Переворот экспромтом

      В этом небольшом уголке земли, в незнакомом автомобиле, вид которого только отталкивает, Чимин ловит себя на удивительной мысли: он в безопасности. Хлипкой, точно его потуги к изменениям, и кажущейся нереалистичной, точно прибытие к ним. За дверьми, обтянутыми дорогой кожей светлого тона, — целый мир, где в обязательном порядке нужно вливаться в его ритм, хотя хочется лишь часами смотреть на бурю за окном.       Да, мысленно отвечает Пак на чужие слова, я изменился, и коротко кивает, откидывая голову на сидение. Висок неожиданно простреливает, заставляя поморщиться и выловить из амёбного состояния толику бодрости.       — Мне тоже нравится, — кроткий смешок и выдох в попытке запретить потоку отчаянных мыслей атаковать еле унявшийся разум. Чимин надеется, что желание играть в прятки с собственной жизнью пройдёт так же, как проходит дождь, и, возможно, даже выглянет радуга, которой можно будет полюбоваться.       Кидая тёплый взгляд на небо, Чимин пытается продолжить метафору, найдя подходящую ассоциацию к радуге. Не получается. Покидать мнимое безопасное место — пока тоже. Однако время идёт и ждать не собирается, пока душа бунтует против спокойствия и стабильности, раскалывая мозг надвое. Опять.       — Ладно, не совсем нравится, — из-за скребущей тишины договаривает Пак, скрещивая руки на груди и съезжая щекой на спинку кресла. — А может, совсем не нравится. Кто знает.       Моросящий дождь наперекор молчанию обрушивается на крышу машины барабанящим ливнем. Вызывая в Чимине мягкий смешок, Юнги бурчит:       — Мало кто о них вообще задумывается. Осознав эти изменения, иногда можно ими управлять. — Размытые силуэты в отражении гипнотизируют. — Начало зимы, а снег уже уничтожен.       — Это только его первая попытка.       И обволакивающее мягкостью молчание, словно оно — гарантия остановки целой вселенной: кричит, что задержит её всеми силами, и позволит остановиться, чтобы не повернуть назад; не развернуться, в полнейшем страхе отступая перед будущим, где из понятого только то, что он завалил всю учёбу, а его рейтинг с каждой пропущенной секундой опускается всё ниже и ниже.       Теперь даже погода кажется ценнее всего этого. Эта безмятежность, эфемерностью пронзающая пространство между ним и Юнги, эта расслабленность, приобрётшая некий особый смысл. Ведь Пак глядит на соседа по несчастью — и вдруг понимает, что ещё никогда не расставался со своим напускным обликом храбрости в присутствии Мина. Чимин держался за него до последнего, не разрешая себе смиряться с тем, что со всеми его иллюзиями покончено.       Перед ним — человек. Паку не нужна никакая храбрость.       Мысль, что Юнги позволяет ему каждый раз вычищать душу, не даёт покоя, засоряя её чувством вины. Будто бы от неожиданного пробуждения, лёгкое головокружение швыряет Чимина в моменты разрушительной истерики, когда именно Мин был тем, кто пытался освободить душу. Чимин же не позволял.       Разве он должен чувствовать себя виноватым за свои эмоции?       Пак безмолвно обрисовывает губами собственные слова, высказанные когда-то порывисто, в то время как Юнги включает ближний свет, не обращая внимания на исчезнувшего в прострации парня. Опускает рукава куртки, сжимая их в пальцах, и бесшумно включает печку зазубренными движениями, в которых читается лишь автоматизм и вуаль пустоты вперемешку со скорбью.       Вернувшись в промозглую реальность, Чимин всматривается в слепящий глаза свет фар, в фигуру на соседнем сидении, осознавая, что всё, показываемое Мином, может быть лишь искусной постановкой. Желание разорвать её, чтобы глянуть глубже и раскрыть суть, пугает. Насколько же эта суть истерзана? Как же мастерски научена скрываться, травиться спрятанной внутри болью и правдивыми вещами?       Фокус отдаляется, резко останавливаясь на полной картине произошедшего: дело не в том, был ли Юнги настоящим или играл, а в том, что Чимину было плевать. И тому, что сейчас всё перевернулось с ног на голову, противится всё естество, завывая о немыслимых фактах. Поступки, оставленные Паком в прошлом, давят тяжелее глыбы, которую суждено катить в гору. Он изменился: осознал их, свое родство с Сизифом, как изменился и Мин: его жажда бунта, протеста перед абсурдом жизни превратились в смирение. Превратились в философское самоубийство.       Тошнота забивает лёгкие.       Чимину жаль. Жаль человека.       Юнги просил не жалеть его.       Глубоко дыша, Чимин хватается за ручку двери, даже не пытаясь унять распространяющуюся по горлу горечь; не пытаясь прервать поток идей, как протянуть руку Юнги; не пытаясь разобраться, зачем ему это. Зачем это Мину, ведь всё может оказаться намного проще: Юнги — не подросток с тяжёлой судьбой, а закалённый человек, который на чудовищно огромной сцене одиноко играет за десяток актёров, сам пишет сценарий и расставляет декорации. И ему не нужны неопытные зрители, их чувства неразумной вины и жалости. В чужом спектакле нет виноватых.       Против воли волна осознания парадоксов вламывается в голову. То, о чём Пак пытается размышлять, абсолютно не сходится с тем, что он делает. А что он делает со своей жизнью? Она не безгранична.       Искра в сознании разжигает пламя в сердце: сейчас именно тот момент, когда настало время действовать. Именно сейчас, когда раны всё ещё не затянулись, а Пак не научился ходить, только ползать. С чем стоит разобраться в первую очередь? Чимин внимательно слушает своё сердце и воспринимает его буквально, неожиданно потянувшись за валяющимся в ногах рюкзаком. Руки мелко потряхивает, когда он вынимает из него ноутбук и ставит его на колени, жмурясь от неожиданно включившегося верхнего света и погасших фар. Юнги, протянув руку к включателю и тут же положив её на прежнее место, поглядывает на попытки Пака справиться с техникой и ввести пароль.       Мир идей врезается в материальный, звучным хлопком оглушая Чимина.       — Такой вид, будто ты собрался взламывать базу данных Пентагона, — бросает Мин, отворачиваясь к окну, где дождь шумно сбивает старые капли на стекле, смывая с города снежную простыню.       — Лучше бы я умел это делать, — цедит Пак в ответ и бросает злобный взгляд на непослушные пальцы. Они как будто специально сопротивляются, не давая разблокировать устройство и найти нужные файлы. — Эта научная работа сожрёт меня.       — Зачем согласился тогда, если считаешь её каторгой? Она обязательна?       На секунду Пак зависает, но тут же находит ответ:       — Нет, но мы, школьники, не сдаёмся просто потому, что до сдачи осталось меньше недели. У меня даже до сих пор нет темы. Я написал своему куратору на почту, но она игнорирует меня, — смеётся и не совсем понимает, почему становится легче от каждого произнесённого слога. Яркий экран блокировки нервирует. — Мне кажется, она на мне уже поставила крест. Вместе со всеми профессорами исследовательского центра.       Медленно поворачиваясь к Чимину, Юнги нечитаемо глядит на него.       — Так зачем ты согласился?       Пальцы, зависшие над клавиатурой, окончательно замирают. Экран потухает, и Чимин смотрит на расплывчатое отражение растрёпанного уставшего парня со съехавшей набок курткой. Горло свитера закаталось. Волосы неухоженно торчат во все стороны, намокшие от растаявших снежинок. Чимина словно задуло сюда вихрем точно так же, как кипы сухих осенних листьев, против воли промотав по грубому асфальту.       — Зачем, — шепчет аккуратно Пак, боясь спугнуть на миг посетившую его голову истину. Пытается держать лицо вместе с улыбкой, но они неспешно размываются, отражаясь в ноутбуке чёрным пятном. — Чтобы… — Локти опускаются, ладонь касается пробела — и экран резко загорается, словно лампочка в чуть заведённом мозгу. — Я не просто так занимаю в рейтинге первое место.       Юнги плавно вздёргивает подбородок и мельком поглядывает на замутнённое стекло. Ждёт, не мешая, пока Чимин пытается набрать веских аргументов в пользу часов, которые просто не могут оказаться проведёнными зря. Он не мог биться головой об стену только ради того, чтобы сейчас не найти для этого причины.       — Эта научная работа на иностранном языке. Я люблю языки. Я хотел… — Негодование сквозит в каждом взмахе ресниц: куда делся весь словарный запас? — Изучать… Я… Это то, что делает каждый школьник. Проявляет себя в конкурсах, олимпиадах, зарабатывает репутацию, рекомендации, поступает в престижный университет, даже заграницу…       — Так ты делаешь это потому, что это делают все, или потому, что этого хочешь ты? — непринуждённо спрашивает Мин, и его спокойствие подрывает Чимина изнутри.       — Ты хочешь сказать, что всё это не имело никакого смысла? — вспыхивает он, хмуря брови, еле сдерживаясь от того, чтобы не переадресовать чужие слова. — Что все успехи учащихся, их достижения — это желания министерства образования? Прихоти ещё одной системы?       Спина отрывается от сидения, ноутбук почти куляется вперёд, однако Мин рывком возвращает его на место, на что Пак даже не обращает внимания.       — Прежде чем пойти на поводу желаний системы, ты прислушивался к своим?       Чимин распахивает губы, чтобы возразить, чтобы выпалить этому всеведущему парню о том, сколько же дней он пробыл в прострации и сколько времени убил на то, чтобы обмозговать собственную жизнь, но ни звука не рвётся из его горла. Завеса, отделявшая его от действительности, с громогласным треском рушится: он бесконечно делал выводы, но не применил ни одного из них.       Это просто так же, как и детская энциклопедия: если он чувствует, что что-то не так, нельзя просто идти тем же путём и думать, что со временем всё наладится. Осознание того, что его сценарий жизни никем не прописан, разрывает сердце и в то же время — горизонт возможностей, который из чётких графиков превращается в бескрайнее пространство, а не в исписанную тетрадь, где каждый лист — год жизни; где каждая фраза — организованный вздох и выдох, обозначающий точное время того, когда надо дышать. Можно кромсать это пространство, можно строгать, пилить, вырывать, чертить, мазать красками, выливать на него чернила, разрезать на части, соединять, портачить и вновь чинить. Можно сделать его небом, можно — океаном, а можно превратить обратно в израсходованную тетрадь, чем Пак сейчас и занимается.       Ладонь захлопывает крышку ноутбука.       Больно.       Не позавидуешь тому, кто восемнадцать лет жизни жил совершенно неизвестной жизнью, пытаясь построить из неё нечто абстрактное, напрочь высекая деталь за деталью. В попытке различить прошедшие дни, Пак не вспомнит даже одного. Где он был всё это время, почему не мог встряхнуть самого себя за плечи? Чем занимался, чтобы сейчас плеваться горечью от зыбкого забвения и суматошно биться в стараниях восстановить утраченную память?       Поднимая глаза, Юнги внезапно сталкивается с чужими, абсолютно потерявшимися, так и бросающимися на колени к действительности с безмолвным терзающим вопросом «где же я, где же я был». Рассекающими надвое. Переламывающими хребет и вторгающимися в воспоминания. Плавный кивок головы: Мин понимает Чимина, ведь помнит собственный взор, когда-то давно заточённый в четырёх бетонных стенах среди грязных матрацев и чьей-то крови. Он опускал голову к груди, не замечая бордовых брызг, поднимался, выталкивая себя из той реальности, чтобы спасти хотя бы разум, не утратить чувства. Хотя теперь хочется проклясть их за то, что не исчезли тогда.       Грохот. Чимин приземляется лбом на бардачок, всё же нечаянно сбрасывая с коленей ноутбук. Дрожащие ладони вцепляются в тёмные волосы с прорехами оранжевого, но тут же отпускают их — и Пак выравнивается. На лице — оголённая сталь. На радужке ни капли блеска.       В кармане же — раздражающе вибрирующий телефон, который хочется заткнуть одним ударом, но тогда придётся разбираться с большими проблемами, чем та, что пытается дозвониться до Юнги.       Умиротворяющая тишина даёт расслабиться на считанные секунды, пока вибрировать не начинает уже мобильный на заднем сидении.       — Кто-то очень сильно хочет достать тебя, — осторожно комментирует Чимин и оборачивается, чтобы найти источник шума в виде вороха одежды. Юнги цыкает, вцепляясь пальцами в кожу руля, отчего Пак еле слышно смеётся, а следом тянется к брошенному ноутбуку. Движения, ставшие слишком размеренными, так и говорят о том, что парень будто бы не здесь. Оттирает крошечное пятно на своём рукаве, отряхивает бардачок от недавнего столкновения и неожиданно выпаливает: — Спасибо.       