Переворот экспромтом

      Больно.       Больно, больно, больно!       Сквозь пелену красноты перед глазами мелькает чей-то силуэт. Снаружи слышны крики, Чимин просит их исчезнуть. Он может поклясться, что его кости уже превратились в труху, и хочет убедиться в этом, просто посмотрев вниз, но багровые пятна всё пляшут и пляшут в глазах, будто радуясь этому кострищу, распаляя его, превращая боль в адское пекло.       Раскалённый воздух изувечивает лёгкие. Чимину кажется, что секунда на секунду его тело всполохнёт огнём крематориев, органы запекутся, но его сознание ещё долго будет наблюдать за полымем в агонии. Затем оно медленно угаснет, как искры от трескучих дров, однако Пак голыми руками тянется туда, вытягивая себя в реальность. В боль. Наружу.       В кощунственных муках терзая самого себя, он держит глаза открытыми до тех пор, пока вновь не обретает возможность дышать.       Схватившись за обрывки происходящего, Чимин бессознательно глядит на залитую слезами мать, на перевёрнутый стол. Ладонь трогает пластыри на абсолютно онемевшей шее, тянется к груди. Чимину кажется, что он наткнётся на изувеченное месиво из органов и костей, а потом смотрит на грудную клетку — целую, нетронутую — и не понимает, какую её часть только что потерял.       Лицо застывает в выражении чистого неконтролируемого ужаса. Пак мгновенно вскакивает на ноги, влетает в подлокотник дивана, ударяясь и так ушибленной рукой.       Мозг даёт сбой.       Его окликают несколько десятков, а то и сотен раз, но он как безумный бегает по кухне, распахивая каждый ящик, и налету собирает рюкзак. Оббивает собой все углы, подхватывает ключи с полки и корит, корит, корит себя. Он должен был заметить хоть что-то. Он должен был всё заметить ещё на моменте с Чонгуком, но был слишком слеп, слишком занят разборками с самим собой, чтобы понять хоть что-нибудь, чтобы теперь не выть в бессилии.       Но что он мог заметить?       Что он мог сделать?       Что он может сделать сейчас?!       Дрожащие руки еле попадают по экрану телефона. Чимин в панике роняет его на сырой от снега асфальт, падает на колени и безудержно трёт его о куртку, пока его хаотичные взмахи не пресекают.       Страшно.       Кто-то перед его лицом что-то говорит.       Мама.       Он пытается сделать со своей физиономией хоть что-то, но его встряхивают за плечи.       Оглушающий писк.       Прижав к себе телефон, Чимин смотрит на это беспокойство, на тревогу и горькие слёзы, застывшие в родных глазах.       Он не может сказать.       Он не может сказать ей.       Перед взором — вновь экран. Яркий, ослепляющий. Спустя минуту — короткие гудки. Они словно издеваются над ним, вопят о том, что Юнги предупреждал его об опасности, об обстоятельствах. Но Чимин не готов с ними мириться, пусть всё и исчезло, пусть нет чужого присутствия, боли, адреса.       Нужно найти хотя бы зацепку.       Его тянут вверх, на ноги. Берут голову в ладони, просят повернуться, однако невидящие глаза так и застывают на одном месте.       Неужели…       Конец?       Его жажда несмирения ещё никогда не отступала. Но разве может он найти Юнги из сотен и сотен километров этого города?       Чимин понимает, что всё это время не дышал, только когда перед глазами начинает темнеть. Он делает громкий вдох, впиваясь руками в волосы.       В голове что-то щёлкает.       Пак поднимает глаза — и неожиданно видит самого себя. Строгого, неуёмного, дисциплинированного — старого себя, который смеётся хрипло и саркастически тянет брови вверх. Не давая тому открыть рта, Чимин хватает его за руку, выпаливает: «Я кое-что позаимствую», — и вновь подымает глаза.       Он запирает все свои чувства внутри. Швыряет их за тяжеленную дверь, чтобы успокоить мать, уверить её, что расскажет всё потом, и ринуться в сторону мотоцикла.       Руки не попадают в перчатки. Светильник, висящий над входной дверью, не помогает в борьбе с темнотой и резью в висках.       Шлем, подножка, ключи, рычание мотора.       Ещё немного — и Пак вспыхнет взрывом сверхновой, рассеявшись по пространству реактивными частицами, но не даёт себе это сделать. За секунды взбирается на байк, с рёвом выезжает со двора и выкручивает ручку газа.       Он не знает, куда ехать.       Он уже проходил через подобное, ещё в самом начале: почувствовал, что Юнги в парке, помчался туда — и оказался прав.       Но теперь он ничего не чувствует. И это сводит с ума. Выкручивает нутро тревогой, терзает писком уши. Чимин съезжает на обочину уже через семь минут бесцельной езды, яростно срывая шлем с головы.       Он вновь набирает Юнги. Ещё раз, ещё — до вызубренных цифр, до их размытости. Хочется швырнуть телефон об асфальт и громко заорать, чувствуя эту жгучую беспомощность, это давящее незнание.       Глаза впиваются в ещё один номер в контактах.       Он может позвонить Намджуну. Спросить, входит ли в его навыки поиск геолокации по номеру телефона, подставив Юнги под удар.       Если… если ещё осталось, кого ставить под удар.       Пак бьёт локтями по рулю и денно бранится, скрипя зубами. Злость на весь мир вскипает в каждой клеточке тела, бурлит раскалённой лавой. Заставить Юнги вырасти в неблагополучном районе, связать его с преступниками, завербовать его — и теперь не давать до него добраться?!       Чимин подносит телефон к уху. Слушает вытягивающие из него жизнь гудки, дерёт молнию куртки и сгибается всё ниже.       «Пожалуйста, — думает он, ударяя себя кулаком в грудь. — Пожалуйста, работай, тупая ты система соулмейтов. Хотя бы сейчас, чёрт возьми, хотя бы сейчас!..»       — Намджун! — чуть ли не вопит Чимин в трубку, забыв про всякую вежливость, и слышит удивлённый сонный возглас. — Это срочно! Без лишних вопросов, я прошу тебя, ты умеешь находить человека по номеру телефона?       Секунды молчания кажутся ступеньками к эшафоту. Чимин кусает губу, сдирая её кожу в клочья.       — Тебе прямо сейчас, как я понимаю, — звучит строгое. — Будешь должен.       