Переворот экспромтом

      Чимину бы, честно, вручить Оскар. За гениальную игру в хороший театр и в плохого друга, когда он прятал от Чонгука вакханалию чувств и выходил с балкона, цепляя на себя физиономию «всё в порядке», потому что уже придумал план и рвался его осуществить. Играл он и с Юнги, театрально удивляясь, что они в районе его дома, и накануне подравшись с гугл-картами за его местоположение. Запутанные улицы вырисовывались в памяти сущей катастрофой, но всё же он стоял рядом с Мином и улыбался тому, что хватило смелости впервые поднять голос так, чтобы услышали; тому, что получил тихое «Ещё увидимся» от человека, который так рвался исчезнуть.       И всё наконец-таки становится на круги своя.       Голубые краски неба тлеют сумеречным фиолетовым. Вся суматоха прошедших дней превращается в безудержные всполохи уверенности, потому что Чимин засчитывает себе победу, к концу встречи превратив нервозность Юнги в умиротворение. Ходить с ним по торговому центру оказалось той еще забавой, потому что Мин сбивался с цели каждый раз, как Пак заводил беседу. Чимин шагал вперёд, поддерживая разговор, и вёл Мина сначала в канцелярию, затем — в бытовую химию, а после вообще выдрал список покупок из холодных рук и набивал тележку самостоятельно. Видя, как Юнги с каждым диалогом расслаблялся, Пак не мог не ухмыляться и добавлял в чужой список покупок у простой строчки «еда» свои продукты, попутно рассказывая тысячу и один рецепт. Мин отмахивался тем, что никогда их не запомнит, и лениво спорил на «Так включи диктофон», в итоге позволив водить себя по супермаркету.       У Чимина, кажется, выработалась привычка каждый раз провожать уже давно уехавшую машину Юнги взглядом. Он мысленно отслеживает путь, разворачивается и сбрасывает с мотоцикла тонкий слой снега. Застёгивает куртку, достаёт из карманов перчатки и натягивает их до того победно, что забывается и промахивается по подножке.       Кулаки с звонким ударом приземляются на бензобак. Глаза горят: готовностью, непоколебимостью и верой в себя. Он чувствует, что до ужаса устал, чувствует, как колотятся в тревоге руки, как грохочет неуёмное сердце, — и разрешает себе немного посходить с ума. Подкидывает дров в этот огонь, подливает туда бензина и растягивает его на всю неделю, даже не понимая, что заражает им окружающих. Пока он направляет свои силы на себя, на него направляются чужие глаза. Чимин вновь становится общественной фигурой, но противоречиво погружается в собственный мир, сожжённый до пепла и выстроенный заново. Он сбивается во времени и видит перед собой себя. Мешанина стремлений и желаний так и не прояснилась, но Пак хватается за то, что имеет, и продолжает идти в полную темноту, ориентируясь только на следующий шаг.       И ему нравится. Нравится решительность, нравятся планы, нравится жизнь, где он сдаёт экзамены, получает должность в Сокджиновой автомастерской и приносит первую зарплату домой, шокируя маму до седины в волосах. А ещё получает нагоняй за чёрную махину в гараже, за отсутствие прав — и по требованию матери записывается в автошколу, — за привал у бабушки, а потом восстанавливает с ней контакт, уже звоня по выходным.       Мало-помалу всё идёт в гору, потому что Чимин берёт пример с Чонгука, который на родительские приказы «заткнуться и перестать вести себя как малолетний идиот» решает открыться миру ещё больше, хватая призовое место на конференции по химии в университете для будущих абитуриентов и создавая несколько социальных сетей для своей рок-группы. Чимин наблюдает за этим, потому что никогда не любил всё, что связано с интернет-спектаклем на публику, получает от Чона дерзкое «старпёр», но радуется, когда видео залетают, а её популярность растёт.       Чонгук мечтает о концерте в несколько тысяч зрителей, а Чимин мечтает отгрохать ещё один байк, пока одним днём в его думы не врывается короткое сообщение от Хосока «понравилось?». Он долго зависает над тем, что тому отвечать. Сокджин рекомендует кинуть его в чёрный список, но Пак решает ограничиться простым игнорированием и продолжает чистить машинные диски.       Последние синяки на предплечьях сходят — Чимин набивает себе новых, когда тягает ящики и пару раз промахивается: на работе не без минусов. Но есть и самый большой плюс, когда ближе к закату, где небо расписывается малиновым, Юнги пишет ему, однажды даже отсылая фото, на котором Пак узнаёт одно очень знакомое блюдо и улыбается на приписку «ладно, ты был прав». Отправляет «цени, что я делюсь с тобой своими секретными рецептами» и получает короткое «ценю», что немного выбивает землю из-под ног.       Немного. Да, совсем чуть-чуть.       Чимин еле держит гаечный ключ в руке и ненароком вспоминает видео на телефоне, убранное в отдельную папку. Видео на пятнадцать секунд, которые хотелось бы растянуть примерно на вечность, и слушать, слушать, слушать, как из-под клавиш пианино звучит чужой голос. Вновь и вновь ощущать это искрящее восхищение, эту выстраданную красоту, являющую себя всего лишь на мгновение после такого жестокого пути. Он вспоминает, с каким трепетом заставлял себя нажать на клавишу проигрыша, лёжа ночью под одеялом в наушниках. Вспоминает, как словил себя на мысли, что происходящее на экране — слишком драгоценное; на желании достать Юнги из собственного ада и показать ему путь, который он так не хочет видеть. Показать, что достоин. Одним лишь существованием.       Чимин приходит в себя, когда копающийся под боком Сокджин тянет к нему руку и рычит «Дай мне ту хреновину», выдёргивая Пака машинально окинуть харлей взглядом и вручить Киму съёмник стопорных колец. Фырча, Джин кивает благодарно и уже через полчаса валится в своё потрёпанное кресло. Выискивает помощника глазами, выдыхает будто предсмертное «Что бы я без тебя делал» и смеётся на «Умирал под какой-нибудь из этих тачек».       А потом широкая гаражная дверь отъезжает в сторону — и на них ссыпается град выстрелов.       