winter aid — the wisp sings (slowed + reverb);
Изнутри с противным скрипом скребётся что-то непривычное, будто бы картина в этой небольшой квартире со старыми обоями абсурдна и глупа до невозможности. Словно именно здесь, на этом пороге, расцепилось колесо Сансары, выводя привычный ход жизни из равновесия. Каждая пылинка ощущается иначе, каждое воспоминание, которое Чимин прикосновением ладони снимает с полок, со стен и кухонного стола, приносит фантастически иные чувства. Следующие двадцать минут чонгукового мата и тэхёновых успокоений из другой комнаты Чимина мучают неизведанные вопросы. Сидя на стуле в залитой темнотой кухне, он силится дать им чёткую формулировку и изредка бросает взгляд на Намджуна, который облокотился о тумбу в ожидании, когда чайник закипит. Десятки маленьких огоньков яркого голубого оттенка тоже не помогают: лишь завораживают и пленят. Звуки за стеной стихают. — Думаешь, успокоились? — тянет Ким, пока в его глазах отражается тот самый оттенок синего. Чимин пристально смотрит в ответ, заостряя внимание и на плывущем пространстве, и на растекающихся вопросах. В коридоре щёлкает выключатель — тот погружается во тьму. Доносятся звук шагов Тэхёна. — Отключился, — медленно проговаривает парень, возникший на кухне, и скрещивает руки на груди. — Чонгук-и, — добавляет тут же. — Надеюсь, не ты постарался? — разряжает обстановку Джун, на что Ким улыбается и отвечает: — Скоро заберу Чон-и — и отчалим. Благодарю за тёплый приём. Намджун лишь отмахивается, а Тэхён, отчего-то стальным взглядом оглядывая комнату, выходит обратно в коридор, бросая в адрес Чимина шёпот, который последний не может распознать. Чтобы не накалять атмосферу, Пак невдумчиво кивает в ответ и проглатывает тяжёлую правду о случившемся с Чонгуком. Чужие слова заставляют приходить в себя и проявляться в реальности уже как полноценный человек, а не как пьяное существо. К скребущим изнутри ощущениям прибавляются тягостные, отчего он тут же мотает головой и чуть не валится со стула — ещё не отошёл. Бесконечный вечер. — Ты куда? — мгновенно реагирует он, стоит Киму сдвинуться с места, выключив чайник на плите. Кухня вновь погружается во тьму. — Покурить на балкон. — Я с тобой, — добавляет Пак без лишних слов и аккуратно поднимается, открывая балконную дверь и выходя в единственное холодное пространство этой комнаты. Деревянный пол на удивление мягко ощущается под ногами, и Пак топает к раздвижным окнам, распахивая одно на максимум. — Не заболеешь? — Не маленький уже, переживу. — Действия говорят об обратном, — смеётся Намджун с зажатой между губ сигаретой, чиркая зажигалкой и подкуривая, пока Чимин хватается за оконную раму и отклоняется назад, начиная рассматривать растрескавшиеся вены штукатурки. Краски города используют лица двух парней, как палитру, бликами растекаясь по стеклу. Когда Ким выдыхает первый дым из лёгких, у Чимина формируется первый вопрос, который он пробует на вкус. Каша в голове остаётся вязкой, пятная сознание, в то время как Джун делает уже вторую затяжку — и запах ментола долетает уже до Пака. Последний, выравниваясь, теперь вглядывается в исчезнувший горизонт. Позволяет пульсирующему городу втянуть себя в кровеносную систему на несколько секунд, прежде чем ловит на себе чужой взгляд. Неожиданно для самого себя Пак шепчет: — Почему? — Что «почему»? Губы вновь смыкаются, а взгляд устремляется вдаль. Давай, чеканит Чимин сам себе, генерируй, слабак чёртов, однако Намджун вдруг пододвигается ближе на несколько сантиметров в ожидании вопроса. Вместе со спокойствием запах ментола заполняет собой всё пространство. — Погоди, я трезвею. Хочется орать на себя за то, что веду себя как конченый идиот, — разгорается Пак так же быстро, как и затухает. Повернув голову, смотрит в глаза рядом, но не находит там ничего, кроме бесконечного понимания. — Ты ведь знаешь, что пытаешься спрятаться от реальности. — Знаю. — Пальцы впиваются в подоконник, затем перемещаются на оконное стекло, натягивают рукав и принимаются оттирать мелкие разводы. — Прятки могут быть опасными. — Они обязательно станут, если не остановишься, — говорит Намджун так, будто бы из его рта вылетают не клочки режущей правды, а светские фразы между друзьями, что неожиданно пересеклись у подъезда. Чимин щурит глаза, убирая руку от стекла. — Знаешь, сколько раз я себе уже наобещал прекратить? Перестать искать в каждом предмете спасение? — Ты там его не найдёшь, — резко прерывает чужую речь Намджун, заглядывая в широко распахнутые глаза, полные отчаяния, и душу. — Потому что оно находится… — Джун касается ладонью грудной клетки напротив. — …в тебе. Тихий шёпот сливается с пульсом, стучащим в ушах. Шум города прекращается, стоит Киму мягко улыбнуться и убрать руку, а в следующее мгновение облокотиться на подоконник, отодвигая пепельницу подальше. Между их телами всего лишь сантиметров пять, и за каждую секунду между их душами расстояние становится ещё меньше. — Я… — Тебе ведь даже говорить об этом не надо, ты знаешь это. Просто не веришь, что именно ты сможешь. «У всех получилось, но со мной вечно другая история», так? Хочется опустить голову, выйти за порог этой квартиры и найти самое тёмное место, чтобы там отдаться своим переживаниям, лишь бы не видеть эти тёплые глаза и не осознавать больше, чем положено. Каждый пытается глушить эту вопиющую правду, душит её собственными руками, потому что она сводит с ума, доводит до безумия каждого, кто впускает её к себе в душу. Правда терзает и её, и тело, и разум, не выпуская из спутанного комка мыслей. И теперь Чимин, кажется, понимает, почему музыканты, художники, писатели и иные люди, которые смогли покорить искусство, заканчивают жизнь самоубийством. Они покидают её, годами вынашивая душераздирающие мысли, будучи смелыми им не противиться и доносить их миру. Однако вскоре этих людей бьёт осознание того, что они поняты единицами из семи миллиардов человек, а души слишком изношены, чтобы вновь говорить миру о правде, которая