Никаких лишних слов, сосредоточенный взгляд вперёд, а в голосе — последние осколки искренности, впившиеся в каждую букву выпаленной фразы.       Чимин подводит диалог к его логическому завершению, но не сдвигается с места. Юнги не прогоняет — и они оба продолжают вслушиваться в завывания мобильного за спиной. Тянут время в стремлении превратить его в резину, ныряют в вязкую мглу сердец без фонарика и карты, где голыми руками придётся разгребать всё, что они наворошили. Свои проблемы. Свой путь. Свою жизнь.       Ночь стучится в двери притихшим дождём; вокруг фонарного столба вдалеке собрались мотыльки, гоняющиеся друг за другом.       — Не болит больше? — как раскатистый гром под аккомпанемент молнии. Чимин разворачивается, не избегая остроты чужого взора.       — Нет.       Кивок в ответ, а следом — порыв ледяного ветра из раскрывшейся двери. Волосы Чимина тут же отлетают назад, оголяя лоб, и Пак выбирается из автомобиля, ступая на мокрый асфальт. Холопок двери забирает у него кусочек чужого мира, буквально вырывает его из рук, оставив за спиной лишь тусклый свет.       Район спрятался: дома, погруженные в сон, даже не смотрят в сторону парня; вороны, каркающие с веток далёких деревьев, сливаются с мраком. Пак вовсе не чувствует себя скованно, ведь тьма больше не пугает его до дрожи в пальцах и головокружения, а плечи расправляются, когда он подставляет лицо под дождь.       Реальность наконец-таки становится самой собой, заставляя Чимина тихонечко брести вперёд, чтобы жизнь не заметила его безмятежность и не вытащила из рукавов очередные тузы. Ночь обнимает за плечи, и Пак как можно глубже вдыхает свежий воздух, запустив руки в карманы.       Минуточку.       Он резко останавливается под урчание двигателя за спиной.       Пальцы отчётливо нащупывают не один блистер, который Чимин собственноручно клал в карман, а два. Осознание мгновенно ударяет в голову.       — Когда успел?!       Тут же разворачивается, вмиг преодолевая расстояние до уже тронувшейся машины. Даже рискуя зацепиться носком кроссовка за камень или же поскользнуться, Пак всё равно цепляется за ручку двери, еле различая её в свете фар.       — А ну стоять! — выкрикивает и распахивает дверь на ходу.       Автомобиль резко тормозит, отчего Пак чуть ли не влетает в стекло головой из-за собственной невнимательности. Тут же сообразив, он быстро открывает бардачок и закидывает туда один блистер, а на резкое движение Юнги так же резко вытягивает руку, указательным пальцем пресекая любые действия.       — Чёрта с два, — отчеканивает он и смотрит Мину прямо в глаза, где неспешно разгораются недобрые огоньки. Абсолютно игнорируя угрозу, Пак только чувствует, как упирающееся в сидение колено затекает. — Даже не думай.       И, снова вылезая в холод улицы, громко захлопывает дверь, быстро уносясь в ночь точно те непокорные птицы. Юнги лишь видит, как лямки рюкзака спадают с чужих плеч, что через пару мгновений растворяются в темноте.

 — ✗ —

      Когда перед лицом захлопывается дверь, а за спиной встречает захламлённая комната, Чимин понимает, что ничего не чувствует. Разворачивается, стягивая с плеча промокший рюкзак, и сметает со стола все учебники, даже не отреагировав на шум. Тетради со скукожившимися листами разлетаются в стороны, и Пак впервые замечает огромный слой пыли на подоконнике. Отворачивается, пытаясь перебить во рту терпкость пустоты привкусом реальности.       Шаг вперёд — он оказывается у стола, даже не замечая того, как руки уже кладут ноутбук на стол. Гипнотизирует его шершавую пластиковую поверхность и ступает к шкафу, где скопом свалены вещи. Выворачивает полки, наблюдая за тем, как пёстрая одежда валится на пол.       Оборачивается. Кровать. Уже перевёрнутая вверх дном, отчего Пак теряет к ней интерес и безразлично прожигает взглядом пол, не желая верить в то, что он существует под его ногами. Отказывается думать о том, где находится, почему всем естеством ненавидит свой выбор в прошлом и готов разнести здесь всё, что только попадётся на глаза.       Выдох — и ноги подкашиваются, бросая его в кипы одежды, книг и всего того, что никак не хочется сейчас видеть. Удушающая истерика рвёт тело на части, буйным психопатом прорывает путь наружу, но встречается лишь с острыми стрелами злости, протыкающими её вместе с кипящей кожей.       Закрыв глаза и медленно отсчитывая секунды, Пак очухивается лишь на моменте, когда его губы произносят безмолвное «три тысячи четыреста двадцать семь» и останавливаются. Ночь погружает в вакуум все звуки. Блеск фонарей, бьющих светом в окно, немного отрезвляет, и Чимин снимает с колена футболку, аккуратно складывая её и откладывая в сторону. Следующая жертва — джинсы, отправляющиеся в другую стопку. Далее — свитера, старые и новые, короткие и длинные, новогодние и однотонные. Пак даже не знал, что в недрах его гардероба такие есть.       Когда перед лицом появляются пять высоких гор, Чимин отправляет вещи в шкаф, впервые за несколько месяцев плотно его закрывая. Развороченный стол нервирует, и Пак, наотрез отказываясь включать свет, наощупь отыскивает мелкую канцелярию. Расфасовывает всё добро по подставкам и принимается за макулатуру, где главная роль отводится мусорному ведру.       Глаза устают только в тот момент, когда за окном восходит тусклое солнце. Словно вырывая его из небытия, она расплёскивается по идеально вычищенной комнате, не находит и крохи пыли, чтобы взметнуть её в воздух. Всего, чего не хватает комнате, — это свежего воздуха, поэтому Чимин тут же кивает самому себе и подходит к окну, распахивая его.       Жуткий холод.       Признав, что погорячился, он оставляет его на небольшое проветривание. Вспоминает, куда дел телефон, чтобы знать, который час, и ставит его на зарядку, прислонившись к стене.       Раздражающе яркий солнечный луч стреляет прямо в глаз, однако Пак тут же уворачивается, съезжая в тень. На экране только циферблат и время, напоминающее о том, что скоро начнутся уроки, а он так и не пришёл в себя.       