Тысячи дорог

========== Горислав. Глава 1 ==========       Наступала ночь, все живое умолкало. Ветер не шуршал листвой, не качал стволы деревьев. Тьма поглощала древний лес, растекаясь незримым ужасом средь гигантских стволов. По мягкому мху медленно полз огромный змей, изредка мигая жёлтыми зрачками. Ночь ― время хищников. Именно они начинают царствовать, когда яркое солнце садится в воды за Драконьими горами, и на небо выходят две луны. Эти сумрачные светила имеют множество названий: племена леса называют их «Глаза рыси», первая раса именует их Ясихьян, что значит ― бледные цветы, а жители Харийского царства знают их под именем «Алакшан».       Свет двух лун блекло отражался от зелёных чешуек змея ― он медленно начал сворачиваться в кольца. Из приоткрытой пасти высунулся розовый, раздвоенный язык. Слегка завибрировав, он будто попробовал воздух на вкус. Рептилия зашипела от предвкушения, чувствуя свою жертву. Она видела, как по опушке крался молодой парень, оглядываясь по сторонам в поисках пищи. Гигантские зрачки сузились до небольших щёлок, мощная чешуйчатая туша стрелой рванула вперёд. Аркидиц вскинул своё оружие. И в тот же миг в стороны брызнула чёрная пахучая жидкость, оседая крупными каплями на мхе и листве. Хищник стал добычей более хитрого охотника. Скользкое тело билось в агонии, ударяясь о стволы деревьев. Из головы змея выходило длинное и широкое лезвие рогатины, сияя вырисованными солнечными знаками. Древко её держал русоволосый юноша. Суровое лицо украшала небольшая рыжая бородка, в глаза бросался уродливый шрам, тянувшийся от челюсти к левому уху. Голубые глаза, сверкающие, словно кристаллы в ночи, внимательно смотрели на поверженного врага.       Отверженный Великим Отцом вынул длинный засапожный нож, и в несколько точных секущих ударов отделил голову чешуйчатого гада, а затем и мягкую плоть от грубой чешуи. Уже через мгновение лунный свет озарил жуткую картину ― на мягком зелёном мху лежало тело змеи без кожи, мягкая розовая плоть ещё кровоточила. Над ней склонился молодой парень, отрезая большие куски мяса, рядом с ним лежала змеиная шкура, слегка поблескивая зелёными огнями. Аккуратно русоволосый начал вырезать ядовитые железы, чтобы продать купцам в Древославле, откуда они попадут на богатые базары Хрийского царства, а там из них изготовят первоклассные яды и целебные мази. Голову змея он закрепил на поясе, желая после выварить череп и повесить его в доме.       Мох ― подарок великого Отца, Главного божества всех Аркидцев, символизирующий все леса мира. Эта «мягкая борода» укрывает землю почти всего Зелёного моря, она стара, как сам лес. Мох мягок, он заглушает звук ступивших на него созданий, он лучший друг хищников и охотников. Особо ценятся некоторые виды мха, имеющие целебные свойства. Одни из них помогают при отравлениях, другие ― наоборот ― весьма ядовиты. Горислав умел отличить и целебные виды, и ядовитые. Закончив свежевать тушу, он направился к старому дубу, обросшему дур-мхом, достал нож и начал потихоньку соскребать желтовато-коричневое растение.       Внезапно ночную тишь разорвал свист стрелы, через миг она выбила щепки из векового дуба. Следующая прорезала воздух и нашла свою цель в дереве, напротив лица Горислава. От стрел тянуло жуткой кислятиной и болотом. Из чащи вышел мужчина, лет сорока, с огненно-рыжими усами. В руках он держал небольшой, но очень тугой лук из орешника.       Серые глаза, внимательно осмотрев остатки туши, лужу крови и лежащую рядом рогатину, остановились на Гориславе. Небольшой медный ободок сверкнул в русых волосах.       ― Тьфу, позор рода и клана, как только таких выносит великий лес, пристрелить бы тебя сейчас, чтобы не плодилось больше подобных, но я сегодня великодушный ― дам тебе выбор. Брось нож и отойди от шкуры, иначе словишь стрелу промеж глаз.       Юноша приготовился защищаться, даже не помышляя откинуть нож в сторону. Он поднял шкуру на вытянутой руке и чуть согнул колени. Напряжённая тишина продлилась не более пары секунд.       ―Что ж, выродок, ты выбрал сам, ― промолвил рыжебородый.       Свистнула тетива, и стрела серой молнией рванула вперёд. Раздался звон чешуи. Оперенная соскользнула по шкуре вниз, к ногам юноши. Парень резко выбросил правую руку вперёд, раздался свист брошенного ножа, и разбойник упал на одно колено, зажимая руками хлещущую во все стороны кровь из рассечённого бедра. Его лицо стремительно побледнело. Юноша подбежал и ударил ногой в лицо разбойника. Хруст, и мужчина упал, с хрипом отплёвывая кровь. Но следующий удар в кадык лишил его жизни.       Горислав решил забрать у убитого всё ценное, авось что-то пригодится, а если нет, то в городе можно продать. Повесив сапоги на пояс, засунул рубаху за шиворот, после чего закрепил на боку кожаный колчан, украшенный бронзовой фигуркой лисы и беличьими хвостами. Закинув на плечи шкуру, взяв рогатину и свою добычу, он растворился среди шелеста листвы больших деревьев.       Блеклые огоньки, мелкие лесные духи освещали юноше дорогу. Они кружили вокруг него, чирикали и исполняли причудливые пируэты. Каждый пытался приблизиться к нежному мясу, нанизанному на медную проволоку, стащить хоть кусочек. Слишком наглых юноша хлестал небольшим ивовым прутиком. Спустя некоторое время, среди деревьев показался деревянный идол. Его суровое лицо смотрело на Горислава глазами из лазурита, длинная борода волнами спускалась по телу, мощные плечи переходили в огромные кулаки, опиравшиеся на деревянный посох. Нижнюю часть туловища заменяло неокоренное бревно с торчащими во все стороны ветками, голову идола венчал бронзовый обруч, расписанный лесными рунами. Пред Гориславом предстал идол самого Отца леса.       Жертвенник окружали огоньки, их полёт был похож на необычный хоровод, переливающийся всеми оттенками зелёного: от изумрудного до тёмно-болотного. Они ждали подношения. Юноша срезал пару кусков мяса и бросил на жертвенник. Огни быстро полетели к мясу, оставляя после себя зелёные шлейфы. Они толкались и выдавливали друг друга из жертвенника, а куски мяса исчезали, растворяясь в огнях. Многие младшие духи растворились в воздухе, не получив питания, часть погибла в давке. Лес мудрый, но жестокий учитель. Тех, кто не усвоил его уроки, ждёт смерть.       Опершись на рогатину, хмурый, уставший с дороги Горислав молвил:       ― Великий Отец, чьи корни пронзают твердь, что молнии небо, даруй мне удачу в охоте, направь мою руку. Проведи дикой тропой, дай богатую дичь, чтобы накормить мой род.       И бросил в огонь светильника ещё кусок. Исполнив молитву, он побрёл дальше по тропе. Наступала непогода.       Ветер срывал листву с деревьев, закручивая её меж деревьев зелёными воронками. Лес стонал от мощных порывов, разыгрывалась буря. Глаза Рыси застилали тучи, скрывая от её взора мир. Тропа, извиваясь змеёй, вела Горислава вперёд. Небо разрезала первая молния, раздался гром. Дождь забарабанил по листьям, жалобно подвывал ветер, а вдали вторили ему волки. Чувствуя запах дыма, Горислав ускорил шаг. Деревья плавно расступались, открывая вид на бревенчатую кладку городской стены, чьи жёлтые башни тянулись ввысь, подобно соснам. Тропа выходила на дощатую дорогу, ведущую к добротным городским воротам, выполненным из стального дуба, имевшего серебристый оттенок, и не обыкновенную прочность сопоставимую со сталью. На воротах были вырезаны лесные руны, гласившие: «Каждая дорога имеет конец». Из бойниц был виден свет факелов. По округе разносился задорный свист и весёлые выкрики, хмурая стража с завистью поглядывала на бойницу, за которой сейчас веселилась старшая дружина князя.       Один из караульщиков приметил Горислава и угрожающе выкрикнул: « Стой, кто идёт?»       Горислав остановился, удивлённо приподняв густые брови, и громко молвил: «Лис я, иду в славный город продать дичь».       Страж ухмыльнулся, обнажив небольшие клыки:       ― Обернись. Докажи, что одной крови с нами.       Охотник нахмурился:       ― С каких пор вольный город закрыл свои двери для сынов леса?       