мучает их при каждом упоминании. Они уходят, сгорая. В то время как до Чимина доходит, что Намджун тоже горит. И Чонгук пылает, покрываясь пеплом. Каждый несёт в себе это пламя правды, но не веря тому, что именно они могут справиться с ней и растопить в себе бесконечный бессмертный огонь. — Почему. Намджун тушит сигарету, бросая её в пепельницу и полностью переключая своё внимание на застывшего между временем и пространством Чимина. Улыбается. Ждёт. — Почему ты говоришь это мне? Нет, именно мне? — с вызовом вырывается у Чимина, которого затопило непониманием и несмирением. — Что такого ты нашёл в школьнике, в эгоистичном и потерявшемся в этом мире придурке, который только-только очнулся от того, чтобы не быть придурком? Почему всё ещё нянчич… нянчишься с ним? То есть со мной? Чёрт возьми, у меня всё ещё заплетается язык, — рычит Чимин и не знает, куда деть свою агрессию в свою сторону, поэтому распахивает второе окно. Впивается глазами в панораму, кажущуюся искусственной, ведь россыпь высоких домов там молчит, как и человек рядом, которому хочется доверить душу и ещё немного. Тишина мучительно впивается в кожу, отчего Пак поворачивается к Намджуну всем телом и ждёт, рассматривая каждую тень на чужом лице, каждую деталь в чужом силуэте. Осмеливаясь, переводит взгляд уже на глаза, всматриваясь, выискивая в них ответ, однако находя лишь старательно спрятанные искры. — Чтобы мир не потерял очередного человека, в котором погас огонь только из-за страха, — произносит Джун и наклоняется ближе, отвечая на яростный вызов в глазах Пака. — Долго думал? Не смеши меня. Твои глаза говорят об обратном. Я ведь тоже умею читать людей, — в голосе сквозит уверенностью, и Чимин ловит всё ещё растекающееся пространство, шагает ближе, практически не оставляя между парнями и сантиметра. Разум фокусируется лишь на чужой, такой плохо скрытой лжи, и на том, чтобы вытрясти из Кима всю правду. Ладони превращаются в кулаки. — Не так глубоко, как я, — голос тихий, томный, его еле слышно, однако Пак всё-таки улавливает ту самую резкую перемену, которая заставляет всё его естество рухнуть вниз. Осознание ситуации по осколкам собирается перед взором, не давая пошевелиться. Он уверен, что уже сталкивался с этой аурой, исходящей от Намджуна. И в ней нет никакого желания напугать, но в Чимине скручивается страх, лишая речи. Темнота резко давит на плечи, а запах сигарет хочется втянуть в лёгкие и больше не выдыхать. Ему страшно потому, что он полностью открыт. Атмосфера материализуется в стальные цепи, сковывающие по руками и ногам, однако Чимин может в любое мгновение с лёгкостью сбросить их, но почему-то тормозит. Стоит, в пугающем ожидании разглядывая такое красивое лицо напротив, заглядывая в такую искреннюю и чарующую душу. — Тебе ещё учиться и учиться, — добавляет Ким и ухмыляется, заставляя Чимина задрать голову из-за разницы в росте. Сознание уплывает, мир сходится лишь на чужом тепле. — И ты, что ли, научишь? Это граница. Некто вдалеке нажимает на красную кнопку, чтобы выпустить ядерную ракету прямо в сторону Чимина, которому хочется проклясть всё на свете. Сирены завывают о приближающейся опасности. Скоро его нутро превратится либо в Хиросиму, либо в Нагасаки. И только когда Намджун мягко касается своей ладонью щеки Чимина, последний понимает, что это было. Вот оно. И тело, что способно воспротивиться, медлит с реакцией, позволяя чужому дыханию коснуться щеки. Секунда — тело оживает. Страх добивается внимания от паники, и за одно мгновение Чимин отскакивает от Намджуна, хотя в реальности делает только резкий шаг назад. Чужая рука так и зависает в воздухе, а чужих глаз Пак не видит, стараясь отдышаться. Гипервентиляция? Он чувствует сердце в горле, и то окутано… не страхом. Ядерная ракета достигает своего пункта назначения, по ощущениям стирая Чимина с лица земли вместе с парадоксальными эмоциями, анархией в мыслях и абсолютным шоком. Его застали врасплох и теперь не дают прийти в себя, ведь Намджун вдруг касается ручки балконной двери и собирается выходить. Мозг Чимина, не способный сложить два и два, отдаёт самые идиотские приказы, поэтому в следующую секунду Пак хватает Джуна за запястье. — Ты смотришь так, будто за тобой гонится смерть. Всё в порядке, — заверяет Намджун и аккуратно касается сцепившихся на запястье пальцев, отстраняя. — Стоять, — всё, что может сказать Чимин, прежде чем опустить взгляд в пол и стараться сформулировать свои бесконечные мысли в несколько адекватных. Одновременно пытается унять свои эмоции, потому что ничего не получается: сердце вышло из строя, тело не слушается, горло раздирает, в ушах взорвался напалм. — Я сам виноват, — выдыхает Ким, — ты всё ещё пьян. — Понимаешь меня без слов, чёрт возьми, — цыкает Пак и только сильнее сжимает пальцы, когда Джун вновь порывается уйти. — Да подожди же ты! Стой. — Поднимает голову, боясь посмотреть на выражение чужого лица. — То есть ты сейчас сбросил на меня атомную бомбу и собираешься свалить без объяснений? — Просто меняю локацию, здесь холодно, — отвечает Намджун шуткой на шутку, за которую Паку хочется стукнуть по чужой голове. — А окна кто тогда закрывать будет? — Тот, кто только что закрыл передо мной дверь, — говорит Джун на удивление без упрёка, с улыбкой, мягко убирает руку Чимина и наперекор же своим словам прислоняется спиной к стеклу двери. Спокойная атмосфера, которая всегда воцаряется в присутствии именно этого человека, возвращается, позволяя Паку выдохнуть. Проходит целая минута, прежде чем та ситуация, возникшая между ними, будто бы занимает своё исконно законное место. Так, будто бы спокойно могла произойти и Пак вообще не должен был удивляться. Он не знает, что приводит его в ещё большее недоумение: этот факт или что он всё это время не замечал очевидных вещей со стороны Намджуна, ведь они казались не более, чем дружескими. Ещё никогда Чимин не рассматривал Намджуна как того человека, которого он мог бы поцеловать. Он вообще никогда не