Пак замечает незнакомые до сих пор стальные нотки в чужом голосе, но спихивает всё на первый час ночи, европейский сочельник и что угодно, лишь бы Намджун скорее продиктовал свои условия и достал информацию.       — Пришли мне номер.       Чимин мгновенно отнимает экран от уха и колотящимися пальцами отправляет номер Юнги.       К чёрту безопасность. К чёрту, к чёрту, к чёрту.       — Я всё отплачу, — выпаливает Пак на нервах.       Ким же хмыкает, не отключившись.       — Чем угодно?       — Я бы хотел надеяться, что ты сделаешь скидку в качестве дружбы, — тарабанит Чимин и закрывает лицо руками, безудержно дёргая коленом. Он не может применять коммуникативные навыки и терзаться волнением одновременно. — Только прошу тебя, быстрее.       — Жди, — кидает короткое Намджун и всё-таки отключается, оставляя Пака наедине с убийственными мыслями и грызущим шумом живого города.       Вновь заведя мотоцикл, Чимин вдевает наушник в ухо и, в который раз прокляв систему соулмейтов на чём свет стоит, едет дальше.       Он прогоняет эту мысль — мысль, почему этот чёртов геопоиск этой чёртовой системы не работает. Но не её в этом вина. Не её.       Треск в ухе заставляет сбавить обороты и выехать на парковку, сорвать шлем и достать телефон.       Адрес.       Десять минут на ста пятидесяти.       Чимин набирает скорость, надеясь убить ею все доводы, но не стереть с лица земли самого себя. Запястья зудят от напряжения и контроля, глаза слезятся от яростного сосредоточения на дороге. Пак мчится по серединной разметке сплошной и просит эту жизнь дать ему шанс добраться. Слева — встречка, справа — боковые зеркала машин, которые он старается не задеть.       Он боится. Боится не успеть, боится мокрой дороги. Одно неверное мановение — всё закончится. Страх матери оправдается: он пойдёт по стопам отца.       Глубокий вдох. Чимин поворачивается лицом к осознанию последствий: он ко всему готов. Если придётся, он за всё ответит. Поэтому виляет в безрассудстве, бросает взгляд на телефон у приборной панели и пригибается ещё ниже, выкручивая скорость ещё больше.       От плотно штампованных зданий рябит в глазах. Тесно. Ужасно тесно и затхло.       Чимин понимает, что он в промышленном районе, громадными трубами и грязным стеклопакетом похожем на самые настоящие трущобы. Пак бросает свой байк за мусорной свалкой, пряча его возле коробок, и замирает перед самой дверью.       Его бьёт по голове: там может быть всё что угодно.       Вдох, выдох.       Пак плавно отворяет ставни, чей тихий скрип разносится по складскому помещению. Взор теряется между нагромождениями широченных полок с хламом и грудами металлолома, однако Чимин разыскивает ещё одну дверь. Устремляется к ней, открывает и, не издавая ни звука, шмыгает внутрь.       Вонь.       Свежая, мерзкая металлическая вонь в коридоре, устремляющемся в глубину, и тусклый свет аварийных ламп на каменных стенах.       Впившись пальцами в лямку рюкзака, Пак делает смелый шаг вперёд.       Он уже здесь. Не время растрачиваться попусту.       За следующим поворотом его рвёт.       В картину чистейшего воплощения смерти верить не хочется. Чимин склоняется над грязью и через минуту заставляет себя подняться, вновь посмотреть на усеянный простреленными головами пол, на изрешеченные пулями стены, на струи и брызги крови.       Организм сдаётся: ноги отказываются идти. Однако если он не сможет пройти здесь — не сможет помочь.       Чимин не может. Просто. Развернуться.       Не сейчас. Позже — можно. Но не сейчас.       Кощунственными усилиями, удерживая свой желудок внутри тела, Пак продолжает идти. Хватается за дверные ручки, измазанные в багровой жидкости, и проверяет каждое помещение на нижних этажах.       А сколько их ещё?       Отчаяние сжирает сердце. Молчание в груди добивает окончательно — и хочется приложиться головой об металлический стеллаж, рухнуть на пол и сдаться.       Он не думает, что раньше бы никогда не пришёл сюда. Не думает, что никогда в жизни бы не подставил себя под удар, но сейчас всё иначе.       Теперь он другой. И пусть это действительно опасно, пусть из любого поворота может выскочить кто угодно, Чимин знает, что не пожалеет о своих решениях, какими бы ни были их последствия.       Однако… он ведь пообещал Юнги.       «Давай договоримся? Как только надо мной или над тобой нависнет опасность, обсуждаем это и решаем, что делать. А до тех пор всё в порядке».       «Если когда-нибудь появится хотя бы крошечный намёк на опасность, ты тут же делаешь вид, что не знаешь меня и никогда не встречал».       Он запинается о валяющийся под ногами пистолет, нечаянно отшвыривая его к противоположной стене. От тошноты, мерзостного запаха, трупов под ногами и бесконечности помещений голова идёт кругом.       Недолго думая, Пак подбирает ствол, укладывая его в руке. Перепроверяет магазин, взводит курок и выставляет перед собой.       «Глупо лезть на рожон, не умея себя защищать, и хвататься за оружие, не умея стрелять».       Он знает, что не выстрелит.       Идя по этим мрачным коридорам, Чимину кажется, что каждая мышца в его теле скоро выработается на максимум, но на том, что будет потом, он предпочитает не сосредотачиваться.       Потому что затем его метка начинает гореть.       Ошарашенный, Пак врывается под свод качающихся ламп и глухой тишины. Мужчина в смокинге, зажав в руках дробовик, смотрящий ему в шею, застыл мёртвым грузом под шкафами архивов и кучи бумаг, пропитанных кровью.       Металлические столы, хлам, тела, осколки. Юнги.       Пистолет чуть не вылетает из рук. Чимин мгновенно бросается к Мину, на ходу разбираясь со стволом и швыряя его на пол рядом. Под тусклым светом он выворачивает всё содержимое рюкзака, касается двумя пальцами шеи, как вдруг его руку берут в стальной захват.       Чимин чувствует, какой болью пылает запястье, но мокрыми глазами, что расширяются с каждой секундой, пронзает чужое тело. Ощущает, как руку отшвыривают. Мин стонет вымученно, желая отвязаться от Пака, как навязчивой галлюцинации, и даже не желает смотреть в его сторону.       