Переворот экспромтом

      В бурную и всепоглощающую какофонию звуков врывается сталь мужского голоса и удар отъезжающей двери. От силуэта, уверенно перешагивающего порог, веет непоколебимостью. На следующие долгие, полные ярких эмоций минуты класс поглощён жаждой справедливости с одной стороны, а с другой — твёрдыми намерениями, подпитанными чужими возгласами и искренними признаниями. Отдав борозды правления в руки администрации, Чимин приваливается спиной к стене и присутствует в происходящем лишь своим телом. Голова начинает неметь от громкости собственного голоса, когда его выдёргивают из момента спокойствия.       Тональность голоса меняется, пока секунда за секундой время убегает от неуклюжих объятий, ведь кажется, что оно и эти десятки лиц долго правды ждать не будут. Сердце, пропитавшееся адреналином, стучит в каждой клеточке тела наперебой с другими сердцами, откровенно и смело выступающими против отражений их страха и беспомощности, что стоят напротив около учителя и бок о бок с Пак Чимином. В последнем десятки душ видят спусковой рычаг, уничтожителя стены между достигнутым недосягаемым, между плохим и хорошим, между добром и злом. И сейчас всё это нещадно смешивается в хитросплетения фраз, оскорбительных слов, нещадных выговоров и усталости, кажущейся бесконечной. Каждый ждёт удовлетворительного итога, покорения несправедливости, каждый жаждет принятия собственных мыслей и чувств, наталкивая друг друга к пониманию, но превращая ситуацию в конфликт.       А итог складывается так же быстро, как Чимин оказывается четвёртым в очереди для путешествия в кабинет директора с именной табличкой «Чхве Чонван» и первым, кто пытается словить нить происходящего, однако перед глазами плывёт лишь неверие. Он сидит около кабинета вместе с несколькими учениками, которые бросают друг на друга нетерпеливые взгляды и сжимают ладони в кулаки, настраивая себя на чистосердечное признание. Пак же, долго задерживаясь на силуэте каждого, мысленно улыбается, совершенно грустно и понимающе, представляя, сколько пакостей вытерпели эти ребята, как и он сам. На скольких ещё телах красуются синяки, сколько сердец высмеяны и разбиты?       Слабо проводя ладонями по коленям, Чимин дёргает головой и говорит себе, что преувеличивает, ведь усталость и похмелье надумали возвратиться и начать донимать прямо сейчас. Он честно пытается бороться с ними всё то время ожидания, но терпит сокрушительное поражение уже в знакомом кабинете перед таким же раздосадованным лицом Чхве Чонвана. Однако всё, что кричало внутри грудной клетки, молчать не желает: рвётся наружу, с треском прочищает голос и даёт возможность говорить уже Чимину, который распахивает губы и выливает всю правду, всё негодование и всю обиду. Рассказывает, как было тяжело держаться, когда администрация даже не хочет поворачиваться в сторону неразрешённых проблем. Он думает высказаться за всех от своего лица, но вовремя тормозит и высказывает лишь собственную точку зрения, немного успокаиваясь. Вся информация, что долгое время терзала его, оказывается как на ладони: драки, разбитое стекло и расписанная парта.       Теперь же злость испаряется, а её лёгкий дым превращается в непоколебимую уверенность и жажду покончить с этой ситуацией раз и навсегда. И сейчас Чимин знает, что сможет это сделать, какими бы ни были обстоятельства, как бы жестока ни была жизнь и люди, окружающие его. А потом найдёт Чонгука, чтобы разобраться с его проблемами, и следом завалится спать у себя в комнате. Хочется содрать в ней все обои, поклеить новые и сделать глобальную перестановку, потому что одно воспоминание напоминает о не самых лучших временах.       Загораясь, как по щелчку пальца, Чимин на громогласной ноте заканчивает свою речь и ждёт ответа от директора, что сложил руки на столе. Последний размыкает их и берёт ручку, прося написать объяснительную, пока он вызывает следующего ученика.       Пальцы еле обхватывают тоненькую ручку, что каждый раз выскальзывает из них и затем отказывается писать, доводя Чимина до нервных смешков и яростного поиска ненужной бумажки. Вытягивая скомканный чек из кармана, Пак расписывает на нём ручку, что получается ещё хуже, чем на бумаге, и бездумно быстро водит ей до того момента, пока она наконец не сдаётся. «Ручка сдалась, а я — никогда,» — мысленно усмехается, начиная слово в слово пересказывать происходящее, избегая моментов, которые могут повлечь за собой негативные последствия в будущем, а также нескончаемые расспросы и допросы. Поэтому он умалчивает о своих серьёзных побоях, не акцентируя на этом внимания, и уже потом, отвлекая девушку, просит у Чхве Чонвана не информировать родителей обо всей этой ситуации. Директор лишь кивает, в то время как Чимин улавливает в этом жесте просьбу уйти и нежелание долго возиться с этой ситуацией. Подавляет в себе желание хмыкнуть, ведь всё опять повторяется: взрослый человек должен был бы принять всю эту ситуацию серьезно, однако внутри него все мысли сводятся к бумажкам и последствиям.       Как можно тише закрывая за собой дверь, Пак поправляет рюкзак на плечах и вдруг сталкивается с несколько испытывающими взглядами. Глаза быстро пробегают по чужим силуэтам, узнавая в одном собственную одноклассницу, которой кивает головой, прося рассказать, в чём дело.       — Ну, как?       На чужих лицах ещё больше вырисовывается ожидание.       — Как, как… — отвечает Пак, на автомате забираясь руками в волосы и вдруг понимая, насколько же они растрёпаны. — Не думаю, что они будут долго возиться с этой проблемой, но раздражены достаточно, чтобы её уладить.       — А «те» там есть? — продолжает разговор светловолосый парень, сжимая воротник форменного пиджака двумя руками.       — Всё в порядке, той троицы там нет.       — Спасибо, а… — хочет начать, однако Пак быстро расшифровывает его мысль:       — Честно не знаю, где они. — Спокойно пожимает плечами. — И знать не хочу, кроме того, что теперь всё должно наладиться. По крайней мере.       На выдохе еле слышный жар начинает распространяться по телу, отчего Пак вновь выдыхает. Ловит взгляды со стороны, обеспокоенные дальнейшим, и собирает последние остатки сил, чтобы улыбнуться.       — Думаю, всё будет в порядке, главное — не нервничать! Они по заслугам точно получат, мы не просто так их терпели столько времени. Держитесь, — сверкает он глазами в последний раз и прощается с ребятами, на лицах которых в ответ показываются улыбки.       Шаги кажутся оглушающими, а собственная голова — беззвучной. Лестничная клетка залита вечерним солнцем, расписывая светлые стены, а его лучи радостно прыгают со ступеньки на ступеньку, пока жалюзи развеваются, создавая из теней вальс. Пространство кружится, завлекая в свою лёгкую песнь, однако Чимин вытягивает из кармана телефон только чтобы нахмуриться и сосредоточиться. Возвращает его на место.       Первый шаг — громогласный; будто бы заявляет о том, что Чимин вот-вот уже соберётся снова сбежать от реальности, но звуки раскрывают его местоположение. «Предатели», — высказывает он свою последнюю на сегодня мысль и проделывает ещё несколько шагов, утыкаясь лбом в прохладную стену.       Свежий ветерок воздушными змеями забирается под рубашку, холодя разгорячённую спину. С плеча глухо спадает рюкзак — и эхо кротко отбивается от стен, замолкая уже через секунду. Медленно повернув голову, Чимин смотрит на ещё не высохшее дно и редкими кадрами вспоминает весь сегодняшний день, на который хочется лишь закрыть глаза.       Темнота сейчас дружелюбна и приятна: согревает спокойствием, тихо шепчет на ухо о том, что ещё несколько минут можно просто постоять на этой лестничной клетке и что никто тебя не тронет. Чимин знает, что последнее — всего лишь гипотеза, которую опровергнут через несколько секунд, и они бегут так быстро, лишь бы скорее оказаться в прошлом.       Смыкая зубы, Пак сохраняет равновесие между пропастью и твёрдой землёй, которая как на зло больше похожа на болото. Вязкое, липкое, пугающее болото, что на самом деле может оказаться хуже ямы, в которую он всеми силами старается не рухнуть. Удерживает отчаяние в узде, играет в догонялки с убийственными мыслями в собственном разуме, пытаясь не потерять то, чего успел достичь.       Сознание сдаётся, но тело всё ещё может идти, отчего цель добраться хотя бы до главных ворот школы незамедлительно становится главной. С глубокими вдохами и остановками через каждые тридцать шагов Чимин волочится до цели, абсолютно не видя в ней настоящего смысла. Каждая вещь вокруг теряет свою значимость — и вот причины добираться до дома для уставшего сердца тоже не существует. А зачем? Лечь в кровать, обработав старые побои? Вновь ждать новый день? Для чего?       — Хэй.       Резко вздымая голову на родной голос, Чимин останавливается. Сузившийся лишь до собственных ног и земли под ними мир обретает краски: гудение машин на ближайшем перекрёстке, шелест опавшей листвы и ужасный мороз, пробирающий до косточек. Чонгук, сливаясь с солнечным светом, отблески которого играют у него в волосах, стоит напротив, протягивая другу забытую куртку.       — Как всё прошло?       Распахивая губы, Чимин рассматривает на чужом и таком бледном лице усталость. Раскрасневшиеся щёки вызывают ухмылку, но нет сил её показать, ведь даже простые слоги застревают в горле без возможности вырваться. Они агрессивно разрывают его, и Пак закашливается, сгибаясь пополам.       — Чимин-а! Эй, посмотри на меня, всё в порядке?       Немного поворачивая голову и чувствуя, как кровь приливает к вискам, Пак замечает около себя лицо младшего. Последний тянет ладонь к волосам Пака и убирает их ему за ухо, вглядываясь совершенно обеспокоенно. И этот угасающий блеск в чужих глазах Чимин совершенно не хочет больше видеть: чужая боль хуже собственной, что до сих пор дробит кости и сознание. Не получая ответа, младший набрасывает куртку на плечи Пака и придерживает, в то время как последний то боится закрыть глаза, чтобы не пропасть с концами, то жаждет сделать это, лишь бы не находиться ни секундой больше в этом мире. Надоело.       