задумывался ни об этом, ни о том, что ему в скором времени выпадет шанс на поцелуй. Это до сих пор кажется далёким будущим, которое легко принять, однако в настоящий момент он сопротивляется этому. О чём думал сам Джун? Не может же быть так, что Паку просто причудилось? Алкогольное помутнение? Бесконечный вечер. Голова раскалывается. — Рассказывай про свою дверь, — продолжает чужую метафору Чимин и выдыхает, по боли понимая, что трезвость наконец-таки бьёт в голову хуже алкоголя. — По твоему виду вижу, что ты уже задался тысячей вопросов, но ничего такого. Мне просто захотелось тебя поцеловать. — И всё? — неожиданно для самого себя выдаёт Чимин и чувствует, как камень с души мгновение за мгновением готовится к падению. — Когда твои грустные глаза начинают сверкать, а на лице появляется улыбка, мне каждый раз хочется поцеловать тебя. Ты милый, — говорит Джун и наблюдает за чужой реакцией, такой же милой, как и её обладатель, чьи глаза начинают бегать от смущения, а губы приоткрываются. — Я больше на идиота похож. — Это тебе так кажется. — Так... я... — робко начинает Пак, тут же меняясь в лице. Пальцы не могут найти себе места, натягивая рукава на ладони. Паника на дне зрачков выдаёт его с потрохами. — Я тебе... нравлюсь, что ли? — Я ведь уже сказал тебе, — спокойно заявляет Намджун, однако видит, что до парня напротив всё ещё не доходит. Выдыхает, легонько встрёпывая рукой чужие волосы. — Это просто симпатия к тебе как к человеку, а не то, о чём ты мог уже разволноваться. Слушай, я либо беру вторую сигарету, пытаясь об неё согреться, либо мы заходим обратно в квартиру, — предлагает Ким, отчего Чимин тут же кивает и бьёт себя по лбу рукой, тихо извиняясь. — И твоя реакция милая. Но, знаешь, на самом деле… я вижу, что ты не пытаешься убежать от сути нашего мира, которая любого доведёт до безумия. Ты по-своему пытаешься выразить то, что тебя переполняет, как и Чонгук. Только он нашёл свой путь в музыке, а ты ещё нет. Разворачиваясь прежде, чем плюхнуться на уже заарендованный стул, Чимин щурит глаза и ставит локоть на стол: — Как мне теперь тебе верить, когда несколько минут назад ты мне солгал? — Солгал? Даже не помню такого, — тихо смеётся Намджун, вновь включая газовую конфорку, на чьи маленькие огоньки Чимин вновь залипает, но тут же отводит взгляд. — Эй, — с серьёзным лицом зовёт он Кима, ожидая, пока тот развернётся. — Друзья не лгут. Отчаянно щурясь и изнывая от желания включить свет, но побеждённый ленью, Чимин всматривается в лицо напротив и пытается разглядеть в этой тишине ответ. Однако только темнота заверяет Пака в том, что Намджун улыбается, прислоняясь к кухонной тумбе. — Друзья, значит? Хорошо, я понял. В этой совершенно ненапряжённой атмосфере и боли, продолжающей вторгаться в голову Чимина, проносится несколько часов, и Пак успевает обокрасть Джуна на три кружки чая, улечься на полу в гостиной и ждать Тэхёна. Чимин плавает в собственных мыслях о школе, в которую надо будет успеть сегодня к восьми, о матери, которой он отправил сухое смс. О том, что нужно заехать домой и захватить рюкзаки с учебниками, привести себя в порядок, а ещё успеть поспать. Однако он продолжает лежать на полу в ожидании, слушая ругань незнакомцев квартирой выше, пока несколько ярких звёзд наблюдают за ним через окно. За это время в теле успел взорваться еще один атомный снаряд, лишая каких-либо эмоций, оставляя лишь холодные думы и безмятежность. С мыслями о том, что Чонгуку не легче, Чимин поднимается на ноги и бредёт в ванную умыть лицо, потом проскакивает через холодный и тёмный коридор, а следом сталкивается с уставшим взглядом Тэхёна прямо на пороге. Яркий свет раздражающе слепит глаза, прямо как и Ким, без прелюдий задающий резкий вопрос: — Что с ним случилось? — чеканит Тэхён и прожигает взглядом парня, что хватается за голову от резкости и в ближайшую миллисекунду точно не выдаст ответ. — Чимин, мать твою! Что произошло с Чонгуком? — Я же писал тебе, когда просил забрать его, — от твердости и опасности чужого голоса выдаёт Пак, уже сам абсолютно не помня, какую причину выдумал для Тэхёна, чтобы не рассказывать о метке. — Я никогда в жизни не поверю, что он настолько убит из-за учёбы. Тугой узел затягивается в животе, точно паразит выедая органы. Он волнуется не меньше Тэхёна, но вынужден держать язык за зубами. — Чимин, я повторять не буду. — Успокойся, всё под контролем, — пытается заверить его Пак, однако чужая рука, хватающая его за грудки, перебивает все последующие слова. — Я вижу, как у вас всё под контролем, — рычит. — Мне напомнить, как одному из вас сорвало крышу, и он ни с того ни с сего набросился на человека, а другой пошёл топить своё горе в алкоголе, часами ревя в подушку? Напомнить, как у вас всё под контролем?! Идиоты, со своими проблемами не разобрались, а другим лезете помогать. Рассказывай, — убийственным тоном произносит до чёртиков взволнованный Тэхён, но Пак одним движением расцепляет чужую хватку. — Я понимаю, что ты за Чонгука горой, но успокойся сейчас. Ради него, — тянет он время в попытках придумать качественную историю. Успех. — У него проблемы не только с учёбой, но и с хулиганами, которые там обитают. Их трое. Сначала доставали его, я вступился, напор пошёл на меня. Дошло до побоев, Чонгук их видел, когда остался на ночь у меня дома. Я не хотел ему показывать, чтобы не волновать, так вышло, — рассказывает он и слышит в ответ громкое цыканье Тэхёна, что забирается пальцами в волосы и прикрывает глаза. Вдруг резко их распахивает. — Подожди, он ночевал у тебя? — брови Кима сводятся к переносице. — Они не разрешают ему ночевать у других. За одно мгновение Пак успевает вспомнить маты на всех языках, внутреннее выливая на себя ведро криков, но на лице не отображается ни одной капли удивления. То, что младший пришёл именно к Чимину, ни вымолвив ни слова своему парню, говорит тому о многом. — Думаешь, Чонгук не умеет делать так, чтобы они ничего не узнали? — складывает руки на груди, с усмешкой