Чимин даже не успевает ничего сообразить, пока одна пуля не пробивает стоящий на столе стакан. От неожиданности рухнув на пол, Пак сносит стойку с инструментами, которые со звоном врываются в симфонию обстрела. Паникуя, он ищет Сокджина, молясь, чтобы тот был жив, и одновременно утопает в банальном неумолимом вопросе: что, чёрт возьми, здесь происходит?!       Джин возникает из-за угла: с не присущей ему жёсткостью на лице и с пушкой наперевес. Тащит Чимина, который еле успевает перебирать ногами и руками, за шкирку в сторону запасного выхода и обстреливает несколько рослых фигур в ответ.       От выстрелов закладывает уши. Пак бросает взгляды, полные животного страха, то на Кима, то на стену, за которой они прячутся, и вдруг обнаруживает у себя в руках лом, подхваченный по пути.       Ким суматошно машет ему уходить, чуть ли не пинает под зад ногой и, как только пистолет разряжается, ревёт нападающим что есть мощи. В ответ звучит приказ — и Джин выходит к ним с поднятыми за голову руками, пока Чимин погибает в попытках сложить два и два и сообразить, что делать.       Выстрелы стихают. За ними — мужские голоса.       Пак волочится к стене и упирается в неё руками, начиная считать уже давно зазубренные цифры. Закрывает глаза, чтобы вновь открыть и увидеть зажатый в ладони металл, стёсанные пальцы — и продолжить дышать.       А вот тут, возможно, был прав Юнги.       Прежде чем поразмыслить над следующим ходом, Чимин обнаруживает себя выглядывающим из-за толстой стены. На ней — сколы от пуль, впереди — четыре незнакомца в тёмной одежде, трое с автоматами наперевес, внутри — гулко колотящееся сердце. И совершенно ясный разум. Пак впивается ладонью в шлейку комбинезона.       Сокджин усмехается, медленно вышагивая мимо пробитого байка. Глядя на протекающий бензобак, Чимин злостно цыкает. Вся работа коту под хвост.       — Ну вы меткие стрелки, конечно, — насмешливо тянет Ким, игнорируя весь этот шабаш намеренных предупредительных выстрелов, и абсолютно свободно ухмыляется. — От кого пожаловали? За чем надобно?       Мужчина по центру отнимает от плеча глок и что-то сообщает в рацию, жестом давая остальным команду проверить помещение. Обводит глазами мастерскую, будто бы кого-то выискивая, и возвращается к скучающему Джину.       — Как нехорошо гостям игнорировать хозяина.       — Ким Сокджин?       — Верно, а вас как? Вижу знакомые очертания… — Он кивает на бронированный альфа хаммер, припаркованный у порога гаражных ворот. — …Неужели достопочтенные Умибодзу решили нанести такой грубый визит к тем, кто уже столько лет доблестью и честью поставляет им лучшие услуги?       Мужчина прерывает чужую речь твёрдым шагом. Ставит Джина на колени, сильнее заводя руки ему за голову, а Чимин смотрит на разверзающийся кошмар, который может секунда на секунду превратиться в похороны, и трясущимися руками сжимает лом в обеих ладонях.       Дверь с зелёной наклейкой манит к себе безопасностью, однако Пак выбирает удобное место и прислушивается к приближающимся в его сторону шагам. Сосредотачивается на каждом росчерке подошв, заносит своё оружие — и из-за угла огревает одного из нападающих по голове.       От страха сделанного лом тут же летит на пол, звоном привлекая внимание. Дрожащие пальцы не помогают, поэтому приходится действовать наобум: Чимин подбирает автомат, в панике отшвыривает его от себя и уже хватается за лом, как входит второй якудза. Только в Пака утыкается дуло огнестрела — Чимин зажмуривается и с силой лупит того балкой по животу. Мужчина отшатывается, точным движением вынимает из кобуры пистолет — и получает по запястью. Затем по голове — и тело плашмя летит на первую бессознательную жертву.       Рухнув на колени, Пак проверяет у обоих пульс и рвано выдыхает.       Нет времени, чтобы прийти в себя, нужно срочно что-то предпринимать.       Их было четверо, думает Чимин. Он боится ошибиться и бесконечно переспрашивает себя, подбирает выпавшее оружие и меняет локацию, на корточках выныривая из-за безопасного угла. Он не может оставить Сокджина, который никогда не оставлял его. Это, конечно, ситуация из ряда вон выходящая, но если он убежит сейчас, а потом обнаружит здесь катафалк, то не простит себе упущенной возможности. Больше никаких промахов.       Как можно незаметнее скрываясь за металлическими ящиками, Чимин переводит дыхание.       Мысли разбегаются. Один из бандитов стережёт Кима, другой уже точно бежит на возню и следующее после неё затишье. Если расчёты Пака верны, то прямо сейчас он должен направить пистолет в спину оставшегося якудза.       Пальцы крепко сжимают металл, интуитивно, неровно, но крепко. Чимин поднимает ствол на уровень лица, зная, что не выстрелит, и забывает стереть эту неуверенность из своих движений.       На лице Сокджина риторическое «господи, ты вообще умеешь держать оружие» и выражение чистого страха за чужую жизнь вперемешку со злостью, потому что Чимин принципиально ослушался — и теперь у каждого из сторон по одному заложнику.       — 1:1, — уверенно выпаливает Пак и неслышно выдыхает. Ожидает, что ему ответят, но всех прерывает Сокджин, поворачивая голову к Чимину. От недовольного, взрывающегося беспокойством взгляда хочется отшвырнуть от себя оружие и стать в угол для отбывания наказания.       — Ну я же говорил!.. — Сверкнув глазами, борется с эмоциями и задирает голову, сталкиваясь лбом с холодом пистолета. — Так, ладно! Время переговоров.       Сокджин подчиняет себе ситуацию, непринуждённо реагируя на смертельную опасность, и, честно, Пак больше ошарашен его поведением, пытаясь бегло определить, что ему, чёрт возьми, чувствовать. Ким не должен вести себя так, будто к его голове не приставлено дуло и его не спасает Чимин, первый раз взявшийся за оружие, в то время как его за это ещё и прилюдно отчитывают.       Мужчина, стоящий рядом с Кимом, рассматривает одинокую фигуру подростка с головы до пят и цыкает:       — Поступила информация, что вы здесь готовитесь к передаче груза, заказанного нами, в руки WD.       