Обезболивающее

Моника. Моника. Моника. Прикрыв глаза, я словно пробовала это имя на вкус, бесконечно повторяя его одними губами. Из темноты, полной синих кругов, выплыло её лицо. Тонкие, лёгкие черты. Слишком идеальные. Слишком. От раздумий меня оторвал чей-то пьяный гогот внизу. Я резко распахнула глаза, и Моника, словно неясный фантом, исчезла. После того, как я совершила свою вылазку из подворотни за провизией и наткнулась на очаровательную девочку, которая рассказала мне даже больше, чем можно было надеяться, я вернулась обратно. Через несколько метров от двери, где скрылась Моника, стояла шаткая ржавая лестница, нижние ступеньки которой полностью отсутствовали, а состояние остальных оставляло желать лучшего. Но я всё же рискнула и взобралась по ней до уровня второго этажа. Когда Моника выйдет, то точно не сможет меня заметить. Если она, конечно, выйдет… Я неподвижно сидела здесь уже несколько часов. Стемнело. За это время по улочке прошло всего десятка два человек, не больше. К счастью, меня никто не заметил. Хоть где-то мне пригодилось моё свойство всегда оставаться в тени. Я поёжилась и запахнула лёгкую серую куртку. Здесь было сыро и прохладно, что мне совершенно не нравилось. К тому же о себе давали знать затёкшие ноги, которые уже начало колоть иголочками. По телу прокатилась волна дрожи — спасибо внезапному порыву холодного ветра. Со вздохом подумав о тёплой кроватке, я вновь сконцентрировалась на тёмно-красной двери, сплошь покрытой граффити. Пьяная компания уже скрылась, так что ничего ей не угрожало, если бы она вышла сейчас. Ну и мне, конечно. Стоп, почему я сначала подумала о её безопасности, а потом уже о своей? Почему эта девушка вообще так меня волнует? Только ли потому, что она, возможно, является первой, с кем я переспала?.. Да и кто вообще в здравом уме пойдёт выслеживать соседку по парте только потому, что догадывается о её, скажем так, «профессии»? Чёрт, перестань об этом думать. Со стороны послушать, так звучит совсем абсурдно. Я же не сумасшедшая и не помешанная какая-нибудь, чтобы за ней следить. Просто мне нужно кое-что выяснить для себя, не более. Не более. С лязгом открылась дверь, и я вздрогнула, инстинктивно прижавшись к кирпичной стене и стараясь вжаться в неё как можно сильней. В тусклом свете одной лампочки я с трудом разглядела фигуру выходящего. Блестящие чёрные волосы. Каре. Чёрная кожаная куртка, короткий чёрный топ, больше похожий на бюстгальтер, кожаная мини-юбка, чулки и туфли на платформе. Она оглянулась в поисках кого-то, и я увидела её бледное лицо. Тёмно-бордовая помада. Но никакой макияж не мог скрыть эти черты. Я узнаю их. Конечно, это была Моника. Она достала телефон и набрала номер. Только сейчас я заметила, что ледяными пальцами до побеления костяшек сжимаю ржавые перила, а сердце стучит так, что отдаётся эхом в каждом уголке тела. В животе образовался тугой комок, тянущий вниз. На ладошках выступил пот. Дыхание напоминало одышку, я едва могла судорожно хватать ртом воздух, а при каждом взгляде вниз лёгкие словно забывали, как работать. Господи, что со мной происходит? Может, я заболела в этой сырости?.. — …А, уже подъехал? Поторопись. Сам ведь предложил подбросить, а теперь… Так уж и быть, подожду. У тебя две минуты. Моника устало вздохнула и прислонилась спиной к стене, то и дело поглядывая в сторону улицы и переводя взгляд на светящийся экран телефона. Я старалась не дышать, чтобы не выдать себя. Почему-то сейчас я чувствовала себя загнанной в ловушку, хотя, по логике, бояться должна была она — например, что кто-то из тех, кто учится с ней, узнает её. Но нет, Моника выглядела вполне спокойной. Неужели она думает, что парик и макияж хоть кого-то проведут?.. Моника достала из кармана сигарету. Вспыхнул и погас огонёк