Выравниваясь, Чимин успокаивает нещадное кружение перед глазами и выискивает ими Чонгука, который будто сквозь землю провалился. Где-то в самой глубине сознания проскакивает мысль, что Чон пропал, отчего паника бьёт ему в голову хлеще адреналина, заставляя безумно крутиться на месте.       — Эй! Чимин-а, ты…       Неожиданно для них обоих названный подходит ближе и резко замирает, стискивая пальцами куртку, наброшенную на плечи. Дышит, распахнув губы, смотрит прямо в чужие глаза — и волнение Чона подскакивает до максимального уровня. Молчание прерывает сильный поток ветра, а потом Чимин, набравший его в лёгкие:       — Ты…       Никаких сил, только размеренные вдохи и выдохи, после чего Пак смыкает веки.       — Чимин-а, прости! Я пытался прорваться сквозь учителей, но меня вышвырнули обратно на уроки. В школе поднялся гул, кто-то видел, как ты врываешься в тот класс, где учится эта троица. Кто-то ещё видел Чонвана, слухи разлетелись моментально, — на одном дыхании выпаливает Чон и суматошно разглядывает лицо друга. — Прости, я не смог прийти… Но я…       — Ты. Не. Должен. Извиняться, — по слогам проговаривает Чимин, сглатывая острие посередине горла. — Ты вообще не должен делать этого! Хватит, ты не должен ждать меня, не должен так сильно беспокоиться и извиняться, Чонгук-и…       И вновь хватает ртом морозный воздух, натягивая кожаный материал куртки до предела.       — Такое бывает, — продолжает Пак, будто бы из другой реальности ловя плывущую вселенную. — Всё в порядке. Просто у меня сдали нервы? Я быстро приду в себя, потому что должен разгрести всё, — давит он приветливую улыбку, тыкая пальцем в грудную клетку, — вот здесь. ты ни в чём не виноват. Можно я… — мешкает, смыкая веки так плотно, что силуэт ошарашенного Чонгука скрывается в темноте. — Можно… обнять тебя?       — Придурок! — мгновенно восклицает младший, раскидывая руки в разные стороны. — На кой чёрт ты спрашиваешь?       Не успевает он произнести последние слова, Чимин чуть ли не с разбегу влетает в чужое тело, моментально чувствуя бесконечное тепло, окутывающее как снаружи, так и изнутри. Куртка летит наземь. Вселенная, затормаживая на кромке ресниц, смешивается с каплями чужих чувств и эмоций, делая заслуженный перерыв и пряча обратно в рукава все свои тузы на этот вечер. Чимин же, смыкая руки вокруг шеи Чонгука, вжимается лбом в его плечо, отправляя в пустоту безмолвные просьбы о том, чтобы всё закончилось, чтобы проблемы разом отстали от него хотя бы сегодня. Хватит, кричит он уже самому себе, и ощущает только безграничный уют, который Чон дарит всем телом.       Каждая частица мира останавливается. Звуки, фильмография перед взором, восприятие — да даже чёртово солнце прекращает светить. Всего лишь на долю секунды, но Паку такого ответа от жизни вполне достаточно, чтобы в следующее мгновение расслабиться и перестать душить Чонгука. Последний, явно пряча в этих неожиданных объятиях и собственные проблемы, ладони за спиной друга не размыкает. Даже когда мир вновь начинает движение, а птицы — свою песнь в школьном саду около пруда, парни не двигаются, страшась отстраниться и выйти из неосязаемой защиты.       Чонгуку хочется стукнуть Чимина по голове, когда последний неожиданно выдаёт:       — Родители звонили?       В ответ раздаётся лишь выдох, а затем наступает гнетущая, пропитанная растерянностью и безвыходностью тишина, которую не осмеливается прервать даже городской шум. Пытаясь отстраниться от ответственности нависших проблем, Чимин двумя словами вкидывает их обоих в кипящее пекло. Чонгук не готов, дышит сбито, кусает нижнюю губу.       — Мы сейчас прячемся от них, понимаешь? — Пак без понятия, что на него нашло, почему он горит желанием сбежать, смыкая веки, но не сдаётся, открывая рот. — От проблем. Мы хотим, чтобы нам сорвало голову. Хотим утопиться в деле, которое захватит нас с головой, но ведь всё равно придётся вернуться. Рано или поздно. Однако чем позже, тем хуже ситуация, особенно твоя.        — Я знаю, — обрывает его Чонгук, крепче сжимая в объятиях, и фыркает: — Мы говорили об этом.       Буквально кожей ощущая те сомнения и ту тревогу, которые одолевают Чонгука и не позволяют ему сделать даже шага, наполняя нерушимым испугом перед действиями, Чимин немного ослабляет объятия. Всё-таки сглотнув острие в горле, что кровью заливает пищевод, Пак выдыхает и всеми силами улыбается:       — Я верю в тебя. Ты знаешь, что сам не дашь этой ситуации разрушить то, ради чего ты старался всё это время. Даже на лице всё написано.       Договаривать про самого себя он не собирается: ухмыляется лишь и зарывается в волосы ладонью. Выдерживая долгую паузу, полную размышлений и парадоксальных решений, Чонгук отпускает Пака, делает шаг назад. Спотыкается из-за камешка, попавшего под подошву, однако не подаёт вида, в то время как Чимин подбирает с асфальта куртку и укутывается в неё, даже не отряхивая.       — Моя дверь для тебя всегда открыта, — добавляет Пак в попытке подбодрить Чона, что скрывает своё лицо в капюшоне. — Пиши и звони, договорились? Я и из могилы вылезу, чтобы надрать за тебя кому-нибудь зад, будь уверен.       — Ты это умеешь, — наконец-таки ухмыляется Чонгук, натягивая рукава на ладони. — Только не за себя.       Резко взмахивая рукой с просьбой отбросить этот факт, Чимин выравнивается и смотрит вопросительно, закрываясь от солнца и уже высчитывая свой маршрут до дома, чтобы случайно не умереть по пути в неизвестном месте. Холода приходящей зимы атакуют уходящую осень и всех, кто попадается под руку, как и Пака, чьё тело за время молчания успевает превратиться в овощ из морозильной камеры. Чонгук безудержно кусает губы, гипнотизируя несчастный пожелтевший листок под ногами.       — У тебя на лице написано, чтобы я наконец-таки пошёл домой.       Слабо улыбаясь уголком губ, ведь рассказы Чона о криках родителей всё ещё гложут его сердце, Чимин поддевает своим мизинцем чужой и поднимает обе руки вверх.       — Ты справишься, Чонгук. Именно ты — творец музыки, покоритель адреналина и создатель эмоций в чужих сердцах — с этим справишься, слышишь?       Паразитические лучи солнца целятся прямо в его глаза, отчего они начинают слезиться. Прикладывая к векам подушечки пальцев, Чимин улыбается из последних сил и хлопает друга по плечу. Жест, полный поддержки, тонет в абсолютной неуверенности его обладателя, однако последний дышит сейчас только ради того, чтобы подбодрить Чонгука, и ни за что не отступит.       Не замечает, как младший вновь притягивает его к себе, потому что перед взором пляшут блики. Чимин поднимает ладонь и рассматривает её за чужой спиной, не понимая, почему немеют кончики пальцев, а сердце с перерывом в секунду прокалывает шипами.       Слова больше не требуются: Чон, закидывая голову к небу, выравнивает своё дыхание и твёрдо произносит что-то вроде «звони обязательно!», но Чимин, волоча за собой то ли ноги, то ли сразу всё тело, уже не слышит этого возгласа в спину. Пережив несколько невероятно безумных дней подряд, они расстаются: Чонгук несётся к изгороди за велосипедной стоянкой, а Пак бредёт к автобусной остановке, потому что сил уже нет.       Останавливается на несколько секунд, топчется с ноги на ногу, продолжает идти. Время, дающее парню перерыв, убирает с чужих плеч всё продолжавший давить груз.       Шелест листьев, танцующие на асфальте тени, облачённые в краски взрывающегося за горизонтом солнца. Ветер, покинувший осень и покоряющий новый сезон года.       Скоро зима, за ней — экзамены.       От чувства, парализующего грудную клетку, хочется поскорее избавиться. В рюкзаке продолжают мокнуть конспекты, на ноутбуке, оккупированном пылью, чахнет так нормально и не начатая научная работа. Перед глазами — активная жизнь, которая умирала на руках буквально неделю назад и которую так хотелось вернуть, а теперь даже не хочется к ней возвращаться.       Покрытый пылью усталости, Чимин ухмыляется. Он всё-таки слабак, которому нужно тысячу и один раз повторять, что такое жизнь. Слабак, который бесконечно мучается и остаётся наедине со своим настоящим я, начавшим просыпаться из глубин похороненного сознания. Смех раздирает лёгкие вместе с жаром, пока Пак думает, как хорошо было бы тоже восстать из мёртвых. Прокручивает в голове те же самые мысли, что и несколько дней назад, и не может перестать смеяться.       Убийственное веселье, прекращающееся так же быстро, как и началось.       В лицо мгновенно впиваются пары глаз пассажиров полупустого автобуса. Нет, чтобы созерцать потрясающие фейерверки природы на небосводе, так они пожирают ими тело Чимина до кожного зуда. Да и сам он на это не способен: вдруг шевелит пальцами и ищет невидимых ежей, что впиваются в них сотней иголок.       Дверь, порог, одежда, обувь, лестница — словно замораживаются перед глазами, превращаясь в тусклые статуэтки, пока за спиной горит небо. Лучи падают на плечи, на ворох одежды в коридоре, проникают сквозь окна, пожирая стопки сваленных в кучу учебников.       Чимин выдыхает, сглатывая горечь во рту. Рюкзак приземляется около мусорного ведра, и парень гипнотизирует замочную молнию, пытаясь решить, сдвигаться ли ему с места или нет.       В глаза целится ветер, одним дуновением распахивая окна — бумажки разлетаются по комнате, вальсируя в воздухе со сгустками недельной пыли.       Не так давно его поглощал адреналин, окутав стремлением разузнать всё, что способно вместить сердце и сознание. Именно эта жажда познания придавала сил, вела его, а теперь легко оставила, приглашая на своё место… пустоту. И вот он лежит, поражённый, хлопает ресницами без способности двигаться. Всё, что Чимин узнал, прибило его к земле.       Пак вдыхает, душа в себе противные слёзы. Падает на кровать.       Отсчитывает секунды до момента, когда его нервы сдадут, сжимает руки в кулаки, скрепит зубами, без конца хлопает ресницами.       Пора взглянуть правде в глаза, советует он сам себе. Пора перестать строить из себя начавшего понимать жизнь взрослого и считать, словно от твоих действий в том мире хоть что-нибудь зависит. Будто мелкий червяк в лице убивающегося школьника сможет распоряжаться собственной жизнью без чьей-либо помощи.       