Разноцветные осколки

Она хорошенькая даже по людским меркам, с чистым, без клейма, лицом. Только бровь рассекает тонкий шрам – но это её не портит, это почетно, это знак того, что принцесса Эдукан сражалась и побеждала. И, конечно же, никогда не убегала с полей сражений. Благородная. В Орзаммаре Сигрун видела таких только издалека. Кто пустит неприкасаемую в Алмазный квартал? Да еще и такую неприкасаемую, у которой нет шансов привлечь внимание кого-то из высшей касты. Сигрун знает про себя: она не красавица. В Легионе Сигрун видела благородных вблизи – но не благородных женщин. И уж тем более не из правящего дома. Принцесса Эдукан была изгнанницей? Неважно, теперь она Совершенная. Сестра короля. И, как будто этого мало – человеческий титул эрлессы. Благородная вдвойне. А Сигрун – клейменая тряпка. Принцесса Эдукан любит женщин, об этом в Орзаммаре знали все. Или не все. Но Сигрун припоминает, что слышала еще тогда: дочь короля заглядывается на охотниц за знатью. Иногда на таких же благородных. Отказывали ли ей когда-нибудь? Сигрун уверена, что нет. Принцессам не отказывают. Но она не ждет предложения. Когда принцесса дарит ей подзорную трубу – не ждет. Просто искренне радуется, хотя и не понимая, за что, за какие заслуги подобный подарок. В подзорную трубу можно смотреть далеко и так долго, сколько захочешь. И Сигрун смотрит – на поля, на деревья, на ночное небо. На дома и на людей. И на принцессу. Подглядывать нехорошо, а подглядывать за обнаженной женщиной нехорошо вдвойне. Даже если ты сама женщина. Сигрун краснеет, на мгновение опускает глаза, облизывает губы, но продолжает смотреть. Принцесса хороша, когда она снимает доспехи, когда обнажает ноги, руки, грудь. Сигрун сглатывает. Для гномьей женщины большая грудь не редкость, но Сигрун кажется, что у принцессы она какая-то особенная. Чуть светлее, чуть красивее, чуть больше, чем у других. На неё можно смотреть бесконечно. Но принцесса двигается, и Сигрун видит не только грудь. Живот. Округлые бедра. Треугольник черных волос между ног. Сигрун сама не замечает, как опускает одну руку между собственных ног. Так держать подзорную трубу трудно, но продолжать держать её двумя руками кажется просто невозможным. Тем более, что принцесса не торопится надевать ночную сорочку. Словно знает, что за ней наблюдают. Или – именно потому, что не знает. Сигрун дышит часто, неровно, её мысли мечутся и путаются. Хочется иметь еще одну, третью руку – потому что двух отчаянно мало. Пальцы дрожат, и подзорная труба в них дрожит тоже. Вот-вот выпадет, разобьется. Сигрун опускает руку, кладет трубу на стол, делает глубокий вдох. Продолжать наблюдать невозможно, но ей, кажется, уже и не надо. Она видит обнаженную принцессу, даже когда закрывает глаза. Теперь уже обе руки влажны и пахнут женской смазкой. Насыщенный запах. Сигрун стонет под собственными ласками и представляет, что к ней прикасается принцесса. Именно там. Именно так… Принцесса тоже гномка, и руки её, маленькие, округлые, жестковатые от мозолей, похожи на руки Сигрун. Наверняка. Принцесса даже дерется, как и она, двумя мечами. Они должны быть похожи… Сигрун задыхается и пытается поймать мимолетное видение из собственных фантазий – губами, руками, всем телом. Подается вперед, разводит ноги еще шире, стонет громче – и тут же прикусывает губу. Нельзя, чтобы слышали. Об этом она еще помнит. Она не открывает глаз. Так легче представлять… Когда все тело скручивается в сладкой судороге, с прокушенной губы стекает на подбородок капелька крови. Но Сигрун все равно. Главное – никто ничего не заметил. Огрен или Андерс наверняка предложили бы… посильную помощь. Но Сигрун не хочет этого. Она не хочет Огрена с его колючей бородой и сильным запахом спиртного, не хочет мага – слишком большого, слишком вкрадчивого, слишком… мужчину и человека. Она знает, чего хочет – и знает, что вряд ли получит это. Принцесса спит не только с гномками и у неё слишком большой выбор. Но она все же предлагает – в самый неожиданный момент. Лагерь в лесу Вендинг, за тканью палатки – сильваны, волки, медведи. Порождения тьмы. Сигрун любит поверхность, любит то, как легко дышится в лесу, но даже ей бывает не по себе ночью, когда нужно спать – и сложно, потому что не знаешь, кто может скрываться в темноте. И не просто скрываться – напасть в любую секунду. Принцессе, вероятно, тоже сложно уснуть. Потому что она приходит, скользнув в палатку Сигрун, без предупреждения и разрешения – но разве ей это нужно? - Согрей меня, - произносит принцесса, положив руку на бедро Сигрун. Без прелюдий и недвусмысленно. Более недвусмысленно, чем намеки Огрена – но сейчас подобная прямота вызывает возбуждение, а не отторжение. И Сигрун кивает – и жадно смотрит, как принцесса начинает раздеваться. Сегодня она будет не только смотреть. Но первой прикасается принцесса – и Сигрун уступает ей это право, уступает охотно, сама подставляясь под её руки. Тряпка, воровка, никчемная девка? Она и так знает это о себе. Шлюха, подстилка? Сигрун не против. Быть подстилкой принцессы Эдукан – чуть ли не честь для такой, как она. Прикасаться самой? Это тоже можно. Теперь можно. Брать в ладони грудь принцессы, гладить её живот, бедра, тот самый черный треугольник. Принцесса вздрагивает, и это награда. Каждый стон – как подарок, как подзорная труба. Сигрун старается запомнить их все. В воздухе снова пахнет женской смазкой – но уже по-другому. И Сигрун жадно вдыхает этот запах. Это тоже подарок. Запах принцессы, прикосновения принцессы, поцелуи принцессы. Её бедра под губами Сигрун, её ноги под руками. Теперь можно – не только смотреть.