зажигалки. Она выдохнула сизый дым, который поднялся, запутался в моих волосах и растаял в сумерках. …Или ей просто уже наплевать на всё?.. Вдруг с той стороны улицы, куда она время от времени поглядывала, послышались твёрдые шаги. Я прищурилась, но человека нельзя было разглядеть с такого расстояния. Судя по силуэту, это был мужчина, но вот кто именно?.. Моника тоже заметила его и щелчком пальцев отправила сигарету в лужу. Он подошёл к ней почти вплотную и встал рядом, убрав руки в карманы. — Хах, Кларк, а в этот раз ты гораздо быстрее. Иногда ведь получается у тебя торопиться тогда, когда нужно, а не когда стоит продержаться хоть дольше десяти секунд… Парень что-то недовольно буркнул и злобно глянул на Монику исподлобья, а она захихикала, пихнув его в плечо. И вроде как ничего необычного в этой ситуации. Парень, девушка, пошлые шуточки. Вот только я узнала этого парня. Какого чёрта здесь делает мой недо-преследователь?! Правда, на этот раз на нём была другая куртка — чёрная, но я всё равно узнала его, пусть и не сразу. Это точно был он. Моника что-то тихо сказала, и он также тихо ответил, потом взял её под руку и они направились в сторону улицы. В его руке блеснули ключи от машины. Что ж, дальше мне их преследовать уже не выйдет, да я и без того узнала все, что хотела, и даже больше. Моника и была той самой девушкой с видео. И мне бы стоило её ненавидеть… Но нет. Наверное, сегодня я просто слишком устала, вот и нет сил даже на ненависть. Какая-то путаница в эмоциях. Совсем ничего не соображаю, не понимаю, что со мной происходит. Ещё и этот парень… Как его там? Кларк. Звучит как-то неправильно. Ему это имя совсем не шло. При имени «Моника» в голове сразу появлялся образ, которой был очень похож на неё саму, но «Кларк» вызывал совсем другие ассоциации. Почему-то мне вдруг взбрело в голову, что это не его настоящее имя. Бред, конечно, да и какие доказательства? «Почудилось»? Но всё же мне не удалось полностью прогнать эту мысль, и она осталась неприятным осадком. Не знаю, сколько я так просидела. Частенько такое со мной бывает — полностью погружаюсь в свои мысли и теряю связь с реальностью. Я медленно встала, потирая занывшие ноги. Столько часов сидеть неподвижно… Кое-как, держась за перила, я смогла спуститься на землю. Пора бы уже выдвигаться домой. — Эй, детка, а ты случаем не заблудилась? Я едва не подскочила от неожиданности. Когда я оглянулась, то увидела быстро идущих в моём направлении темнокожих парней, причём, судя по выражениям их лиц, они явно не собирались подсказать мне дорогу или купить мороженое. Их было шестеро. Кто-то из них присвистнул, и из глубин моей памяти выплыло воспоминание о подозрительно похожем моменте из фильма «Я плюю на ваши могилы» — это сравнение заставило меня сжать в кулак всю свою «вежливость» и отшвырнуть куда подальше. Нет уж, я не буду им отвечать, хотя нелепое стеснение и страх показаться глупой и замкнутой просил меня повернуться к ним и поговорить. Вместо этого я повернулась в сторону улицы и, едва не переходя на бег, быстро пошла, от ужаса не слыша того, что происходило сзади. Тогда мне казалось, что сама смерть дышала мне в спину. Я задыхалась, по спине градом катился пот. Ещё два торопливых шага на дрожащих от напряжения ногах — и я оказалась на большой улице. Такого облегчения я не испытывала давно. Но я не остановилась, а продолжила идти, пока не нашла вход в метро — там, среди толпы, этот страх понемногу отошёл на второй план, зато на смену ему пришла социальная тревога. А тревожиться было из-за чего: я была на незнакомой станции, не знала, как добраться домой, а вокруг постоянно сновали туда-сюда абсолютно безразличные, безликие и серые люди. В панике я перепутала поезд и поехала в противоположную сторону от той станции, на