Чимин не даёт этому сбить себя с толку. Тут же снимает перчатки, закатывает рукава, вынимает бинты, выливает полфлакона средства на рану, которую зажимает Юнги, а потом еле выдерживает его взгляд.       Он ожидал это всепоглощающее разочарование в глазах напротив. Это чувство предательства, эту горечь, сожаление и убийственную злость, но не на Чимина — на самого себя.       Юнги невыносимо смотреть на картину, вылезшую из самой глубины страхов: на Чимина с оружием, по запястья в крови, среди убитых тел. Боль свинцом застывает на кончиках его ресниц.       — Пошёл вон, — выдыхает безжизненное Мин.       Откидывая от себя полемику, Пак продолжает работать: прижимает бинты к рваной ране, хочет перевязать — но его ладони вновь отшваркивают.       — Если есть силы на ругань, то дай мне разобраться с ранами! — вырывается у Чимина вместе с потоком слёз. Руки неумолимо дрожат, тело содрогается — и просто хочется закрыть глаза, но Пак не может. Не может сдать назад. Чувство, будто ещё слово — и его затопит истерикой.       — Ты не будешь… ни с чем разбираться. Уйди, я прошу тебя. Ты не… должен быть здесь… Как ты вообще… Мы… Мы договорились, — цедит сквозь зубы Юнги и впивается свободной рукой в воротник Чимина.       — Да, мы договорились, — хрипло хватает воздух Пак, — но мне было не с кем обсуждать, что делать. Поэтому я решил всё сам.       Чимин пытается спрятаться, скрыть волны ужаса, сгрести их в сосуд самообладания, потому что он видит эту потерянность, эту горечь в глазах Мина. Он знает, почему Юнги хочет его прогнать. Но до скрежета сжимает зубы, потому что не может уйти. Лезет под руку, дёргаясь от выстреливающего потока крови.       Юнги не даёт ему справиться с ранением.       В глазах застывает кромешный ужас.       — Дай мне обработать рану!       — Сколько раз я… — Юнги закашливается, давая возможность отодрать его ладонь и со всей возможной скоростью начать залатывать рану.       — Ты же работаешь на кого-то! — срывается Пак. — Они не прислали помощь? Не забрали тебя? Или… — Чимин переводит застланный слезами взгляд на Мина. — Ты не сказал им… Ты не сказал им?!       — Это было… бессмысленно.       От услышанного Чимин цепенеет.       — Бессмысленно… спасать твою жизнь?       Слабый голос уносится под крышу безжизненного здания. Чимин видит в глазах напротив ответ на свой вопрос, из-за которого лежачего хочется добить.       — Помереть собрался, что ли?!       — Да я уже труп. Ты… ничего не сделаешь. Уходи.       — Ага, а ты всё знаешь. Мне всё равно, что ты провозгласил себя мертвецом. Ты не умрёшь здесь.       Юнги вновь отшвыривает чужие руки. Из густоты наброшенных повязок и футболки опять вытекает кровь.       — Ты слышишь меня или нет?! — рявкает Мин. — Вот всегда ты так!.. Каждый раз прёшь как танк, даже зная, что неправ!       — Именно! — рычит Чимин и вновь лезет под руку, от чего Мин шипит. Глаза бегают по чужому телу, замечая подбитое плечо, порезанную шею и сгустки крови на стене. Пак покрывается жарким холодом. — Ты не тому сопротивляешься. Перестань. Пожалуйста. — Сиплый вдох. — Я не хочу тебя потерять. Ты вообще об этом не подумал?       — Я всегда о тебе думал! — От чужого хриплого крика Чимин коченеет. — Именно поэтому… я говорил тебе не лезть в это! А ты что?! Припёрся прямо сюда!       — Слишком много у трупа сил на ругань!       — Тебе не хватило?!       — Не хватило чего?! Это моё чёртово решение, и ты ничего не можешь с этим сделать!       — Уйди, Чимин… чёрт тебя раздери!       — Если у меня есть хотя бы шанс спасти тебя, я схвачусь за него! Это ты сдаёшься, даже не попробовав!       — Да что ты знаешь?!       — То, что ты идиот!       — Да иди ты отсюда нахер!       — Сам иди нахер!       Юнги вновь из последних сил отшвыривает Чимина.       Щелчок.       Восстановив фокус, Пак впивается глазами в выставленный на него пистолет. Чёрный, залитый кровью. Тот, что недавно покоился в собственных ладонях и дуло которого теперь направлено прямиком в лоб.       Чимин знает, что там есть патроны.       Сбитое дыхание не приходит в норму. Лёгкие обжигает металлическим запахом, в голове пульсирует чужое нежелание жить, с которым Пак не может согласиться. Юнги еще даже не начинал жить, чтобы сейчас умирать.       — Уходи, — бросает ледяное Мин. От прежней теплоты не остаётся и следа. Он вновь тот, чьих глаз Чимин не выносил. Снова тот, кто держался убийственной стеной и похоронил в себе эмоции.       Не обращая никакого внимания на оружие, Чимин тянется к плечу Юнги, чтобы остановить сочащуюся кровь.       Юнги взводит курок.       Пак прикрывает веки. Мин не сможет его напугать: все тузы уже давно покинули рукава, а теперь осталась лишь интуитивная уверенность, которой Чимин решает полностью довериться.       Выровняв дыхание, Пак вдруг подаётся ближе, касаясь головой металла. И с мягкостью глядит на смуту всепоглощающих эмоций в этом мёртвом море чужих глаз.       Всё это время Чимин лишал бушующие волны контроля, за что его никак не могли простить и не имели власти ничего изменить. Теперь они мятежным потоком раздирают всё на своём пути, а Пак лишь тихонько улыбается: наконец-то.       Он не представляет, как это больно: совершить психологическое самоубийство, чтобы продолжать жить, а теперь раскорчёвывать свой трупный потрох, воскрешая себя не по своей воле.       Юнги не сможет жить в убийствах, даже видя в этом спасение. Чимин чувствует это в каждом дрожащем вздохе, покрасневших глазах, и чувствует, что сам он в силах сражаться уже не за себя — за других.       — Уходи, — одними губами повторяет Мин, не выдерживая воцарившейся картины. Губит в себе желание единым щелчком погрузить холст в бесконечную тьму.       — Я не уйду, — выдыхает Чимин в ответ. Юнги дёргается, словно Пак ранит его каждой буквой. — Я хочу, чтобы ты жил.       — Я тоже хочу… чтобы ты жил. Но ты упорно не хочешь.       — Я хочу, — спокойно говорит Чимин и будто бы продолжает не замечать пистолет у своего лба. — И я живу. Так, как хочу я. А ты не живёшь.       — Потому что я не могу.       — Ты можешь. Ты уже начал жить, — просто отвечает Пак. Уголки губ мягко дёргаются вверх. — Как только ты начал бороться, ты начал и жить.       Юнги шипит, мотая головой.       — Чимин, я… я тяну тебя за собой. Ты понимаешь?       Пак повторяет его жест.       — А я всё вижу не так, как ты, понимаешь? Ты отпираешься и всё говоришь мне, как с тобой опасно. Я понимаю это и продолжаю делать собственные выборы. Ты никуда меня не тянешь.       — Ты не слышишь меня, — прерывает Мин.       Пак всё равно заканчивает:       — И это не значит, что ты не можешь жить тоже.       — Чимин.       — А ещё я понимаю, что ты нашёл выход в том, чтобы никого к себе не подпускать и не навредить? И в удачный момент опустить руки? Хрен тебе.       — Чимин, просто…       — Хрен тебе, я говорю. Ты считаешь свою жизнь бессмысленной, но в смерти тоже нет никакого смысла, — тараторит Пак и медленно поднимает ладонь вверх, кладя её на чужую. Задетая пальцами гладь пистолета отторгает. — Ты сопротивляешься потому, что не хочешь жить, или потому, что у тебя больше нет выхода?       Чимин знает его неутешительный ответ: помнит разговоры в ночь, его устланный смертью путь. Но Юнги вдруг поднимает отчаявшийся взор — и Пак видит там сомнение. Клочок надежды.       Чимин как можно скорее старается за неё ухватиться, чтобы не дать ей уничтожить саму себя.       — Я — твой выход. Я хочу быть им. Хватайся.       Вся защита Юнги уже давно дала глубокую трещину — и сейчас пала окончательно, выписывая на лице Мина выражения абсолютного эмоционального контраста. Вечная бесстрастность вихрем меняется на болезненный абсурдный бунт, заставляющий Юнги опустить руку и откинуть голову на стену.       Чимин получает в свои руки нечто крошечное и видит в этом нечто безмерно драгоценное, молниеносно принимаясь стягивать повязками плечо и шею Мина. Последний сквозь зубы бросает обыскать тело, похороненное под дробовиком, и выудить связку ключей.       Чимин беспрекословно слушается, а затем взваливает Юнги на себя, прося его держаться крепче, и под руководством вытаскивает их из здания, чуть не оставляя там душу. Адреналин всё ещё хлещет в немеющих от тяжести руках и спине.       Пак находит оставленный чёрный минивэн. Хватает губами ушат свежего воздуха, а вместе с тем и темноту в глазах. Тут же очухивается, распахивает двери машины, садит туда Мина, сообщившего адрес, и несётся на переднее сидение, через пару мгновений уже трогаясь с места.       Дрожащие ладони всё никак не могут успокоиться. Чимин таранит мусорные баки крылом автомобиля и слышит саркастичный смешок. С облегчением от того, что Юнги живой, он выдыхает и поворачивает голову в его сторону, замечая, что тот уже собрался кому-то звонить.       — Принимайте к себе катафалк, — первое, что из последних сил цедит Юнги человеку на другом конце линии. Ждёт ещё пару мгновений, хмурит брови на ответ, а потом добавляет: — Минут десять.       И с болезненным выдохом отшвыривает от себя телефон, смыкая глаза и затихая.       Несколько минут давящего молчания почти что сводят Пака с ума.       — То, что ты сейчас жив, значит, что что-то внутри тебя всё же хотело бороться. И боролось. А если в тебе что-то борется, значит, ты будешь жить! Так что терпи и не закрывай глаза! — выдаёт он пулемётной очередью и раздирает своё внимание сразу на несколько вещей.       — Какое клише, — ворчит Юнги, подавая знак.       Усмехнуться в ответ и помочь разрядить обстановку уже нет никаких сил. Она больше, чем натянутая тетива; взрывная, как открывший огонь пулемёт, который не успокоится, пока не выпустит всю обойму.       С полной анархией в голове Чимин сворачивает к ещё одному незнакомому зданию. Он уже всей душой их ненавидит. Он пытается взять себя в руки, расслышать стук металла разъезжающихся ворот, понять, что они поднимаются прямо перед его носом, и не перепутать передачи, чтобы не дать машине заглохнуть перед съездом под землю.       Наконец они останавливаются. Пак несётся назад, не разбирая горизонта, не слыша ни слова из уст людей в чёрных костюмах. Он не доверяет им Юнги, пусть тот и хлопает его по плечу. Тогда они просят пройти по однотипным светлым коридорам и предоставляют каталку, в которую Чимин вцепляется из последних сил и идёт рядом, пока глаза не впиваются в белый халат.       Мозг всё-таки сообщает: «Это доктор», и Пак расслабляется.       А потом поднимает голову выше.       «Это Намджун» — исправляет мозг, а Чимин клонится к стене.       Пак переводит взгляд на бледную, как мел, под засохшей кровью ладонь и устремляется им обратно. Опять — на хорошо знакомое точёное лицо с драконьим разрезом глаз, которое усмехается Мину, как старому другу, — и обратно на каталку.       — Впервые тебя так подрали, что даже без чужой помощи не обошлось, — хмурится Намджун.       — Хватит наслаждаться. …Сделай свою работу и избавь меня от себя, — бросает Юнги, хрипя. Чимин хочет посоветовать ему заткнуться и не растрачивать силы попусту, а Киму, кем бы он ни был, — уже приняться за дело.       Намджун на ходу вытягивает что-то из нагрудного кармана, раздаёт указания бегающим вокруг людям в светлой одежде.       Они останавливаются перед пластиковыми дверьми с табличкой над ней. Чимина, как склонившуюся полупрозрачную тень, отодвигают в сторону.       Совершенно неудивлённый, Намджун обращает на него внимание только тогда, когда Юнги увозят. Собственное лицо, видимо, отражает каждую эмоцию, потому что Ким тянет уголок губ вверх, смотрит на наручные часы и вновь покрывается бесстрастным холодом.       — У тебя полторы минуты, — провозглашает он, встряхивая парня привычно тёплым тоном голоса. Картинка никак не вяжется. — Задавай вопросы.       Пак не может достать из горла и звука, но закрывает глаза и сжимает кулаки.       — Ты удивлён и скрываешь или не удивлён и всё знал?       — Второе. — Ким вытягивает одну руку, махая ей на шею Чимина. — Увидел под пластырями, когда вы ночевали у меня.       Пак хочет с размаху треснуть затылком по стене: сколько же ещё раз он был настолько неосторожен, настолько очевиден?       — Кто ещё знает? — вместо возгласов спрашивает он.       — Смотря где ещё ты засветился, — шутит Ким, на что Чимин вновь прикрывает глаза. — Я никому не говорил, если ты об этом.       — Кто ты? — не упускает возможности Пак.       — Конкретно здесь или в целом?       Чимин трёт виски, заставляя свой мозг работать, а сердце не тарахтеть по всему телу.       — Конкретно здесь — главный хирург, — спешит ответить Намджун и снова смотрит на запястье. — Время вышло, у меня операция.       Ким уходит. Только его спина единично мелькает за мутным стеклом дверей, где загорается красным табличка. Оцепенев, Пак моргает — и вдруг оказывается среди трассы, расчерченной кровью. Пейзаж мгновенно меняется на бледные стены больницы; в уши врывается пикающий звук аппаратов жизнеобеспечения.       Понимая, что это всё — наваждение, воспоминания, Чимин хватается рукой за стену, прислоняясь к ней лбом. Бледная зеленоватая краска меняется на молочный цвет, но Пак никак не может выдохнуть. Багровые пятна пляшут на этой стене в форме искорёженных тел, трупная вонь забивает ноздри, в голове застревает шум перестрелки.       Чимин съезжает по стене вниз, давая себе время и возможность переждать кошмар. Спрятать голову в коленях, закрыться руками и неспешно переживать весь тот ужас, раз за разом, секунда за секундой, до тех пор, пока до Пака наконец не долетает вибрация разрывающегося мобильника.       Тремор в руках не даёт вытащить его с первого раза. Чимин роняет телефон на плитку, видит на экране новую трещину, слёт сообщений и пропущенных звонков. Даже от Чонгука.       Пак вновь падает лбом на колени.       Нужно хотя бы оттереть ладони, а уже потом разбираться с тем, что он натворил и насколько всех перепугал. Однако сил нет, как и чувств: лишь мрак, рябь и ужасный равномерно пикающий звук.       Холод пола пробирает до лопаток, но тело не может двинуться с места. Чимина мутит так, что до туалета приходится добираться по стенке, а затем бросаться то к раковине, то к унитазу.       Сознание включается, только стоит подставить лицо под ледяную воду и чуть не захлебнуться в ней. Тогда темнота начинает отступать, паника из груди испаряться, а дрожь, пробивавшая кости, успокаиваться.       Приведя себя в более-менее надлежащий вид, Чимин бредёт обратно под двери реанимации и бросает себя на пластиковое сидение.       В стену уставляется невидящий взгляд. В сознании вновь и вновь наперебой горланят картинки произошедшего. Единственное, что успокаивает, — они смогли выбраться и Юнги оказывают помощь. Чимин собирается с духом и хочет перезвонить матери с Чонгуком, но ни одно оправдание не приходит на ум. Кромешная пустота. Ни единой мысли после Тэхёна, волнения за друга, катастрофической боли, чужой жажды отправиться на тот свет и после Намджуна.       Ничего.       Пак выпадает в астрал, где не существует течения времени. Вскоре его выдёргивает женщина, вручающая личные вещи пациента, отчего Чимин чуть ли не пропадает окончательно. Он смотрит на её губы и не слышит её голоса, приходя в себя лишь на моменте «Состояние стабильное, пациент будет переведён в палату». Пак чувствует, что чёрта с два Юнги решится остаться здесь, театрально выйдя отсюда сразу после операции и на своих двоих.       А потом его снова оставляют одного. За это время он не сдвигается с места, глядит на склад оружия у себя на коленях, два мобильника, рацию, ключи и небольшую сумку. А в голове до сих пор ни идеи, как покрывать себя и Юнги. Куда он мог умчаться среди ночи после вспышки боли? Его мать уже точно всё поняла. А ещё она подключила Чонгука. Пропадать с горизонта — не вариант. Просить у Чона прикрытия и врать о правде? Как раз после заявления о личности Тэхёна и просьбе ему не доверять?       Как глупо.       Чимин откидывает голову назад, абсолютно не представляя, что делать.       В голове щёлкает.       Намджун. Можно залезть в ещё большие долги и попросить помощи… Нет, нет, лучше упомянуть Сокджина. Сокджина и собственное неугомонное нутро, которое пыталось разоблачить Тэхёна, а в итоге попало в передрягу. Да. Отлично. Но как объяснить резкую боль?       Понимая, чем он сейчас занимается, Чимин пропитывается к себе отвращением. Как жалко и как гнусно. Чёрт возьми. Чёрт возьми!       Лучше всего будет сначала позвонить Чонгуку и действовать по ситуации.       Отставив в сторону несколько десятков сообщений, Пак закрывает глаза и набирает его номер. Не проходит и пары секунд, как трубку снимают, а в неё летит гневно-обеспокоенное:       — Что там, блять, с тобой?! Где ты?! Что случилось?! Чимин!       Названный выравнивает голос и докладывает придуманную ситуацию с Сокджином, очередным злоключением, на что получает шумный выдох, неутаённое раздражение и:       — Мне ещё ни разу не звонила твоя мама! Если тебе нужно было прикрытие, почему не предупредил меня?       Чимин раскрывает глаза, садясь прямее. Бинго.       — Что она уже тебе там наговорила? — с лёгким смешком, извиняющимся тоном.       — О том, что ты сорвался куда-то среди ночи в абсолютном шоке, говорил бессвязную чушь, упомянул меня и в таком состоянии сел на мотоцикл! Ты жив там вообще? Или тебя по частям собирают?       Пальцы сжимают ткань куртки. Горечь заполоняет горло, словно в последний раз прося прекратить эту постыдную ложь перед тем, кто ему доверяет.       — Прости меня, — продолжает раскаиваться он. — Я получил информацию, она совсем сбила меня с толку. Я не соображал.       — И тут же помчался решать проблемы, конечно! — ворчит Чонгук, в перерывах между словами начиная бранить Чимина ещё активнее. — Что за информация?       — О Ким Тэхёне… — Слышит сдавленный нетерпеливый выдох. — Я так ничего и не узнал. Не успел.       