Лицо Сокджина искривляется. Он почти готов подняться с колен и, игнорируя пушку, отряхнуться.       — Вы видите здесь чужие тачки? Людей? Охранников? Может быть, сам груз? — чеканит он с явным негодованием и действительно встаёт на ноги. — Кто ваш информатор?       Смерив Кима холодным взглядом, мужчина убирает руку с пистолетом. Сокджин же с огнём в глазах смотрит на Пака и качает головой, плотно сжав челюсти.       — Столько лет контракту — и такое отношение. Я пересмотрю его, обещаю, — холодно бросает он и складывает руки на груди, пока мужчина подносит два пальца к уху и, видимо, слушает очередной приказ. Ким не затыкается с явным намерением как можно быстрее их всех выпроводить: — Давайте вы не будете разбираться с вашими ложными данными здесь, а? Вот честно прошу. Я ещё обговорю этот инцидент с вашим начальством.       Чимину кажется, что в Сокджина не встроена система самосохранения. Или же она выдрана с корнем, потому что конкретно у него сердце бьётся где-то у горла, а он сам грозится секунда на секунду выронить и пистолет, и желудок. Ким цепким взглядом провожает нападавших, которые выносят друг друга на спинах, и еле сдерживается от смешка в сторону младшего: это же с какой силой надо было бить, чтобы эти амбалы почти испустили дух? Однако словно о чём-то вспоминает, а потом подходит к Чимину и вырывает у него из рук пистолет.       — И это заберите. — Удостоверившись, что оружие не выстрелит, швыряет его в сторону мужчины. Пак перестаёт видеть происходящее из-за чужой спины и резко понимает, что его закрывают, поэтому отходит от этой сцены как можно дальше. Присаживается на один из целых капотов и не двигается, потому что за обратное получит по шапке. — И ущерб вы мне весь возместите! — злобно бросает Джин вдогонку под заводящийся мотор громадного автомобиля.       Как только Сокджин разворачивается, дыхание Чимина сбивается. До ошарашенного мозга по кусочкам доходит произошедшее. Встрепенувшись, Пак глядит вниз на свои ладони и беззвучно то открывает, то закрывает рот.       Сокджин цыкает, не переставая бормочет ругательства и подходит ближе.       — Ты как? — расслабленным тоном. Чимин всматривается в него, как в пуленепробиваемую стену, и кивает сам себе.       — Да в порядке, — выдыхает. — Ты почему…       — Да не в первой. Ты какого чёрта вылез? Ещё в первую встречу я наказал тебе не ввязываться в эту муть, но вот ты: не слушаешься меня, вырубаешь двоих амбалов и грабастаешь себе пистолет, — выпаливает на одном дыхании и накрывает лоб рукой.       Под давлением с губ не срываются даже неловкие оправдания, которые Ким так жаждет услышать, и обещание так больше не делать, которое Пак не может ему дать. Он вспоминает холодную расчётливость, тремор рук, контроль сознания — и всё никак не расчистит эту завируху в груди.       Взгляд напротив, считывающий информацию, словно компьютер, заставляет Чимина покачать головой:       — В выходной мы тут одни. Кто бы тебе помог, если бы эти… захотели тебя застрелить? Я что, мог просто так уйти?       Сокджин смотрит на него понимающе, но твёрдо.       — Если хочешь ввязываться в перестрелки, как чёртов Киану Ривз, или строить из себя Джеки Чана, то хотя бы знай, как это делать. Глупо лезть на рожон, не умея себя защищать, и хвататься за оружие, не умея стрелять.       Ким прав, действительно прав, однако Пак всё равно держится за свои принципы и обдирает нитки со шлейки комбинезона. В ответ на тираду фыркает под нос «Так научи», но его слышат. А затем взгляд Сокджина контрастно меняется. Из-за возникшей тишины, громогласно стучащей по перепонкам, Чимин поднимает голову, неизвестно к чему готовясь, однако потом Ким вдруг пожимает плечами:       — Ладно. Хочешь — пожалуйста. Иди переодевайся.       — Что? — вырывается у младшего, который наблюдает за удаляющимся к столу Джином и продолжает туго соображать.       — Говорю, хочешь поплавать в этой мути — пожалуйста. Но за буйки не заплывать. Ты меня понял?       Чимин хмурится, раскрывая рот, и уходит в подсобку, быстро расправляясь с одеждой и заталкивая её в свой металлический шкафчик. Когда выходит, Джин оборачивается в свой длиннющий пуховик и смешную чёрную шапку, а затем ведёт их к задней двери, выключая весь свет и запирая мастерскую.       Мороз ударяет по щекам, щиплет глаза. Ким широченным шагом в один миг долетает до своего низкого серебристого КИА на засыпанной снегом стоянке, открывает дверь младшему.       — Куда мы? — спрашивает Чимин, грея руки в карманах.       — Ну, ты же хотел учиться, — кивает Ким на переднее сидение и облокачивается локтем на дверь, — а я даю тебе площадку для учёбы.       — Не понял. — И, несмотря на свои слова, Пак всё равно забирается в салон машины и чихает из-за терпкого освежителя воздуха. Хлопают двери, заводится двигатель, начинает греть печка. Сокджин расстёгивает горло пуховика и утыкается в свой мобильный.       — Плату за зал вычту из зарплаты, — заявляет Ким. Чимин вылупляет на него глаза, пусть ситуация и начинает понемногу проясняться.       — И сколько выйдет?       — Да копейки. По корпоративной скидке тем более, туда почти все наши ходят. — В то время как Чимин пристёгивается, поняв, что они собираются тронуться, Сокджин ставит в штатив телефон с включённым навигатором. — Запоминай адрес.       Мягким ходом автомобиль выруливает из лабиринтов складов и зданий. Сосредоточенный Ким плавно ведёт машину, схватившись за руль двумя руками — и атмосфера поездки разительно отличается от привычной. Давая себе пару минут, Чимин опустошает мысли и, выдохнув, перезагружается, ещё раз прогоняя ситуацию целиком. Его напряжённое выражение лица привлекает такой же мнительный взгляд Сокджина — и они пару секунд смотрят друг на друга, пока Ким не останавливается на светофоре. Через пару мгновений взвешивания слов он наконец выдыхает:       — Это было странно. Очень странно.       — Ты про ту мафию? — Сокджин кивает. — Это какие-то супер сильные бандиты, от которых одни проблемы?       