Рассвет, пустая улица, ещё не погасшие фонари — он вышел слишком рано. Обнаруженный ночью тёмно-коричневый свитер не даёт морозу пробраться к исписанным кулаками рёбрам, но всё же забирается под бежевое пальто и тонкие светлые брюки. Словно копирование его прошлого образа сможет раскрыть ту самую причину, что двигала его всё это время.       Бредя по одной из главной улиц словно с простреленной памятью, Пак путается в мысленной карте, с опозданием появляясь в классе. И на целый день уходит в учёбу: приносит извинения преподавателям, бессознательно рисует конспекты в найденных новых тетрадях, сдаёт просроченные тесты и пишет контрольные. Слухи, как ленивые мухи, иногда жужжат, но быстро проносятся мимо распахнутой двери в класс.       Единственное, что пробуждает его беспокойство, — это полное отсутствие Чонгука как в школе, так и в сети. Пустующий стул раскачивает в Чимине волны затаённого опасения, звонки остаются успешно проигнорированными, а сообщения висят непрочитанными.       Выдохнув и крепко сцепив ладони в кулаки, Пак смиряется с царствующим в природе равноценным обменом: как только одна вещь начала работать, то другая обязательно выйдет из строя. Даже несмотря на продолжающую душить тяжесть, он стоически закрывает долги и торчит за партой почти до конца занятий. И в момент, когда мысли вовсе отказываются фокусироваться на понимании того, что он вообще делает, Чимин резко встаёт с места. Отпрашивается у учителя, который недовольно пожирает глазами фигуру школьника, и, пропитанный нерасшифрованными эмоциями, выносится из класса. Продолжает неустанно пилить взглядом раскрытый мессенджер.       Все хаотичные доводы и безумные стенания истин откладываются на неизвестный срок, ведь всё, что становится первостепенной целью, — это Чонгук.       Звенящий шаг врывается в захлёбывающийся тишиной коридор. Вместе с ним — через несколько секунд оглушительный хлопок двери прямо по правую руку. Не успевает Пак прийти в себя от неожиданности, как слышит за дверью кабинета директора голос собственной матери.       Ступор становится его гидом на следующие минуты, когда Чимин, копируя стоящий рядом фикус, на свинцовых ногах прислоняется к двери и задерживает дыхание.       Не показалось. Громкий, властный и еле различимый голос чеканит слоги будто бы на непонятном языке, отчего Пак нетерпеливо выдыхает и чуть ли не сносит спавшим с плеча рюкзаком растение.       — …Рассказываете… эти абсурдные истории?       Нахмурившись, Пак припадает ухом к замочной скважине. Ледяной голос Чхве Чонвана сотрясает воздух:       — Ситуация уже решена. Вы тратите моё время.       Вопрос, зачем его мать нанесла визит самому директору, тут же отпадает, однако Пак ведь сказал ей, что уже со всем разобрался. Пообещал, что больше не потревожит и так уставшего родного человека, однако вот его мать, прямо здесь, за дверью, несмотря ни на что защищает своё чадо.       — Вы позволили ей случиться, что уже прямо говорит о некомпетентности состава администрации этого учебного заведения, — тоном, не терпящим увиливаний ужа на раскалённой сковородке, чеканит Пак Кёсон. — По какой, собственно, причине такие издевательства спускались этим мародёрам с рук? Больше десятка учащихся пострадало, и никто даже не изъявил желания проявить хотя бы интерес к сложившейся ситуации?       Грохот нескольких папок о стол мгновенно отрезвляет: Чимин, неожиданно дёргаясь, ударяется головой о ручку двери и перестаёт нетерпеливо втягивать носом воздух.       — Сколько других родителей приходило к вам и уходило с пустыми обещаниями?       — Не понимаю, о чём идёт речь, — всё так же отстранённо пытается поставить точку в разговоре мужчина.       — Надеюсь, это станет ясно, когда вас навестят сотрудники МО.       Контроль над беседой всё-таки остаётся в руках его матери, которая, судя по глухому стуку каблуков, направляется к выходу из злосчастного кабинета. Встрепенувшись, Пак мгновенно подскакивает и чуть не падает на ровном месте, впопыхах устремляясь к запасному выходу.       Стоит Чимину проскочить на пронизанную холодом лестницу, дверь с жутким скрипом врезается в затылок. Гомон в голове мгновенно прекращается.       Именно так это и делается: по-взрослому, без слёз, побоев и догонялок в подворотнях с вероятностью летального исхода. Без излишеств и глупостей.       Выдыхая, Пак осознаёт, как приятно остановиться и прислониться к покрашенной в вырвиглазный голубой цвет стене. Снова протаранить глазами экран мобильного, в тридцатый раз нажать клавишу вызова и, не дождавшись ответа, сбросить.       Так всё и решается: не нападением, а ловкостью, логикой и защитой. Защитой, о которой не просили, от которой отказывались и которую не ждали. Несмотря на сложности с работой и остальные трудности, что грузной пылью посыпались на плечи его матери, она все равно нашла время заявиться прямо на порог к директору. Без скандала, без истерик, а с чётко аргументированной позицией и заявлением в вышестоящий орган.       Сгибаясь пополам, Пак прижимает телефон к груди.

 — ✗ —

      Взрывающиеся тревогой внутренние органы лоскутами ссыпаются вниз, стоит Чимину оказаться перед домом Чонгука и попасть под грузный взгляд выросшего на пороге отца. Раскатистый голос, ровная осанка и плечи, выточенные словно из камня — и внушительная фигура сгибается над Паком, закрывая промелькнувшее за нею лицо Чона, отчего Чимин стоически выдерживает отказ в посещении своего друга.       — Домашний арест, — диктует отец, сжимая в одной ладони несколько тетрадей, которые Чимин принёс лишь для предлога. — Конспекты ему передам. Всего доброго.       Чимин не напирает, показательно точёным шагом исчезая из поля зрения родителей и обходя дом в бежевых тонах по периметру. Колючие заросли розы впиваются в ткань пальто, на что Пак только шикает и дёргает руку на себя в надежде, что он не вылезет из кустарников потрёпанным домовым.       