которую мне нужно было — по крайней мере, так меня уверила схема на стене, наполовину закрашенная маркером. Кажется, под землёй пришлось провести вечность. Толпы людей только усиливали напряжение, и я соображала совсем туго, путая всё, что только можно. Когда я оказалась на улице, мне захотелось плакать от радости. Свежий ночной воздух, жёлтые фонари, вывески и небо над головой. Это звучит очень глупо и по-деревенски, но подземные путешествия и места больших скоплений народа меня пугали. Благополучно забыв про оставленный велосипед и вспомнив о нём уже на своей улице, я бегом преодолела последние метры до спасительной двери и, с трудом открыв её, буквально ввалилась в дом. Кеды, джинсы, куртка и рубашка были брошены прямо на пол. Единственное, что могло меня успокоить и вывести из этого запутанного клубка переживаний — ванная. Она с детства была моим самым любимым местом. Там тебя точно никто не тронет, никто не услышит, как ты плачешь. Укрытие. Убежище. Я опустилась на холодный кафельный пол ванной, спиной прислонившись к стене и подняв лицо к потолку. Проглотила ком в горле. Боже, возьми себя уже в руки, Сэм. Только не хватало уподобиться героиням сериалов для подростков, которые плачут в ванной на полу. Хотя, какая из меня героиня… Я горько усмехнулась. Интересный же выйдет сериал с такой-то героиней. «Саманта Уоллис — ноль харизмы и каких-либо положительных качеств! Вы возненавидите её с первой серии!» А какой сюжет… Вечное самокопание и поразительная способность попадать в неприятности на пустом месте. Просто сериал года. А если попытаться серьёзно разобраться во всём… Я ведь не настолько глупая, чтобы не понять, что со мной происходит; я далеко не наивный подросток. Понятно, к чему ведут все эти учащённые сердцебиения, смущение, случайные взгляды и касания, и запах, который я могла почувствовать даже сейчас, если закрою глаза. И вроде как ничего необычного в этом нет. Здесь, в Сан-Франциско, к такому чувству относятся совершенно нормально, по крайней мере, большинство. Вот только я не считаю его нормой. Там, откуда я переехала сюда — в застывшем во времени колорадском захолустье, где все друг друга знают — это считалось чем-то ужасным, смертным грехом, о таком говорили только шёпотом, и то редко. До сих пор помню, как одного мальчика на класс младше меня, отправившего валентинку своему однокласснику, били после уроков, пока он лежал в пыли на земле. Это было на заднем дворе школы, рядом с полем для бейсбола. Я отвернулась и ускорила шаг, чтобы скорее уйти как можно дальше. Тогда мне было по-настоящему страшно. Что, если мне тоже когда-нибудь понравится человек одного со мной пола?.. Эта мысль ужасала меня, не давала уснуть ещё много ночей. Я знала, что в больших городах на это уже никто не обращает внимания. И от этого ненавидела свой городок ещё сильнее, несмотря на то, что я в нём родилась. Я даже рада, что теперь смогла исполнить свою детскую мечту и выбралась оттуда. Он принёс мне слишком много боли. Слишком. Все эти перешёптывания за спиной, соседи, которые непременно следят за тобой из-за занавески, фальшивые улыбки… Все считали это нормой. Будучи маленькой девочкой, я не понимала, как большие и умные взрослые могут играть во всю эту чушь, почему они не прекратят этот глупый спектакль. Наивная… Пожалуй, апогеем моего детского страха была церковь. Именно возле неё всегда собирался кружок сплетников, которые улыбались тебе в лицо, но, едва ты проходил мимо, тут же шептались, бросая едкие насмешки тебе в спину. В таких городишках всегда происходит так. Улыбаешься другим, поливаешь дерьмом своих вчерашних друзей за спиной, возмущаешься на ровном месте, ходишь в церковь и ходишь на бесполезные собрания и псевдоблаготворительные акции — значит, ты человек