушать правила и брать от жизни всё, может, придёшь? — слова неуверенным ходом вырываются из его губ, надеясь быть хорошо рассмотренными и понятыми. Чон ждёт долгих размышлений, взвешиваний всех «за» и «против», аргументаций и сравниваний с собственным графиком и планами, но Чимин вновь разрушает собственный образ:       — Конечно. Только поедем туда вместе, иначе мало ли, что может случиться. Потеряюсь, например.       — Ты? Расчётливый Пак Чимин?       Упомянутый лишь тцыкает и держит язык за зубами, чтобы не выпалить ничего по неосторожности из разряда «в последний раз серийный убийца дал мне неправильный адрес, поэтому я забрёл в какие-то подворотни и меня чуть не изнасиловали». Супер.       — Да, расчётливый, поэтому я страхуюсь лишний раз. Вдруг опоздаю и не заценю самое крутое выступление знаменитой рок-звезды Чон Чонгука! — шутит Пак и пародирует младшего, вскидывая руки к небу, но лишь получает тычок в плечо, сопровождаемый лёгким смешком.       — Я всего лишь барабанщик.       — Ничего себе «всего лишь»! Я, вот, барабанные палочки раз в жизни видел, и то в кино.       — И ни разу не был в музыкальном магазине?       Чонгук смотрит абсолютно неверяще и смеряется язвительным взглядом Чимина, у которого на лбу так и читается: «кому ты это вообще говоришь, я последний раз в кафе был, отмечая свой день рождения в десять лет».       — Всё ещё впереди! Мы как раз приедем раньше, я тебя как за барабанную установку посажу, будешь зажигать.       — Лучше бубен мне дай, ага, — фыркает Пак в ответ и превышает количество улыбок за день, бьёт рекорды по многочисленности и вскидывает взгляд на мягкие облака, прерываемые длинными следами самолётов.       Ладони будто вспоминают привычную дрожь, и их еле заметно потряхивает. Следом старший ощущает приятную безмятежность во всём теле, так и говорящую, что та самая дверь в будущее, вроде бы, не оказалась порталом в преисподнюю. Простые школьные будни без рвов и водопадов приняли Пака в свой безумный водоворот, состоящий из стычек, чужих улыбок и гор учебников, о которых Чимин подумает позже. Так как сейчас запах утра врывается в лёгкие, напоминает о начале нового дня и придаёт невероятной бодрости. Так же, как и Чонгук, что копирует позу друга, и оба выглядят так, словно избежали наводнение мирового масштаба. Будто земля пошатнулась, но они устояли и устоят ещё многое, многое количество раз.       — Значит, ты не против наших с Тэхёном отношений? — вдруг играет бровями Чонгук и смотрит хитро на то, как Чимин резко серьёзнеет. Его лицо окрашивается поначалу непониманием, а после старший будто бы приходит в себя, хмуря брови.       — Он всё ещё не твой соулмейт.       — Он всё ещё тот, кто мне нравится.       — Ну и к чёрту тогда.       — Ну и к чёрту, — соглашается Чон и задумчиво смотрит вдаль, допивая остатки коктейля и приземляя пустую коробочку на землю.