Слабак играет одиночную пьесу — и от этой мысли становится тошно. Силуэты статичных предметов теряются в убийственном калейдоскопе ненависти Чимина к самому себе. Атмосфера душит сама себя, играя на костях ещё одного жалкого человека, который находил смысл в бесполезных мелочах.       Пак ведь уже не раз говорил себе всё то, чем атакует своё сознание сейчас. Мысли, поиск решения — одинаковое, повторяющееся, мёртвое. Трупный запах забивает ноздри, и Пак понимает, что это край, умоляет вселенную дать ему спокойный сон, однако даже там его достают безмолвные могущественные образы, разъедающие всё существо.       Несколько десятков минут безумных грёз заставляют его вздрогнуть и проснуться. Укутанный сумерками, задыхающийся в тепле, обеспокоенный и окончательно выжатый, Чимин стаскивает рубашку и не обращает внимания на хлопок двери первого этажа. Пятна синяков смазываются, маяча перед полуоткрытыми глазами.       — Нужно просто поспать — и всё закончится, — отчаянно шепчет он самому себе и смыкает веки, убегая от давящей темноты.       Ничего не заканчивается.       Покрывало ночи обрушается на его плечи со звонком мобильного телефона. Зловещие тени деревьев атакуют расплывающееся в головной боли сознание, отчего Чимин моментально хватает воздух ртом и заодно — телефон. Спутав ночь с утром, слабым размахом отшвыривает его от себя. Мгновенно выключается вместе со смартфоном, замерзая от ветра из раскрытого окна.       Сны терзают его в бесконечном кровопролитном образе настоящей жизни, где всё валится из рук, а картинка крошится на мелкие кусочки, заставляя переносить на собственной спине груз осознания смерти. Однако Чимин всё ещё жив, раздражён и раздосадован, в попытке выбраться кричит в пустоту, бесится из-за собственной слабости и в итоге падает на колени, зарываясь пальцами в волосы. Ничто не сковывает его движения — он не желает двигаться. Ничто не лишает его свободы — он просто не хочет владеть такой ответственностью.       Глаза распахиваются. Первая мысль, которая приходит в голову, — Чимин не хочет просыпаться. Образы одни за другими складываются в длинную цепочку очередного дня, когда нужно подняться с кровати, собрать рюкзак и пойти на учёбу, несколько раз повторяя и так зазубренный материал. К этой цепи присоединяются дополнительные звенья в виде той злосчастной троицы, сообщения Хосока, — и вот Пак уже переворачивается на левый бок, игнорируя очередной звонок телефона. Силы и желание поднять его выжжены усталостью под тяжёлыми веками.       Горло раздирает.       Он не может встать.       Тени медленно растут, ползя по дотошным обоям, и Чимин наблюдает за их неспешным театром некоторое время, отчего глаза начинают слезиться. И вот уже тени скрываются под кроватью, а Пак всё ещё не шелохнётся, водит взглядом по комнате, где прошла практически вся его школьная жизнь. Хрупкие образы, отпечатавшиеся на каждой поверхности, витают в пространстве — и сознание Пака пристраивается к ним, покидая использованное тело.       Чувствам просто не остаётся места.       В то время как Чимин ложится на спину, обнаруживая своей новой жертвой потолок, ладони сцепляются в замок на животе. Там и остаются.       День клонится к вечеру; недавно разряженный телефон наконец-таки не издаёт и звука. Потолок остаётся неизменным под часовым наблюдением не сомкнувшего глаз парня.       Неожиданно чихнув, Пак на кончике языка ощущает лишь пустоту, однако даёт знать о себе и тошнота вместе с наперебой урчащим желудком. Пока Чимин привыкает к реальности, до ушей уже долетают звуки кухонной утвари, затем — осторожные шаги по лестнице. И вот он даже не поворачивает голову на распахнувшуюся дверь, за которой возникает перемазанная в муке мать. Она топает прямо к кровати и, рукой, полностью испачканной в тесте, срывает не пойми откуда взявшееся одеяло с сына.       — Если ты не поможешь, через считанные минуты вся кухня взлетит на воздух.       Вовремя укутываясь в простынь, Чимин избегает криков о том, почему весь торс Пака похож на палитру красок Джона Гримшоу. В глазах, под которыми залегли еле видные синяки, вспыхивает искра удивления, и Чимин следит за ней до тех пор, пока Пак Кёнсон вновь не повторяет просьбу.       — Это угроза, — констатирует Чимин и мнёт в руках простынь, рассчитывая либо на выдумывание оправдания, либо на сбор оставшихся возможностей его организма.       — Самая что ни на есть прямая.       — Ладно, — неожиданно для самого себя соглашается Чимин и приподнимается, давит комок тошноты у горла и рыщет глазами в поиске хоть какой-нибудь одежды.       Под руку попадается старая застиранная футболка, в которую он тут же влезает как в самый удобный и тёплый на всём свете плед. Теперь цель — обнаружение тапочек, что давно уплыли в неизвестность на волнах хаоса в этой комнате. Молчаливо шутя, что на его дверь нужно повесить точно такую же табличку, Чимин лезет под кровать, пока мать уходит обратно на кухню.       Выныривая из-под шкафа с победой и парой тапочек, Чимин вдруг осознаёт, что ничего не чувствует.       Рука ложится на грудь, ощупывая горячую кожу. Ничего. Ни удовлетворения от результатов поиска, ни удивления от разгромленной и залитой всеми продуктами в холодильнике кухни — одна лишь кромешная пустота, холодящая внутренние органы, которые будто бы испарились, оставляя в теле зияющую дыру.       Мотая головой и совсем теряясь в ощущении времени, Чимин перешагивает порог кухни и входит будто бы в свою собственную студию, одновременно и убираясь, и продолжая готовку. Противное солнце атакует, намертво прилипая к чёрной ткани одежды и отказываясь скрываться за облаками. Резко разворачиваясь в сторону этого проклятого диска, Пак угрожающе щурится в окно и раздумывает над тем, как бы кинуть в него вилкой.       — Всё из рук сегодня валится, — вдруг подаёт голос Пак Кёнсон, пальцем рисуя причудливые завитушки по рассыпанной муке.       — Вижу, — по-доброму усмехается Чимин, молчаливо поддерживает и прикладывает все силы для того, чтобы хорошо перемешать рисовое тесто для моти. Только стоит ему прикоснуться к противню, так он как назло со звонким стуком приземляется на дощатый пол.       — У тебя, видимо, тоже, — делает вывод она, на что Чимин неожиданно отрезает:       — Всё у меня в порядке.       Глаза напротив прищуриваются, в то время как их обладательница шустро анализирует ситуацию и решает, поднимать ли тему самочувствия собственного сына или нет — Чимин чувствует это спиной.       — Нет, — всё-таки начинает она своим серьёзным рабочим тоном, которым одаривала своих сотрудников в офисе. Пак чуть не роняет противень во второй раз. — Ты меняешься на глазах, я ведь вижу, Чимин-а. Я твоя мать, не забывай об этом. И то, что Чонгук прикрывает все твои… синяки, твоя молчаливость, проблемы в школе… — Она выравнивает спину, отводит взгляд к окну, пока Пак нервно лепит пирожки и не может позволить себе нажаловаться родному человеку. Не сейчас и не матери, которая видит в нём опору после смерти отца. — Твой исчезнувший из глаз огонь…       — Его и не было, мам.       Нечто внутри всё-таки не выдерживает и вырывается. Повисает тяжелое молчание, в течение которого Чимин боится поднимать глаза. Ждёт, опустив плечи, и заглядывает в духовку.       — Прости меня за то, что никогда не бываю дома. Прости-…       — Мам, — тут же обрывает её Пак, спиной чувствуя тоску, пропитавшую воздух. — Всё в порядке, я ведь сказал. Ты на работе, потому что иначе нам было бы не на что жить. Тут и говорить не о чем, я всё понимаю.       — Но я не понимаю тебя.       Чимин неожиданно оборачивается, пряча дрожащие пальцы: это мгновение становится первым разом, когда в его сердце впивается боль. Глаза невыносимо жжёт, но Пак мягко улыбается и повторяет свой ответ, всеми силами держа лицо.       — Я ведь… — нежно продолжает она, — помню, чего хотел твой отец. — Тело пробивает дрожь; Чимин хватает себя за запястье. — Он хотел, чтобы ты не боялся познавать мир, быть самостоятельным и мог заниматься любимым делом несмотря ни на что. Я рада, что ты сам способен решить проблемы. Но, Чимин-и… ты ведь знаешь, что всегда можешь посоветоваться со мной. Я всегда приду на помощь, солнышко.       Ладони замирают, а сердце вслед за ними прекращает свой ход. Бросив взгляд в окно, Чимин мелко улыбается и выдыхает, совсем не осознавая, сколько усилий приходится вкладывать в этот простой жест.       — Спасибо, мам. Не волнуйся, хорошо? — Он присаживается около неё на корточки, наконец-таки заглядывая в чужие глаза и стараясь не рассекретить эмоции в собственных. — В школе всё наладилось, хотя и было сложно. С учёбой… тоже всё в порядке. А ты как?       Кёнсон на мгновение замирает от переведённой темы, однако тут же улыбается и тянет ладонь к волосам сына, заправляя чёрные пряди за ушко. Следом оглаживает щёку и разбитую губу, хмуря брови.       — Хожу на собеседования, пока что ни одного ответного звонка, но мы не сдаёмся.       Чимин улыбается, сглатывая горечь, вставшую поперек горла: именно сейчас он больше всего на свете желает этого.       — Твои синяки из-за трудностей в школе?       — Можно сказать и так.       — Всё началось с того разбитого окна, как я понимаю.       — Немного раньше, но всё уже закончилось.       — Точно?       — Точно.       — Если это не так, я поставлю с ног на голову всю администрацию.       Чимин смеётся: искренне, на секунду отпуская свою ненависть к солнечным лучам, прыгающим по лицу.       — Всё в порядке, мам.       — Смотри мне! Я доверяю тебе и не хочу вмешиваться в твои дела, где бы ты не хотел видеть меня. Но ты должен знать, что я всегда рядом. Мне больно видеть тебя с этими… синяками и не знать, что с тобой. Обещай мне, что не будешь ничего скрывать.       Пак не может пообещать, потому что он прямо сейчас нарушает эти слова.       — Обещай.       — Конечно, мам.       Ей не легче, чем Чимину, что видит тень горечи на родном лице и не может позволить себе взвалить проблемы на плечи человека, который сгибается от собственных.