Вылезает он чучелом, выковыривая из рукавов шипы и смахивая несколько прицепившихся листочков. Его одежда подойдёт для всего, но только не для скалолазания, которым он собирается сейчас заняться. Расплывающаяся под ногами земля ярким зелёным цветом впивается в глаза. Пространство, медленно кружась, сужается лишь до высокой собачьей будки, на крышу которой Пак забирается, чтобы следом ухватиться за водосточную трубу и, подтянувшись, забраться к окну Чонгука. Тело сдаётся, не переставая дрожать, но Чимин игнорирует его зовы, стуча в окно в безостановочной попытке высмотреть силуэт друга.       Безрезультатно.       Шикая, Пак, чуть не съехав с черепицы под подоконником, вынимает телефон и хмурится: Чон должен был сообразить, что прошлая его выходка не осталась забытой и что Чимин точно повторит её. Пусть они и не обговаривали эту ситуацию, она должна быть очевидной.       Аккуратно присаживаясь на выступ, Чимин впивается в стекло чуть ли не носом: за ним только комната Чона, где в абсолютном хаосе разбросаны и одежда, и мебель. Перевернутая кровать свидетельствует о нервном срыве и, возможно, о том, что Чонгук, нуждающийся в тихом одиночестве, просто не хочет никого видеть.       Глубоко вдыхая и задерживая дыхание на несколько мгновений, Пак натягивает горло свитера выше и разглядывает чёрные провода, тянущиеся по всему району. На одном и них сидит то ли воробей, то ли другая пташка — Чимин не разбирается, только помнит рисунок из учебника биологии о внутренних органах птиц.       Колкое волнение и желание убедиться в правильности своих выводов не даёт сдвинуться с места на протяжении часа: Пак, не прекращая съезжать с черепицы, наблюдает за безмятежной комнатой и экраном телефона. Спамит звонками, точно раздражённый кредитор.       Погружённое в пустоту, всё молчит. Шум стихает и на проспекте, и во дворах: наступает вечер.       Чимин, забыв про холод, затекающие ноги и клонящееся к горизонту солнце, не получает никакого облегчения. Глядит на быстро пролетающие облака, приближающуюся зиму, ощущаемую в каждом порыве мощного ветра, и больше не выдерживает, с рёвом сквозь плотно сомкнутые зубы стуча по стеклу. Не рассчитав силу, Чимин еле успевает одёрнуть кулак, но одна трещина всё же рассекает окно посередине. Пак не унывает: в его распоряжении ещё одна сторона стекла, всё ещё целый кулак и чёткое представление чувств Чонгука.       Да, возможно, это неправильно, думает Чимин, не прекращая издеваться над окном. Да, возможно, нужно уважать желание побыть в одиночестве, но сейчас его сердце взлетит на воздух четвёртым атомным энергоблоком, если родное лицо не появится напротив собственного.       — Заебал! — читает по чужим губам Чимин и, хмурясь, указывает на окно.       — Открывай!       Чонгук стоит напротив, напряжённый, взвинченный и искрящийся словно пороховая бочка. Светит новыми синяками на скуле и на носу. Глядит туманным взглядом на Пака, в волосах которого застрял кустовой лист, и тянется к оконной раме, поднимая её вверх.       — Ты мне окно расхерачил. Я думал, ты понял, что я не хочу никого видеть, — цедит с напыщенной агрессией, но не мешает Паку пробраться внутрь. — Хочешь, чтобы мне ещё больший срок впаяли?       На лице Чона залегла пелена глубокого отчаяния и загнанности, что тут же застилается скрытой злостью — и Чонгук валится на игровой стул. Пронзает Пака явным недовольством и раздражается ещё больше, поняв, что задавить Чимина он не сможет. Расшифровывая чужой взгляд, Пак не колеблется и вынимает из внутреннего кармана пальто пластинку таблеток, кладя её на компьютерный стол.       — Обезболивающие.       То, с какой скоростью меняется чужое выражение лица, распиливает сердце пополам. Убитый по-детски добрый взгляд сейчас ошмётками колышется на грани истерии и гнева, но Чимин, не отворачиваясь, впитывает в себя каждую эмоцию, словно это поможет избавить Чонгука от них.       — У меня их достаточно, — отказывает младший и прикусывает язык.       — Я бы не принёс тебе то, что ты можешь купить в аптеке на углу.       Чонгук неустанно молчит, сгущается иссиня-чёрной грозовой тучей и вот-вот испестрится молниями, однако Чимин готов и к этому, поэтому присаживается перед младшим на колени и берёт в ладони чужие руки. Их тут же грубо вырывают, вскакивают на ноги и смотрят снизу-вверх.       — Я сказал, что у меня их достаточно, — цедит Чонгук, и, если бы Чимин не знал его настолько хорошо, могло бы показаться, что его физиономия вот-вот превратится в месиво от чужих кулаков.       — Я чувствую жар, исходящий от тебя, даже отсюда.       — Спасибо, Кэп, — не даёт договорить. — Это всё?       — Нет, — спокойно отвечает Пак и снимает верхнюю одежду, но его запястье вдруг перехватывают, с силой выкручивая, но вовремя останавливаясь. Чимин молчит, давая младшему, разрывающемуся от хаоса чувств, собраться с мыслями.       — Уходи. — Чимин непоколебим, что ввергает Чонгука в отчаяние. — Блять, уходи! Пожалуйста… — Руки Чона бессильно опускаются, он делает шаг назад. Кресло отъезжает к стене. Лица персонажей культовых игровых новинок грозно взирают с постеров на парней. — Я могу навредить тебе.       — Ты мне ничего не сделаешь, — уверенно продолжает Пак.       — Блять! — шикает Чон. Кулаки сжимаются. — Ты сделал всё, что хотел?! Теперь можешь оставить меня, не дав использовать тебя как мусорное ведро?! — Горло сводит, и он переходит на крик.       — Родители… — Чимин встаёт на ноги, косясь на дверь: он бы не хотел, чтобы младший получил очередную порцию выговора.       — Им плевать! Абсолютно плевать! Знаешь, что они сказали, когда мне было всё хуже и хуже?! «Что, доигрался в свой компьютер? Посбегал из дома, навыступался на своих идиотских концертах?». А знаешь, что сделал мой отец, увидев чёртову метку, когда я метался в бреду на кровати?! Знаешь, что было, когда он увидел на моей груди имя парня?! — орёт Чонгук и бьёт ногой металлический стол, тут же сгибаясь от боли. — Знаешь, сколько часов я оттирал простыни… от, блять… от собственной крови?.. — Чон поднимает голову, сжимая руками живот. Волосы спадают на его раскрасневшиеся щёки, на залитые слезами глаза. Он вымученно улыбается, из последних сил сохраняя самообладание. — Ты говорил о том, что они волнуются, да?.. Ты… Ты много чего говоришь. Мало чего делаешь. — Непоколебимый и твёрдый взгляд Пака ещё больше злит младшего. — Ты когда-нибудь следовал тому, что говорил мне? Конечно, конечно… Ты хотел как лучше, — истерично шепчет Чонгук и горько улыбается. — Всегда правильный, всегда пример для остальных. Лучший. Первый. Я таскался за тобой только чтобы быть похожим, но ни хера у меня не получалось. Ни хера! Почему я тоже должен быть таким?! Почему родители так сильно ненавидят меня?! Почему хотят переделать?! Почему пытаешься переделать меня и ты?!       