Переворот экспромтом

      Под тяжелым взглядом Мина от этого мальчишки не должно было остаться и пылинки с учётом сегодняшней анархии, но парень стоит и смотрит ровно в глаза человеку, который по желанию запросто мог бы стать его кошмаром. Стоит и глядит прожигающим взглядом, просит о чём-то абсурдном, заставляя уголки губ насмешливо подниматься. Юнги молчит, одними глазами показывая свой ответ, складывает руки на груди и ожидает чего угодно, но не сметающего всё на своём пути огня в глазах, что буквально секунду назад горел и в самом Мине. Это какой-то чёртов круговорот эмоций, который снуёт от одного к другому, набираясь энергии.       Парень вновь размыкает свои подбитые губы:       — Пожалуйста, — и просит, на что Мин вздёргивает одну бровь, наблюдая за пересечением эмоций во взгляде напротив.       — Запишись в секцию, — мгновенно отрезает и следит за реакцией, вполне себе ожидая объяснений на неожиданную с его стороны просьбу.       Поведение этого мальчишки невообразимо представить и разложить по фактам. И Юнги цепляет взглядом каждое изменение, каждое неуверенное, а следом полное уверенности действие, которые идут в разрез друг с другом. Причины этого максимально ясны, и мальчишка должен был уже давно сломаться, переломиться надвое, но вот он: мнётся на месте, выдыхая лёгкий пар, что рассеивается на морозе, опускает рукава на ладони, стараясь их согреть, пока в глазах нечто мощное сносит всё, что попадается под руку.       Этот контраст заставляет нечто внутри Мина заходиться дрожью. Эти колотящиеся от мороза руки, но твёрдо стоящие ноги, этот зашоренный, но уверенный взгляд — всё это делает из Пак Чимина сплошное ходячее противоречие, один огромный комок нервов и неопределённости, что бушуют в нём каждую секунду.       Этот парень прошёл через многое, чтобы сломаться, но иметь силы выжить и вставать даже с пробитой грудной клеткой. Приставь сейчас к его голове ствол — плюнет в лицо и даже глазом не моргнёт. Получит пулю — будет барахтаться по земле в твою сторону до последнего вздоха, а потом восстанет из мёртвых и раздерёт в ответ твоё горло.       От него буквально исходит жар.       — Эти придурки могут опять наведаться, а я даже не смогу дать сдачи, — цедит Чимин и злится на свою беспомощность.       Сцепленные на груди, ладони впиваются в куртку сильнее от этого жалкого вида, что в один момент нападает на Чимина. В его глазах можно прочесть всё: от незначительных эмоций до масштабных катастроф, перевернувших сегодня его жизнь. Колотясь, он делает шаг вперёд, отводит взгляд, и Юнги вспоминает, как в самый неподходящий момент он почувствовал боль этого мальчишки. Она мгновенно поползла по всему телу, и Юнги проклинал всех придурков, придумавших эту отвратительную систему соулмейтства.       Хмыкнув, Пак вновь подбирается ближе, и его ноги почти не гнутся то ли от слабости, то ли от холода. В глазах трепещет последняя искра, напоминая старшему о чём-то очень знакомом.       Эта искра.       Искра человека, готового смириться с участью и отпустить собственную жизнь.       Искра человека, перед которым Юнги возвёл курок и в следующее мгновение выстрелил, орошая тёмные апартаменты бурой кровью, которая словно шипела, попадая на собственное лицо. А перед глазами чей-то силуэт, безмолвно опускавшийся на колени, и Мин не видел этих полных отчаяния и страха глаз, что уже навеки закрыты по чужой воле.       Никому не позволено вершить над кем-либо правосудие, а Юнги ступил на этот путь, бросив вызов законам, чтобы каждый день получать сполна за чудовищные действия.       Каждый день, когда он перед сном закрывает глаза, то видит литры чужой крови, пролившейся по его вине, пусть эта кровь и запятнанная похотью, властью и жаждой богатства. Когда он закрывает глаза, мысли становятся громче: они кричат, впиваются в сознание острыми когтями, заставляя голову раскалываться, а сердце разрываться. И Юнги вынужден кричать вместе с ними, только вот уже давно из горла не вырывается даже выдоха, а мысли продолжают вопить, словно грешники на последнем кругу ада. И сердце давно уже не колотится от вида внутренностей головы, снесённой с близкого расстояния. Из потных ладоней не выскальзывает ствол, а кровь уже не заливает пол, потому что движения отточенные до автоматизма, профессиональные, и блевать от отвращения хочется от вида собственных рук.       А потом, как в чёртовых голливудских фильмах, появляется парень, сносящий из дробовика уже голову Юнги, будто мстящий за все кровожадные деяния. Только вот литры крови присущи Мину, а не Пак Чимину, от которого истончается сияющий шлейф и проникает из другого мира, утягивая с собой. Шлейф ведёт Юнги по множеству сталагмитов, заставляя напарываться и протыкать самого себя, собственноручно убивать под видом чужой кары.       Внутри что-то закипает, отчего хочется схватиться за грудную клетку и голыми руками разодрать её к чёртовой матери. В сознании впервые расслабляющая тишина, что сливается с далёким стрекотанием насекомых, и только силуэт мальчишки, который беспомощно стоит впереди, выжидая ответа.       И вдруг делает выпад вперёд, размахиваясь кулаком, целится прямо в лицо.       Глаза на мгновение расширяются, и пелена воспоминаний разбивается на мелкие осколки так же, как и образ слабого мальчишки, перекликающийся с прошлым. Тело машинально реагирует: шаг в сторону, хватка за чужое запястье и толчок в спину, от которого Чимин падает на колени. Тут же подрывается, вновь разворачивается и замахивается кулаком, заставляя Юнги усмехнуться, отойти в сторону и смотреть на промахнувшегося парня, что уже дышит тяжело и упирается ладонями в колени.       — Именно поэтому, — он выравнивается, — я хочу попросить тебя об этом. Кто лучше… — он мнётся, подбирая слово, — тебя так быстро отреагирует?       — Ты меня недооцениваешь, — хмыкает Юнги в ответ на чужую хитрость. — Твои движения предскажет кто угодно. Зачем ты так замахиваешься рукой?       — Логично, чтобы ударить, — Чимин жуёт щёку и вдруг поднимает голову вверх. Разгибается со странно мелькнувшим блеском в глазах, подходит почти вплотную, и Мин слышит, как тот старается слить своё дыхание с густой тишиной ночного района. Упирается глазами прямо в чужие, понижая голос до минимума: — Тогда покажи, как правильно.       Тепло чужого дыхания греет холодную кожу около шеи, и мурашки проходятся вновь, когда Чимин поднимается на носочки и медленно тянет руку, не замахиваясь, чтобы расчертить нужную траекторию.       — Так? — спрашивает и резко поднимает ладонь в район чужого подбородка. Тепло исчезает, стоит Мину тут же отреагировать отрицательно и отодвинуться, перехватывая чужое запястье.       Глаза напротив довольно блестят от успешно выполненного плана, чтобы в следующее мгновение запятнаться эфемерным чувством. Юнги касается ладонью Чимина своей шеи, ребром проходясь по адамову яблоку. И касание чертовски обжигающее.       — Лучше бить сюда, — копирует тихий и мелодичный голос младшего, в то время как свой хриплый, мягкий. — Или сюда, — поворачивает холодную ладонь тыльной стороной и подносит к своему лицу, делая резкое движение около глаз, но не касаясь. — Если находишься так близко, — голос темнеет, когда чужое дыхание вновь ярко слышно, — то можешь просто оглушить противника, ударив пальцами по глазам. Они гарантированно превратятся в видеоплёнку, сверкая фейерверками.       В такт словам, фейерверки взрываются у Юнги под лопатками: метка горит так же, как и глаза напротив. Мальчишка, что сторонился и обходил за тридевять земель, сейчас не вырывает запястье и не уносится в панике, только прожигает своими тёмными глазами, в которых континенты сходятся и вновь расходятся без понятия, куда им деться. Неопределённость заволакивает и Юнги, что замирает и впервые расслабляется, снижая бесконечную осторожность и внимательность.       Этот парень…       — А если противник бьёт? — нарушает атмосферу Чимин и вдруг отходит на шаг, аккуратно оставляет свою ладонь в чужой хватке и будто боится спугнуть Юнги, который незаметно для самого себя согласился на небольшую услугу. Пак думает, что удачно схитрил, однако его глаза — его предатели.       — Если он бьёт — блокируй, — приходя в себя, Юнги отпускает младшего и поднимает сведённые вместе локти к голове, ставя их перпендикулярно земле. — Держи локти ровно вместе. Если хотя бы на секунду разведёшь их в стороны, противник тут же заметит твой промах и нанесёт прямой удар в челюсть. Также он может нанести боковые удары. Тогда аккуратно скользи локтем по локтю, поднимай один вверх — с той стороны, с которой бьют, — и крепко прижми его к голове и к уху, не отрывая от другой руки, которая стоит всё в той же позиции. Не сдвигай её ни в коем случае, — он повторяет это ещё раз и хочет усмехнуться, смотря на внимающего все действия мальчишку, чьи сосредоточенные глаза полыхают ликованием.       Пожар на коже постепенно затихает, и всё, что посещает тело старшего, — это далёкая мысль о том, что если глаза этого парнишки будут блестеть так, без страха только от простых советов, то Юнги готов учить его столько, сколько потребуется.       — Но, конечно, лучше держись на расстоянии. По возможности отходи, но не показывай, что боишься, иди на уступки и, когда увидишь хороший момент, чтобы оглушить противника, — наноси удар. Как я тебе уже сказал, можно в шею и в глаза, но не переборщи с силой, иначе покалечишь сильнее, чем того требуется. Самые хорошие варианты — бей под коленную чашечку или в пах. Не смейся, — тут же предупреждает Мин и прекращает показывать, как и куда бить, глядя на влепившего себе по лбу Чимина, который слабо хихикает.       — Как я про это забыл, — тянет он, убирая ладонь ото лба. — Это же самое уязвимое место!       — Ещё одна твоя ошибка. Будь внимателен и не теряйся, потому что в любой момент противник может оказаться проворнее и дезориентировать тебя первым. Следи за чужими действиями и держись сосредоточенно, не поддавайся хаотичному маханию кулаками по чужим лицам. Думаю, ты уже понимаешь, что этот метод неэффективный, — старший окидывает взглядом Пака, что навострил уши и кивает головой, продолжая внимать. — И вторая твоя ошибка — замах рукой, когда бьёшь с близкого расстояния. Любой сразу раскусит твою цель и либо будет уклоняться, либо атакует первым.       Кивая, Чимин вдруг встрёпывает свои волосы, заглаживает их назад и подходит ближе:       — Можно попробовать? — тянет тихо и получает в ответ смешок.       — Ну попробуй.       Вновь кивает и закатывает рукав свитера, секунду мнётся на месте, но глазами сканирует происходящее, будто рассчитывая расстояние до Юнги и траекторию удара. Чувствуя всеми фибрами души, как этот мальчишка боится сделать лишнее движение и одновременно хочет влупить посильнее за всё хорошее и плохое, Юнги усмехается. Не замечает, как нечаянно копирует жест Чимина и встрёпывает волосы.       Впервые сердце трепещет.       Чимин бы ответил, что оно надоело уже проламывать бешеным ритмом грудную клетку, стирая рёбра в порошок.       С стороны Пака слышен вдох и выдох, а потом он становится в какую-то импровизированную стойку, немного выдвигая левую ногу вперёд и закрывая голову так, как секунду назад показывал старший.       — Ты бьёшь, я — защищаюсь, — тянет серьёзно, отчего Мину хочется смеяться ещё больше. Что-то вертится в его грудной клетке, заставляя рвано вдыхать и выдыхать, усмехаться уголком губ и сканировать Чимина вновь и вновь, постоянно открывая для себя новые детали.       Если бы мальчишка услышал, что похож на маленького котёнка, выброшенного на улицу и обязанного выживать, то напал бы незамедлительно, забыв про защиту. Однако сейчас ситуацией владеет Юнги, который тут же бьёт прямым ударом в блок.       — Видишь, без размаха, — цитирует происходящее, — теперь слева. — И тут же наносит удар, заставляя Чимина встрепенуться и среагировать, закрывая голову левым локтем. — Справа.       Ни секунды на раздумья. Чимин реагирует слаженно, просчитывает следующие удары, следит за действиями противника и вовремя меняет руки. Он вспыхивает будто по щелчку, так же, как загораются его глаза, когда на все атаки получается поставить блок.       — Стой, я понял, — останавливает старшего, опуская руки, которые побаливают от точных, профессиональных ударов, совсем отличных от ударов придурков: рваных, хаотичных. — А вот это движение, когда я замахнулся на тебя, а ты отошёл в сторону, схватил за руку и пнул в спину?       — Вообще, приём заключается в том, чтобы схватить за запястье и ударить под колено, переворачивая человека в воздухе и следом хорошенько прикладывая об землю, — проговаривает и смотрит, как быстро расширяются глаза младшего, — но твой план был раскушен, поэтому я пожалел твой непутёвый зад.       Чимин мотает головой из стороны в сторону и мнётся на месте, точно проглотив осу, что успела укусить его за язык, который теперь не двигается и не позволяет выдавить из себя ни слова. В сознании вновь мелькает далёкая мысль, что эта ситуация — какой-то абсурд, потому что мальчишка знает, кто перед ним находится, знает, что в любой момент может лежать со свёрнутой шеей, однако цепляется за чужие слова и использует ситуацию себе на руку. Юнги ведь если бы захотел, то давно уже убил, он и сам отлично помнит собственные слова.       Осознание того, что для Мина «убить» — это краткое, чёткое движение без единой эмоции, лишь писк в ушах от глухого выстрела, ужасает. Потому что для парнишки, отчаянно цепляющегося за свою жизнь и вырванного из привычных будней, слово «убить» вызывает животный страх, олицетворение которого — это Юнги.       Мин сжимает зубы и прикрывает глаза, в который раз стремясь изничтожить мысли и давно сгоревшее сердце.       Выдохнув, Чимин делает шаг навстречу и немного ёжится от холодного ветра, не прекращая терзать свою кровоточащую губу, бегает глазами по земле и словно что-то яростно вспоминает. Мин же решает действовать быстро: заносит правую руку для удара, но медленно движет ею, заставляя мальчишку тут же среагировать:       — Делай выпад вправо.       Чимин слушается, быстро срабатывает и ждёт дальнейших указаний.       — Теперь, когда находишься чуть сбоку от противника, сгибай левую руку и бей предплечьем в шею, — голос расслабленный, но строгий, от которого Чимин покрывается мурашками и боится даже лишний вздох сделать, не то что касаться Юнги. Даже бить расхотелось из-за знания того, что потом может прилететь сильнее в несколько раз. — Чего замер? — тут же произносит Мин, вырывая из прострации, и Пак слушается, занося руку над чужим затылком. — Теперь одновременно с рукой левой ногой бей по моей правой в районе колена и голени, чтобы уложить на землю.       Чимин замирает в рискованной близости, чувствуя полное опасности крепкое тело в нескольких сантиметрах от своего, и Юнги поворачивает голову, укоризненно смотря прямо в глаза взглядом «я для кого тут распинаюсь». Мгновенно смелея, Чимин на выдохе замахивается и в который раз посылает всё к чёрту, если он что-то не так сделает: с силой переборщит, ударит куда-нибудь не туда и прочее, за что ему может прилететь позже.       В глазах спустя мгновение загорается недобрая искорка, а в сознании проносятся все мгновения, полные страха, боли и осколков старой жизни, за которые виновника можно хорошенько приложить прямо сейчас. Резко сосредотачивая все свои силы и желания на одной-единственной цели, он с размаху выбивает землю из-под ног Юнги.       Смягчая себе падение, Юнги опирается на руки и выглядит так, будто всего лишь делает отжимание, заставляя Пака, только что выдавшего все свои остатки сил, тяжело дышать то ли от возмущения, то ли от бьющего в голову адреналина. Юнги смотрит с довольной ухмылкой, мелко выглядывающей из тени фонаря, отчего у Чимина в груди что-то щёлкает. Осознание сего действа и своей силы разгоняет пульс до ста, и Пак не верит в то, что прямо сейчас он однозначно провернул что-то крутое. Хочется попробовать ещё раз, ведь из-за разницы в росте получилось немного смазано, и Чимин подпрыгивает на месте с горящими глазами:       — Ещё раз, — не просит, приказывает.       И мгновенно преобразуется: максимально внимательный взгляд, сосредоточенные действия и полная концентрация на противнике без единой пушинки сна в сознании. Искра мечется в глазах напротив, прячется в их глубине и ждёт своего часа, стоит Юнги подойти ближе и вновь замахнуться.       Он видит все действия Чимина, слышит каждый его вздох и летящие в воздух пылинки от ткани свитера, но позволяет парню вновь ударить по затылку и колену, сбивая с ног. В этот раз Пак закусывает губу и доводит удар до конца, прижимая тело старшего сверху и сверля чужой затылок блестящими глазами.       У мальчишки удивительно хорошая реакция и расчёт сил, пусть и дрожь от ледяных рук Юнги ощущает даже сквозь плотную ткань куртки.       — Только не забывай, что в драке противник может и не быть бревном, — резко произносит Мин и с небывалой силой подскакивает вверх, сметая Чимина с себя и меняя их местами. — Не расслабляйся, когда чувствуешь приближение своей победы.       Ожидая ненавистную боль новых ушибов от грубого приземления, Чимин впивается ладонями в чужие плечи. И крепко смыкает глаза на выдохе под аккомпанемент слов Мина. Ветер завывает где-то за углом, выбиваясь из ритма симфонии, прямо как сердце, на секунду затихшее, а потом самостоятельно вступающее в крещендо.       Холодная земля осязается раскалённой лавой, и Пак совсем не заметил, как в одно мгновение подтянулся на руках, оказываясь в паре сантиметров от чернильного цвета волос. Кажется, будто он цепляется за кромешную тьму, сливающуюся с тенью деревьев, которая неслышно проникает вглубь и застилает туманом глаза. И ветер, играющий своё соло, разносит её в воздухе тёмным шлейфом.       Чужие волосы колышутся и щекочут Чимину лицо, резко заставляя прийти в себя: так близко. Секунды словно песок ссыпаются в пространство и, подхваченные ленивым ветром, разлетаются, оставляя возможность ощущать лишь еле слышимый запах хвойного леса и сердце, отбивающее свои последние удары.       — У тебя хорошая реакция, — шепчет Юнги, пока сердце замирает.       