порядочный; значит, всё, что ты говоришь — правда. Грязные сплетни распространялись быстрее, чем саранча. Моя мать не была верующей, я скорее относила себя к агностикам, но всё же она водила меня в церковь, «чтобы слухи не пошли». А они всё равно пошли, особенно после развода. Я плохо помню то время. Мне было всего лет семь, а может и меньше, когда это началось. Скандалы, крики, звон разбитой посуды, слёзы, грохот захлопнувшейся двери. Однажды вечером я играла в своей комнате и уснула прямо с куклой в руке под ставшие привычными звуки скандала снизу. Меня разбудил звук открывающейся двери в мою комнату. Отец подошёл ко мне, сел на корточки и обнял, но всего на пару секунд. Отстранился и посмотрел так внимательно, как будто что-то искал на моём лице. Я осторожно окликнула его, и он тяжело вздохнул и пробормотал: «Ты всё-таки её дочь. От меня в тебе нет ничего». Я сразу всё поняла. Потом он развернулся и вышел из комнаты, и я, едва не плача, увидела у двери Кайла. Он выглядел виноватым. Я со слезами на глазах позвала его, и брат неестественно медленно подошёл ко мне и механически обнял. Он был на две головы выше меня, да и гораздо старше. Он что-то говорил, но я не слушала и только плакала, уткнувшись носом в его футболку. Я чувствовала, что ему тоже страшно и больно — но он никогда не показывал этого. Никогда не подавал виду, что ему тоже тяжело — чтобы подбодрить меня. Чтобы быть хорошим примером. Снизу его окликнул отец, и Кайл, потрепав меня по волосам и ободряюще улыбнувшись (хотя улыбка вышла слишком наигранной), вышел из комнаты. Я слышала, как из гаража выехала машина, как отец крикнул, что мы останемся в этой дыре до конца времён, и как мать что-то яростно вопила вслед. Больше я не видела ни отца, ни брата. Сначала мне сильно не хватало их. Я плакала, не понимала, как так вышло, что значит «больше ты не увидишь этого подонка и его сыночка», не понимала, почему мы из одной семьи вдруг превратились в «хороших» и «плохих». Но мать ежедневно повторяла волшебную мантру: не стоит тратить свои нервы на тех, кто этого не достоин. Когда я спрашивала, когда вернутся папа и Кайл, она задавала ответный вопрос — правда ли я хочу, чтобы вернулись те, кто обо мне даже не вспоминал, не звонил и не писал? И в самом деле, от них не было никаких вестей. Словно они совсем забыли про нас. Это приносило ещё большую боль. Я не верила, что Кайл ни разу не захотел мне позвонить, что он просто так выбросил меня из своей жизни. В детстве он был моим лучшим другом, опорой, кем-то вроде кумира. Он и сам любил возиться со мной. И вот так забыть всё это?.. Но это были лишь чувства и догадки, а факты говорили об обратном. Забыли. Значит, и мне пора их отпустить. Правильно говорят, что время глушит боль — или хотя бы облегчает ношу. Время и постоянные скептические замечания матери сделали своё дело. Я почти забыла их лица — в доме не осталось ни одной фотографии с ними, мать сожгла их все на заднем дворе на следующий день после того, как они уехали. Я сидела на земле, поджав колени к груди, и смотрела, как жадный огонь превращает улыбающееся лицо Кайла в уродливый чёрный кусочек бумаги, а потом и в пепел. Уже стемнело, а я всё сидела на траве и смотрела на тлеющие угли. Мне на плечи легла тёплая куртка. Обычно так делал Кайл. Я обернулась, но там была мать, протягивающая мне руку. Она сказала, что мне нечего делать во дворе ночью, и я понуро поплелась в дом следом за ней. Чуда не произошло. Те дни сильно повлияли на меня. Я научилась переживать боль — мыслями уходить так далеко, чтобы потерять связь с внешним миром, со своим телом и своим «я». Только тогда я была ребёнком. Сохранившим в себе детство переживать боль проще. Сейчас я была одна. Я была «взрослой». И всё было гораздо, гораздо сложней.