Острая боль разжигается на скуле, заставляя Чимина оступиться и с сожалением взглянуть на Чона, который заносит кулак для ещё одного удара, но неожиданно останавливается.       Вся злоба, вся немощность и горе застревают в горле Чонгука. Однако стоит Паку выровняться, Чон вновь срывается.       — Пошёл вон! — Удар. Из губы сочится кровь. — Твои речи, как же они, блять, хороши! — Удар в живот, сносящий Пака с ног. От приземления спина отзывается острой болью вместе с затылком. — Особенно те, которыми ты перекинулся с Тэхёном! — Удар. Чимин не защищается от кулаков прижавшего его к земли Чонгука, не останавливает град оскорблений, не отрывает своих глаз от созерцания чужих, отражая там всё понимание. Лишь вытягивает руки, замечая, как младший с ужасом шарахается от этого движения и бьёт Пака куда попало. По-детски слабые удары сыплются отовсюду, но не мешают Чимину притянуть младшего к себе и сомкнуть руки на его шее, обнимая. — Тоже назовёшь это заботой?! — Ещё удар, но слабее. Чимин не расцепляет руки, кладя подбородок на чужое плечо. Горячие слёзы Чона капают на опалённые щёки. Глубоко похороненные эмоции, что зарывались в землю в течение нескольких лет, наконец-таки расшатали гвозди в крышке гроба. — Почему… — всхлипывает. — Я же… — Новая порция рыданий сотрясает Чона. — Сказал… Что наврежу тебе…       Чимин держится до последнего, обхватывает ладонями лицо Чонгука и замечает на дне зрачков проблески осознания. Груз вины, прибивающий его тело к земле. Тяжесть раскаяния, выплёскивающуюся в непрекращающихся рыданиях.       — Эй, ты не навредил мне. Смотри, — всё так же мягко говорит Пак и не дёргается даже тогда, когда Чонгук облокачивается на обе руки по сторонам от головы Чимина и сотрясается в тихих проклятиях на самого себя, из которых старший может разобрать лишь «зачем» и «ты позволил мне».       Долгие минуты тянутся болью к ушибленной пояснице и прекращаются ровно в момент, стоит Чонгуку резко замолчать и свалиться на бок без сознания. На что Чимин тут же тянется к другу, ощущая жар, неистово исходящий от холодного дрожащего тела.       Пак заставляет темноту, на миг застлавшую его сознание, отступить, а самого себя — со скрипом уставших костей подняться, отмечая, что удары Чонгука даже не были ударами. Потягиваясь, Чимин бредёт к столу за таблетками и бутылкой воды, которая стоит у младшего на подставке с изображением Сомбры из Overwatch.       Пак находит разброшенные всюду простынь, одеяло, подушки и плед, чтобы поправить матрац и застелить постель, игнорируя желание упасть в неё вместе с младшим. Сознание фокусируется лишь на обрывках реальности, и Чимин, шипением благодаря всё, что движется и нет, за низкую кровать, затаскивает на неё Чонгука и заталкивает в чужой рот таблетку, чуть наклоняя чужую голову, чтобы тот смог выпить. Следом сам припадает к бутылке, практически иссушая её полностью, и вытирает кровь из разбитой губы. Закутывает младшего в одеяло, чуть не перевернув горшок с кактусом на кофейном столике. Щупает липкое тело на наличие пульса и отползает к стене, с выдохом откидываясь на её прохладную поверхность.       Ярко-фиолетовые тона обычно оживлённой комнаты сейчас превращают её в подпольное помещение, сыростью пробивающее тело. Чимин прислушивается к себе, отмечая раздражающий кавардак на геймерском столе, где раньше стояло два монитора. Теперь они конфискованы, а из предметов дорогого декора осталась лишь перевёрнутая мышь и системный блок с вмятиной.       Взгляд гипнотизирует натяжной потолок сиреневого цвета. Пак приглушает свет и не замечает, как вытягивает из-под стола мусорное ведро вместе с битым стеклом и изношенными бинтами. Грудная клетка, кажется, разваливается на части, однако не выводит Пака из строя. Захваченный желанием создать в этой комнате первоначальный уют и избавить её от следов неприятных воспоминаний, Чимин вычищает каждый уголок до тех пор, пока дверь не распахивается, а на пороге не оказывается родительская фигура. Бесполезные попытки расшифровать реальность прищуром глаз заканчиваются провалом. Пак видит, как родитель презрительно обводит взглядом комнату, а следом останавливается на стоящем среди чистоты парне.       — Повоевали? — звучит абсолютно абсурдный вопрос. Не шелохнувшись, Пак смотрит на спящего друга, который дышит уже свободнее, свернувшись клубочком. Таблетки действительно работают.       — Вам действительно всё равно? — отбрасывает он последние формы уважения, игнорируя старшинство. Отец Чонгука пропускает этот вопрос мимо ушей.       — В вашем возрасте и не таким сумасбродством занимаются, — диктует мужчина, гнушаясь перешагнуть порог, будто сравнивая его с собственной родительской гордостью. — Пьянки, гулянки, ещё что похуже. Хватить подбивать на это моего сына. Возьмитесь уже за голову, — укоризненно делает он замечание в адрес Чимина, открывая дверь шире. — Я тебя провожу.       Забрав пальто и пройдя до порога, Пак замирает и, выровнявшись, делает последнюю попытку:       — Может, то, с чем сейчас сталкивается Чонгук, для вас и не важно, но это важно для него. Как его лучший друг, я бы хотел, чтобы его постарались понять. Кулаками человеку нельзя что-то объяснить.       Даже стараясь звучать отстранённо, Пак всё равно сталкивается с ужасающе непоколебимой стеной родительского контроля в виде хлопка закрывшейся двери. Чимин знает, что переступает своими словами все границы дозволенного, однако ничего не может с собой поделать.       Ему не отвечают. Подталкивают в спину и нарочито вежливо выпроваживают, оставляя на душе ощущение куска арматуры, брошенной в позвоночник, которую не поднять, из-под которой не выползти — лишь трепыхаться, протяжно завывая о понимании на грани истерики. Чимин пресекает свои крики.