Чимин тоже.       Земля и Мин будто меняются местами по ощущениям, и парень, словно жерло вулкана, обжигает своим паром и дышащей в лицо опасностью. Адреналин бьёт в голову и разгоняется по крови на сумасшедшей скорости, пока Чимин пытается сообразить и взять происходящее в свои руки, но лишь сжимает ткань на куртке сильнее. И впивается взглядом в россыпь домов за чужой спиной.       Они стоят там, покоящиеся в мягком сне, в то время как Чимин не может разжать хватки на плечах серийного убийцы, от которого кровь стынет в жилах. И чьё тепло так мягко обволакивает, отчего в голове нечто раскатисто приказывает отпрянуть.       О боже мой.       Его же, блять, убьют. Прямо сейчас.       Чимин зажмуривается и каменеет, стоит Юнги дёрнуться, чтобы в следующее мгновение подняться с земли и встряхнуть мальчишку, который уже тридцать секунд согревает холодную шею. Его ноги касаются земли, чего он не ожидает, да так и продолжает впиваться в чужое тело, из-за разницы в росте практически касаясь носом плеча.       Юнги смотрит на свои руки за спиной Чимина и не понимает, почему они дрожат. Тепло мелкими шажками заползает в грудную клетку, заставляя быть внимательным ещё сильнее, навострить все чувства, обороняясь от незнакомых.       Пак с закрытыми глазами впивается крепче от страха в свой собственный страх, балансируя на грани реальности и иллюзий. Терзая губу, прожигает глазами темноту уходящей вдаль дороги, пока глаза не затягивает пелена.       В окне далеко стоящего дома зажигается свет. Мягко падая на тьму спящего района, он бодрствует несколько секунд, а следом угасает маленьким светлячком, на секунду озарившем чьё-то сердце.       Ладони на куртке расслабляются, и еле слышно чужое дыхание, до этого момента совсем молчавшее.       — Спасибо, — тихо тянет Чимин и игнорирует обширный жар на коже, пока Юнги ловит что-то взглядом вдалеке и пытается не прижать этого парня ещё ближе. Непонятное чувство расходится по каждой клеточке тела, обволакивая странным уютом, и Мин старается вновь разглядеть тот свет домашнего очага, что уже угас в темноте.       Впервые за несколько лет тепло согревает, а не расползается кровавым пятнами по одежде.       Окоченевшие руки наконец-таки отпускают ткань; взгляд Чимина фокусируется на пространстве, как вдруг все тяжбы этого бренного мира разом опускаются на плечи, вырывая из пучины эмоций. Так же внезапно на еле держащего равновесие Пака набрасывается усталость и замотанность, а сознание медленно клонит в сон, не давая больше сосредоточиться на произошедшем.       Казалось, будто Чимин знает, что делать, однако сейчас в него прилетело нечто, сносящее мозг под чистую, и так же быстро испарилось, оставив лишь дымящееся тело. Которое, к тому же, сейчас может лишь полыхать и одновременно дрогнуть от холода.       Хочется вновь сказать нейтральное «спасибо», чтобы разбавить эту тягучую тишину, однако Чимин уже не понимает, за что благодарить и что, в принципе, говорить. В душе желание уткнуться в родную постель и сомкнуть глаза, больше не высовываясь на улицу и не устраивая себе никакого ночного сафари.       А в голове многочисленные образы и на теле затухающая метка, оставляющая обоих парней продолжить безмолвное состязание под гнётом темноты.       Засовывая руки в карманы, Юнги смеет снова шагнуть близко и неясным тоном проговорить:       — Урок окончен, шуруй домой.       Чимин поднимает на него свои сонные глаза и тут же смаргивает наваждение. На удивление для самого себя кивает головой и трёт ладонями лицо, тут же очухиваясь от резкой боли. Маленькая струйка крови стекает с его подбородка от потревоженной раны на губах, но Чимин лишь разворачивается, рукавом стирая её, и топает по холодной земле в обход дома. Будто знает, что Юнги двинется следом, но, конечно же, остановится около машины, наблюдая за продолжающей свой шаг фигурой, чтобы следом нахмуриться, когда она пройдёт мимо двери.       Слыша чужие шаги, Чимин ускоряется и замирает около открытого окна балкона, где занавески медленно раскачиваются в такт ветру. Следом в спину впивается не понимающий происходящего взгляд Юнги, а после он сам присоединяется к созерцанию проёма со сцепленными на груди руками.       — Я вылез в окно, а ключи дома, — оповещает старшего Пак, серьёзным взглядом прожигая все выступы, чтобы забраться наверх.       А Юнги лишь одним своим вздохом показывает всё своё отношение к происходящему, этой ситуации и Чимину в целом, потому что умудриться поступить так безрассудно — это ещё додуматься надо. Хотя, о чём вообще речь, если минут пятнадцать назад этот парень боролся за право научиться драться.       — Зато весело, — декламирует Пак, обрывая все чужие мысли, корящие за глупую оплошность. С разбегу запрыгивает на выступ, держась руками за выпирающий кирпичик. Рёбра моментально стягивает от тупой боли, а пальцы дрожат, отчего он повисает во весь свой рост и выдыхает, с новыми силами стараясь хоть как-нибудь подтянуться.       Прошипев сквозь зубы и выругавшись ради приличия, он спрыгивает на землю и чуть не валится от прострела в груди, но вовремя удерживает равновесие, даже не смотря в сторону старшего. Последний глядит на всё это со скепсисом, однако подходит ближе, чем приводит Чимина в некое замешательство, смешанное с привычным подозрением.       Всё стало на свои места.       Но не Чимин, который словно птенец вывалился из окна и теперь не может забраться обратно, матеря всё вокруг. Усмехнувшись, Мин сцепляет ладони в замок и немного наклоняется, помогая этому шипящему птенцу забраться наверх, в своё гнездо. Пак сначала кусает губы, вновь и вновь слизывая кровь, а потом хватается за выступ и принимает помощь. Тут же чуть не теряет равновесие, когда Юнги выравнивается и почти ставит его на подоконник — серьёзно, был бы Мин выше, и Чимин бы просто влетел в окно.       Вовремя хватаясь за оконную раму и заваливаясь в темноту собственного дома, Чимин отходит от резкого полёта и вдруг подрывается, выглядывая за подоконник.       