Где Фантом? — Рельсы;

      Лишь к вечеру Чимин отпускает свою ненависть к солнечному диску за пыльным окном комнаты. Не вылезая из четырёх стен, Пак сверлит взглядом каждого прохожего, цепляет им каждый листик, рассматривая неровности на золотисто-салатовой поверхности. На задворках сознания всплывает образ густой ночи, стереотипное желание выкурить пару-тройку сигарет и чужие пластыри со зверушками, что выбили тогда из колеи. Сейчас он даже не может вспомнить, сколько дней назад это было.       А сколько дней ещё будет? Цикличных, рутинных и отчаянных. Ярких, полных на проблемы и эмоции.       Множество вопросов кроткой дробью раз за разом выстреливают ему в висок с перерывом в несколько минут; выключенный телефон с трещиной посередине экрана напоминает о той жизни, которую Чимин пожелал оставить позади хотя бы на этот день. Нутро отвергает идею нажать на кнопку включения, проверить сообщения, спросить у Чонгука о его самочувствии, разобраться с Хосоком и понять, что же Пак успел натворить на пьяную голову.       Ощущая спасение в неизвестности, в опускающейся на город темноте и времени, которое он проведёт вдали от каждого живого существа на этой планете, Чимин придумывает какие-то невероятные сюжеты о побеге. В реальности возможно лишь вылезти в окно, зацепившись за крепкую ветвь дерева, спрыгнуть на окутанную солнцем траву и бежать сломя голову куда-нибудь в прекрасное далёко, надеясь, что оно не окажется к нему жестоко. Или же запрыгнуть за руль мотоцикла, собственной рукой перечеркнуть закон и заставить мотор реветь до оглушительного писка в ушах.       Ладонь ложится на холодное стекло, но ощущает твёрдую поверхность руля.       Казалось, что стоит открыть для самого себя покой после бури, свет спустя часы тьмы — и твой мозг поймёт, что всё пройдёт, всё встанет на свои места, а сердце перестанет колотиться вместе с остальными внутренностями. Казалось, что оно осознает свое предназначение так же, как и Чимин, чтобы забыть о внутренних конфликтах и бесконечной горечи.       Казалось.       В момент, когда сотни звёзд прорываются через плотную завесу городских огней, Чимину приходится слезть с ледяного подоконника, закрыть окно и стянуть с себя свитер, отправляясь в сон и в нескончаемые мысли о завтрашнем дне. Ещё одна кошмарная ночь с яростным сопротивлением к наступлению утра, ведь спрятаться во тьме хочется больше, чем выйти на свет.       Биологические часы всё ещё исправно тикают: Чимин просыпается ровно перед занятиями, шепча проклятия, наполненные лишь ничтожной пустотой, в сторону пасмурной погоды. Отворачивается к стене, насильно сомкнув веки и накинув одеяло на голову. Как только становится душно, приходится вылезти из укрытия, но не из безопасной темноты перед взором.       Стены всё ещё смотрят на него, а Пак разглядывает их в ответ, силясь найти в этих завитушках хотя бы какой-нибудь намёк на будущие ответы от вселенной. Он понимает, что их не будет, осознаёт, что свою долю уже получил, а со всем оставшимся нужно решать, что делать дальше. Ответственность принимает его за призрака и вместе со временем течёт сквозь его немощное тело, которое даже не может подняться с постели.       Вновь одни и те же мысли. Тот же пейзаж за окном. Та же жизнь, полная разочарований и падений, к которой Пак всё ещё никак не может привыкнуть.       Всё та же пустота.       Он открывает глаза на рассвете следующего дня, когда солнце ещё не выглянуло из-за горизонта, а облака размеренно заполняют тонущий в мягкости красок небосвод. Так же медленно ползя по спинке кровати вверх, Чимин выравнивается и устремляет взгляд в окно, где спит не очнувшийся город. Люди, спрятавшиеся в собственных квартирках, предаются грёзам, в то время как одно самое маленькое пятнышко в этом мире открыло глаза.       Стены, где карминовый оттенок входит в крещендо с лавандовым, давят на сознание. Они смыкаются, игнорируя свежесть нового дня, и заставляют Пака подскочить к окну, чтобы в следующее мгновение распахнуть его.       Аромат цикличности выветривается вместе с духотой комнаты.       Восемь утра. Свобода как на ладони.       Лёгкие наполняются отрезвляющим ветром, что пронизывает каждую косточку, каждый кровеносный сосуд, и тут же уносится дальше, оставляя Чимина одним из этапов его существования.       Паку нужно бы взять с него пример — и взгляд, полный отчаяния и испуга, падает на выключенный мобильный телефон. Включить его — включиться в будни. Вспомнить про пропуски занятий, новый материал, который требуется догнать. Разобраться в произошедшем той ночью, столкнуться с новыми людьми и, в конце концов, добраться до того самого отчаяния.       Горы воспоминаний будто бы из прошлой жизни вызывают лишь отвращение. В который раз оглядывая комнату и чувствуя лишь продолжающую разрастаться изнутри усталость, Пак делает шаг в сторону стола и подбирает с пола телефон. Неосознанно палец уже на кнопке включения; сердце замирает от принятого решения.       Экран вспыхивает. Пути назад нет.       Либо он задавит сам себя, либо его задавят другие. Как известно, больше всех остальных себя ненавидим лишь мы сами.

От кого: чонгук-и у меня новая татуировка на лице подаренная моим отцом

      От чужих сообщений и родного голоса, всплывающего в голове, замирает сердце. Чимин подносит телефон ещё ближе к носу, будто с помощью этого сможет передать Чону своё беспокойство и поддержку.

От кого: чонгук-и чёрт когда тебя нет в школе здесь начинается самое месиво ты не читаешь сообщения а научная конференция от той лаборатории в которой ты зарегистрирован начнётся 7 декабря чимин-ши послезавтра уже первое судя по тому что происходит в последние дни я надеюсь, ты ее хотя бы начал

      — Вот же блять, — громко цедит Чимин и забирается ладонью в волосы, игнорируя яростное желание вновь выключить телефон и теперь уже точно исчезнуть. Стоило ему поддаться этому порыву не опускать руки — пуля прилетела прямо в лоб.

От кого: чонгук-и угадай кого отстранили от занятий тех мудозвонов лол ты надрал им зад я надеюсь, ты в порядке

      — Теперь определённо нет, — продолжает ругаться и приземляется на стул, копается шустро в бумагах, почти каждую скидывая на пол одним взмахом руки.

От кого: чонгук-и чую что ты не в порядке мне опять залезть в твое окно? я ведь это сделаю но в этот раз пойду прямиком через крышу