Сонный дружинник, уже порядком уставший объяснять это, лениво ответил: «А с тех самых пор, как всякий недобрый люд заходил по дорогам, начал разбойничать и душегубствовать. Нет, путник, утра жди, ныне князь велел ночью чужаков не пущать.»       Дождь усиливался, крупные капли, подобно пчёлам, жалили холодом. Ветер жалобно стонал, погода разошлась не на шутку. Крупные деревья ходили ходуном от могучих порывов, листву срывало с деревьев и поднимало ввысь. В небе всё чаще сверкали молнии.       Светлоусый караульный, чьи губы пересекал свежий косой шрам, обратился к младшему:       ― Слухай, Ратибор, чтобы там князь не сказал, а не дело это ― человека в такой жуткий ливень без крова держать. Да присмотрись ты, лицо-то у него наше ― лисье, борода и усы рыжие, яко пламя!       На что рыжеусый отвечал:       ― Велено не пущать, он оборачиваться не хочет, доказать, что лис, не может, значит, чужак, а ты сам слышал княжьи слова.       Старый дружинник улыбнулся:       ― Ратька, брось не дело молвить, а сходи-ка за князем. Он-то и решит ― пущать или нет. Идти хоть и недалёко, но стар я стал, а ты помоложе, сбегай.       ― Ты с ума сошёл, Микула? Княже отвлекать от пиршества, надо же помыслить о глупости такой.       В серых глазах белоусого, засверкали гневные искры, грудь заходила ходуном, и воздух вырвался из крупного носа со свистом.       ― Ты, Ратька, ещё смеешь спорить со мной? Я сказал: дуй к князю ― значит, ты пойдёшь за ним и приведёшь его сюда, иначе хвост так натреплю, что стыдно показаться в лисьем облике будет. Понял?       Молодой дружинник отшатнулся в сторону.       ― Микул, ты чего, за бродягу вступаешься?       ― Ты не понял?       ― Беху!       Сероглазый усмехнулся:       ― Ну беги-беги. Смотри, сапоги не потеряй, ― и громко рассмеялся.       Ратибор бежал по добротным дубовым ступеням, мимо проносились стены с деревянными барельефами, на которых были изображены битвы и пиры, охоты и праздники. Деревянные картины были искусно обработаны золотом и серебром. У знаменитых воинов и князей вместо глаз сияли сапфиры да лазурит. Барельефы, украшающие внутреннее убранство городских стен, вырезались лучшими мастерами лесных племён.       Вот рыжеусый пронёсся мимо самой знаменитой древесной картины в граде. «Сломленные оковы» ― именно так назывался барельеф ― повествовал о древних временах, о тех днях, когда родоначальники племён были рабами первой расы ― Кхогуя, чьё государство простиралось от Больших вод далеко на западе, за Драконьими горами, до залива Тысячи бухт ― далеко на востоке, огибая Чёрные пески. Тянулось на юг до окончания лесов Силь и на север, до Белой пустыни.       Сейчас государство первой расы представляло из себя лишь жалкое подобие великой империи, оно потеряло много земель и величие. Земля Кхогуя располагалась на побережье океана и граничила с молодыми, по её меркам, государствами людей. Торговцы первой расы везли товары на все стороны света, во все известные страны, называемые людьми в далёкие времена «Тёмными». Население первой империи состояло из Кхогую и их рабов, каждый человек, независимо от цвета кожи, волос и разреза глаз, был рабом! Другие расы, упоминания о которых сохранились лишь в легендах, были истреблены жестокими захватчиками, лишь Монлё и люди остались целы.       Еще барельеф повествовал о падении первой империи, об освобождении людей и Монлё, о любви и преданности. Рассказывал о появлении богов и про первый Великий напев, погрузивший часть суши в пучину.       …Ратибор спешил, на его широком лбе появилась влага. Рыжеусый хоть и любил своего старшего товарища, словно отца, но до жути боялся седобородого в гневе. Поговаривали, что сам князь не может совладать со старым лисом. За дерзость по отношению к Всеславу, властителю окрестных лесов, и горячий норов, Микула ― сильнейший из старших дружинников ― являлся «вечным» стражем ворот, что многие находили унизительным для столь великого человека. Сам же Микула не считал это унижением, ибо любил проводить своё время в тренировках и сражениях, а также в караулах и разных дозорах. Но, несмотря на всё это, держал обиду на князя за его слова при назначении на «почётную» должность.       