Юнги стоит там, внизу, слабо освещаемый одиноким фонарём, и потоки ветра колышут его чернильные волосы, пятнающие необъятную темноту ночи. Он кажется созданием мрака и пустоты, которое передвигается неслышно, которое влетело в этот день невидимой тенью, но чьи действия и слова идут вразрез с его сущностью. Возможно, Чимин просто-напросто сам выдумал эту сущность, основываясь на первом впечатлении и выедающих мозг клише. А теперь стоит всё на том же балконе, что и полчаса назад, когда хотелось вскочить на подоконник и упорхнуть, и смотрит на человека, которому сейчас не может дать никакого описания. Потому что всё кажется ложным. Всё кажется собственными выдумками, которые никогда не попадают в цель, и сейчас Чимин абсолютно не уверен в том, кто именно стоит внизу. Кто встряхнул его жизнь и кто впустил в собственную, чему нет никаких объяснений, что могли бы показаться правдой. Кто учил защищать себя и кто обволакивал теплом, срывая все рамки и клише чёртовой жизни.       Чимин поверить не может, что сообразил на несколько длинных минут поверить серийному убийце, который когда-то раскрыл перед Паком свою душу, ставя на кон всё. А искренний взгляд не давал усомниться ни в едином слове. И именно от действий Чимина зависело настоящее и продолжает зависеть, и он вспоминает, как стоял на мглистой крыше и отрезал все пути, связывающие его с Мин Юнги. Отказывался от иной жизни, в которой обитает Юнги, отказывался от него, как от балласта, которым Мин никогда не считал самого Пака.       И всё то время, пока он бродил по закоулкам, то чувствовал чужой взгляд, словно следящий, чтобы непутёвый зад не влез в ещё одну неприятность. И чтобы спустя время в один момент Чимин послал всё к дьяволу и выскочил за дверь, ощущая на себе тонны чужой боли.       В голове словно задвижка становится поперек мыслей, а сердце разорванным барабаном колотится, когда Пак пытается вспомнить свой самый безрассудный поступок, который стал переломным. Прошлый Чимин обозвал бы нынешнего распиздяем и полнейшим придурком, раз он не просчитывает свои ходы наперёд и совсем не думает о будущей жизни, которая благодаря Мину катится в бездну.       Но катится ли она? Разве можно назвать осознание чужих улыбок бездной? Разве можно осквернить ценное понимание происходящего в этом мире, поддаться бывшим иллюзиям?       Если бы не этот убийца, Пак бы никогда не узнал Чонгука ближе, никогда бы не улыбался, смотря на обычную панораму утреннего города.       Он бы никогда не начал так сильно ценить каждое мгновение своей жизни.       И именно благодаря несоизмеримым проблемам и последствиям, которые он пережил и продолжает преодолевать, он учится заново смотреть на мир.       Он выбрался из крепкой скорлупы, словно птица из яйца, расправив крылья и встав лицом к лицу со страшным миром, который также пестрит и ярчайшим счастьем. Ведь добро не может существовать без зла, и чем больше ты получаешь счастья, тем больше боли ты должен перетерпеть.       К чему в итоге приведут его безрассудные действия на поводу чего-то колкого в сердце?       Он не знает, а холод всё продолжает забираться под рукава одежды.       — Чимин, — его вдруг окликают, заставляя вздрогнуть от глубины раздавшегося голоса. Названный ещё сильнее облокачивается на подоконник, держась за него руками, и наблюдает, как Мин что-то достаёт из внутреннего кармана куртки. — Держи.       Его рука тянется кверху, и Чимин на автомате подаётся навстречу, этим действиям пробуждая странно мягкий блеск в глазах напротив. Ладони впиваются в оконные ставни, и Пак немного свешивается вниз, наконец-таки дотягиваясь до какой-то бумажки, которая под пальцами кажется толще, чем есть.       Чимин замирает. Юнги дал ему пластыри?       А теперь Мин уходит, провожаемый взглядом. Заворачивает за дом, даже не оборачиваясь и привычно засунув руки в карманы, и скрывается за углом, оставляя Чимина в кромешной тишине. Закрыв окно и преградив себя от уличной промозглости, Пак переводит взгляд на цепочку из нескольких пластырей у себя в руках.       И если бы Юнги не был тем, кем он является, глупая улыбка расползлась бы по лицу Чимина.       Он дал ему чёртовы пластыри с рисунками зверушек.

— ✗ —

      Когда яркое солнце жестко продирается сквозь занавески комнаты, Чимину хочется проломить себе череп. Голова буквально воет и грозится расколоться пополам, а грудная клетка под аккомпанемент раздирается болью, будто всё, что Пак делал во время сна, — это глотал битое стекло.       Волосы спадают на глаза, стоит Чимину выбраться из-под жаркого одеяла и пробежаться руками по тумбочке, не нащупывая телефона. Щурясь, он пытается разминуться в пространстве и найти взглядом пальто, однако промахивается, так как сознание в одну секунду покачивает, заставляя его броситься головой на подушки. Ни одна идея не решает посетить его и без того гудящую голову, но Чимин чувствует, что внутренний будильник наконец-таки слаженно выполнил свою работу: он проснулся вовремя. Осталось найти хоть какой-нибудь циферблат и убедиться в этом.       Ступни касаются холодного пола, и Чимин ощупывает его, садясь на кровати и еле удерживая голову на плечах, но через несколько минут приходит в себя, продолжая щуриться от ярчайшего солнца. Оно освещает всю комнату, отчего маленькие пылинки в воздухе становятся видимыми, оседая на разбросанные учебники, распахнутый шкаф с одеждой и куда-то исчезнувшее пальто.       Из глубин сонного мозга всплывает мысль, что он вчера уже умудрился его выстирать, пока стоял в грязных кроссовках около стиральной машины и, облокотившись, трясся вместе с ней.       Приходится приложить усилия, прежде чем заново научиться ходить и добраться до мобильника, который ни жив ни мёртв с разбитым экраном. Чимин невольно сравнивает его с хозяином — с собой, — которому просто необходим утренний душ, чтобы навести порядок как внутри, так и снаружи.       