А ещё Чимин скоро не успеет вылезти из болота вранья, куда зашёл уже по пояс, если не очнётся или же не приведёт лживую историю к правдиво звучащему завершению. Он устремляется к последнему, зарекаясь больше никогда не сочинять собственному другу, и они расходятся на шатком взаимопонимании. Чонгук обещает подтвердить историю, которую Пак собирается наплести уже матери, а Чимин впивается глазами в номер, заученный ещё в детстве, и ощущает себя ещё паршивее.       Разговор с мамой практически доводит его до слёз, потому что слышать волнующийся и то и дело срывающийся родной голос невозможно. Стоически держа себя в руках, Чимин готов просить прощения хоть сотни раз и собирается сделать это, однако Пак Кёсон сбрасывает сразу после уговора появиться на пороге сегодня же.       Чимин боится, что не сможет сдержать даже этого.       И ещё через несколько часов неутешительных размышлений он переступает порог крошечной палаты, больше похожей на каморку. Юнги бы вышел отсюда в ту же секунду, если бы не лежал без сознания и не выглядел так, будто он за глаза уже всё-таки успел отказаться от жизни.       Чимин не хочет признавать, что Мин был прав, потому что оказывается не готовым к реальности, рваным полотном застывающей перед взором. Громкие заявления оказались на живую пришпилены к нему степлером, а теперь безмерно кровоточат, вынуждая неотрывно смотреть.       Пак устал анализировать. Жизнь, других людей, себя. Он отпускает думы, садится на хлипкий стул и смотрит на белое лицо с иссиня-чёрными синяками под глазами. Вкупе с волосами оно превращает Юнги в одного из персонажей с карт Таро.       А потом звенит будильник. Отмерев, Чимин выключает его, обнаруживая семь утра, и заново смотрит на Мина. На капельницы, на изводящие писком и жужжанием аппараты. На бежевые стены в холодном свете ламп.       Что-то в его груди не сходится.       Резко поднявшись, Пак твёрдым шагом достигает двери, отодвигая её в сторону и задвигая за своей спиной. Рассекает помещения подземной клиники в поисках конкретного человека и отпугивает сотрудников своими хладными вопросами.       Приходится спуститься на несколько этажей ниже, чтобы добраться до небольшого кабинета. Постучавшись и получив ответ, Чимин входит к Намджуну, невидящим взглядом окидывает обстановку и переходит сразу к делу:       — Что с ним?       Между бровей Кима залегает видимая складка.       — Разве тебе не сообщила медсестра?       Пак трёт переносицу пальцами, чуть качнувшись назад. Он почти ничего не слышал, кроме того, что этот суицидальный засранец будет жить.       — Жизненно важные органы не задеты, состояние стабилизируется. Я так понимаю, это ты накладывал повязки? — Чимин кивает. — Неплохо.       Если бы не тошнота и стреляющее головокружение, Пак бы выразил больше признательности, однако сейчас ему не до приличий.       — Сколько он ещё будет без сознания?       То, как они избегают имени Юнги, проделывает в груди несколько едких дыр.       — Обычно вскакивает в первые полчаса. — Ким выдвигает ящик письменного стола, закидывая в него пару папок. На первом слове Пак стискивает зубы, не представляя, сколько раз Мин оказывался здесь ещё до появления Чимина, чтобы кто-то так легко бросал слово «обычно». — Сейчас же… не могу точно сказать. Люди из таких потерь крови не выкарабкиваются. Хотя эта машина в любой момент может очнуться.       — Он не машина, — тут же встревает Пак, тараня Намджуна взглядом. Ким смотрит в ответ, дёргая бровью. Складывает ладони на столе в замок и, сделав собственные выводы, решает перевести тему:       — Так ты его местонахождение по номеру телефона просил пробить?       Чимин щурится: разве Намджун не должен был знать эти цифры? Неужели видел их впервые?       Как давно эти двое знают друг друга? Ким работает на тех же людей, что и Юнги, или же ведёт дело подобно Сокджину? Пак останавливается на втором варианте, даже приблизительно не силясь оценить, сколькими же личинами обладает Намджун. Завсегдатай американских пабов, владелец тату-салона, заведующий частной клиникой — что же дальше? Судя по количеству оружия за поясом у сотрудников, больница ещё и нелегальная. Сколько же здесь пациентов? Они преступники?       Если он спросит прямо, ответят ли ему?       Чимин мотает головой: он ещё не расплатился за прошлую услугу.       — Нечасто можно увидеть, как ты добровольно отказываешься от возможности задать вопросы, — прерывает мысли Ким.       — Не думаю, что ты мне на них ответишь.       — Давай проверим. — Намджун распускает замок из пальцев и завораживающе стреляет тёмными глазами.       «Ладно», — с вызовом соглашается Чимин и обходит узкий диван, усаживаясь посередине.       — Какая плата за сегодняшнюю услугу?       — Как придёт время, узнаешь, — тянет Намджун со свойственным ему дружелюбием, абсолютно не отталкивая. Паку же хочется оттолкнуться.       — Давай не говорить загадками? — чувствует неладное Чимин. — Ближе к сути.       Намджун же мягко улыбается, читая его как раскрытую книгу, пусть Пак и старается казаться томиком Карла Маркса.       — Как обстановка меняет общение. — Он разворачивается на стуле, бросая задумчивый взгляд за чужое плечо. — Подозрение — необходимый инструмент. Я теперь не тот, кем был у тебя в голове, совсем другой. Ведь так? Однако… — Ким подпирает голову ладонью, чуть наклоняя ту вбок. — Хотел бы я, чтобы ты не перечёркивал мой образ, потому что он всё же был настоящим.       — Чем больше ты говоришь, тем меньше я тебе доверяю. — Чимин врёт. Защищается, полностью осознавая чужую искренность, в которую не остаётся ничего, кроме как верить.       — Что же, значит, мне суждено прослыть для тебя лжецом, — по-доброму усмехается Намджун и ожидает продолжения вопросов.       Пака охватывает небеспричинная паранойя. Разве может оказаться их знакомство в баре простым совпадением, раз Ким знаком с Юнги?       Он вспоминает ещё одну фигуру, присутствовавшую тем вечером, и трёт пальцами висок. Может ли быть так, что Ким знаком с Тэхёном? Как подобраться к этой теме, не прыгая с разбегу в обрыв?       — Возвращаясь к началу… Я был обычным школьником. Зачем тебе понадобилось со мной возиться?       Намджун, блеснув глазами, что-то отмечает у себя в уме. Чимин практически слышит росчерк карандаша по бумаге.       — К сожалению… правдивый ответ слишком простой, чтобы ты в него поверил.       — Отвечай так, как считаешь нужным, дальше я разберусь.       — Я ведь уже говорил тебе?..       Да, Пак помнит. «Потому что ты мне понравился» и «Ты милый» слишком простые, чтобы быть вплетённым в канву открытий за сегодняшний день.       Встав со своего места, Ким подходит к шкафу, снимает с верхней полки пару бумаг в файлах и кладёт их на стол, будто боясь забыть о них в будущем. Прислоняется к поверхности поясницей, стоя почти прямо перед Чимином, и искренне выдыхает:       — Твои глаза… говорят намного больше, чем я могу прочитать. Это притягивает. Ты слишком необычный, хотя сам не понимаешь этого. Я убедился в этом ещё раз, когда обнаружил твою метку под тонной пластырей. Стоит отметить, что это вышло абсолютно случайно, мне даже пришлось искать новый, чтобы прикрепить отошедший край. — Опять улыбка. Искренняя. Чимин отчего-то чувствует, что Намджун не врёт, но всё естество жаждет это отторгать. — Хотя для меня «система соулмейтов» — более широкое понятие, она не ударила лицом в грязь, подобрав тебе такого человека. Было чувство, что мне даже не удастся за тебя побороться.       Чимин сводит брови к переносице, с вызовом закидывая ногу на ногу. В этом движении сквозит излишняя эмоциональность, потому что Пак наконец-таки переносит на себя с Юнги основное значение этой системы, принятое людьми, и в беспокойстве раскрывает глаза.       Рот чуть не размыкается в отрицании — Чимин вовремя его захлопывает. Отрицать — значит давать Намджуну зелёный свет.       Ким невыразимо искусный и умелый лжец: выдерживает ложь, как французское вино, и подаёт в парадоксальной бутыли, ловко добиваясь сокрытого внутри другого человека. Чимин чуть не попался, ведь на самом деле Намджун ничуть не врал.       — Однако этот дурак оставит тебя сам. Диллема дикобразов, — продолжает Ким. Пак замирает. — Будет либо отдаляться, либо выдирать себе иголки, лишь бы тебе не было больно.       Вспышка некой злости пронзает рёбра. Чимин не понимает её источник, не понимает, зачем одним лишь взглядом говорит Намджуну высунуть нос из чужого существования. В голове просыпаются новые вопросы, однако теперь Пак имеет гордость пресечь их. Он не желает позволять этому человеку к себе приближаться, поэтому встаёт, без капли эмоций отвешивает слабый поклон и выходит из кабинета.       Стены опять сливаются в палитру с размазанными белилами. Краска заканчивается на выходе из съезда под землю — солнце слепит, прорезая бледные облака, падая на бледный снег. Бледное. Всё бледное.       Отвращение к обстановке забивает горло. Остановившись, Чимин неожиданно вмазывает себе ладонью по щеке за мерзкую ложь. Покачивается в сторону, но вновь делает шаг вперёд, пока под ботинками хлюпает грязь.       Пак вытягивает из кармана связку чужих ключей и сжимает их в ладони. Он не знает, зачем их взял, однако почувствовал, что так будет правильно, оставив все остальные вещи в тумбочке палаты. Или же безопаснее.       Вдох и выдох.       Этим утром обычные действия ощущаются иначе. Чимин трясётся в общественном транспорте, чтобы забрать брошенный мотоцикл, но на самом деле будто попадает в другую страну, на другой континент, читает рекламу на другом языке. Сеул не кажется прежним — чем-то поразительно новым, несколько отталкивающим, но не устрашающим. Или же всему виной сам Чимин?       Ему определённо нужен отдых, но не сейчас. Сейчас — сесть на байк, вернуться домой, поговорить с матерью и выловить Чонгука по дороге в школу с пакетом закусок в качестве извинений. Проделав каждый пункт плана, Пак понимает, что у него не остаётся и толики сил, и все уроки он сидит на лестнице, ведущей на крышу. Подпирает голову рукой, смотрит в экран телефона, будто бы там что-то появится, и чувствует себя абсолютно чужим. Ему известно то, что неизвестно другим — и он не может этим ни с кем поделиться.       Горечь разъедает лёгкие.       В конце концов он не выдерживает и сбегает домой через забор в месте, где не дежурит охранник. Атмосфера дома пропиталась страхом, горечью и обидой, а теперь саднит на языке. Чимин думает, что это те самые последствия за боль, причинённую другим людям и принесённую решениями, от которых он, однако, не отступается и сейчас.       Это было необходимо.       Чимин засыпает только к вечеру, когда слышит рядом со своей комнатой громкий хлопок двери. Это мама. Расстроенная, изведённая и не принимающая никаких извинений.       Телефон на подушке выключается, так ничего и не показав, отчего его приходится подключить к зарядке.       Вскакивание ночью с постели каждый час не восстановило силы — наутро в горло не лезет ни крошки. Пак зарывается в несколько слоёв одежды в виде свитера и толстовки, пытаясь спрятаться от изменившегося мира, а потом не выдерживает и накидывает сверху куртку. Вешает рюкзак за спину, впивается пальцами в ткань у сердца и раздосадовано глядит то на мотоцикл, то на входную дверь.       Чимин отправляется совсем в другую сторону. Руки слишком слабы, чтобы даже просто завести байк, а морозный ветер выбивает из головы неразбериху мыслей, куда даже не хочется соваться. Пак добирается до нужного здания далеко не с первого раза, совсем запутавшись в нагромождении построек, хотя ему везёт прошмыгнуть в подземный ход благодаря выезжающему оттуда тонированному автомобилю.       Теперь наконец получается ясно разглядеть убранство просторной парковки и несколько широких прозрачных дверей вдалеке. Чимин бредёт к одной из них, но спустя минуты ожидания хотя бы какой живой души он уже пытается уговорить себя позвонить Намджуну, как вдруг из подобия КПП за широким столбом выходит мужчина в знакомом костюме. Требует идентификационный номер, а при его отсутствии связывается с кем-то по рации и заявляет:       — Вы не можете появляться здесь без пропуска.       