задавая риторический вопрос, пока Тэхён анализирует каждый миллиметр чужого лица, выискивая там скрытую ложь. — Он бы мне сказал. — Он сказал тебе о хулиганах? В чужих глазах вспыхивает пламя, что заставляет Кима вновь схватить Чимина за грудки и хорошенько встряхнуть. Тошнота подступает к горлу вместе с усиливающейся головной болью. — Ты не вызываешь во мне доверия. — Знаешь, ты тоже, — цедит Пак в ответ, даже не смея отводить взгляд в этой игре ни на жизнь, а на смерть. — Будь осторожнее со своей агрессией, направляй её в нужное русло. — Я бы сказал, что и тебе следует сделать, но я не такой наглый, как ты, чтобы совать нос в чужую жизнь. — Ты знаешь, что я имел в виду, потому что жизнь Чонгука мне не чужая. Он мой близкий друг. — Чимин приближает своё лицо к тэхёновому, чтобы доказать всю серьёзность своих намерений, но его хватка вдруг ослабляется, стоит входной двери с грохотом захлопнуться. В поле зрения появляется выходивший на площадку Намджун, забирая внимание на себя, чем Чимин и пользуется: распахнув дверь, проскакивает мимо Тэхёна, чтобы подлететь к мирно спящему на кровати Чонгуку. — Ты выглядишь хуже, чем я, — будит его Пак, легонько гладя младшего по голове и садясь на корточки, чтобы заглянуть в заспанные глаза. Опухшие веки хлопают несколько раз, прежде чем фокусируются на растрёпанных волосах, узнавая в них Чимина. — Ты сейчас кульнёшься назад, — смеётся тот в ответ, шмыгая носом. — Мне всё равно, который сейчас час. Поехали домой? Чимину требуется несколько секунд, чтобы сообразить, какой именно дом Чон имеет в виду, как последний вдруг подрывается с места и на полной скорости подлетает к Тэхёну. Пока Пак хлопает глазами, не понимая, как Чонгуку хватает сил держать себя в горизонтальном положении после выпитого, сам Чон неожиданно сгребает Кима в объятия, шепча извинения и прося подкинуть их на автомобиле. Пожалуйста, шепчет тихо Чимин себе под нос, пусть этот убийственно длинный вечер закончится. Однако предупреждающий взор Тэхёна говорит об обратном и обещает бесконечные мучения тому, кто пойдёт наперекор, на что Чимин всё-таки падает назад. Ставит локти на колени и разглядывает дощатый пол, считая секунды до того, чтобы встать и довести Чонгука до дома в безопасности. Только темнота вновь касается его ресниц, Пак собирает все последние крошечные осколки сил, чтобы не думать о разговоре с Намджуном, Тэхёном и наступающем дне. Поднимается с пола, давясь тошнотой, подходит к младшему, чтобы взять его за запястье и вылететь из квартиры, махнув Намджуну на прощание. Как назло сознание конфликтует с самим собой, и Чимину ничего не остаётся, кроме как выбежать на улицу и вдохнуть морозный запах ночи. Чужая ладонь всё ещё сжимает его собственную крепче, поддерживая.— ✗ —
Дикий рёв будильника раздирает не только барабанные перепонки, и Чимин с перепугу подскакивает на кровати, мгновенно приобретая горизонтальное положение. Приготовившись к войне, он вдруг замечает вокруг себя очертания собственной комнаты, но расслабиться не даёт отвратительно вязкая тошнота, заставляя его аккуратно приземлить голову на подушку. Медленно, по осколкам, раня каждый кусочек его тела, память восстанавливается, пока ужасно горячее солнце жарит его через раскрытые занавески. Хочется сдохнуть так же сильно, как и наорать себя за произошедшее этой ночью, которая наконец-таки осталась позади. Изо рта вырывается тихий стон, и Пак закрывается от солнца рукой, пытаясь найти такое положение головы, при котором она не будет раскалываться. — Чимин-ши, тут вода, — неожиданно доносится сбоку, однако самым тихим голосом, отчего названный, приоткрыв один глаз, благодарит Чонгука за его предусмотрительность. Мычание в ответ больше похоже на жалобное блеяние. — Выпей, я развёл в ней витамины, теперь она шипучая. И ещё таблетку через несколько минут тоже. — Я смотрю, — подаёт голос еле дышащий Чимин, пытаясь махнуть рукой, тем самым выказывая просьбу сделать из комнаты тёмную берлогу, — у тебя опыт. Ты поэтому ещё жив? Господи, блять… Пепелище, устроенное горячим диском на кровати, наконец-таки добирается до чиминового горла, скрепляя там свои оковы. Чувствуя сильные руки, поддерживающие Пака за спину, он приподнимается и, не открывая глаз, вливает в себя целый стакан воды, чтобы затем со скоростью черепахи вновь прилечь. — Меня к земле прибьёт вечером, — с поддельной усмешкой тянет Чон. Следующие адские минуты, которая одна за одной вываливают на Чимина серную кислоту, Чонгук что-то бормочет себе под нос, уставившись в окно. Понимая, что вставать он не собирается, Чимин прижимается к его спине и, ощутив мягкое человеческое тепло, вновь проваливается в сон. Когда Пак распахивает глаза во второй раз, то вылетает из кровати уже по собственной воле, потому что комок, поднимающийся по горлу, не сулит ничего хорошего. Оббив все углы и чуть не снеся Чонгука около двери в ванную комнату, Чимин вносится туда и на автомате захлопывает дверь, тут же опускаясь на колени перед белым троном. Он бы не хотел видеть то отчаяние, что рвётся из него, пока грубая плитка ванной комнаты оставляет следы на его коленях. Он ведь знал, что может произойти, знал, но всё равно поддался слабости и пожелал очистить голову от будоражащих душу мыслей, только вот теперь они возвращаются с удвоенной силой и заставляют прислоняться телом к холодной стене. Приятные мурашки устраивают гонки от шеи до кончиков пальцев, и Чимин вспоминает о вчерашнем, о скорости, ворвавшейся в сердце вместе с ликованием и долгожданным счастьем. Эти чувства не скрывались за плотным покрывалом иллюзий, они выкарабкались наружу спустя долгое время, совсем не желая, чтобы их вновь заставляли исчезать. Разглядывая свои дрожащие ладони, Чимин долгое время глубоко дышит, медленно водя глазами по комнате, которая перетерпела практически все его истерики и неудачи. Однако сейчас внутри залегла лишь усталость и, кажется, смирение со всем произошедшим, поэтому он не без сложностей берёт себя в руки и