      Как можно внимательнее рассматривая самое последнее сообщение, почему-то не перестающее мигать, Чимин вдруг осознаёт, что оно было отправлено буквально минуту назад. Подозрение падает на плечи, и в следующую секунду Пак пишет ему в ответ, даже не зная, с чего начать. Рассказать про причину его игры в прятки или же сухо посоветовать не заваливаться в чужой дом? Мотая головой, он тут же исправляет себя, осознав, что единственный источник тепла в этой комнате — это Чонгук.       Этот источник атакует звонок двери через несколько минут серьёзных раздумий. Плюнув на попытки сформулировать свою пустоту в голове, Чимин спускается вниз и касается горячей ладонью ледяной двери, чтобы отпереть её и застать перед собой растрёпанное чудо. Оно радостно втискивается во тьму коридора, и Чимин даже не удивляется его наглости, когда Чонгук размыкает губы:       — Чем дольше ты прячешься, тем гуще обрастаешь плесенью.       Стойко выдерживая брошенный в него кинжал правды, Чимин смыкает глаза и складывает руки на груди. Он готовится отрицать всё, на что только способен чужой язык, поэтому безмолвно мотает головой и, уже было хотев развернуться, вдруг хватает младшего за рукав, вытаскивая на свет гостиной.       Расцветающее на чужом лице пятно становится вторым разом, когда грудная клетка сжимается, а рёбра трещат, бьются друг о друга. Чонгук, не переставая ворочать головой, пытается скрыть несколько лопнувших в глазу сосудов, в то время как Пак сжимает ткань собственной футболки в кулаке и с силой тянет на себя.       Вычитав в глазах напротив немой вопрос, Чон отвечает:       — Я же говорил, у меня новая татуировка, — повествует как ни в чём ни бывало и улыбается, отмахиваясь. — Хоть какое-то разнообразие на лице, я как раз думал что-нибудь натворить, но всё решили без меня.       С нескрываемым отчаянием и сожалением рассматривая младшего с ног до головы, Чимин только и может выдавить:       — Какого чёрта?       — Я же сказал, забудь, — тихонько смеётся Чонгук и повторно отмахивается, пока Паку хочется словить его запястья и до предела распалить огонь в собственном сердце.       — Да с чего бы я вообще должен это сделать, — рычит Чимин, однако берёт себя в руки, не прекращая пилить младшего одними глазами. — Чонгук-а, ты в порядке?       — Я не хочу лгать, поэтому повторяю: забудь.       — Чонгук, — требовательно, уже на грани.       — Этой проблеме нужно время. Не хочу терзать себя попусту. Из-за одного упоминания всё болит. Этих объяснений достаточно?       Улыбка сходит с его лица лишь на секунду, а затем уже вновь царствует на своём законном месте. Вымученная, иллюзорно обнадёживающая, от которой коробит и разрывает на части. Чимин не может видеть Чонгука таким.       — Достаточно.       Выпав из реальности на несколько долгих мгновений, Пак только сейчас понимает, что из истерзанной губы сочится кровь. Вытирая её ладонью, возвращается к Чону, которого уже нет в коридоре, и крутится в бесконечных поисках до головокружения, пока не находит того прямо за своей спиной.       Чужие руки набрасывают тёплую куртку на плечи, заставляя Чимина окончательно впасть в ступор. Силуэт пятна вокруг глаза Чонгука встаёт задвижкой в пустой голове, где ощущение утра сменилось ночью, а ночь — вечером. Писк в ушах лишает осознания реальности, отчего Пак лишь рассматривает чужую рану, точно отразившуюся на сердце так, что щемит собственное. Нечто тихо и еле слышно взлетает там на воздух, заставляя Чимина сдвинуться с места, надеть кроссовки, закутаться в шарф и вытянуть их обоих на улицу, расписанную ранним солнцем.       Асфальт на пару секунд уходит из-под дрожащих ног, пугая Пака внезапным падением, но он вовремя хватается за плечо друга и подавляет в себе желание сорваться с места. Сначала обезумевшая, а затем затихнувшая вселенная запирает Чимина в маленькой коробочке под названием размышления и оставляет издевательства над ним уже в его собственных руках.       Сбоку проносится машина, визжа колёсами; волосы на голове взлетают от резкого ветра, заполняют лёгкие — и Пак медленно отступает назад. Рядом по высоким бордюрам клумб, расставив руки в стороны, ходит Чонгук, и только в этот момент Чимин рассматривает его одежду ярких цветов: жёлтую куртку, оранжевую шапку, которая не перестаёт сползать с головы, и чёрные джинсы с берцами.       Его радость, кажущаяся поддельной и искусственно выстроенной, пронзает страхом до самых косточек, когда их силуэты теряются в статичности безлюдных улиц. Они молчаливо бредут сквозь пейзажи спальных районов, пересекают сверкающую в чистоте дня реку, останавливаясь лишь по просьбе младшего, что неосторожно перевешивается за перила. Хватая Чонгука за капюшон, Пак тянет его к себе и крепко держит, пока младший таращится на дрожащее отражение мира снизу.       Чимин же в спокойной глади воды не видит ничего. Заглядывает в собственные глаза, запоминает каждую рану на лице, каждый кровоподтёк, но не может осознать, что перед ним находится он сам. Подстреленный жизнью и продолжающий истекать кровью уже по своей воле, распыляющийся по ветру точно песок, точно измокшие в воде конспекты, ставшие абсолютно бесполезными. Его учёба неспешно катится вниз с каждой секундой его пряток, его кручения в этом колесе эмоций и тревог, которые уже не раз одолевали. Пак затягивает удавку на шее у самого себя и даже не планирует ничего с этим делать.       Эта мысль пугает так же, как попытка завести с Чонгуком разговор, ведь они оба знают, что это выльется в очередную речь, полную горькой правды, с которой сейчас сталкиваться — смертельно. Поэтому они молчат весь день: не замечают, как время укутывает их в безмятежность, скрывает среди множества кадров оживлённого города, но они не запоминают ни одного. И лишь сидя на качелях около детской площадки, разгребая под ногами песок, Чонгук подаёт голос:       — Мне кажется, что я сейчас взорвусь.       Он будто бы говорит на чужом языке, потому что Чимин не может подобрать ни одного слова, чтобы ответить. Секунда за секундой мчатся мимо, и Пак беззвучно размыкает губы.       — Холодно сегодня, — добавляет младший, пропитывая воздух плохо скрываемой тоской. Его поддельная улыбка наконец-таки покидает бледное лицо.       — А мне кажется, что я уже взорвался.       Голос хриплый до невозможности, и Чимин давит в себе слёзы, сдерживая комок, раздирающий горло. Не до конца осознавая, отчего так тяжело, он поднимает голову вверх. Ладони впиваются в металлические прутья детских качелей. Пак не может смотреть на то, как по чужим щекам стекают слёзы, одна за другой, словно опустошая Чонгука, который вдруг опять натягивает эту пугающую улыбку.       Вскочив с качелей и душа в себе ответные порывы разреветься здесь и сейчас, распластавшись на песке, Чимин подходит к другу и опускается перед ним на корточки, кладя ладони на его колени.       — Всё будет в порядке.       — Ты не мог сказать что-нибудь менее очевидное? — смеётся Чон, однако всего в одно мгновение его смех превращается в тихий плач. Прибитый к земле, Пак тянет руку навстречу и мягко треплет чужие волосы, где вновь играются солнечные зайчики скрывающегося за горизонтом солнца.       — Я рядом.       Всхлипывая, Чонгук резко обхватывает Пака руками за шею и так крепко прижимается, что Чимин прямо сейчас готов отдать свое сердце взамен на чужую радость. Ослабевшими ладонями обхватывая спину Чона, Чимин закрывает глаза, уже совсем не замечая, как собственные слёзы пропитывают ткань куртки.       Нечто изнутри вновь трещит, но неожиданно Пак не даёт этому сломаться: распахивает глаза, хватая ртом воздух, и уверенно гладит Чона по макушке. Слова опять создают затор прямо в горле, однако сейчас Чимин уверен, что действия выскажут намного больше эмоций, поддержки и понимания.       Но внутри всё взрывается, мысли мечутся по кругу вместе с их обладателем, так и не находя выхода, обладая возможностью лишь отдавать последнее другому человеку и продолжать саморазрушаться. Плотнее вжимаясь в плечо младшего, Чимин говорит самому себе переждать эту бурю и держаться.       — Знаешь, — начинает Пак через несколько минут пребывания в прострации, — я хочу, чтобы это всё прекратилось, но… не хочу сдаваться. Я… — вдруг задыхается, но резко глотает воздух и выравнивается, — я… я не хочу… наверное… эту жизнь, знаешь, хочу, чтобы всё было по-другому, не хочу быть тем, кто я сейчас. Я…       — Ты не на аукционе.       Разрезая плоть тишины, Чонгук серьёзным взглядом впивается в Чимина и хмурится, резко прекращая пускать слёзы. Затихнув, Пак потрясённо разглядывает младшего и сам не замечает, как начинает внимать каждому слову друга.       — Твоя жизнь — это твоя жизнь, — по буквам проговаривает Чон, тыкая пальцем Чимину прямо в область сердца. — Цени то, что ты можешь дышать и чувствовать, цени то, что ты жив. Как бы ни было больно, так мы и растём. То, что мы ломаемся, плачем, терпим, боремся, — всё это доказательство того, что мы живы как никогда. Не отказывайся от собственной жизни только потому, что у тебя нет сил её проживать. Отдохни, спрячься, остановись, но не поворачивай назад. Сложно? — Он взмахивает руками, пальцами впиваясь в поручни качелей. — В мире найдётся хоть одна какая-то действительно важная вещь, из-за которой правда можно сдаться? Найдётся ли то, что будет ценнее твоей жизни? Действительно ли то, что происходит сейчас с нами, ценнее нас и наших жизней, что мы так убиваемся? Чёрта! Мать его! С два!       — Ты это теперь себе скажи, — прерывает браваду Чимин и тихонечко смеётся, локтем прикрывая лицо. Перекатывается назад, садясь прямо на песок, и опирается на ладони.       — Да иди ты, — в ответ дуется Чон, вскакивая с нагретого места. — Вот сейчас как возьму и уйду. Будешь сам со всем разбираться и отряхивать свой зад от грязи, понял?       Прыская со смеху, Пак подбирается к другу ближе и обхватывает его за талию, не давая сдвинуться с места.       — И с научной работой своей, и с пропусками занятий, и с рейтингом!       — А вот сейчас больно было.       — А вот раньше надо было думать.       Уже не сдерживается и Чонгук: улыбается мягко, следом кусает губу и закрывает глаза, еле сглатывая снова подступающие слёзы.       — И то, что ты натворил, когда был пьян, тоже сам расхлёбывать будешь! — Голос дрожит на каждом слове, но следом выравнивается, стоит Чону увидеть ошарашенное лицо напротив. Победно ухмыляясь, младший вытирает рукавом лицо и тыкает пальцем Чимину прямо в нос. — Ты не помнишь, да?       — Это связано с тем… как его… Хосоком? Я получил от него сообщение о месте встречи.       — О.       — Что?       Младший хитро ухмыляется.       — Неделя обеда в столовой — и информация твоя.       — Что? — повторяется Пак, не совсем осознавая, действительно ли с ним торгуются. — Да ты засранец! На кону жизнь, а ты утаиваешь нечто важное!       — Твоя жизнь, что ли? Не смеши, — прыскает в кулак Чон, продолжая этот спектакль одного актёра. — Мои проблемы хуже твоих будут. Это ещё вопрос, чья жизнь на кону.       — Ну-ну, давай ими ещё померимся.       — Я всё равно уже победил.       — Слушай, если мы сейчас начнём их перебирать, мы до дома не доползём.       — Ладно, — всё-таки соглашается Чонгук, но не может перестать смеяться, в то время как Чимин, чьи штаны полностью в песке, а куртка свисает с одного плеча, гармонируя с апокалипсисом на голове, стоит и выжидает, пока информатор насмеётся. Единственный источник информации и единственный друг прямо сейчас насмехается над ним.       — Ты ведь тоже был пьян, — негодует Пак и в полной мере высказывает свои претензии, складывая руки на груди. — Каким образом ты всё помнишь?       — У меня много опыта, — выдыхает Чонгук и плюхается обратно на качели, чувствуя несказанную радость от обладания властью. Но, стоит только ему рассмотреть взвинченного друга, как от этой картины Чон закашливается, вызывая на чужом лице ухмылку.       — Карма.       — А вот сейчас точно ничего не скажу.       — Чонгук!       — Неделя обеда за твой счёт.       — Нет.       — Твой выбор. — Чон разводит руки в стороны и пожимает плечами, отчего Чимин делает шаг в его сторону и гнёт пальцы от волнения.       — Буду неделю покупать тебе булочки.       — Ладно! Я сейчас опять начну смеяться, чёрт возьми.       — Да говори уже, — ворчит Пак и возвращается в свою вырытую ямку на песке, уже приготовившись провалиться туда от стыда.       — Ты ведь напился быстрее меня тогда, — начинает и подгибает под себя ногу. — Сколько вообще часов вылетело из твоей памяти?       Крепко задумываясь, Пак тормошит остатки своих воспоминаний и еле доходит до правильного ответа.       — С того момента, как ты прибыл на финиш… и до, скорее всего, того, как мы оказались в машине с парнями. Помню, как ты высовывался в окно.       Неожиданно Чонгук заливается смехом, от чего Чимин дёргается, рукой хватаясь за одежду.       — Я не знаю, тебе, наверное, адреналин так чертовски сильно ударил в голову, что ты успел подраться с одним из моих знакомых, который начал гнать на меня за то, что я вновь обогнал его. А потом сцепился с Хосок-хёном. На вас смотрели буквально все, боже мой, — Чон опять не сдерживается, разглядывая шокированное состояние друга и то, как он прячет лицо в ладонях, тяжело вздыхая. — Не грузись, всё в порядке. То, как вы ругались, было потрясающе. В середине перепалки вы перешли на китайский язык, и никто даже не успел осознать, как вы уже поспорили на что-то, а ты залез на мотоцикл.       — Я что?!       — Моя реакция была такой же. Намджун-ши пытался отговорить тебя, но это было бесполезно. Вся твоя непробиваемость появляется только тогда, когда ты пьян. Я без понятия, на что вы поспорили, но условием было выиграть в гонке.       — Я идиот чёртов, как я ещё жив, — громко выдыхает Пак, вскакивая на ноги. — Почему я не помню, да вашу же мать, ещё этого не хватало. Что я проиграл? — Чимин зарывается ладонью в волосы и хочет не закопать себя в яму, а разбить себе об землю голову. Замечая пронзительный взгляд и вздёрнутую бровь, Пак нервничает ещё сильнее. — Чонгук-а, не молчи.       — Ты не проиграл, — тянет младший, складывая руки на груди. — Ты выиграл.       — Что?..       Уже не имея никаких сил удивляться, Чимин просто опускает руки и широко раскрытыми глазами не верит происходящему, пытаясь переварить только что сказанное. Однако одна догадка посещает его голову, и он щурится:       — Подожди. Ты просто издеваешься надо мной, да? Этого ведь не было на самом деле. Я бы точно помнил такое.       На этот раз Чонгук не смеётся: прислоняется виском к перилам качелей и стягивает с головы шапку, чтобы растрепать волосы.       — Просто скажи, что ты шутишь.       — Я не шучу.       — Блять.       Чимин закатывает глаза, не горя абсолютно никаким желанием осознавать пополнение в рядах проблем, которые ещё предстоит решить.       — На самом деле, я правда перепугался. Это было безумием: пустить тебя, пьяного и взбунтовавшегося, за руль. Но вы не выезжали в город, соревновались лишь на самой гоночной трассе. К тому времени я уже сам успел закинуться парой стаканов от волнения. Но, что удивительно, Хосок-хён не хотел разорвать тебя от проигрыша. Я думал-…       — Прости меня.       — Не извиняйся, ты ведь даже не помнишь этого.       — Нет, — Чимин вертит головой из стороны в сторону, говоря Чонгуку прекратить. — Я извиняюсь за то, что напился и вёл себя как малолетний идиот.       — Всем иногда нужен отдых.       — Чонгук-а, ты сам понимаешь, что не такой. Ты волновался за меня.       Младший вертит головой, подставляя лицо ветру и виновато прикрывая глаза.       — Я тоже отличился. Не помнишь, сколько именно ты переживал за меня? Сколько раз тебе приходилось меня успокаивать? И Тэхён-и тоже волновался… а я эгоистично пошёл на поводу у эмоций.       От нарочито бодрого и оптимистичного голоса Пак сглатывает, хмуря брови, мотает головой и продолжает рассматривать чужие ресницы, что дрожат под потоками закатного солнца.       Слабо выдохнув, Чонгук вдруг устремляет взгляд в сторону пылающего горизонта:       — Уже вечер?