Вздохнув, Чимин разводит руками, указывая в сторону ворот, и жмёт плечами, как вдруг что-то заставляет его обернуться. Внутренний голос путано подсказывает, что Паку вовсе не нужно заходить внутрь, но охранник просит его пройти в сторону своей будки, и тот поворачивается обратно.       Он идёт следом, а потом неожиданно для самого себя останавливается — и пускается наутёк. Он не чувствует систему, ощущая некий подвох самостоятельно.       Благодаря площади и незамкнутости пространства Чимин совсем скоро отрывается и, выключив мозг, бредёт чёрт знает куда, пока не натыкается на фигуру в белом халате. Она неслышно передвигается, прижав одну из ладоней к боку, а потом, даже не оглядевшись, скидывает врачебный халат у одного из столбов.       Чимин уже знает, кто это, поэтому свободно идёт ближе. Юнги же шагает дальше в жёлтой толстовке с какими-то красными росчерками на спине, видимо, в спешке у кого-то украденной, и белых спортивных штанах с полосками по бокам. От контраста у Пака с непривычки рябит в глазах.       Он был прав, что Юнги под шум захочется как можно скорее свалить из четырёх стен. Мин даже ищет что-то, чем можно разбить окно стоящего рядом джипа с внушительной радиаторной решеткой, и поднимает с земли какой-то кирпичный обломок, замахиваясь.       Пак лишь прислоняется к капоту автомобиля, чья сигнализация начинает с визгом заходиться. Юнги, неожиданно заметив Чимина, шарахается в сторону и чуть не запускает в него свой кирпич. Смотрит пару секунд, не давая младшему прочитать в своих глазах ни эмоции, и распахивает дверь машины.       Внутри салона что-то гремит, потом хлопает. Мин исчезает за рулём, согнувшись, — а следом сигнализация замолкает подстреленной птицей. Заводится двигатель. Юнги выравнивается, махая Чимину на выход, и не произносит ни слова.       Разобрав жест в качестве просьбы катиться куда подальше, Пак вытягивает из бокового кармана рюкзака чужие ключи и звенит ими в воздухе.       Юнги бросает на него ледяной взгляд. Бинты, отовсюду выглядывающие из-под одежды, приковывают к себе, когда Мин требовательно вытягивает руку. Чимин, махнув головой, отстраняется от капота.       Тогда Юнги выходит из машины, резко огибает дверь и пытается выхватить ключи, однако Пак вовремя оббегает капот и оказывается с противоположной стороны. Мин, не доглядев, бьётся коленом об решётку джипа и громко шипит.       Чимин не знает, что делает и что планирует сделать, объятый неутешительными выводами. Чужой взлохмаченный и подбитый вид режет по сердцу. Куда бы Мин ни собирался, Чимину не хочется отпускать его одного. Словно мановение — и тот обо что-нибудь убьётся. Ему нельзя за руль, нельзя было выходить из больницы, но вот они здесь: один еле держит равновесие, скалясь в попытке украсть чью-то тачку, а второй хватается за ключи, словно они могут привести к двери, где ждёт лучший конец.       — Что ты делаешь? — первым хрипит Юнги. На его перевязанный лоб больно смотреть.       — Давай я сяду за руль.       Повисает молчание, за которое старший вздыхает и делает пару грозных шагов навстречу. Чимин же отходит дальше.       Юнги выбирает новую стратегию: не получается спорить — игнорируй. Паку она не нравится.       — Отдай ключи, — чеканит Мин, как вдруг издалека начинает доноситься топот ног.       Мгновенно обернувшись на охранников в нескольких десятках метров от них, Юнги быстро ориентируется и в момент настигает Чимина. Одним движением распахивает пассажирскую дверь, толкает туда Пака, а сам бросается к водительской.       Ладонь тянется к бедру, но хватает воздух. Юнги шикает, вновь врезается коленом в треклятую решётку, захлопывает дверь и, поменяв передачи, давит на педаль газа. Бросает «пристегни ремень!», в то время как Чимина отбрасывает на бардачок, потому что Мин сдаёт назад. Он опять меняет передачи, а Пак, наконец пристегнувшись, видит отдаляющихся охранников и следит за ними через боковые зеркала.       А потом, словно очнувшись, выкрикивает:       — Там ворота! Закрыты!       — Я знаю, — раздражённо цедит Юнги. Глаза Чимина распахиваются шире.       — Ты собрался их протаранить?       — Конечно, — абсолютно серьёзно выдаёт в ответ, но Пак уже знает этот шуточный тон. — Делать мне больше нечего. Намджун откроет ворота, не в первый раз такое.       — Ты не в первый раз крадёшь чью-то машину?       Юнги фыркает.       — Нет. Обычно я на своих колёсах. Ничего с Намджуном не станет, если я на некоторое время одолжу его джип. — Юнги постоянно кидает взгляды на зеркала и оборачивается, пока Чимин прокручивает в голове его голос, так открыто сквозящий эмоциями. Стоит им приблизиться к уже знакомому подъёму, Мин добавляет: — Бросим его в каком-нибудь закоулке, пусть помучается с поисками.       На эти открытые колкости в адрес Кима хочется усмехнуться. Пак откладывает вопросы на потом.       Впереди металлические ставни действительно начинают отъезжать вверх. Юнги даже не сбавляет скорость и спешно покидает стены клиники, не пренебрегая еле слышным выдохом облегчения. Но Чимин замечает его. Он молчаливо созерцает чужой профиль, буйство в глазах, румянец на обычно бледных щеках, ворох из отросших волос на голове, яркую мешковатую одежду — и всё-таки смеётся. Получает в ответ взор, полный недоумения и раздражения, на фоне отсутствующего окна и тихо прыскает со смеху ещё раз, отвернувшись.       Тиски, зажавшие трепыхавшееся сердце, расслабляются. Брови взлетают вверх, губы сжимаются, но Чимин только сильнее заколачивает гвоздями тот погреб, где похоронил свою панику и эмоции.       Пак знает, что вскоре его попытаются оставить у закоулка вместе с машиной. Знает, что Юнги не даст ему находиться рядом с собой, не прекратит отталкивать. Но Чимин не желает отталкиваться. В который раз он совершенно не может себя понять, однако он понимает Юнги. Чимину не нужна система, чтобы догадываться о том, что у того на сердце.