В ответ летит тёплый смех. Пак расслабляется, удобнее устраиваясь в объятиях своей толстой куртки.       — Это Якудза, Чимин. Ты их слышал. И двоих из них ты вырубил.       — У меня проблемы?       — Не думаю. Они сразу поняли, что ты обычный работник, но ты здорово заставил их поднапрячься. Держался молодцом, — Ким мнётся, выдыхая. Вдруг вскидывает одну руку: — Это ни в коем случае не комплимент! И вообще я должен извиниться. Не доследил.       — Я не ребёнок, чтобы за мной следить, поэтому моя вина, что я влез не в своё дело.       Джин не перечит, отчуждённо глядит вдаль и над чем-то размышляет, успевая при этом наблюдать за дорогой.       — Я всё ещё зол, что ты ослушиваешься всего, что бы тебе ни сказали. Поэтому ты ребёнок и не должен никуда лезть.       — Так что было странно? — пропускает всё мимо ушей Пак, разбивая голос радиоведущего из магнитолы.       — Даю тебе последний шанс унять свой интерес.       Сокджин поворачивается к младшему, отсчитав мигающие красным секунды на перекрёстке.       — На этой информации стоит вето? Как только я её узнаю, больше не поверну назад? — выпаливает Чимин со смешком. — Секреты? Заговоры? Ты сам знаешь, что можно рассказывать, а что нет. Мне просто интересно. Я задаю вопросы — ты их сортируешь.       — Логично.       Чимин заглядывает внутрь себя и продолжает копаться в наведённом хаосе.       — Что Якудза делает в Корее?       — Торгует.       — Логично.       — Тут большие дела делаются. — Ким переключает передачу и продолжает ход. — Я работаю с ними уже долгое время, знаю их почерк. Сегодня была облава, кристально ясно. К тому же согласованная и ложная.       — Они хотели напасть на тебя?       Ким задумчиво смотрит на стеклянные окна офисных зданий.       — Не конкретно на меня… как на точку передачи некоего груза, о котором они говорили. Значит, расценили меня предателем, думая, что я работаю на два фронта.       Теперь хмурится Чимин.       — Так ты реально работаешь на два фронта.       Сокджин вдруг разражается смехом, выставляя палец вперёд.       — Вот теперь и ты тоже называешь меня предателем! — Как вдруг резко меняет эмоцию и серьёзнеет.       — То есть у тебя есть легальный бизнес и ещё два нелегальных? — для уточнения делает свой вывод Чимин.       — Ну почти. Один легальный и один нелегальный. Просто я сотрудничаю сразу с несколькими, а высокой политикой это запрещено, поэтому и Триада, и Якудза думают, что я работаю конкретно с одним из них.       — В фильмах, знаешь, это не ведёт ни к чему хорошему.       — В фильмах нет таких гениальных красавчиков, как я, — отрезает Сокджин и строит модельное лицо, проводя ладонью по подбородку. Видимо, пытается расслабить младшего после произошедшего, и Чимин фыркает в ответ. — Но странно то, что они нас отпустили. Мне это не нравится.       — Обычно не отпускают?       — Обычно даже при малейших подозрениях соучастники всеми правдами и неправдами оказываются на дне ближайшего водоёма, — смеётся с перекошенного лица напротив. — Хотя это не в духе господина Ким Хёнука. Кто-то специально дал им ложную информацию. Возможно, или Якудза, или Триада знают, что я работаю грязно. Что мне известно намного больше, чем они думают. И этот почерк… — Пауза давит на нервы. — Наверное, его сына всё-таки выталкивают в свет. Хотя Ким Тэхён уже давно прибрал к себе власть.       Сердце за мгновение перестаёт работать. От лица отливает кровь; Чимину кажется, что он ослышался.       — Погоди, что? Кто?! Чего?!       Сокджин озадаченно смотрит в ответ, заворачивая на стоянку за головным домом с проспекта. Пак осекается, понимая, что выразил слишком много эмоций. Однако он не даёт себе развернуться к окну в побеге, вместо этого закрывает глаза и выравнивает дыхание, пока не слышит сбоку:       — Ким Тэхён, — повторяет Джин, пронзительно всматриваясь в резко побледневшего Чимина, замершего со сжатой на ремне безопасности рукой. — Его сын.       Всё-таки не ослышался.       Только всё начало приходить в норму, как вылезает вот это.       Его интуиция скребла под рёбрами всё это время, но Чимин усиленно не обращал на неё внимания, вознося в приоритет спокойствие Чонгука. Ещё начиная с участия в гонках на Деливри, с пёстрого автокара, со всей этой атмосферы после спора с этим человеком в квартире у Намджуна, с быстрого освобождения Чона от полиции, он должен был догадаться.       А должен ли был?       Его мысли были заняты совсем другими проблемами. Он и так бы вовек не сложил пазл на пару сотен деталек, полностью сосредоточившись на себе, но не вправе винить себя за невнимательность и непричастность. Всё случилось так, как случилось.       Вот чёрт.       Каждая буква этого имени теперь рокотом звучит в голове. Чимин не решается его произносить. Рядом же всплывает громогласный вопрос, знает ли об этом Чонгук; знает ли, с кем на самом деле связался?       Неужели именно это причина, почему Чон не рассказал Тэхёну о его соулмейте? Боится? Неужели поэтому никогда не ночевал у него? Но если бы Чонгук знал, он ведь поделился бы этим с собственным другом. С лучшим другом.       Пак вспоминает свою метку и понуро опускает голову.       Еле останавливает свою руку от того, чтобы прямо сейчас позвонить младшему.       Зная его страсть к адреналину и боевой характер, Чон вполне мог знать о Тэхёне. А если и нет, то Чимин не может так резко на него с этим набрасываться.       Вместо звонка он печатает короткое сообщение о том, что им надо срочно поговорить, и наконец вылезает из пятиминутного астрала. Понимает, что совершенно вывалился из диалога и сталкивается с Сокджином, который в беззвучном ожидании поставил локоть на дверь, уже снял телефон с подставки и листает ленту.       Только Чимин выглядит как громом поражённый. Не может остановиться перебирать в памяти прошедшие события, вроде и давние, а вроде только-только случившиеся.       Ясно одно: Пак должен обязательно поговорить с младшим и выведать как можно больше информации. Он возвращает своё внимание к Джину и к парковке у одной из плотно стоящих высоток.       