поднимается. Щёлкает замком, распахивает дверь — и неожиданно влетает в самые тёплые объятия, которых не ощущал уже несколько лет. Чонгук понимает Чимина без слов, мягкими касаниями ладоней водя по спине друга, который вжимается в чужое тело ещё сильнее и впервые опустошает свою голову. Реальность кажется отдельными кадрами, и теперь нужно составлять из них цельную картину, но сил больше не осталось. Поэтому они бредут в комнату, и, пока Пак одевается, Чонгук складывает учебники в их рюкзаки. — Мне кажется, жизнь нас ненавидит, — на выдохе шепчет Чимин и разглядывает потолок, в то время как руки упираются в кровать и не дают тому упасть. — Как и всех людей, — просто отвечает Чон и захлопывает дверцу шкафа. Нечто искреннее рвётся изнутри Чимина, нечто разрывает его грудную клетку на части, горя желанием рассказать младшему всё: от ощущений до благодарностей. Но лишь выдох становится итогом этого водопада эмоций, а опустошённый взгляд немощно пытается наполниться благодарностью. Бодрое состояние младшего подпитывает ослабшую оболочку Пака, отчего он встаёт с кровати и старается не трогать своё приведённое в порядок лицо, как и волосы, снова собранные в хвостик, хотя так и хочется всё это разворошить. Только ступая за порог комнаты, Чимин понимает, что возвращается в реальность. Это всё равно придётся сделать: приложить все усилия, чтобы вновь не сорваться и не выставлять себя полным идиотом. Именно это и делает солнце, которое раскаляется точно в последний раз и сжигает кожу Пака и через чёрную кожаную куртку, и через чёрную школьную форму, когда они переступают порог дома, направляясь в школу. Чимин, кажется, в первый раз задумывается о том, чтобы прогулять её и по-человечески отоспаться, но последняя клетка мозга так и вопит о том, что в четырёх стенах его ждёт погибель. Поэтому он идёт, опустив взгляд в пол, и пересчитывает камни на асфальте без какого-либо желания притрагиваться к телефону: Чонгук уже рассказал, что там сообщения от Намджуна и один пропущенный звонок с незнакомого номера. — Застегни куртку, — врывается в его мысли младший, и Пак от неожиданности даже приостанавливается. — Ветер ледяной. — Меня это солнце сейчас в уголь превратит. — И продолжает своё неспешное движение, игнорируя неизвестно откуда взявшуюся толпу людей в округе и оживлённый шум движения на перекрёстках. Ему так душно, что хочется сорваться с места и бежать, расталкивая всех и вся на своём пути, срывая удавку с собственной шеи, а следом врезаться в какое-нибудь ограждение по закону подлости, навсегда закрыв глаза. Тогда бы этот закон впервые сыграл на руку, и Пак не мучился бы от ужасной жары и жажды, недосыпа и возвращающейся тошноты. Но нет: перед глазами возникает силуэт школы, очертания забора и знакомые лица одноклассников вдалеке. Не успевает он сделать глубокий вдох, как сзади прилетает чужое тело, в котором Чимин узнаёт наконец-таки добежавшего до него младшего. — На всех парах мчишься к учёбе, как и всегда! — Ага, — уставшим голосом отвечает Пак и начинает своё движение к главному корпусу. — Уже не представляю, сколько народа обрадовалось, что меня теперь можно легко сдвинуть в рейтинге, и сколько преподов сожрут меня. — Просто не попадайся им на глаза — и дело в шляпе. — Это твоя политика, а у меня нет такого опыта. Всегда в поле зрения, всегда на первом месте. Теперь не уверен, надо ли было это всё эти годы. Сильный поток ветра не даёт Чонгуку ответить, забивая лёгкие и забираясь под куртки, гоняя последние упавшие листья с деревьев. На что Чимин распахивает свою ещё больше и подставляет этому холоду лицо, слушая, как на задворках сознания лёгким перезвоном уходят последние дни осени. Скоро экзамены, научная конференция, к которой он не готов. Поездка за город, организованная клубом японского языка ещё в прошлом году и от которой Пак, скорее всего, откажется. Если бы он остался тем беззаботным, серьёзным и эгоистичным придурком, то выкроил бы время и обязательно потешил своё самомнение в этой поездке с классом. Однако сейчас он ослаб настолько, что выражение лица даже не меняется, когда в в коридоре главного корпуса они сталкиваются с преподавателем китайского языка. Всё благодаря Чонгуку: он хватает Чимина за локоть, и затем они перебираются к своему классу, забывая переодеть сменную обувь перед входом. «Сегодня надо постараться», — наставляет он самого себя и цыкает на эту откровенную ложь, потому что следующие четыре урока Чимин спит на парте под пристальными взглядами одноклассников. С висящей на спинке стула куртке и приземлившийся головой на даже нераскрытый учебник — и все взгляды остаются прикованными к нему на весь день, отражаясь шёпотом в стенах класса. Учителя спускают ему с рук эту выходку, судя по тому, как Чонгук будит его своим смехом и зовёт в столовую, напоминая о необходимости питания. В гомоне десятков учеников Чимин крадётся абсолютной тенью, даже не стараясь не отсвечивать, ведь младший сияет в этом здании сегодня ярче всех. Он аж успевает решить дело с организацией какого-то будущего конкурса ещё до столовой, в то время как Чимин просто хочет просто прожить этот день и добраться до кровати. Когда они с неохотой пережёвывают купленные булочки, а Чонгук безумно глотает минералку, Чимин откидывается на спинку стула и поворачивается к окну. Вдалеке виднеется то самое место, где он в первые дни появления метки сбегал из школы от преследовавшего его Юнги. Вспоминая весь тот хаос, Пак прыскает со смеху и забирается ладонью в волосы, мысленно издеваясь над тем Чимином, которого поглотила паника и желание стереть себя с лица земли. Постепенно дышать становится легче, и Пак вливается в атмосферу учёбы, разглядывая снующих по коридорам учеников, прячась от преподавателей вместе с младшим. Иллюзия жизни, которая мелкими шажками начала налаживаться, разбивается сразу же, стоит Чимину войти в класс. Весь день он вынашивал в груди дурное предчувствие, которое выскребло ему все органы, — и вот его результат, получите