мы больше никогда не будем грустить — конец солнечных дней

      Лучи солнца постепенно теряют свой цвет, окрашивая сумеречным фиолетовым весь путь до неизвестной точки назначения. Чимин разглядывает сначала песчаную дорожку, следом — выложенную камнями тропинку, затем — сжатый в ладони телефон. Не позволяет себе затормозить, словно остановка повлечёт за собой конец всего, что оказалось бесполезно выстроенным. Все усилия, приложенные для неизвестных целей, канули в небытие, и Пак, ускоряясь, бежит до машины такси, следом протягивая водителю горящий на экране адрес.       Чимин не может усидеть на месте, то подгоняет себя, то просит успокоиться, прикладывая лоб к холодному окну и закрывая глаза. Нужно за что-то зацепиться, изгнать собственные мысли — воет изнутри отчаянное желание, заставив его хозяина открыть сообщение Чон Хосока. Пак прислушивается и к другим желаниям, но они сидят, притихшие, не шелохнутся, медленно сводят с ума, не давая к ним прикоснуться.       Подушечкой пальца жмёт на кнопку открытия окна, на что ветер тут же спохватывается и пытается выдуть из парня эфемерную уверенность в настоящем, в своих действиях, но Пак от них не отречётся. Пусть всё и разваливается, нужно, по крайней мере, разрешить уже навороченное, что наступает на пятки волнением. Словно если он не сделает этого прямо сейчас — то уже не справится с этим никогда.       Гул мчащихся в метро людей прямо на закате прекрасен. Запах торфяных брикетов на станции, рядом с которой его высадили, не менее завораживающий, и Чимин, следуя инструкциям водителя, в ожидании поезда ворочает головой из стороны в сторону, разглядывая солнечные блики на чужих силуэтах, куртках, лицах. Наученный горьким опытом спутывать адреса, Пак перепроверяет направление электрички в который раз и забирается в плотно набитый вагон.       То, что он забыл наушники, не мешает ему наслаждаться неторопливой поездкой. Чимин позволяет себе забыть, куда отправляется, с чем предстоит мириться. Когда вагон пустеет, присаживается около дверей и, прикрыв глаза, бездумно созерцает темнеющие пейзажи.       Ладони опять покрываются фиолетовыми пятнами от разыгравшихся нервов. Вместе с гулом колёс колкий вопрос о том, что именно он выиграл в той гонке и зачем он это сделал, впивается в голову до самого прибытия и поиска нужного дома в сумерках. Редкие прохожие не помогают, вместе с гугл-картой разводя руками на вопрос о расположении нужного места.       Затормозив прямо перед чередой многоэтажных зданий, Чимин пытается наткнуться хотя бы на какую-нибудь дверь, потому что приближается время закрытия всех общественных мест. Чтобы весь путь не потерял смысл, Пак вновь срывается на быстрый шаг и уже почти мирится с унизительной идеей позвонить Чон Хосоку, как его окликают.       — Если ты за оплатой долга доп. деталей — двигай сюда.       Оборачиваясь, Чимину не остаётся ничего, кроме как прищуриться, чтобы у покосившегося знака «курить здесь» обнаружить еле видимую фигуру высокого парня и искру после затушенной о мусорный бак сигареты. Обладатель неспешного шаркающего шага останавливается в метре, игнорируя понятие личного пространства.       — Передача? — повторяет незнакомец, прекрасно ориентируясь в темени вечера и вынимая из кармана растянутых спортивных штанов какие-то листочки. — Заправка? Починка?       — Ничего из этого? — не знает, как начать, Пак и просто озвучивает место долгих поисков.       — От кого будешь? — чеканит парень, открывая пачку сигарет и, видимо, решая, закуривать ли вновь или нет.       — Чон Хосок.       Незнакомец сканирующим взглядом окидывает Пака с ног до головы.       — Всё-таки починка. — Убирает пачку за пазуху широкой спортивной куртки. — Милости просим.       Доверительно развернувшись к Чимину спиной, мужчина бредёт в сторону залежей картонных коробок, и, заворачивая за угол, ныряет в кромешную темноту небольшой лестницы. Сам же Пак притормаживает на несколько мгновений, оглядывается в попытках обнаружить угрозу. Ему опять предлагают посетить замечательное место, где предположительно притаилась опасность, и он со смешком его принимает.       Душераздирающий скрип заржавевшей двери пожирает мозг, а лёгкие разъедает запахом ржавчины и затхлости, стоит только сделать шаг навстречу длинному коридору. Чимин не чувствует уже привычно липкого страха, запросто переступает порог и ныряет за незнакомцем.       — Сколько ни смазываю, никак не поддаётся, зараза, — бубнит тот, пока Пак нечаянно стёсывает плечом слезающую со стен штукатурку, но продолжает путь.       Тёплый воздух из вентиляции, где с размеренными хлопками движутся громадные лопасти, бьёт по волосам, забирается под измученную ткань пальто. Чимин пытается оттереть побелевшее плечо, чуть не задевает трубу, что тощей змеёй ползёт под теплопакетом, но вовремя спохватывается. Неожиданно разговорчивый собеседник повествует вдалеке о чём-то весёлом, в то время как Пак прикладывает все силы, но до сих пор не может его нагнать.       Красное свечение сквозь металлические прутья ламп гипнотизирует — и бесформенные мысли в голове вдруг перестают жужжать.       Лязг упавшей арматуры выводит из транса.       — Упс, прошу прощения, — смеётся парень и ныряет за полупрозрачные полиэтиленовые занавески.       Выдохнув, Чимин следом за ним пробирается в помещение, где на несколько десятков метров раскинулась мастерская, снизу до верху заваленная металлическими пластинами разных форм. Количество затёртых столов и шин всех размеров, стоящих рядом, поражает. Груды автомобильных запчастей и скрывающиеся за ними канистры завораживают. Всевозможные инструменты в виде разводных и рожковых ключей, отвёрток, вороток и головок висят на досках, приделанных к стене, вместе с длинными ребристыми шлангами. А дальше — огромное пространство с гигантскими подъёмниками для автомобилей, основную часть которых занимают вилочные винтовые агрегаты, освещённые ярким светом ламп. Вдали на плунжерном подъёмнике сияет фарами покоцанный гоночный автокар.       Подняв голову, Чимин зачарованно понимает, что еле видит потолок. Воспоминания сверлят дыры в черепной коробке, отчего Пак сдавленно выдыхает. Он догадался и он — чёртов идиот.       Незнакомец хватает с бесхозно висящих проводов пропитанную маслом тряпку и показательно закидывает её себе на плечо.       — Мне говорили о тебе, — откашливается парень, перешагивая огрызки железных листов. — Теперь расскажи-ка о себе ты, — хмыкает и приваливается к стойке, заваленной кипами бумаг.       Блеск непривычно ярких изумрудных глаз вводит в приятное замешательство, и Чимин, чуть оторвавшись от мерцания автомастерской, представляется:       — Пак Чимин. В обмен на выигрыш получил этот адрес, чтобы отремонтировать мотоцикл.       — Ким Сокджин, — протягивает руку и присвистывает: — И не боишься без прав гонять?       