Ладно. Вдох и выдох. Сосредоточенность на настоящем.       Кивнув на выход, Ким забирает ключи из зажигания, а затем морозный воздух сменяет тепло первого этажа за стеклянными дверьми.       Сокджин не решается на вопросы по поводу реакции чистого шока у Чимина, поэтому открывает рот сам Пак:       — Так у них там наметилась заварушка, — ненароком бросает, как подведение диалога, и Ким тут же схватывает суть фразы.       — Ага. Грызут друг другу глотки и втягивают в это посредников, абсолютно ни в чём не виновных. — В его голосе слышатся разгневанно-обиженные нотки. — Ещё за ними убирай. Чини починенное и ремонтируй мебель. Тьфу.       — Ты ведь только что сам сказал, что работаешь грязно и они могут знать об этом.       — Ой, — отмахивается Джин и ставит автомобиль на блокировку.       Со стороны Пака летит тихий смешок. Грудная клетка, словно заминированная, нервно тикает сердечным ритмом. Чимин в суматохе ищет вопросы, которые можно было бы сейчас задать, но только выстраивает в голове диалоги, не имеющие смысла. Делая незаметный глубокий вдох, он старается успокоить себя тем, что может сделать это в любое время. Поговорить с Сокджином не составит труда, поднять такие темы — тоже. А пока они идут в тренажёрный зал, мучить себя остаётся на потом.       Чимин проникается к этому смешанными чувствами.       Перед лицом возникает лестница. Аккуратно выложенная плиткой, выше — светлые стены с выпуклой отделкой штукатурки, но Чимин смотрит на это и вспоминает, что обычно спуск в подвальные помещения ещё не приводил ни к чему хорошему. Однако вскоре яркие тона сменяют тёмные, нисколько не мрачные, а, скорее, лаконично гармоничные, отчего Пак водит головой по высоким потолкам, заглядывает за спину Сокджина и убеждается в своих догадках: его просьбу действительно выполнили. Перед ним — тренажёрный зал, небольшая регистрационная стойка, дальше — боксёрский ринг, зеркала, справа — тренажёры, гантели, тренажёры, зеркала, гантели…       Чимин возвращается к Киму, складывая руки на груди. Тот абсолютно не обращает внимания на младшего, кидает приветствие молодой девушке, а вместе с тем и:       — Сделайте из него человека. Хотя бы того, кто не погнётся от одного дуновения.       Они перебрасываются парочкой слов, пока Пак продолжает строить из себя музейную статую, олицетворяющую недовольство. Урегулировав все дела и протянув небольшую пластиковую карточку Чимину, Джин указывает на зал, на бахилы, на раздевалку — и салютует прощанием. Пак замирает, пересекаясь взглядами с девушкой за небольшой стойкой регистрации, и вздыхает.       За целый день Чимин мало-помалу не без чужой помощи разбирается со всеми махинациями и схемами и даже прикипает к этому месту, оставляя здесь частичку себя так же, как и в мастерской. Он не имеет конкретной цели, не задумывается, зачем нагружает руки гантелями под строгим надзором тренера со стороны, зачем убивает свое сердце во время кардио и зачем внимает тому, как держать пистолет и как правильно целиться. За подвальными стенами, отделанными заглушающим материалом, не видно солнца, но Пак каждой вымотанной и горящей клеточкой тела ощущает, что уже давно наступил поздний вечер. Он получает одобрительное «ещё работать и работать, не всё сразу», когда засматривается на боксёрский ринг, а потом еле уносит себя за порог раздевалки. Забирает с собой благородно одолженную спортивную форму и задумывает прикупить похожую, всё-таки забывает адрес этого места, поэтому прихватывает визитную карточку на выходе. А стоит ему подняться по лестнице, он перестаёт понимать, от чего больше колотятся руки: от общей нагрузки в первый день, от первого меткого выстрела или от предстоящего разговора с Чонгуком.       От последнего сердце пускается вскачь в районе головы и подкашивает ноги, а вместе с ними где-то на задворках чужой восхищённый голос «Он с оружием в руках будто бы родился», предупреждение Юнги и скребущие ощущения внизу живота. Чимин хватается за перила и стену.       На холоде тёмных улиц адреналин в крови разгоняется. Пак поднимает голову, выдыхая, и не теряет надежды заставить себя смириться с изменениями, ведь как хотелось бы, чтобы жизнь пришла к конечной точке, остановилась и не сдвигалась ни на миллиметр, вляпываясь в проблемы.       К Чонгуку ехать боязно: Пак никогда не любил выяснения отношений и планирует не превращать разговор в подобную кашу. Впервые за долгое время приходится сесть на общественный транспорт, возрождая тоскливые картины, горькостью сравнимые лишь с Поль Сезанном. Хотя хотелось бы, конечно, подобие Альберта Бирштадта: таких же ветреных солнечных свобод среди высоких горных пейзажей, переливов тёплых красок. Но пока только снежная слякоть и предстоящее будущее, от которого внутренности скручиваются в узлы.       Волнение и неотложность дела заставляют Чимина выдрать младшего с репетиции. И когда они встречаются на пересечении безлюдных улиц, а Пак, спрятав колотящиеся руки в карманах, с первых же слов объясняет ситуацию — Чонгук хмурит бровь и не верит.       И сердце Чимина сегодня пропускает удар уже во второй раз.       Пак ступает назад, набирает в лёгкие побольше воздуха на чужой смешок и «Ты опять хочешь завести шарманку о том, что мне нельзя встречаться с Тэ? Сначала из-за системы соулмейтов, а теперь из-за опасности?».       Возможно, Чимин выбрал не ту интонацию? Возможно, Чимин звучал шутливо? Дёргано?       Глаза расширяются, с неверием впиваясь в силуэт лучшего друга. Пак еле держит себя в руках, будто бы переместившись во времени. Чонгук смотрит на него так, будто бы между ними не было этих пары месяцев, споров и искренних слов. Чимину кажется, что он обознался, ошибся человеком, словами — чем угодно, лишь бы не знать, что сподвигло Чона на эти фразы.       