и распишитесь. Он знал, и сейчас абсолютно не удивлён. Не может всё пойти гладко, жизнь обязательно позаботится о том, чтобы в ней никто не скучал. Парочка столпившихся у преподавательского стола одноклассников осторожно наблюдают за Паком, который с непроницаемым лицом подходит к своей парте и как можно медленнее выдыхает. Ладони превращаются в кулаки. Вся парта расцарапана и расписана каким-то чёрным материалом, похожим на уголь, в который его хотело превратить солнце. Нарисованные половые органы и старательно выведенные оскорбления вызывают внутри только истеричный смех. — Эм, извини… — вдруг окликает его знакомый девичий голос, и в поле зрения появляется его одноклассница с длинными вьющимися волосами и виноватым взглядом. — Это твоё… всё, что успели спасти… Вручая Чимину несколько учебников с тетрадями, она опускает взгляд в пол и складывает ладони вместе, с пугливостью ожидая реакции, но получая в ответ лишь спокойное: — Где мой рюкзак? — Там… — Выравниваясь, она показывает на распахнутое для проветривания на обеденном перерыве окно. Чимин лишь прикрывает глаза, прижимая к себе оставшиеся в живых вещи. Пак примерно представляет, какой именно пейзаж раскроется перед его взором, когда он выглянет в окно. И оказывается прав: внизу, разбросанные по земле и угодившие в небольшой пруд с рыбками, беспомощно валяются его вещи. Полностью растерзанный рюкзак зацепился за кустарниковое дерево, тетради безмятежно плавают в воде и распадаются на части. Солнечные лучи будто издеваются над ним, прыгая по изящной ряби пруда. — Это те придурки, с которыми тебя вызывали к директору, — откликается парень, сидящий на первой парте и мирно поедающий свой обед. Резко щурясь, Пак вдруг наклоняется вперёд и судорожно вспоминает, что попросил Чона взять конспекты для повторения на уроках, но благополучно на них выспался. Силясь разглядеть промокшую обложку, Чимин крепко сжимает зубы и забирается ладонью в волосы, пытаясь не начать их драть. Неконтролируемая злость поглощает каждый сосуд в его теле от одного осознания того, что все его труды валяются сейчас за окном. Часы — нет — дни и недели, затраченные на написание, запоминание и хранение этих записей, покоятся сейчас там же — на дне. Невесомо скользя пальцами по подоконнику, Чимин выравнивается и всё-таки опускает руки. Веки медленно закрываются, позволяя темноте заполнить и этот кабинет, и сознание, и душу. Люди покусились на всё, чем он обладал, заставили его пожертвовать всем, чем он дорожил, и проиграть. Мелочь, с которой Пак бы раньше справился, теперь армагеддоном обрушивается на его сердце, становясь последней каплей перед тем, как Чимин падает на пол и больше ничего не хочет видеть вокруг себя. Однако рациональность и репутация не дают ударить лицом в грязь, отчего он аккуратно встаёт и опустошёнными глазами прощается с Чонгуком. Даже не помнит, о чём просит младшего в попытке не подавиться своей беспомощностью, прежде чем выходит из класса, еле отодвигая ставшую неподъёмной дверь. Он не чувствует ничего, кроме пустоты, с каждым шагом к выходу разъедающей его тело. Капля за каплей, её ядовитая сущность отравляет весь организм, ведь очертания людей, запасного выхода, потоков ветра и гул звонка остаются в вакууме. И времени больше нет, хотя только пару часов назад он был полон счастья и вдохновения. Теперь эти чувства не что иное, чем бред, что вызывает лишь истеричный смех. Садясь на каменный выступ у пруда, Пак закрывает лицо руками и понять не может, почему так громко смеётся в эту чернильную пустоту, почему сердце даже не колотится и теряет свою форму голоса? Ему не больно, ему просто плевать. Как бы ни пинался, как бы ни старался, как бы бился ты за себя, всё напрасно. Каждое начало находит свой конец и превращается в бесконечный круг, который затягивается удавкой на шее. Оборачиваясь к развернувшейся за спиной трагедии, Чимин лицезреет несколько рыбок, плавающих вокруг его конспектов и не понимающих, что за корм им тут вдруг прилетел. Синие чернила больше не сплетаются в слова, и Пак неверяще тянется к собственным трудам, вылавливая все вымокшие тетради. Только он обводит пальцами обложку, становится больно. Яд распространяется глубже, залегая под рёбрами, в то время как Чимин аккуратно закрывает каждую тетрадь, осторожно выжимая из них воду. Эти придурки сделали из него жертву только потому, что он был отличником, никогда не отказывающим преподавателям и администрации? Отличался от остальных исключительной незаинтересованностью к миру? Неужели они точно так же доставали Чонгука всё это время? Пак не помнит его лица на выходе из класса. Какое там было выражение? Шок? Злость? Чимин забирается руками в волосы, упираясь локтями в колени. Глупо искать причину, потому что её нет: однажды попался под горячую руку и начал красоваться хвалёной справедливостью. Утренняя мысль прогулять школу присаживается рядом, подставляясь под лучи солнца, от которых парень безмолвно отмахивается. Тени от невысоких деревьев вальсируют под ногами, раздуваются ветром, дорисовывая к оставшимся каплям воды на асфальте неизвестные узоры. Хочется ведь так же: расслабленно и радостно двигаться в жизни, не знать никаких проблем, однако в этом случае и не познаешь счастья, а времени на правду не останется. Он просто вернётся на несколько недель назад. Ладонь шкрябает джинсы в попытке забраться в карман, выуживая оттуда телефон, в то время как Пак безмолвно смеётся над тем, что в этот раз тот не пострадал. Трещины, разошедшиеся по всё ещё работающему экрану, с точностью в миллиард процентов характеризуют его хозяина, который жмёт на кнопку блокировки и оказывается нос к носу с тем самым реальным миром, от которого он бежал. Вчерашние события будто бы толкают в грудь — и Чимин летит в воду мелкого пруда, беспомощно захлёбываясь жидкостью. А впрочем, думает он, теперь уже всё равно.От кого: этот жук должен мне сотку Добрались? Всё в порядке?