— ✗ —

      — Уже ночь, — шепчет Пак своему отражению в окне, за которым царствует тьма, разгоняемая огнями фонарей, и возвращает своё внимание разложенным на столе учебникам.       Слабо массируя глаза, Чимин откидывается на спинку стула и еле сдерживается от того, чтобы не закричать, поставив на ноги всю улицу. Стоит взгляду упасть на обложку его старой жизни — сердце заходится в беспричинной панике и безысходности, ведь пути из бездны не существует. Потерявший интерес и себя, застрявший в замечательном «нигде», Чимин бесполезно болтается по уголкам своего разума, пытаясь отыскать хотя бы что-нибудь ценное.       Злость на самого себя бурлит в крови, подгоняя её к щекам. Факт того, что завтра — тридцатое ноября, а на выполнение научной работы осталось около недели, превращает агрессию в настоящий гнев. И хочется швырнуть самого себя в стену, чтобы перестать быть беспомощным идиотом в водопаде продолжающейся жизни.       Он не может перестать думать о Хосоке и выигрыше, отчего тело забито осколками волнения, истощая организм. Этот парень не мог просто так отдать победу тому, кто на несколько лет забыл про то, какова на самом деле эта безумная, беспощадная скорость. Ты либо прибываешь на финиш, либо уже никогда не добираешься до него.       Плотно смыкая веки и зубы до пугающего хруста, Пак немо кричит себе очнуться. Он ведь всё это проходил и переживал, лез на стенку, желая видеть в зеркале другого человека с другой историей.       Кулак громко приземляется на стол.       Слова Чонгука спасительно носятся в сознании, протягивая руку.       Он думает обо всём и ни о чём следующие часы, однако так и не слезает со стула. Выброшенный за стол календарь смотрит печально и будто бы понимает, тоже не имея возможности встать. Луна как назло распаляется своим белоснежным свечением и вскоре скрывается за тёмными сгустками облаков, оставив Пака в одиночестве.       Ещё целый час его сердце воет вместе с ним, беззвучно убиваясь о стенки грудной клетки. Наушники начинают давить на уши так же, как орущая из них музыка, что уже перестаёт отвлекать от того сумасшествия, распространившегося по всему телу.       Чимин переползает на кровать, немощно закручиваясь с головой в одеяло.       Гипнотизирует потолок, а потолок гипнотизирует его в ответ.       Двадцать четыре часа унеслись в небытие, и теперь засыпать — преступление. Сроки до сдачи тезисов научной работы горят необъятным пламенем, отчего хочется взреветь и исчезнуть, но Чимин ползёт по спинке кровати вверх и отчаянно ищет хотя бы какой-нибудь предлог, чтобы встать. Колющая боль расползается по всей спине, стоит только выровняться, и Чимин убито ухмыляется, сползая с постели. Застуженный пол морозит босые ноги так же, как и уже почти закончившаяся мазь. Пак всеми силами дотягивается до лопаток, размазывает средство по рукам, перебинтовывая предплечье, и бредёт обратно, чтобы в следующую секунду замереть посреди комнаты.       — Хватит.       Удар громким выстрелом бьётся о стены. Повреждённая щека начинает полыхать, костяшки сводит от очередного давления.       Хочется вмазать себе ещё один раз, чтобы наверняка и окончательно выбить из сознания поселившееся там отчаяние, но Пак волочится в сторону стола. Сгибается, доставая из-под него помятый календарь, и сам не замечает, как уже расчищает стол. Ненужное летит во взятый из рюкзака целлофановый пакет вместе с несчастными скукожившимися тетрадями. Чимин понимает, что не все так плохо, ведь записи ещё можно расшифровать, однако больше не хочет видеть их.       — Мусор, — шепчет под нос и срывает все стикеры с поверхности стола. Канцелярию — в подстаканник, учебники — в выдвижные ящики, ноутбук — перед лицом. Ладони жмут на кнопку включения, продолжая вытирать пыль и отряхивать её о футболку.       Пока на экране монитора мигает логотип, Чимин поднимается и, стремясь потерять каждую мысль, заправляет кровать. Забирается под неё, выгребая залежи одежды, и совсем забывает про ноутбук, начиная уборку уже в шкафу. Шторы — расправить, окно — приоткрыть, трупные останки прошлой жизни на полу затолкать подальше от взгляда.       Ставя мешок около двери, Пак возвращается к монитору, подключаясь к мобильному интернету и проверяя почту, пока расползающийся по телу страх сковывает все конечности. Дрожащие пальцы стучат по клавиатуре, набирая сообщение научному куратору, от которого спама больше, чем от алиэкспресса.       Пропущено два заседания научной лаборатории, а теперь требуется в срочном порядке вспомнить собственную тему, создать анкетирование, заставить половину его знакомых пройти его за короткий срок. Руки тянутся к календарю, заполняя расписание и вычёркивая прошедшие дни, чтобы взвыть от осознания, что осталось чуть меньше недели до научной конференции, а тезисы ещё не отправлены.       Вчитываясь в расплывающиеся буквы сообщения от научного куратора, Чимин понимает:       — Я проебался. — И забирается ладонью в волосы, пряча лицо на поверхности стола. С вероятностью в один миллиард процентов Пак упал в глазах всего состава преподавателей, но, разглядывая одинокий фонарь за окном, Чимин опять влепляет себе пощёчину. — К чёрту всё.       Мысли об отказе даже не всплывают в измученном сознании, и Чимин работает до рассвета, замечая яркий свет солнечных лучей только тогда, когда они уже добираются до ноутбука и мешают разглядывать хоть что-нибудь. Стук в комнату отвлекает его, пока на пороге возникает его мама, оповещая о том, что идёт на собеседование, и наказывая, чтобы её сын в кои-то веки поел. Утвердительно махая головой, Пак отворачивается от вошедшей, вновь закопавшись в горы терминов и определений из университетского учебника.       Данное кивком головы обещание он выполняет только к вечеру: желудок воет и посылает сигналы о помощи всему живому в радиусе несколько метров, отчего Пак просто не может не послушаться.       Без мыслей доходит до кухни, вываливает в себя содержимое холодильника и поднимается обратно наверх — в таком темпе проходит весь остаток дня. Чимин абсолютно забывает, какое наступает число, путает уроки, нечаянно выворачивает на себя кружку чая вместе с коробкой почтовых открыток. Матерится, конечно, не про себя и не сквозь зубы, а ударяясь головой об стол, но возвращая себя в прежнее положение.       И вспоминает о сне лишь тогда, когда темнота медленно заволакивает его взор.       Адреналин, благодаря которому он смог взвалить на себя непосильный объём работы, выветривается к следующему утру. Приоткрыв веки, Чимин вновь сталкивается с привычностью пейзажей вокруг себя и вдруг хватается за раскалывающуюся голову. И тошнота, и жар скручиваются комком в горле, не давая свободно дышать, отчего Пак бредёт к окну, распахивая его. Взглядом впивается в пасмурное серое небо, эти монохромные кляксы облаков, разводами растёртых по склону небосвода — и слабая улыбка наконец-таки взбирается на его лицо. Ледяной ветер бодрит, царапая кожу, но Чимин не отходит, впитывает в себя спокойствие и умиротворение, отдаётся размеренному ходу сегодняшней природы и, набрав полные лёгкие воздуха, выдыхает.       Серость снаружи гармонирует с серостью внутри, и Чимин наконец-таки понимает, что угроза, занёсшая лезвие над его головой, исчезла. Сердце продолжает диктовать медленный ритм, и впервые после безумных дней Пак не борется с жизнью, он её живёт. Пусть с той же пустотой, с той же отрешённостью, но ощущение времени замерло в его ладонях и даже не планирует убегать.       Не веря ничему, что происходит вокруг, Чимин снова делает глубокий вдох и давит в себе глубинный страх, стоит в сознании всплыть мысли о предстоящей катастрофе с научной работой. Направляется к столу и, проверив календарь, закидывает в рюкзак учебники с новыми тетрадями, ненадолго задерживая их в руках и проверяя, подойдут ли они по оформлению к предметам, для которых он их выбрал.       Взгляд падает на несколько выпавших из коробки почтовых открыток, что прикорнули около ножки стула. Чимин тянется к ним со щемящим сердце ощущением, что он что-то упускает. Нечто важное, такое, благодаря чему человек способен двигаться дальше. Марка с котёнком смотрит на него в ответ с такой же тоской, и Пак вспоминает адресата, читает про свой родной город Пусан и мелко улыбается, кладя сувенир от бабушки обратно в коробку.       Если раньше хотелось покорить весь мир, то теперь мир покорил Чимина. Цели разбились вдребезги, осколками впились в сердце, которое только и ждёт чего-то, что залечит его раны. Пак боится задумываться о том, имеет ли сейчас смысл его учёба и отыщет ли он когда-нибудь истинный.       Пресекая на корню размышления, Чимин проверяет почтовый ящик на ответ от научного куратора и затем собирается на учёбу. Пустота пожирающим все на своём пути чудовищем сопровождает его до самой кухни, следом — до улицы и тянется по пятам дальше до школы.       Он всё-таки оказывается лицом к лицу с ненавистными дверями, затем следует к другим без единой эмоции и, наконец, швыряет рюкзак на парту, абсолютно не обращая внимания на угольные разводы по всей поверхности. В голове всплывает идея ворваться в чужой класс и одолжить парту одного из тех идиотов, которые окропили чиминову жизнь той самой кашей, что остаётся на палитре художников. Пак давится этим переизбытком красок, но быстро отплевывается и вынимает из рюкзака ноутбук, чтобы прожигать глаза светом экрана следующие несколько уроков. Большую часть этого времени он просто разглядывает буквы в учебнике, которые никак не желают складываться в несущие смысл предложения, и, занеся пальцы над клавиатурой, бесконечно думает над содержимым. Что писать и каким, собственно, образом, остаётся непостижимой загадкой.       Приходится перестать пропускать мимо ушей материал и вернуться в школьную обстановку, чтобы наконец заметить провалы в знаниях, ведь о чём идёт речь на тригонометрии — он без малейшего понятия.       Чонгук пытается вытянуть его в столовую, и Пак соглашается только под предлогом данного ему обещания о покупке булочек, чем он и занимается весь обеденный перерыв. Также смотрит в окно на пасмурное небо, в который раз здоровается с приятной монохромностью. И хочет закрыть глаза, оказываясь в этих тёмных облаках, в этом холоде, но никак не здесь, окружённый шумом жизнерадостных младшеклассников и умирающих старших. Какао в картонном стаканчике согревает пальцы, обжигает горло. И жар то ли сожалений, то ли горечи об упущенном и несделанном проникает в лёгкие, перебивая ритм дыхания.       На уроке корейского языка в него прилетает кусочек мела от преподавательницы, которой уже надоело видеть мрачное пятно в классе в лице Пака, прячущегося за ноутбуком. Она сквозь зубы приказывает убрать с парты всё, кроме того, что касается её предмета, и, даже не дожидаясь выполнения просьбы, отворачивается к доске. Еле слышный шёпот о собственном поведении долетает до ушей через весь кабинет, а тирада о безответственности прибивает Чимина к парте. Он знает об этом не хуже остальных, однако привычное первое место в рейтинге всё-таки придётся отдать кому-нибудь другому. Возможно, это будет тот самый Ли Сок из параллельного класса, любящий покрасоваться своими татуировками и получить нагоняя от директора за неприличный вид, но остающийся на втором месте в рейтинге. А, возможно, та девушка, постоянно участвующая в каждом спортивном соревновании и приносящая только победы, но точно не Чимин, судя по тому, сколько самостоятельных он пропустил и как отвык от каждодневной зубрёжки.       Всё-таки оценки играют заключительную роль в этой системе образования. Каждый, кто находится в этой сфере, однозначно понимает, что отметки — не показатель знаний, но в аттестате будут именно они, сколько бы рекомендаций у тебя ни было.       Горько усмехаясь, Пак выдыхает сквозь плотно сжатые зубы и понимает, что не получит ни того, ни другого, если не возьмёт себя в руки. Раньше его вела всеобщая мотивация к стереотипной жизни, но теперь нет и её.       Смешно.       Ребра вновь прорезает, отчего Чимин бьётся коленкой об парту и привлекает к себе внимание, тут же извиняясь. Жар, подобравшийся уже к вискам, не даёт покоя, и Чимин отпрашивается в медкабинет, просиживая там следующие уроки за разглядыванием пейзажа. Вспоминая то, как однажды он полз сюда, весь избитый, и не соображал, что можно с этим сделать, Пак отправляется в класс, попрощавшись с медсестрой и плотно закрыв дверь.       Чонгук встречает его у кабинета, протягивая рюкзак. Закатное солнце определённо обожает этого непробиваемого бунтаря и его копну волос, куда так любят забираться яркие лучи, — Паку иногда кажется, что там обитают бабочки.       Они молчат: Чонгук о том, почему весь день хватается за грудную клетку и думает, что незаметно глотает таблетки, а Чимин — почему благодарит младшего сиплым голосом.       Расстаются у ворот школы, на автомате крепко друг друга обнимая, будто этот жест вошёл в привычку уже несколько лет назад. Спокойная и размеренная атмосфера уходит вместе с Чоном, оставляя Чимина куковать в волнении за собственное здоровье, потому что старые побои, кажется, всё-таки дают о себе знать.       Неутешительные мысли о кровотечениях и жутких последствиях не покидают голову всю дорогу, в течение которой Пак бредёт неизвестно куда, следуя лишь за солнечным диском. Высокие деревья парка раскидали свои тени под ногами прохожих, а теперь неспешно покачивают своими макушками, завораживая парня, прижимающего к себе рюкзак.       Поняв, что больше не может идти, он присаживается на скамейку и облокачивается на колени, массируя грудную клетку. Быстро рассчитывая, где здесь ближайшая автобусная остановка или метро, Пак старается отдышаться и приступить к исполнению своего плана по возвращению домой, однако может только распахнуть пальто и расстегнуть воротник рубашки.       Ворочая головой по сторонам в поисках места, где можно купить воды, Чимин остаётся в проигрыше, потому что вокруг него лишь природа, а за ней — жилые дома. И, только касаясь смартфона, чтобы вызвать такси, Пак неожиданно получает сообщение, чуть не роняя телефон на асфальт. Приходится приложить силы, чтобы прочесть содержимое, а после не распластаться прямо на этой же лавочке, куда он приземлился.