Дрожащим голосом Чимин пробует пересказать произошедшее ещё раз — и Чонгук наконец-таки отмирает. Его веки распахиваются, брови хмурятся, руки ложатся на чужие плечи. Осознав серьёзность ситуации, Чон просит успокоиться, но предохранители уже выдернуты чужим взглядом, слова текут бесконечным смутным потоком.       — Может… ты что-то спутал? — бормочет младший расслабляюще, однако получается с точностью да наоборот: Чимин скидывает его руки и впивается пальцами в молнию на пуховике Чона.       — Я тебе сейчас вмажу! — вырывается у Пака на границе с истерикой. Он с хрустом ткани разжимает пальцы, делает несколько шагов по округе, держится ладонью за грудную клетку и возвращается уже отдышавшись. — Ты меня услышал верно, да? Ким Тэхён…       — Работает на Якудза, я всё слышал, — заканчивает за него Чонгук, но Чимин видит во взоре напротив стойкое непринятие информации.       — Он и есть Якудза! — вспыхивает Пак, но сохраняет трезвость ума.       — То есть случайным образом оказалось так, что ты работаешь на посредника между группировками мафии? И случайным образом оказался в перестрелке, а потом и узнал о «Ким Тэхёне»? — Чон нарочно выделяет это имя, не признавая в фактах правды.       Ага, а еще мой соулмейт — серийный убийца, думает Чимин. А твой, кажется, якудза.       Чимин взмахивает руками:       — Да у меня вся жизнь случайным образом выстроена, ты не на том фокусируешься! Ты задумывался, откуда у… этого человека такие связи на Деливри? Откуда у него деньги на твой автомобиль? Это бы всё объяснило от «А» до «Я». Или же… ты… знал?       — Это объясняется тем, что Тэхён-хён — один из поставщиков авто на ежемесячные заезды.       — Мне кажется, это только одно из того, чем этот человек занимается, — продолжает напирать Чимин.       — Тэ переправляет транспорт из разных стран в Сеул. Говорил, что богачи отваливают много кусков за разные эксклюзивные иномарки. У них на самом деле очень много связей, но я не думаю, что это непосредственно Якудза. Иногда… это и правда имеет отношение к бандитам, но если Тэхён не сказал мне конкретно, когда я спрашивал у него, значит, это не так важно. Значит, это не Якудза, он бы мне сказал…       — Ты уверен? Ты не думал, что этот человек мог тебе соврать?       Чонгук сжимает руки в кулаки, уже искусав губы в кровь.       — А ты не думал, что это Ким Сокджин мог тебе наплести?       — Зачем ему это? У него нет резона врать.       — Я буду больше сомневаться в том человеке, о котором я знаю только то, что он твой работодатель, чем в том, с кем я встречаюсь уже два года! — Наступает очередь Чонгука вспыхивать бенгальским огнём, разбрасывая искры в стороны.       — Если этот человек Якудза, то он способен не только на это…       — Прекрати звать его «этим человеком»! — изо всех сил выкрикивает Чонгук, после чего до ушей доносится звенящая тишина пустого входа в парк. Зияющая темнотой аллея посылает по всему телу разряжающие напряжение мурашки.       Теперь не верит Чимин. Не знает, чему конкретно: информации Чонгука или ему самому. Всматривается в лицо младшего, в его ясный и искренне задумчивый взгляд, и опускает руки.       — Прости, — выдыхает младший и отводит глаза в сторону. — Ладно. Давай представим, что Тэхён-хён на самом деле стоит во главе Якудза. Какой ему прок… быть со мной? Всё это даже звучит смешно.       Чимин хранит молчание долгие минуты, сгрызая щёку до мяса. Неосознанно бегает глазами по округе, но не осознаёт и капли реальности, полностью пребывая в неутешительных раздумьях.       — Возможно, — с опаской начинает Пак, — дело не в проке. Не в том, почему он с тобой. Думаю, это вообще не касается его отношений с тобой и тебя.       Чонгук, пусть и раздражённый до красных кончиков ушей, внимает озвученным идеям и следует их ходу, сложив руки на груди. Таранит взглядом землю и всё равно не отступает:       — Тэ бы не соврал мне.       — Чонгук…       — Тэ бы не соврал мне. — Он поднимает глаза. Резко, с вызовом и непоколебимой уверенностью, пронзающей Чимина до макушки до пят. — Поэтому я сначала подумал, что ты шутишь.       Пак прирастает к земле из-за удивления и каменной приверженности, бьющей из младшего потоком. Не к себе — к другому человеку. Вере в невиновность, доверии к словам и поступкам. Чимин бы так не смог: он привык во всём сомневаться. В жизни, в людях, в их словах. В словах Юнги, в словах лучшего друга и даже в своих собственных.       Он делает глубокий вдох и долго выдыхает.       — Главное, что ты знаешь, — разбавляет Пак напряжённую тишину, — и что я донёс для тебя эту информацию. Сокджин-ши говорит, что сейчас с этими группировками всё неспокойно. Я просто волнуюсь за тебя. Ты в самом эпицентре… с гонками и… Ким Тэхёном.       — Спасибо, — тихо отвечает Чон. Чимин чувствует: не верит. — Я поговорю с Тэ. — Пак чуть было не выпаливает «лучше не надо», как Чонгук кивает и добавляет: — Беспалевно поговорю, не волнуйся. Конспираторски. Как я умею.       И через мгновение раздосадовано шепчет:       — Ведь всё-таки… — делает вдох, никак не подобрав слова. — Всё-таки.       Чимин кивает в ответ, так и оставшись с лежащей на душе ледяной глыбой, которую даже не получилось сдвинуть. Машет совершенно выбитому из колеи Чонгуку в сторону проспекта, и вместе они молчаливо проходят часть дороги. Чон держит паузу, потому что не имеет сил ни на что, кроме упорного мыслительного процесса, а Пак сжирает себя за то, что подкинул трудностей младшему, который и так ещё не разобрался со своей меткой.       Они разбредаются по домам. Пак оборачивается вслед только у двери, затем сжимает ручку: уже знает, на какую цель направить все свои действия. Придумал, зачем позволил отвезти себя в тренажёрный зал, где пересекаются люди и слухи, зачем выпытал у Сокджина то, чего не хотелось бы слышать. Ему нужна информация. Кто-то из тех людей врёт и может напрямую навредить Чонгуку, а Чимин в силах этого не допустить.       В те моменты прошлого он ничего не замечал — или не хотел замечать, но у всего есть тенденция меняться. И он вцепится в неё всеми конечностями.       