Вот послышался громкий смех, показались огни, рыжеусый вбежал в просторный зал, освещённый свечами огромной медной люстры, свисающей на стальной цепи.       Посередине зала шла медвежья потеха. Огромный косматый зверь цвета древесной коры, чьи стальные клыки сверкали в тусклых огнях свечей, боролся с не менее высоким, в чём-то даже похожем на вепря мужем. Его волосы были светлы, как и у всех сынов Изахара, младшего сына Отца леса, от которого по преданиям ведут свой род все лесные племена. Тёмно-серые, почти чёрные глаза человека блестели азартом. На лице с крупным носом и несколькими веснушками играла самоуверенная ухмылка.       Вот огромные мускулы лиса напряглись, а на багровом лице вздулись вены, и он швырнул медведя вбок, прямо на один из дубовых столов. Раздался треск. В разные стороны полетели пища и посуда. Послышались громкие одобряющие крики пирующей дружины. Темноокий прыгнул на стол и начал душить лесного зверя. Через несколько минут косолапый издох окончательно. Ликующая толпа, в которую превратилась дружина, в едином порыве подняла рога, наполненные мёдом, по светлым и рыжим бородам потекла пенистая жидкость, крупными каплями падая на добротные дубовые столы и пол. Темноокий начал похваляться своей удалью и силой, вызывая на бой смельчаков. Никто не решался ответить на его вызов, тогда из-за княжьего стола встал высокий ― в три аршина ростом ― златовласый муж. Громко рассмеявшись, вручил силачу позолочёный рог из клыка огромного вепря.       ― Славно потешил дружину с князем силушкой своей удалой. Отныне ты входишь княжий круг. Забудь прежнее имя. Я, Светлонрав, дарую тебе новое имя. Отсель и пока стоят дубравы, имя твоё ― Яротур.       Темноокий с благоговением принял рог. Склонил голову в сторону князя и с почтением молвил:       ― Благодарю, княже, за оказанный почёт и тебя, Светлонрав, за подарок. Не дрогнет рука моя пред ворогом, какими бы силами не владел он. Отдам жизнь за тебя, княже.       Златовласый сел по левую руку от властителя. Поднял свой медный рог и громко крикнул:        ― За нового брата княжьего!       Ему ответили десятки голосов:       ― За брата!       Князь, имеющий короткий рыжий чуб на гладко выбритой голове, сидел во главе стола, так же, как и его дружина, предавался развлечениям. Громогласно смеялся и пил из турьего рога хмельной мёд, изредка закручивая светлые усы, совершенно не обращая внимания на вбежавшего Ратибора.       По правую руку от князя Всеслава сидел невысокий, седоусый муж. На его крупные плечи спадали редкие пряди белоснежных волос. Седовласый был словно отлит из бронзы. Крупные руки срывали куски мяса с туши жареного вепря и закидывали в жадно работающие уста. По рыжей бороде, украшенной белыми пятнами, тёк жир и сок. Оторвавшись от трапезы, бронзовый старик ―, а он был глубоко стар по меркам того племени ― уставился единственным целым глазом на рыжеусого молодца.       ― Почто пожаловал, младшей? Иль не знаешь, что сегодня князь празднует со старшей дружиной?       Ратибор нахмурился и внутренне скривился, он никогда, не любил старика, считая его слишком дряхлым, чтобы находиться в дружине. Ещё седовласый являлся отвергнутым Отцом Лесом и не мог оборачиваться зверем. Это не прибавляло главному советнику князя уважения в глазах молодой дружины. Хитроум сверкнул оком.       ― Глухой, что ли, али речь мою не вразумил? Повторюсь: зачем пожаловал?       Рыжеусый вздрогнул и тихо залепетал:       ― Так, это, тохо, там Микула князя зовёт к воротам, бродяха пришёл, решить никак не мохём, пущать али не пущать. Ховорит лис, а доказать не мохёт.       Брови Хитроума образовали белоснежную стрелу.       ― И ради этой мелочи ты рискнул отвлекать князя?       Молодой дружинник удивился:       ― Так это, Микула послал за князем, ховорит, зови князя, иначе хвост надеру.       ― Ну, раз хвост надерёт, ― оскалился старик, ― то пойду, гляну на вашего бродягу. Может, и вправду наш, только горд без меры, а если и гордец, то поделом ему, пусть под воротами ночует.       Старик осушил золочённый рог с остатками мёда и поднялся со своего места. Тут ему на плечо опустилась мозолистая рука, украшенная перстнями. Князь заговорил:       ― Постой, старче, негоже это. Микула отправил отрока за мной, а придёшь ты. Разобидится он снова, этот отрок, будет гнев его испытывать, да и, пожалуй, пора простить Микулу. Говорить желаю с ним.       Хитроум удивлённо спросил:       ― Да неужели, княже, ты покинешь пиршество? Не велика ли честь бродяге?       ― Дело тут не в бродяге. А в Микуле. Я прогневался, он разозлился. Пора прекратить сей раздор, не хватает мне его на пирах да на ратном поле. Уж больно силён и ловок он. Не должно быть раздору между князем и побратимами.       ― Но, князь!       Бам! Послышался громкий треск, по дубовому столу пошли трещины, княже поднял пудовый кулак со стола.       ― Я всё сказал.       Из-за трапезы встал крупный мужчина, его правом ухе была золотая серьга, обрамлённая двумя жемчужинами. Суровое лицо украшала добрая усмешка. Кончики золотых усов были закручены вверх, к крупному носу с горбинкой. Ясные голубые, словно небо, глаза зорко осмотрели умолкшую дружину.       ― Пейте и веселитесь, други. Хитроум остаётся заместо меня, пусть хмель сладкий веселит души ваши.       Всеслав обошёл столы, поочерёдно ударяя золотым рогом в разнообразные питьевые рога своей дружины. Выпил залпом мёд хмельной. И громко выкрикнул:       — Будьте здравы братцы!       ― Будь, княже! ― громогласно отвечала дружина.       Окинув взглядом просторный зал, князь плавной походкой направился к Ратибору.       ― Ну что, отрок, пойдём.       Свет факела бросал блики на панцирь стража. Наконечник копья, зажатого в руках Микулы, блестел от влаги. Ветер со свистом резался о край лезвия. Скрипели массивные ворота, дождь барабанил по серебристой древесине.       Послышались громыхающие шаги.       Из проёма в стене вышел князь, с его красным плащом играли порывы ветра. Белый кафтан, оббитый соболиными шкурками, плотно сидел на крепком туловище. Всеслав на ходу то и дело закручивал ус. Микула подобрался, его лицо приобрело грозный вид.       ― Здрав будь, княже.       ― И тебе не хворать, Микула, ― ухмыльнулся князь. ― Звал меня, говорят.       ― Звал, там молодец за вратами стоит, говорит, лис, а обернуться не может, а без твоего на то приказа велено не пущать.       Князь сверкнул очами.       ― Ну показывай молодца.       Микула расслабился и открыл небольшой проем в воротах.       ― Поди сюда, путник, княже зовёт.       Горислав встрепенулся, подобрал весь свой нехитрый скарб и пошёл к воротам.       Небо пронзила ветвистая молния.       ― Княже, я именуюсь Горислав, сам из поселения Тёмные дубравы, иду в град продать добычу…       Князь внимательно осмотрел молодца. Его цепкий взгляд подмечал каждую деталь на лице и одежде Горислава.       ― Тихо, не желаю я с тобой говорить, вижу, что наш ты, из лис, иди, путник, в город, не задерживай ворота.       ― Спасибо, княже, что не обидел.       Горислав направился в город по мощённой деревом улице. Князь же развернулся к Микуле:       ― Ну, что друже, мир восстановим меж собой или будешь, словно ёж колючий? Не хватает мне тебя на пирах и в ратном поле, некому удаль показывать. Понимаю, серчаешь ты на меня, да, остры мои слова были, но и ты обидел меня.       Князь протянул руку своему лучшему воину, и лучшему другу:       ― Мир?       Сероглазый воин усмехнулся в усы:       ― Эх, и складно же ты глаголешь, как в детстве. Мир, брат.       Князь многое прощал Микуле, и дело было даже не в том, что он один из лучших воинов княжества, нет. Дело было в дружбе, детской старой дружбе. Хотя злые языки поговаривают, что Микула является бастардом прошлого великого князя Аркидцев, прозванного в народе Яродум Хмурый, отца Всеслава Удалого. А узы родной крови дружба делает лишь крепче.