Сознание проясняется, пока прохладные струи плещут по телу, и воспоминания мелкой змеёй будто бы с галерки пробираются в самое сердце, заставляя волосы на голове вставать дыбом. Протяжно выстонав отчётливое «блять», он ударяется головой об стену душа и хочет вырвать к чёртовой матери то сердце, которое им управляло этой ночью. Хочется обматерить всего себя, всю рациональность, которая вышвырнулась из тела вместе с адекватным восприятием реальности. И остались лишь воспоминания о чужой горечи, которая до сегодняшней ночи не давала покоя.       Чимин дышит глубоко и медленно успокаивается, сжимая кулаки. Кажется, больше ничего в этом мире не способно удивить его так, как своё поведение и эмоциональная нестабильность, которая каждый раз выставляет его бесхребетным существом. Другой бы пожалел себя, сказал, что «чувак, твой соулмейт — убийца, что ты сможешь сделать вообще?», а он терпеть не может эту слабость. Потому что всю жизнь Чимин был лучшим, а потом в один момент его жестоко наебали. Хорошенько так, заставив ещё пропахать носом землю, чтобы следом злиться на самого себя и подставлять лицо под ободряющий душ. Беспомощно сжимать кулаки, и был бы он сильнее, расхреначил бы к чертям плитку в ванной, сдирая костяшки в кровь.       Но его жизнь — не подростковый американский сериал. В своей он сжимает зубы лишь потому, что боится: боится быть убитым, боится быть покалеченным, боится потеряться и прогнуться под судьбой, которая остановила свой путь межу Сциллой и Харибдой, подпитываясь чужим страхом. И когда его мозг им не пропитан, возможно, именно тогда он по-настоящему живёт. Он ведь берёт себя в руки каждый раз, когда того требуется, только избавившись от страха, который поглощает и топит в своей вязкости, обязывая захлёбываться.       И впервые на сердце так легко, отчего Чимин злится, потому что, мать его, страшно. Это ли инстинкт самосохранения? Или же это всего-навсего рефлекс, из-за которого люди делают миллионы ошибок, поддаваясь страху? Часто они путают его с тем, что заставляет нас трезво мыслить, ошибочно принимая его за нечто положительное, что позволяет им однажды сохранить свою жизнь. Но он лишь убивает. Выжигает постепенно, ошмёток за ошмётком, и топит в себе, подчиняя человека, который начинает сторониться всего в своей жизни, бесконечно опасаясь.       В висках пульсирует, и Чимин мотает головой из стороны в сторону, выбираясь из душа и накидывая на голову полотенце.       — Хотя бы на секунду, — следит за своим отражением в зеркале с уже более здоровым цветом лица, — но хватит с меня всего этого.       И выдыхает, распахивая дверцы шкафчика, висящего около раковины, чтобы привести свои волосы в порядок и намазать лицо маской, убирающей отёк. Полностью сосредоточившись на привычных процедурах, он запускает свои мысли в свободный полёт и даже не ловит их, наконец-таки освобождая виски из грубых оков. Ладони движутся на автомате, и вскоре Чимин уже выбирается из ванной, спускаясь на первый этаж и одними глазами пожирая содержимое холодильника. Его мама уже успела что-то приготовить, и он без разбора нападает на еду, кажущуюся богичной на фоне переутомления и стресса. Смотря на висящий в гостиной часы и седьмой час утра, Пак вспоминает, что долго не ел, и немного умеряет свой пыл, чтобы через некоторое время вся пища не попросилась наружу.       В следующие полчаса он успевает наведаться к аптечке и ещё раз рассмотреть своё тело в зеркале, отмечая сильные гематомы в районе бедер, живота и рёбер, и даже приходится взять у мамы тональный крем, чтобы скрыть цветущее безобразие на подбородке.       А чужие пластыри всё лежат сбоку, постоянно попадая в поле зрения. Чимин мнётся несколько минут, прежде чем решиться и развернуть один из них, наклеивая себе прямо на лоб, где красуется особо длинная рана.       Теперь в отражении Пак видит уложенные волосы — неужели — и недовольную ухмылку, потому что синяк на подбородке всё ещё ясен, как солнце на небе, а губы с кровоподтёком и засохшей кровью очень «красиво» сочетаются с бежевым пластырем, на котором изображены какие-то котики и собачки. Хочется смеяться, в то время как рука тянется к аптечке и выуживает оттуда чёрные медицинские маски, одну из которых Чимин относит в коридор, дабы надеть перед выходом и никого не распугивать в школе.       Распахивая во всём доме окна и вдыхая свежий воздух, он наслаждается приятными касаниями утра и надеется, что хотя бы сегодня оно будет предвещать хоть что-нибудь хорошее. Он, конечно, этого не ждёт, уже во всеоружии обмундировываясь в чёрные рубашку и джинсы, натягивая поверх красно-чёрные подтяжки, чтобы выделяться лишь светлой макушкой.       Телефон так и не включился. Пак прожигает его умоляющим взглядом и в мольбе стенается, прося включиться, но он никак не реагирует и летит в карман рюкзака, куда следом отправляются тетради на сегодняшний день, ключи и бутылка с водой. Рассчитывая лишь на внутренние часы, Чимин выходит из дома без какого-либо циферблата, зато в чистом пальто с порванной подкладкой, которую всё равно никто не заметит, и весёлым пластырем на лбу.       Когда он стоит около школы в самой тени деревьев, прячась от солнца и дыша свежим воздухом, на его лицо странно косятся. Возможно, боятся заразиться, смотря на медицинскую маску, хотя, скорее всего, именно его заебавшиеся глаза выдают презрение к этому бренному миру. Оно тут же рассеивается, стоит Чонгуку выскользнуть из-за поворота.       Окликая его, Пак мягко улыбается, однако тушуется, когда чувствует, как опасно натягивается кожа около губ, грозясь разодраться вновь. Взгляд младшего всё-таки заставляет её сделать это, ведь Чимин упивается этим ничего не понимающим лицом, наполненным подозрения и беспокойства.       — Ты бы себя видел, — прыскает старший, отталкиваясь от школьного забора, в то время как Чонгук взъерепенивается и смотрит на единственно выглядывающие щелочки вместо глаз.       — Ты на себя посмотри! Ты что... — он на секунду останавливается, а потом, оставив фразу незаконченной, вдруг срывается с места, хватая Пака под руку и смываясь в сторону запасного входа школы.       