Кому: этот жук должен мне сотку прости, что не отвечал. все в порядке, чонгук тоже Ложь. Как же Пак заврался.От кого: неизвестный отправитель выполняю свою часть пари: адрес скинул геолокацией.
Каждая буква этого сообщения пропитана настороженностью к тому, о чём Чимин, кажется, умудрился забыть. Вчера уже успел что-то натворить? Пари? Китайские иероглифы заставляют вспомнить только о Чон Хосоке, отчего сердце мгновенно давят валуны, вырвавшиеся вместе со вздохом. Забираясь пальцами в волосы, Пак вновь резко выдыхает — жёсткий воздух полосует горло. Какую часть вчерашних событий он не помнит? Сразу же даёт ответ: нечто между прибытием на финиш и отбытием в квартиру Намджуна. И как результат — на его плечах ещё одна проблема из-за собственной слабости, беспомощности и отчаяния. А ведь Пак вечно твердил, что разберётся с ними на следующий день, что именно «завтра» станет ключевым в его жизни. Однако завтра наступило, а сил продолжать нет, лишь открывать последнее сообщение и бороться с желанием исчезнуть. Глаза распахиваются. Память начинает молниеносно работать на износ, выдирая клочки воспоминаний из той части жизни Чимина, когда он набирал спонтанное сообщение одному человеку, и-за которого эта история и началась. Юнги. Чимин сгибается пополам, смеясь. Давление ударяет в голову, отчего глаза начинают болеть. Или это от вставшего в горле кома, горящих слёз и проснувшихся в душе эмоций? Несколько десятков глупых вопросов буквально материализуются на кончике языка, однако изо рта вырывается лишь смех, вскоре превращающийся в громкие вдохи и выдохи. Три слова. В ответ пришло всего лишь три слова в четвертом часу утра, когда Пак мучился от похмелья и умирал из-за пустыни, развернувшейся в его комнате. Но они достигли Чимина лишь сейчас, когда его сердце вновь разрывается от чёртовой несправедливости и отвратности настоящего, когда тот самый страх перед школой, о котором он писал, перерастает одновременно и в безразличие, и в ненависть. Эти три слова, наверняка набранных и отправленных в спешке, но забравшихся прямо в чужое сердце. Телефон практически выпадает из рук, однако Чимин вовремя ловит его. Заставляет остановиться и телефон, и слёзы, и себя. Снова смотрит в экран и перечитывает. Кому: он к чёрту это всё. я ненавижу всё это так сильно, как ненавижу систему соулмейтов, но в этом нет ничьей вины. я понимаю, что ты чувствовал, хоть и сотую часть, но понимаю. и я не хочу, чтобы каждому из всех нас было так больно. хотя мне кажется, что всё ещё только начинается. я многого не знаю, я не прошел через то, через что прошел ты, и я не имею права судить тебя. я имею право сказать только то, в чем я уверен. я не боюсь тебя. я боюсь жизни, боюсь возвращаться в школу, потому что я чёртов слабак. боюсь стен в собственной комнате, но не тебя. больше не тебя.От кого: он ты не слабак
Это сообщение, сначала показавшееся сухим, скомканным и незавершённым, по какой-то известной лишь одному дьяволу причине заставляет ладони Чимина превратиться в кулаки, а его самого — выровняться. Из всего, на что Юнги мог ответить, он выбрал именно это, посчитав именно этот пункт самым важным, понимая, как необходимо Паку поверить в себя. Или же Чимин всё-таки тронулся головой, даже не удерживаясь в адекватном состоянии? Если хоть один чёртов человек в этом чёртовом мире хотя бы немного, но верит в него — это будет той самой чёртовой причиной не опустить руки. Глупой, крошечной, спонтанной, но той самой единственной и сильнейшим поводом сорваться с места, подхватив рюкзак. Поводом залететь в запасной выход школы, нестись по тихим коридорам, игнорируя уже давно начавшийся урок. Выискивать ненавистное сочетание «1-Г» и разгораться желанием покончить с этими надоевшими ублюдками раз и навсегда. Останавливаясь перед закрытой дверью чужого класса, Пак всеми силами старается отдышаться и не начать орать прямо сейчас. Три стука — и дверь на полной мощности отлетает в сторону, являя десяткам глаз силуэт доведённого до ручки школьника. Машинально кланяясь в сторону на удивление пустого преподавательского стола, Чимин обводит взглядом притихший класс и понимает, что учитель всё-таки отсутствует. В глазах загорается убийственный огонь. Чимину кажется, словно по его непроницаемому лицу уже стекает чужая кровь, ведь если сегодня он не поставит этих ублюдков, имён которых даже не знает, на своё место, то точно уроет их на заднем дворе школы. Похоронная тишина как раз на руку его недолгому маршу до первых парт — их оккупировала та самая троица, небеса которой Пак идёт уничтожать. Вставшая девушка — скорее всего, староста класса — окликает Чимина, но не успевает раскрыть рта, как парень подлетает к парте и резко опускается, сгребая двумя руками чужие рюкзаки. В два шага достигая окон, он распахивает одно из них и со всей дури замахивается, разжимая пальцы. Даже не обращая внимания на заполонившие кабинет смешки, шёпот и свист, Пак приближается к одному из поднявшихся с места придурков. Адреналин бьёт в голову, позволяя Чимину размеренно дышать. А взгляд, как острое лезвие катаны, снесёт голову каждого, кто осмелится ему помешать. Пульс разрывает барабанные перепонки. — Ты какого хрена творишь?! — орут ему прямо в лицо, на что Чимин резко хватает одной ладонью придурка за грудки и тянет на себя, заставляя согнуться. Пальцы мёртвой хваткой впиваются в плотный материал рубашки. Сила. От него впервые исходит сила и непоколебимая уверенность, заставляя каждого в кабинете заткнуться и внимательно слушать. Эти идиоты обнаружили в нём лёгкую добычу для повышения самомнения лишь потому, что у Пака на лбу было написано о том, что ему всё равно. А следом надпись сменилась на "я слабак, подойди и ударь меня". — А теперь слушай сюда, дерьма кусок, — рычит и прожигает глаза напротив, в которых впервые читаются удивление и ошеломлённость. — Хреновую вы жертву выбрали. Думали, она ответить не сможет? Убежит, хвост поджав, как остальные? Да я тебе горло голыми руками вскрою, если ты продолжишь свой детский сад. Чёткость и