От кого: он лекарство у меня. подходи через час

      — Господи, это где вообще, — шипит Пак на присланный адрес, открывая карты и еле ловя фокус, чтобы рассмотреть, в каком районе это находится. — Да до этих прямоугольников часа два добираться.       Откидываясь на спинку скамьи, Чимин стягивает резинку со своих волос и растрёпывает их, в то время как воспоминания о первом таком походе забивают всё сознание. Беспокойство продолжает накапливаться не только в теле, но и в воздухе, создавая прочный кокон из неприятных мыслей. И только понимание того, что боль Чонгука точно можно будет снять этими таблетками, позволяет Паку подняться и добраться сначала до аптеки, а потом, объевшись обезболивающего, всё-таки вызвать такси.       Отблагодарив Намджуна за тот самый спор на выпивку и заодно себя за храбрость и стойкость, а другими словами, идиотизм и безбашенность, Чимин оказывается в тёплом салоне автомобиля. Приятная тишина между ним и молчаливым водителем снимает былое напряжение, и Пак перепроверяет рюкзак на наличие всех вещей, никак не может усесться.       А за окном в то время одна вселенная перетекает в другую: солнце скрывается в вечернем тумане, а тёмная синева облекает город в ощущение скорого дождя. Вслушиваясь в отдалённые разговоры между ведущей и её собеседником по радио, Чимин незаметно касается ладонью холодного стекла. Завороженно наблюдает, как под пальцами проносятся тусклые огни перекрёстков, фар автомобилей. Высотки, скрываясь от безразличных взглядов прохожих, прячутся в небесах, где царит туман, и Чимин, поддаваясь порыву, окунается в это некое восхищение, в эту чарующую серость. Она замедляет время, часто заставляя его и вовсе прекратить свой ход, давая эту ценную возможность вдохнуть полной грудью и остановиться самому. И Пак ловит эту возможность, выбираясь из тепла недалеко от места назначения, старается наполнить лёгкие прохладой, и неспешно бредёт по тёмному проспекту, иногда сверяясь со временем. Распахнутое пальто не помогает дышать свободно, отчего Пак кашляет через раз и давит на рёбра, создавая сопротивление, снимающее боль.       Сумерки опускаются на неизвестный проулок, куда Чимин смело заворачивает и сливается с местностью, невидимо передвигаясь в тишине. Оттенки глубокого фиолетового и ультрамаринового прокладывают дорогу к цели, и Чимин безуспешно выискивает взглядом знакомый силуэт, вдруг понимая, что придёт на десять минут раньше.       Шум дороги вдалеке мягко долетает до ушей, когда Чимин оказывается рядом со значком на карте и крутится вокруг своей оси, разглядывая старые дома из кирпичной кладки. Нещадное время, сломившее эти здания, сейчас оказывается под властью разбушевавшейся погоды, что вот-вот прольёт свои эмоции на этот город.       Пиная кусочек от расколотого асфальта под ногами, Чимин ощущает себя переместившимся в девятнадцатый век, ведь кажется, что из закоулка вот-вот вынырнет дама в викторианском платье под ручку с джентльменом в аккуратно выглаженном фраке. Они вскоре скроются в тумане, оставляя Чимина призраком наблюдать за прохожими и одной выделяющейся из всего этого фигурой около высокого автомобиля.       Пак мгновенно узнаёт эту куртку, куда однажды прятал шоколадные батончики и в которой грелся, сидя на заправочной станции.       Юнги стоит неподалёку, задрав голову кверху, и не двигается, в то время как Чимин осторожно топает к нему со спины, надавливая на рёбра ещё сильнее. Нечто тревожное забирается в сердце до того момента, пока Чимин не останавливается в метре от Юнги, никак не решаясь окликнуть и задыхаясь от жара, ползущего по шее.       Облака сгущаются; сильный ветер добирается до покинутого всеми закоулка.       Делая шаг вперёд, Пак кусает губы и вдруг тоже решает остановиться, впиваясь взглядом в напряжённую фигуру Мина, который греет руки в карманах и напоминает Чимину о том, что пора бы уже доставать перчатки и застёгивать пальто.       Ненарочно вспоминая последнее сообщение Юнги, Пак силится отыскать в памяти воспоминание их последней встречи и её атмосферу, но с треском проваливается, продолжая смирно стоять в ожидании неизвестного.       Нечто холодное касается его носа. Поднимая голову в поисках источника, Чимин сталкивается лишь с тёмным небом и белыми хлопьями, неспешно опускающимися на землю.       Глаза распахиваются. Пак, мгновенно отняв руки от грудной клетки, ловит ими маленькие снежинки, кажущиеся ещё одной иллюзией. Но нет: капли, остающиеся после приземления, доказывают обратное, отчего Чимин вдруг широко улыбается и подставляет лицо под усиливающийся снег.       Совсем скоро вся земля будет усыпана белоснежным покрывалом, укутанная морозом и чудом наступившего времени года.       — С первым днём зимы, — вдруг хриплым голосом говорит Юнги вместо приветствия, возвращая Чимина в реальность.       — Да… — тянет в ответ, продолжая подозрительно рассматривать чужую спину и наконец-таки набираясь смелости подойти плечом к плечу. — И тебя с первым декабря.       Несколько маленьких хлопьев уже прикорнули в чужих волосах, сейчас завораживая Пака этим невыразимым контрастом. И Чимин переминается с ноги на ногу, вертит головой в разные стороны и греет ладони дыханием, наконец-таки ощутив не жестокое пламя, а лёгкое тепло по всему телу.       Продолжая смотреть на небо, Юнги вдруг вытягивает одну ладонь перед собой и ловит ею несколько снежинок, что тут же таят от тепла дрожащих рук. А Чимин же, мгновенно отреагировав, неожиданно осознаёт причину, по которой Юнги прячет сбитое дыхание и не сдвигается с места.       Тревога возвращается обратно.       Он совсем забыл об этом.       Как он мог вообще забыть о причине этой боли и о причине прихода сюда.       Кусая губы, Чимин ловит взгляд Мина своим. Последний ладонью поправляет очки с металлической оправой, делает глубокий вдох и кивает в сторону машины, немного щурясь. Чимин сразу понимает, о чём идёт речь, и подходит ближе, распахивая переднюю дверь и заползая на пассажирское сидение.       Пропитываясь запахом нового салона автомобиля, Чимин жмётся в ткань пальто, пододвигается к включенному обогревателю. Наблюдает за тем, как капот автомобиля забрасывает снегом, и не может не вслушиваться в чужое дыхание как можно сильнее, чтобы неутешно подтвердить догадку: Юнги больно. Ему хуже, чем Паку, который позабыл об этом из-за гипер-концентрации на себе. Нутро рвётся сделать хоть что-нибудь, но тут же пресекает на корню любое желание, и Чимин сидит на месте, никак не может привыкнуть к этой атмосфере. Хочется переместиться в ту старую машину Юнги, однако, полностью погрузившись в себя и перестав слышать звук начавшегося дождя вместе со снегом, Пак плотно сжимает зубы и вдруг ставит рюкзак под ноги. Время решает снова на нём отыграться: секунды раздумий ощущаются часами.       Юнги рядом копошится, путаясь в собственной одежде, тянется в сторону Пака и распахивает бардачок, вынимая оттуда несколько блистеров, закрученных в целлофан. Каждый брошенный взгляд на чужие колотящиеся руки отдаётся колкостью в сердце, на что Чимин лишь стискивает зубы и хочет проклясть всю эту систему соулмейтов.       В который раз посылая бесполезные ругательства в сторону произошедшего, Пак вдруг сталкивается с ужасающе пустым взглядом напротив.       И замирает.       Он никогда не видел у Юнги такого вымученного, убитого взгляда. Стеклянные глаза опустошённо следят за Чимином, пригвождённым к креслу и не имеющим сил оторваться, абсолютно не сознавая, что ему делать.       Мало-помалу жар лишается желания задушить, разросшись по всей грудной клетке.       — Чего замер? — Двигаясь чуть ближе, Юнги вкладывает лекарство прямо в руки Чимину, который обеспокоенным взглядом впивается в чужой. И, сам от себя того не ожидая, вдруг хватает Мина за ладони, пока он не успевает отодвинуться.       Неожиданно холодные руки теряются в собственных, в то время как Пак неуверенно переводит глаза то на ладони, то на Юнги. Однако в следующее мгновение кивает самому себе и крепче прижимает их к себе, как можно аккуратнее касаясь чужой кожи. Она сухая, и хочется нечаянно выпалить что-то на этот счёт, но Чимин лишь следит за реакцией Юнги и расслабляется, когда ему не прилетает по лицу.       Слабо опираясь плечом о кожаное сидение и чуть ли не сползая с него, Юнги склоняет голову вниз.       Дождь размеренно стучит по крыше машины, переплетаясь со звуком тишины. Чимин как можно внимательнее прислушивается и различает уже выровнявшееся дыхание Мина. Руки, всё это время держащие чужие на весу, простреливает боль, и Чимин копирует позу Юнги, тихо разворачиваясь и прислоняясь виском к сидению.       Тот человек, который был самым страшным кошмаром для Пака, сейчас настолько ослаб, что Чимин боится ранить его так же, как и схлопотать по голове за то, что он творит. Ладони Юнги постепенно теплеют и перестают дрожать, но Мин всё так же не двигается, и Чимин это время наблюдает, как с его носа сползают очки. Проходит несколько минут, прежде чем они падают на коробку передач, а с неё — на пол, заставляя Пака вылететь из прострации и продолжать внимать шум разбушевавшейся природы за окном.       От того, что человеку рядом становится лучше, хочется улыбнуться.       Лобовое стекло уже залито дождём, подмечает про себя Чимин и каждое слово, вставшее задвижкой в горле, хоронит неозвученным. Украдкой пытается проанализировать состояние Юнги, как вдруг последний подаёт голос:       — Отпусти.       Чимин слушается, аккуратно раскрывая свои ладони, и отворачивается, чувствуя, что нечто изменилось. Что-то всё-таки переломилось то ли в жизни Мина, то ли в сердце, и Чимин запоздало вспоминает, о ком на самом деле думает. Быть наёмным убийцей, абсолютно того не желая… Пак вообще когда-нибудь действительно задумывался об этом? Представлял себя на его месте? Через что на самом деле приходилось и приходится проходить Юнги?       Чимин разворачивает взятый с коленей целлофан и выуживает оттуда один блистер, кладя его во внутренний карман пальто. Остальное заворачивает и кладёт обратно в бардачок.       — Что ты делаешь, — без интонации вопроса цедит Юнги и цыкает, складывая руки на груди. — Бери все.       — А ты мучиться будешь? — неожиданно громко выпаливает Чимин и смотрит уверенно, вновь нарочито копируя позу Мина со сложенными руками. — Сам сказал, что они стоят состояние, значит, ты смог приобрести только это и в ближайшее время купить себе не сможешь.       — Раньше ты об этом не думал, и сейчас выброси из головы. Бери все.       Непоколебимость видна во всех его движениях, но Чимин не сдаётся, горько осознавая, что Юнги специально не берёт эти таблетки, соглашаясь на будущую боль. Пак задаётся вопросами о том, что на самом деле происходит у него в душе, и сжимает руки в кулаки до боли, вспоминая, сколько ненужных слов наговорил этому человеку. Сколько отшвыривал от себя, ни во что не ставя, будто бы Чимин сам не червяк, только пытающийся адекватно ползать по земле и не попадаться под чужие ноги. Толком не разобравшись в себе, он обвинил Юнги во всех бедах в его жизни, но что, если на самом деле виновник здесь только сам Чимин?       — Чёрта с два, — отрезает Пак и, когда Мин тянется к бардачку, молниеносно реагирует, не давая ему открыться.       Взгляд напротив прожигает: Юнги щурится, изучая расправившего плечи Чимина с ног до головы, и отстраняется, прикрывая глаза.       — Зачем?       Повернув голову, Чимин хмурит брови, думая несколько секунд прежде, чем ответить.       — Зачем я справедливо поделил эти подавители, потому что и так должник, или что?       — Почему стараешься вести себя так, будто хочешь загладить вину, — отрезает Юнги и глубоко втягивает воздух в лёгкие всё ещё в попытках отдышаться. — Если вновь чувствуешь себя виноватым за то, что наговорил мне, то ты уже извинился. На этом точка. Наши пути слишком разные, и мой — прямая угроза для тебя. Даже сейчас, сидя со мной в одной машине, рискуешь быть под прицелом. Ты понимаешь, что не под моим. Даже просто моё имя, выведенное у тебя на коже, может сломать твою жизнь. — В голосе лишь хрипота и ни капли эмоций, словно горло Юнги пережато удавкой. Всё, что делает Чимин, — это пронзительно глядит в чужие глаза, высматривая там хорошо скрытый ответ. — Ты говорил о способе держаться друг от друга подальше — и вот он найден.       — У тебя что-то случилось, да?       Мгновенно замолкая, Юнги впервые за все их встречи ошарашенно смотрит на Пака, но видит в нём лишь стойкость и твёрдость.       — Чимин, мать твою…       Уже готовясь отражать все попытки Юнги подобрать слова, Чимин откидывается на спинку кресла и наблюдает за каплями, стекающими по стеклу.       Темнота постепенно заполняет салон автомобиля.       — Бесполезно это всё, — тихо выговаривает Пак, ощущая, как его слова сливаются с шумом дождя. — Не хочу я шарахаться от тебя, как от проклятья. Схлопочу пулю в голову или ещё чего похуже — ну и ладно, вот когда попадёт она в меня, тогда и подумаю об этом. Да у каждого человека жизнь каждый день на волоске висит. И машина может сбить, и здание обрушиться.       — Ты когда-нибудь доиграешься.       — Да я уже доигрался. Знаешь, что может быть хуже смерти? Не знать, для чего жить. Для чего вставать по утрам, подниматься с кровати, учиться, работать, — цедит Чимин и сдерживает подбирающуюся к горлу горечь. — Это выверенный людьми путь. Надёжный. Его уже приняли как обязательный, представляешь? И я шёл по… нему. — Подавившись собственными словами, Чимин откашливается, но рвётся закончить то, что начал. — К черту его. И путь этот, и всё, что мне дорого было, потому что на самом деле я врал себе всё это время. А теперь болтаюсь в поисках с потрёпанной надеждой, что когда-нибудь я что-нибудь да найду.       Только Чимин заканчивает свою эмоциональную тираду — кажется, будто салон автомобиля пустеет с последними вырвавшимися громкими словами. Усилившийся ветер заставляет капли дождя бросаться то в одну сторону, то в другую, несколько раз подряд меняя направление.       Пак в последний раз открывает рот, решая поставить точку:       — Я прошёл из-за тебя через столько боли, но я знаю, как это отстойно: быть в плену у ненависти.       Юнги тут же хмурится и размыкает губы, а потом просто прислоняет ладонь ко лбу и громко вздыхает:       — Поверить не могу, что ты цитируешь Наруто.       — Был хороший момент! — протестует Пак и забирается рукой в волосы, откидывая их назад.       — Ты такой идиот, господи… — Юнги вновь закатывает глаза и облокачивается на руль, пока Чимин жмёт плечами и поднимает с пола упавшие очки. Кладёт их прямо на голову Мина и усмехается, ожидая, когда они снова съедут с макушки, однако Юнги быстро их перехватывает, надевая.       Умиротворяющую тишину хочется разбавить лёгкой мелодией из магнитолы и тут же в ней раствориться, однако за неё это делает Мин, вырвав Чимина из раздумий:       — Ты изменился.       И вновь замолкает, оставляя Пака уже серьёзно размышлять над уже знакомой фразой, прилетевшей в его адрес. Но он не горит желанием думать, ведь наконец-таки освобождённое сознание жаждет лишь покоя. Невовремя всплывшие мысли о научной работе пресекают свободу на корню, отчего Чимин прикладывается головой о бардачок, чем заставляет Юнги устало вздохнуть уже третий раз.       Чуть приподнимается и поворачивается в сторону Мина, засматривается на появившийся блеск в его взгляде, сливающийся с сгустившимися сумерками, и только сейчас замечает глубоко залёгшие под его глазами синяки. Бросая взгляд в боковое зеркало, понимает, что и сам не лучше с разукрашенным лицом, и впервые за день слабо, но искренне улыбается.