Послушно плетясь сзади, Чимин приглушённо зевает и вслушивается в далёкий шум стекающихся в учебное заведение учеников. Он слышит гул младшеклассников, что сломя голову несутся к главным воротам, улавливает щебетание компании девушек, возможно, на класс младше его. И вдыхает холодный воздух, предвкушая эмоциональный разговор на лестничной клетке, от стен которой уже через минуту отбивается голос Чона:       — Что с тобой случилось? — тихо спрашивает, и его глаза расширяются, когда Пак стаскивает маску с лица, стараясь улыбнуться так, чтобы не задеть кожу ещё больше.       — Отстаивал нашу честь и гордость, — самодовольно тянет в ответ, но младший чует фальшь в голосе, тут же увеличивая громкость.       — Блять, хён, не городи херни, ну!       — А ты перестань материться, в конце концов, — рявкает Чимин в ответ и отводит взгляд в сторону. Чон ждёт рассказа, уже накрутив себя, ждёт подробностей, чтобы в следующее мгновение сорваться и бежать бить морды, но Пак молчит. Думает, что если расскажет всё, как есть, то Чонгук волосы на себе драть будет из-за вины, что ушел на семейный ужин, бросив старшего на произвол судьбы. — Те самые ублюдки из коридоры накинулись спустя где-то полтора часа, пока я возился с тем охранником. И уже садился на велосипед, но они набросились моментально, даже без разговора, поэтому я как слетел, так и начал получать. Темнело, я не успел среагировать.       Голосом выделяя время, он всё равно замечает в глазах напротив вспышки боли и уже хочет закусить губу, но останавливается. Чон сжимает и разжимает кулаки, а венка на шее вздувается, будто прямо сейчас он вспыхнет дьявольским пламенем и снесёт всё вокруг. Однако на дне зрачков он тонет в бессилии и осознании реальности, что захватила бы его полностью, если бы Чимин в следующее мгновение не взял за плечо, тут же за шею притягивая к себе.       — Всё хорошо, — улыбается, — я отстаивал и отстоял.       Мелко выдыхая, Чонгук мгновенно успокаивается и ныряет в чужое тепло: сначала будто не верит и не может даже поднять руки, а после стискивает так сильно, что грудная клетка старшего стирается в порошок. Ойкнув, Чон тут же отскакивает и начинает прерывисто извиняться, всё ещё сбитый с толку такой новостью и таким жестом. Он мнётся неловко и злится одновременно, желваки до сих пор ходят на его лице, но Чимин осторожно касается ладонью его щеки и оттягивает, заставляя Чонгука шикнуть и отскочить.       — Всё, — тянет он наигранно обиженно, — теперь не отвяжешься. Буду тебя весь день терроризировать и не отходить ни на шаг.       — Да пожалуйста, — лицо вновь озаряется улыбкой, и Чимин, следя за взглядом младшего, тут же прячет её, которую Чонгук неверяще созерцает и тоже мелко улыбается.       Однако его взгляд моментально серьёзнеет:       — Они те ещё подонки, теперь можно ожидать чего угодно.       — От них всегда можно было ожидать чего угодно.       — Отвечаю, они бесятся, что ты отбился.       — Ага, и не стал ползать перед ними на коленях, — цедит Чимин, начиная подниматься по лестнице вверх. Чужие шаги раздаются следом. — Сейчас нужно быть максимально осторожными.       — Мне хочется ответить им тем же, — раздаётся сзади тихий голос Чона, но Чимин мотает головой из стороны в сторону.       — Я бы этих ублюдков по стене размазал, но это самое безрассудное действие их же уровня. Посмотрим, начнут ли они войну, о которой мне угрожали, а там разберёмся. Если что, двери в полицию нам открыты.       Как бы не так. Чимин надеется только на Чонгука, что кивает головой и нагоняет Чимина уже около входа на третий этаж.       Пака окружают одни чёртовы проблемы, но младший бежит впереди и всем своим видом бодрит его, серьёзного и нахмурившегося, который вдруг подхватывает атмосферу и решает исполнять данный своему отражению приказ. Около нужного кабинета они переодевают сменную обувь, замечая уже большое количество чужой, и Пак прямо предвкушает, натягивая маску обратно на лицо, как на его будут смотреть. Носы лакированных ботинок поблескивают в солнечных лучах, и, когда младший открывает дверь, Пак ерошит волосы, заходя следом. Вздёргивает подбородок и расстёгивает пуговицы пальто, проходя к самой задней парте и стараясь не смотреть на своих одноклассников, что фыркают недовольно и бурчат что-то о нарушенном правиле единой школьной формы. Чимин это правило изо дня в день успешно игнорирует, являясь отличником среди всех классов, что вовремя сдаёт конспекты, рефераты, научные работы и всегда заявляется на урок со сделанным домашним заданием. Не перечит учителям и прекрасно находит с ними общий язык, тем самым набивая себе недоброжелателей и пассивных агрессоров. На его внешний вид закрывают глаза, потому что внутренний говорит о нём более, чем достаточно.       — Посмотрите на его лоб, — шепчет кто-то около доски.       — Почему этот в маске?       «Этот» словно плетью по ушам. Вот ещё одна причина, по которой Пак старался максимально избегать подросткового общества, в котором часто нет ничего, кроме эгоизма и лицемерия. Раньше, когда глаза упирались в землю, различая лишь день и ночь, буквы и домашние задания, это пролетало мимо его ушей рикошетом, словно от стальной брони. Однако сейчас, когда глаза устремлены в ясный горизонт, затихающий на необъятном небосводе, а рецепторы сосредоточены на полную, сложно не заметить чужие взгляды исподлобья, которые затихают так же скоростно, как и разбушевались.       Никто никогда не думает о последствиях безобидных, на первых взгляд, слов. А Чимин не глупый, чтобы быть очередной жертвой.       — Чонгук, двигайся, — шепчет он, быстро перебираясь на парту перед ним, когда сосед Чона не заявляется даже со звонком. Младший шикает, но сгребает разложенную стопку учебников на свой край, освобождая место для Гука. Мягко пинает его в бок, нечаянно попадая по синяку, но Чимин лишь сжимает зубы и не подаёт вида.       Когда учитель корейского языка — пухлый мужчина преклонного возраста — заходит в класс, Чимин выгребает из рюкзака несколько тетрадей и решает сделать домашку на следующие уроки, до которой ему до этого момента не было никакого дела. Преподаватель улыбается, скользя приветственным взглядом по классу, и проходит к столу, выкладывая на него несколько папок.       