Пожав ладонь, Чимин медлит с ответом, отводя взгляд и сталкиваясь с рядом байков, что отражают ящики с инструментами своей гладкой чернильной поверхностью.       — На самом деле, — начинает Пак и садится на высокий металлический ящик, подгибая под себя ногу, — я напился и даже не помню, как сел за руль.       — А вот этого мне не говорили, — строит удивлённую гримасу Сокджин. — Спасибочки за компромат. Так ты у нас, оказывается, опасный парень. Ещё и потому, что честный.       — Ага, так и запиши. — Чимин указывает кивком на бумажки, куда Ким зарылся по локоть, а теперь смеётся с абсолютно глупой незапланированной чиминовой шутки. Хочется усмехнуться в ответ, но взгляд то и дело цепляется за новые и новые объекты мастерской, пробуждающие в груди обжигающую тоску.       Первое — ему повезло, что здесь всего лишь чинят машины, а не клонируют людей или забирают их на органы. Второе — как Чимин доставит сюда отцовский раскорёженный мотоцикл, если он находится в Пусане? И третье — почему Пак уже согласился на эту сделку?       — Нравится здесь? — врывается в мысли Сокджин, всё-таки выуживая небольшой бланк и подходя с ним к Чимину. В ноздри ударяет запах прогорклого масла. — Заполняй.       — Я впервые в таком месте, но уже могу сказать, что да, — отвечает и вчитывается в каждый пункт.       — Говоришь с такой печалью, будто тебя сюда насильно приволокли.       Интонация этого парня до ужасного забавная и располагающая — Чимин не может удержаться от улыбки. Ким шаркает к груде металлолома, с диким грохотом доставая оттуда лоскут чёрной кожи и тяжёлый соломенный мешок, в то время как Пак не замечает в документе ничего подозрительного: нужно лишь заполнить контактные данные. Однако продолжает сидеть, вслушиваясь в шум со стороны продолжающего буянить Сокджина.       Всё, что находится в этом месте, до одного разговора с Юнги было табу. Оно было тем, что Чимин всячески избегал даже несмотря на тяготы сердца. Он топил в воспоминаниях неугасающее желание и создавал в сознании киноплёнку из последствий в попытке отгородиться. Теперь же, переломив свою жизнь надвое, Пак пытается безутешно вглядеться в будущее, но и оно не даёт ни единой подсказки о том, как поступить.       И вот он: сидит на высоком ящике под покровом глубокого вечера и глупо сжимает в руках документ. Поднимает голову, которую с каждой секундой держать становится всё сложнее.       — Стоимость? — еле слышно хрипит Чимин, но даже в таком шуме Сокджин различает каждую букву, видимо, не желая упустить потенциального клиента.       — Подробности после алкогольной взбучки труднее даются твоему юному мозгу, — пыхтит Ким, снимая дверь с груды металлолома, которая раньше была машиной. — Бесплатно. Ты оплатил всё, что может потребоваться, своим выигрышем.       — В чём подвох? — напрямую выстреливает Чимин, нетерпеливо крутя документ в ладонях. Сокджин же не удивляется, как ни в чём не бывало продолжая свою работу:       — Раз ты честен, буду честен и я. Хотел бы я тебя нагреть — да не смог, за тебя уже поручился кое-кто, кто будет выше меня в пищевой цепочке. А вот что этому «кое-кому» нужно от тебя — этот вопрос уже не в мой адрес.       — Тогда… ручка? — ещё тише, скорее, для самого себя произносит Пак, однако Ким улавливает и это, вытянутой рукой указывая в сторону тумб.       — Там должна валяться, синяя такая. Новая, ещё с этикеткой, но вряд ли ты её, конечно, уже разглядишь.       Слезая с неудобного кресла, Пак подходит к аккуратно сложенным инструментам, предстающим перед ним полнейшим хаосом. Отыскать здесь крохотную ручку кажется абсолютно невозможным, однако он не сдаётся, напрягая глаза около минуты, пока не раздаётся натужное:       — Подай-ка мне разводной ключ из того красного ящика слева, самый большой, а то гайку не могу снять, прикипела, зараза. Да-да, именно, — не разгибая спины, кивает парень, когда в руках Чимина оказывается нужный инструмент. — Неси сюда.       Получив ключ, Сокджин быстро и не менее шумно расправляется с деталями с таким эксцентричным выражением лица, что Пак замирает на несколько секунд. Засматривается на измазанную спортивную куртку, чьи рукава сползли по локти, оголяя крепкие мышцы рук, и задумывается, зачем этому парню здесь вообще инструменты.       Одна из них вдруг протягивает ему несколько гаек — и Пак автоматически забирает их, разворачиваясь и размышляя, куда бы их положить.       — Оставлю возле того красного ящика, — на всякий случай говорит он и, получив ответное мычание, ударяется в поиски ручки. Не без труда находит её и внимательно заполняет каждый пункт бланка, одновременно переписывая себе телефон этой мастерской.       — Если что, — начинает Ким и закашливается, проезжаясь ключом по металлу, — это неофициальный документ, он только для меня. — Выбирается из-под каркаса автомобиля и отряхивает убитые штаны. Им точно уже ничем не помочь. — Ну, рассказывай, что случилось с твоим красавцем.       Зная, что чем больше времени он будет собираться с мыслями, то тем больше будет уменьшаться возможность внятного рассказа о прошлом, Чимин не даёт себе и секунды:       — Авария. Ещё около десяти лет назад. Возможно, байк восстановить уже не получится.       Сокджин усмехается, вновь деловито закидывая на плечо не пойми откуда взявшееся полотенце:       — Это мы ещё посмотрим.       — От него почти ничего не осталось. Точно сгорел бензобак, из целого… — Хаос воспоминаний давит на виски. Сигнал скорой помощи пищит в ушах. Перед взором предстаёт багряно-красная широкая полоса, рассекающая асфальт. — …Да сам движок, поршень с поршневой, цепной привод, задние амортизаторы, чёрт его знает…       Спёртый воздух забивает лёгкие.       — Ладно, — чужая интонация меняется на победную. Сокджин встаёт, опираясь на снятую дверь, что скребёт по полу и останавливается. — Твоя задача — пригнать его сюда, — начинает объяснять, однако сталкивается с дезориентированным и совершенно озадаченным взглядом со стороны. — Можно ли организовать доставку, спрашиваешь? Увы. Всё, что выходит за эти стены, вне моей компетенции.       Чимин кивает головой, вновь опираясь на полюбившийся металлический ящик, и глядит на экран телефона.       — Какие сроки?       Ким устремляет взгляд вдаль, где примостились ещё несколько автомобилей, и цыкает:       — Тьма несусветная в этом месяце. Зуб даю, что декабрь будет дождливый, дороги заледенеют — и азартных самоубийц в разы прибавится. — Шутка, на самом деле, абсолютно несмешная, но Чимин отчего-то прыскает, в то время как Ким продолжает: — Придётся чинить сани выживших, но ты — хороший парень, так что без сроков. По лицу вижу, дело серьёзное, подгонять не ручаюсь. Разбирайся, ворота открою в любое время. И, — тон Сокджина впервые за эти долгие минуты понижается, в разы твердея, — не связывайся с Чон Хосоком. Учись, занимайся своими делами, но не лезь в это болото. Ты хороший парень. Я починю тебе мотоцикл, но оно тебе не надо.