Tomorrow the sun on us

Она такая жалкая... В этих своих ободранных джинсах, и плевать, что это мода — дырки на коленях делают ее еще более несчастной. В затертой на локтях футболке, которую полагается носить поверх лонгслива. Мокрая, как бродячий котенок, прислонившаяся к парапету стоянки, точно вот-вот свалится ему под ноги. — Ты чего? — Нейтан не умеет и не собирается быть вежливым. Тем более с Колфилд. Но ему интересно, нет, не так... В Колфилд есть что-то... притягательное, и она вся — жалкое подобие девушки, с зареванным лицом, опухшими глазами, синячищами под ними, в старой одежде каким-то образом все равно влечет к себе. Может, он просто не разучился жалеть убогих? На это вся надежда. — Ничего, — резко кидает она в ответ и отводит взгляд. Теперь, когда Нейтан ближе — он и сам не знает, зачем делает эти шаги, какого хрена он вообще тут забыл, рядом с ненормальной?! — он видит, что потеки на ее лице темные, свежие. У Колфилд кровит нос, закапав уже всю футболку, а ей, кажется, плевать. — Иди дальше, куда шел, — шепчет она, а голос такой дрожащий, словно вот-вот рассыплется на осколки. — Я и иду, спасибо за заботу, д... — дура он проглатывает, как и десяток других ругательств. Все проглатывает, потому что — о ужас — руки его не слушаются, сами тянутся к этой бестолковой дуре — окей, если не вслух, так ее назвать он может — чтобы помочь. — Не трогай! — голос Макс, резкий, испуганный, единственное, что вообще-то делает ее похожей на человека. Живого, в смысле. В остальном, она похожа на труп. Утопленницу, выбравшуюся из воды и решившую завернуть на стоянку Блэквелла. — Не трогай меня! Удивительно, как ее слова не вяжутся с поступками. Потому что она сама валится ему в руки, бьется рыбкой в сети, и Нейтану — черт бы его побрал — хочется ее пожалеть. Стереть эти засохшие потеки с верхней губы, встряхнуть, чтобы она собралась, вернула свой прежний вид, вернула ему улыбающуюся Колфилд, которой он иногда — да, было дело — любовался издалека. — Держи, — он усаживает ее на парапет, сам прислонившись так, чтобы она не упала — ее трясет, так трясет, что даже ему передается, — и скидывает с себя бомбер. Кое-как натягивает ей на плечи, и она словно тонет в его одежде. Чертова жалкая Макс Колфилд, зачем-то попавшаяся ему на пути. Она молчит, а он тем более не собирается начинать разговор первым. Тянется к карману — и Колфилд слабо отшатывается, бестолковая идиотка, — нашаривает там пачку и выуживает сигарету. Прикуривает от зажигалки, и она шипит, пожираемая огоньком, привлекая ее внимание. — Можно мне? — просит Колфилд. Тянет руку из-под теплого бомбера, тонкие пальцы, такие слабые, что Нейтану в два счета их переломать, а глаза как у раненого олененка. — Тебе? — он переспрашивает с издевкой. Она заслужила. Сидит тут перед ним, а он оторвать задницу не может, уйти не может, нихрена он не может, если подумать. Разве что пялиться на нее, надеясь, что это не сильно заметно. Свою сигарету он отдает ей, и в этом есть что-то охрененно-правильное. Она прикасается к сигарете там же, где были его губы, затягивается, так сильно, что Нейтану кажется, она задохнется. А потом выдыхает и шмыгает носом. — Лучше? — Неа, — мотает головой она. Закусывает губу и долго молчит перед тем, как спросить, и от этого вопроса ему не по себе. — Что бы ты сделал, если знал, что завтра умрешь? М-м-м? Колфилд смотрит на него в упор — эти чертовы глаза залиты болью до самых краев, там слишком много боли, — а еще ее снова знобит. — Я не собираюсь умирать завтра, Колфилд. Не входит в планы, — он никак не поймет, зачем она спрашивает это. — Но что если? — не отстает она. Губы дрожат, а пальцы вцепились в сигарету так, что она раньше рассыплется в пепел, чем до нее дойдет, что ей больно. — Ну... — он вздыхает. Чешет затылок. Зачем он вообще думает об этом? Только потому что Колфилд нужна правда? — Поздновато становится нормальным, — ему как до луны эта нормальность. И правда, поздновато быть хорошим. Особенно, если всем плевать. — Так что просто проживу этот гребаный день, как захочется. А потом сдохну. Как мне захочется. Ее лицо кривится, всего на мгновение, это гримаса боли, спрятавшаяся под горькую улыбку. — Не испорти его, Нейтан. И все сливается воедино. Она впервые называет его по имени. Она впервые тянется к нему, дотрагиваясь до щеки, — какое жалкое, такое легкое, почти неощутимое прикосновение, а он ждал чего-то большего. И он сам чуть не валится с гребаного парапета, ошарашенный, потому что гребаная Макс Колфилд захотела дотронуться до него. Грудную клетку словно обручами стиснуло, и воздуха совсем на чуть-чуть, чтобы разок вздохнуть. — Не буду, — он и сам не знает, почему обещает это. Как так оно выходит, что ей нужно всего лишь попросить, чтобы он захотел. Он закуривает снова, в основном, чтобы занять дрожащие руки, чтобы занять взгляд, который ему больше некуда деть - он тянется к Макс, как приклеенный. Когда прячет в карман джинсов зажигалку, нашаривает там платок, вытаскивает его - помятый как из задницы, но хоть чистый, - и протягивает ей. — У тебя тут кровь, — он дотрагивается до ее губы, и так странно, что она больше не хочет отодвинуться или сбежать. Может, уже слишком поздно? Для них обоих. — Ага. Спасибо. Нейтан смотрит, как она оттирает кровь с лица, он курит, затягиваясь до головокружения, потому что именно это ему сейчас надо. Еще немного головокружения рядом с безумной Колфилд. Что, если завтра последний день? Нейтан затягивается в последний раз и отбрасывает окурок в траву, тот сигает туда, разбрызгивая искры, остается лежать — крошечное пятнышко света посреди темноты. Единственное. Разве что-то изменится?