Мел скрипит по доске, неприятным скрипом отдаваясь где-то на задворках сознания, вызывая далёкое чувство дежавю, пока Чимин вальяжно раскладывает учебники один за другим. Но всё-таки старается не наглеть, злоупотребляя особым отношением к своей персоне. Этот мужчина прекрасно относится к Паку, который единственный из класса выручает его посещением олимпиад и региональных конкурсов по корейскому языку, выбивая для него и для школы репутацию. Но каким бы ни был успех, уважение к достойным учителям в любом случае должно стоять на первом месте.       Когда он заканчивает строчить в пятой тетради и одновременно идти на физику, чей кабинет — вход в преисподнюю, откуда сейчас вываливаются отдавших свою грешную душу учеников, Пак разминает руку и старается не провалиться в сон. Стабильный режим сбился уже с неделю назад, который теперь придётся возвращать, как родину партизаном. Конспекты заполнились различными по усталости почерками, что и не скажешь о их принадлежности одному человеку. На самом деле, Чимин любит эту особенность, когда имеешь несколько почерков на все случаи жизни и можешь даже по-разному оформлять тетради в зависимости от настроения. Но физик — человек взрывоопасный, прямо как и его предмет, поэтому приходится соблюдать максимальную строгость и не использовать даже текстовыделители.       Стоит ему войти в кабинет, где в затылок дышит смерть, которая сейчас кочует в лаборантской, как отчётливое чувство дежавю всё-таки набрасывается на Чимина. Будто сквозь призму ирреальности, он смотрит на своё место у окна, переводит взгляд на свои ладони и не может свыкнуться с иными ощущениями. Словно он был в этом классе когда-то очень давно, несколько лет назад, совсем маленьким, а теперь вернулся и с чувством ностальгии проходит к парте и вешает на спинку стула родное пальто. Оно как будто с ним прошло весь этот трудный путь взросления, отчего Пак вглядывается внимательнее сначала в ткань, а после в стеллажи, и чуть не подпрыгивает на месте, когда из лаборантской выходит физик.       Единственное, что сближает его одноклассников на этом уроке, — это неумолимая боязнь этого страшного человека, который своим голосом может вытрясти из тебя всю душу и довести до слёз. Он давлением убивает тебя морально, когда вызывает к доске, а если ты хотя бы переведёшь взгляд на окно, то разозлится, вызовет и начнёт проверять знания, которых у Чимина, что к удивлению, кот наплакал. Поставит унизительную двойку — а потом бегай, унижайся, исправляй, убивай к чертям свою нервную систему, пытаясь не запинаться при разговоре с этим монстром психологического давления.       Сплошной зубрёжкой физику не победить: её надо понимать.       Паку эта могущественная сила, как и всем его одноклассникам, похоже, не дана. Но тем не менее Чонгук, продолжающий после звонка копаться в рюкзаке, то ли глуп, то ли чертовски смел. Осторожно продолжая свои поиски и шикая, он вдруг разворачивается к Чимину:       — Дай ту тетрадь, в которой ты вчера писал, — еле слышно шепчет младший, — я конспект перепишу, а то биологичка меня сожрёт.       Цыкая на такую подставу посреди самого страшного урока, Чимин всё-таки незаметно лезет в портфель, стараясь одновременно смотреть и на доску, и в рюкзак. Раскатистый голос выбивает из тела душу, но Пак стоически рыскает и перебирает содержимое уже в третий раз, а нужной тетради так и не обнаруживается.       Он помнит, что вчера у него не было рюкзака, поэтому после последнего урока он нёс тетрадь в руках и с утра переложил её в нужное место — в рюкзак. Вроде бы. Она должна быть в нём.       Стоп.       — Что такое? — вновь шепчет младший, на что Пак шикает, сосредотачиваясь на воспоминаниях. — Чимин?       — Да подожди ты, ну!       Громкий шёпот проносится по затихшему классу, и на него уставляются несколько удивлённо-испуганных пар глаз, следом за которыми подтягиваются насмешливые ухмылки. И вот в момент, когда Чимин переводит взгляд на доску, он видит то самое выражение лица, которое точно будет сниться ему в кошмарах ещё долгие годы.       На него надвигается шторм в виде учителя по физике. Страшного, морального монстра, который хватает очки с ручкой со стола и приближается.       Каждая секунда застревает в горле, пока глаза мерно стекленеют.       Колотясь, руки тянутся к лицу, чтобы стянуть маску, но мгновенно замирают, потому что Чимин без понятия, как будет правильнее: снять или оставить. Снять, чтобы проявить уважение и не закрывать лицо, светя своими фонарями? Или же не снимать, потому что физик может разозлиться на то, что Чимин будет распространять свои бациллы?       — Как я понимаю, данный учащийся очень уверен в своих знаниях, чтобы нагло игнорировать учителя, — мужчина грубо отчеканивает и подходит к Чимину с классным журналом, садясь за пустую парту в опасной близости и надевая свои очки.       Чтобы хоть немного снизить градус приближающегося пиздеца, Чимин хочет что-то возразить, но язык застревает в горле, а из памяти уносится имя этого невыносимого преподавателя.       Вот и вернулись былые учебные деньки, в которых ты по двенадцать часов учишься, пытаясь не умереть и ухватить себе место на койке медпункта в течение большой перемены, чтобы немного поспать. Дни, когда всё, что тебя волнует, — это количество уроков и домашнего задания, объём сна и свободного времени, которое ты также вынужден тратить на учёбу, чтобы не дай бог не отстать от других. Здесь самое страшное — учителя и отметки, рейтинг среди учеников и плохое здоровье, но никак не то, что ожидает Пака за стенами этого учреждения. И вроде должно стать чуточку легче от возвращения в привычные будни, но совместная атака тех двух сторон — нечто, обладающее масштабами катастрофы на Фукусиме.       И даже если он владеет привилегированным положением в этой школе, то в кабинете физики его успехи не более, чем комариный писк, сопровождающийся тихим блеянием.