строгость заставляют класс затихнуть. Взгляд напротив впервые отражает страх от одной лишь стали голоса, говорящей о как никогда серьёзных намерениях. Злость и жажда отмщения пронизывает Чимина с головы до кончиков пальцев, и сейчас он винит во всём случившемся именно этих идиотов. Пожирает одними глазами, вспоминая боль от множественных ударов. Он не оставит от них мокрого места, если они вздумают хотя бы пикнуть. Плевать, каким образом. — Думаете, кулаками умеете махать — и крутые? Его перебивает рука, что резко хватает за запястье и хочет его выкрутить, но Пак не даёт этого сделать, молниеносно опуская её вниз. Лишь крепче сжимает пальцы на горловине. Громкий хруст ткани ласкает слух, взрываясь гневом, пятная им стены, окрашивая потолок яростью. — Слышал? Это будут твои кости, если не согласишься закончить ваш карнавал на мирной ноте. — Да кто ты такой вообще? — смеётся один за спиной своего друга, что гипнотизирует свою разодранную рубашку в хватке Пака. — Сейчас препод заявится — и тебя к директору вызовут. — К директору? С удовольствием, — хмыкает Пак, отпинывая одного из ублюдков к двери. — Вперёд, к директору! Чего замер? Живо подняли свои задницы! — не выдержав, Чимин срывается и скалится, хватает второго за загривок и изо всех сил тащит вперёд. Парта с грохотом валится на пол, сея вокруг ошеломление и замешательство. Чимин в абсолютном и всепоглощающем бешенстве. И вот эти три идиота гадили ему в жизнь? Из-за этой безумной троицы он так убивался? — Вышли! Живо! — пользуясь моментом их замешательства, парень пытается вытолкнуть их всех за дверь. Однако она вдруг распахивается. — Что здесь происходит? — Порог переступает невысокая девушка, придерживая серый пиджак на плечах. Строго обводя взглядом обстановку, останавливается прямо в эпицентре циркового представления. — Пак Чимин! Соизвольте объяснить, что вы делаете в чужом классе во время учебных занятий? — раскатистый голос вдруг выдёргивает его из раздражения и негодования. Лица перекашиваются у всех, кроме Чимина. Он же, мгновенно реагируя, оборачивается в сторону незнакомой преподавательницы, которая как минимум ждёт вразумительного ответа, а как максимум готова выставить их четверых вон прямо сейчас. Не медля, Пак кланяется и душит в себе все эмоции, лишь бы не задохнуться, стоит только начать объяснять происходящее. От головной боли и неожиданности ситуации язык начинает заплетаться, что не остаётся скрытым от одноклассников и учителя, который хмурит брови на каждое сказанное слово. — Это были не мы, — чуть ли не в унисон дерзит троица, провоцируя убийственный взгляд Пака в их сторону. — Где доказательства? У него их нет, он просто ворвался сюда, как пришибленный-... — Свои словечки в сторону, молодой человек, — прерывает их девушка, нервно откидывая волосы назад и раскладывая свои документы на преподавательском столе. — Пак Чимин, прошу покинуть-... — Со всем уважением, сонбэнним, — перебивает её названный, не скрывая эмоций, пока за его спиной перекатываются шепотки остальных ребят, — но эта ситуация-... — Пак Чимин! — преподаватель прерывает его в ответ, тяжело выдыхая. — Пройдите, пожалуйста, к директору, и не срывайте мне урок. Чувствуя, как вся его уверенность расползается по швам, и вставая в ступор от всей несправедливости, Чимин переводит взгляд на довольные ухмылки троицы и всё-таки отпускает всякую надежду. Тот бесконечный вечер, который он умолял закончиться, превратился в бесконечную череду горьких ощущений и отчаяния. Шокировано разглядывая чужие спины, Пак вдруг переводит взгляд на класс, замечая в глазах некоторых ребят те же эмоции, что и в своих. Та изуродованная надежда издаёт последний вздох, но её неожиданно подхватывает чужой голос, облекая в тепло и спокойствие. — Учитель! — С места вскакивает ученик с ярко-красным галстуком и, вытягиваясь по струнке от окутавшей его боязни, громко продолжает: — Прошу прощения, но все мы знаем, чем известны эти парни! — Заткнись, четырёхглазый, — тихо рычит на него один из троицы, уже поднявший опрокинутую парту и приземлившийся на стул. Икнув, школьник опускает голову. Класс заполняет шёпот, а следом атмосферу разбавляет строгий девичий голос: — Да мы все здесь ходячие доказательства, — тянет девушка, откидывая назад длинную рыжую косу. — И одноклассники Чимин-ши вступятся за него. Вы ведь точно наслышаны о нём. — Точно-точно, — присоединяется к ней её подруга, — просто никто не хочет разбираться с этой проблемой, спуская всё с рук этим хулиганам. Их же не усмирить. — Опять что-то натворили, а виновника нашли в лице Чимина-оппы. — Вот! — Они выбросили мой обед, — кто-то вдруг тоже присоединяется к общей беседе, которую не может перекричать ни преподавательница, ни та самая троица, с перекошенными лицами угрожая своим одноклассникам. — Да не только твой! — Да что ваши обеды! Мою сумку по полю гоняли, пришлось новую покупать! — Я свой шкафчик починить не могу уже неделю из-за них! Приходится все вещи в пакете носить! А жалуешься — шантажировать грозятся! Одноклассники наперебой высказывают претензии в один общий адрес, в то время как Чимин опускает голову и закрывает глаза. От неверия руки вздымаются к лицу, стремясь спрятать отразившиеся на лице чувства, которые только что пронзили его сердце. Тем людям, которых Пак считал такими же эгоистами и лицемерами, просто не хватало смелости, чтобы, как сейчас, пролить свет на происходящее за спиной у администрации. Не хватало общности, необходимого толчка и поддержки, в которой они нуждались, однако только что оказали её Чимину. Злость и отчаяние постепенно уходят: их прогоняет гомон и вставший гвалт из-за учеников, начавших требовать справедливости. А Пак, переводя взгляд на преподавательницу, у которой от чужого нахальства краснеют щёки, мягко смеётся, стараясь сдержать жжение в глазах. Эти ребята... — Тишина в классе! Успокоились! — гаркает учительница, ударяя рукой по поверхности стола. — Я вызываю директора.Kami wa Saikoro wo Furanai — 夜永唄 ;