Вдруг телефон вибрирует, являя взгляду сообщение «Чимин, либо перестань волноваться, либо я эту метку вырежу к чёртовой матери» и заставляя прыснуть со смеху. Юнги, как и всегда в это время суток, злющий и взвинченный: у него опять что-то пошло не по плану. Разряжает. Если огреть его новостью, во что ввязался Пак, тот откроет в себе способности убивать взглядом через экран телефона.       Чимин же, вспомнив ощущение чужой боли в своём колене, терзающее его уже несколько дней, пишет: «Ты сам по себе разваливаешься», а затем добавляет: «Мне иногда кажется, что тебе все две тысячи лет», за что получает стойкое молчание. Пак практически слышит фырканье Юнги, засовывает телефон в карман и возвращается в реальность, где его ожидает одиночество дома.       Свет фонарей из окон ведёт к какой-то блеклой надежде, что совсем скоро здесь воцарится тепло. После последнего экзамена он впервые в своей жизни сам примется за подготовку не только к Соллалю , но и к европейскому Новому Году, на который он планирует сделать матери небольшое застолье-сюрприз, в кои-то веки не забыв про существование праздников.       На следующий день в школе Чимин с самым торжественным видом дарит Чонгуку брелок, который разбавляет Чоново будничное амёбное состояние. На его восторг в Паке взывает ответный, и вскоре удаётся даже отпраздновать новость, которая несколько недель назад пробудила бы в Чимине вулкан, извергающийся справедливостью: троих горе-хулиганов перевели в другую школу взамен на молчание и сохранение репутации школы. Пак Кёсон сделала то, что обещала: подняла на уши всевозможные инстанции и добилась того, что такие же горе-папаши уже хотели как можно скорее избавиться от этой ситуации, понимая, кто на самом деле прав, а кто виноват. Кажется, кому-то из троицы даже прилюдно влепили подзатыльник, и в итоге вся школа задышала свободно. Атмосфера изменилась кардинально как в коридорах, так и в уборных, откуда больше не слышны захлёбывания и глухие удары. Теперь же при каждом появлении Чимина на горизонте или его имени из уст преподавателей директора передёргивает — и поделом.       Пак на радостях с некой гордостью сообщает об этом Юнги, получая короткое и до ужаса привычное «поздравляю». Чимин хмыкает, берёт этот ответ за доказательство того, что Мин ещё живой и не окочурился, и фыркает себе под нос, отправляя тому стикер с Бартом Симпсоном, катящимся с горы. А через пару часов ещё и фото домашнего торта, потому что его маму наконец-таки заслуженно повышают — и Пак не знает, куда ещё трубить об этом. Затрагивает даже Чонгука, который на новость о бесплатной еде срывается со своего бокса, абсолютно наплевав на недавнюю тренировку.       На работе никак не получается поднять тему мафии, потому что их с Сокджином графики не совпадают, а в тренажёрном зале случается узнать лишь о поверхностных фактах, неравноценно оставив там свою плоть и слёзы от нагрузки, заставляющей чуть ли не каждый раз менять свой мотоцикл на общественный транспорт. В старании не показаться странным и навязчивым сложно за кратчайшие сроки разузнать что-то ценное, особенно когда Чонгук мотает головой и чеканит: «Я же говорил», стоит Паку вновь поднять тему Ким Тэхёна. Хочется его передразнить и заодно выдрать себе волосы от тревоги и откровенно хренового предчувствия, которое вынуждает Чимина таскаться за младшим чуть ли не двадцать четыре часа в сутки, словно Чонгук умудрится куда-то пропасть за одну ночь без совместной ночёвки. Младший же только смеётся, наслаждаясь компанией Пака, и просто хочет, чтобы тот успокоился. Но тот не успокаивается, провожает Чонгука до бара, где они встречаются с Джеромом и его друзьями, а потом бродит по улице и нощно сверлит глазами мобильник, словно там что-то появится.       Не появляется ничего, поэтому Чимин решает создать это сам. Бросает свое вымученное тело на одну из очищенных от снега скамеек, подгибает под себя ногу и шлёт Юнги стикер кота с поднятой лапой в знак приветствия. А стоит тому не отозваться в течение пяти минут — жмёт на клавишу вызова и, уставившись на высокий фонарный столб, ждёт.       Мимо снуют редкие люди, скользят их силуэты в огнях украшенных к праздникам витрин.       Щелчок.       — Если тебя там не убивают, ты не горишь и не тонешь, то я устрою тебе это прямо сейчас. Потому что я. Сплю.       — Что-то ты слишком складно говоришь для человека, который спит, — тянет Чимин, вредничая, но по хриплому голосу и усталому выдоху решает больше Юнги не мучить.       Разве что только чуть-чуть.       Пак ждёт, что выдаст ему Мин, то тот, видимо, считает, что ответил уже достаточно, и ожидает тоже. Чимин щурится, сгребая голой ладонью снег с подлокотника скамьи.       — И всё же ты поднял трубку.       — Да. Каждый твой звонок сопровождается какой-то новостью, да так, что одна лучше другой, — тут же выпаливает Юнги. Слышно, как мнётся ткань — видимо, он переворачивается в кровати, — как чужой телефон плюхается на матрас. Чимин мгновенно представляет себе Мина, просто положившего себе смартфон на ухо и продолжающего спать, и честно старается не рассмеяться. — Почему ты звонишь? Драка? Поджог? Новый мотоцикл?       Не сдержавшись, Пак всё-таки смеётся. Прислоняется спиной к скамейке и, даже не фильтруя свою речь, делится:       — Чонгук ушёл на встречу с друзьями.       — О нет, ты не входишь в их число? — цедит саркастически, но так беззлобно и сонно, что Пак пропускает колкость мимо ушей.       — Сижу около фонарного столба и магазина с рождественскими сувенирами. Там такая очередь, часа на два. А ещё чей-то ребёнок что-то разбил. Вроде, снежный шар. Ты когда-нибудь разбивал снежный шар?       В ответ летит еле разборчивое ворчание, а затем тишина — Чимин всеми фибрами ощущает чужое желание отключиться в любой момент. Но Юнги не отключается. Молчит пару мгновений, вздыхает, опять молчит — и ещё раз вздыхает, прежде чем вновь перевернуться и зашуршать чем-то.       — Ты вынуждаешь меня подняться.       — Какой кошмар. Я просто ужасен, — даже не старается подыгрывать, подгибает под себя другую ногу, переходит на наушники и закрывает глаза, теперь уже зная, что Мин не отключится. — Расскажи что-нибудь.       — Это ты мне позвонил, так что ты и рассказывай.       — Мне нечего.       — Да не может быть, — Юнги вкладывает все свои актёрские навыки в это удивление, — ты никуда не вляпался? Не верю. Если нечего рассказывать, чего звонишь?       — Тебя послушать.       Рассказать есть что, но невозможно.       Чимин первую минуту не понимает, откуда на другой линии такая пауза, а потом открывает глаза, понимает, что только что выдал, — неожиданно получает снежинкой в глаз и шипит.       — Это карма, — подаёт голос Юнги.       — Тебе лишь бы позлорадствовать. Самому же тоже больно.       — Нисколько. И это ты мне позвонил, я не при чем.       — Кому ты пытаешься наврать? А ты продолжаешь звонок.       — Так я сейчас сброшу.       Чимин с вызовом молчит. Юнги не отключается, и Пак не удерживается:       — Ты проиграл.       — Мы во что-то играли?       — Конечно. Ты сказал, что сбросишь, и не сбросил.       Мин опять вздыхает, а Чимин только веселится, продолжая разглядывать зимний пейзаж и вслушиваться в умиротворяющий голос.       — Мне лень поднимать руку. Сбрасывай сам.       — Не хочу.       — Ну вот и не спорь тогда.       Они сидят так ещё некоторое время, пока наконец-таки расслабившийся за эти дни Чимин не начинает подмерзать, глупо ухмыляясь, и не вопрошает:       — Спишь?       — Благодаря тебе — нет.       — Ладно. — Пак решает больше не тревожить Мина и поднимается с насиженного места. — Тогда спи там.       — А сам чего домой не идёшь? — неожиданно подключается Юнги.       — Да вот как раз уже поднялся.       Шаг за шагом, слово за словом — и Чимин пешком добирается до своей улицы под жалобы на посторонний шум и бесконечные препирания сквозь парочку адекватных разговоров. Он глядит на экран, понимая, что украл у Юнги целых сорок минут спокойного сна и даже не думает упоминать это, пока тот сам не замечает и не прощается в спешке, оставляя Пака в завоёванной с боем безмятежности.

— ✗ —

      Чимин уходит в рабочий отпуск, сдаёт последний экзамен и честно пытается не изгрызть себя до косточек от тревожных мыслей. Не зная, как перестать волноваться и продумывать стратегии на будущее каждую секунду своего времени, будь то прогулка до метро, наворачивание кругов вокруг боксерского ринга или приём пищи, Пак больше чем обычно терроризирует личные сообщения заметно притихшего в последнее время Юнги сбитыми извинениями за беспокойства, снимками своего экзаменационного листа, закрытой школьной поры — и запланированно готовится к предстоящим праздникам, скрывая ото всех свой энтузиазм для пущей эффектности дёрганого старшеклассника. Город же от него не скрывает и капли: всюду пестрят огни гирлянд, стендов с оленями и Санта Клаусом; все живут предстоящими застольями и рождественским духом — и Чимин позволяет этому затронуть и себя.       С течением переживаний наконец-таки наступает преддверие Нового Года, и на тридцать первое декабря Пак в кои-то веки отвлекается, приготовив несколько праздничных блюд и вручив матери, шокированной его участием в празднестве, небольшой подарок в виде флакона духов и её любимого шоколада, которым она так редко позволяла себе насладиться. Чонгук же решил отправиться на вечеринку, организованную одним из школьных заводил, но на Саллаль пообещал непременно встретиться.       Около полуночи они заняли с Пак Кёсон гостиную, и в атмосфере, полной нежного тепла, договорились насчёт покупки рождественской ели в этом году. Зазвенели даже бокалы с припрятанным шампанским, застучали по тарелкам палочки, пока Чимин всматривался в каждое мгновение, жадно запоминая их, и не понимал, как раньше он мог этого избегать. Даже на Саллаль запирался у себя в комнате, просил не беспокоить и пропитывался раздражением к взрывам салютов и свисту петард, не показывая носа из дома. А теперь рассматривает сияющее лицо мамы, будто помолодевшей на несколько лет, и думает, что наконец-таки начал принимать определённо правильные решения.       Этот год ещё не заканчивается, но подводить итоги уже хочется. Чимин много успел натворить за это время, многого лишиться и от многого отказаться самостоятельно. Он боролся с жизнью и приманивал её к себе, однако позабыл, что главная фигура на самом деле не он.       Не в его руках канистра с бензином. Не в его руках зажигалка.       Не в его руках искры и не в его руках собственное сердце.       Но он — главная фигура этой кошмарной игры.       В горле застревает ком. Зернистая рябь расходится по изображению реальности. Трение об черенок спичечного коробка, фатальная ошибка побега — и вспышка рьяной боли. Органы, словно сговорившись, в страхе скручиваются и стремятся наружу от хладной рези по всему телу.       Чимин роняет палочки и не сдерживает сдавленного крика, пугая мать до седины в волосах. Она с шумом вскакивает и в полнейшей панике, никак не докричавшись до сына, вызывает скорую помощь, пока Пак пытается разлепить глаза и сквозь чудовищный жар понять, где он находится. Если не в жерле вулкана, окружённый убийственной лавой, то где же ещё?       Слёзы бесконтрольно заливают лицо. Чимин чуть ли не дробит зубы, силясь привстать на руках с пола, и вновь возвращается в ту кошмарную осень, к той чудовищной метке и желанию покончить с собой.       Словно сняли эффект обезболивающих лекарств. Словно тело приговорили к линчи на тысячи и миллионы ничтожных кусочков тупым лезвием.       То, как плавятся его кости сейчас, не сравнится с тем, что было в начале появления метки.       Это не то. Это в миллиарды раз хуже.       И теперь в его груди правит страх.       Это не его боль.       Чимин кричит, разрываемый на части, и никак не может даже встать — так что он может сделать для Юнги?!       А потом до Пака доходит смутное осознание того, что помогать нечему.       Потому что боль бесследно исчезает, будто бы её никогда и не было. Будто бы никогда не было Юнги.