Обезболивающее

Странный парадокс человеческой психологии. Если проблема маленькая и сиюминутная — она волнует, целиком занимает все мысли, заставляет тратить остатки сил на то, чтобы как можно скорей разрешить её. Но если некая угроза нависает, давит сверху на плечи своими масштабами, то хочется продолжать делать вид, что её нет, и сфокусировать своё внимание на более мелких и не столь значительных делах. Человеку не свойственно пытаться найти выход из лабиринта, который нельзя пощупать. Только реальные, простые и понятные делишки занимают его разум. Может, в этом и есть весь смысл? Ведь, если дать человеку готовые ответы на вечные вопросы, то как же пуста и скучна станет его жизнь! Он умрёт от скуки. Поэтому смысл существования Человека в суете, поиске, страданиях и переживаниях на пути к истине — пути без конечной цели… Размышлять о сущем, сидя на важной — между прочим — лекции и не вникать в её смысл — вот она, типичная Саманта. Я безуспешно попыталась в очередной раз скинуть с себя оковы полудрёмы и мрачных размышлений, но, как всегда, у меня ни черта не получилось — для этого требовалось переключиться на что-то более интересное, а нудное бормотание профессора таковым назвать было ну никак нельзя. Итак, парадокс. Почему я, несколько ночей промучавшись над решением той тайны, которая неотступно преследует меня уже не первый месяц, бросила эту затею и переживаю теперь за столь незначительные, в сравнении с ней, вещи? Почему я так рано предпочла опустить руки и делать вид, что всё нормально? Почему прекратила попытки выяснить правду, уткнувшись в тупик во время своих рассуждений? Почему?.. Может быть, всё дело в том, что недели три назад наступило некое «затишье». Надеюсь, не затишье перед бурей. В тот день Тед позвонил мне — мы хоть и редко, но всё же созванивались, обычно с целью назначить время очередной встречи — и сказал, что угодил в больницу. Открытый перелом ноги из-за того, что неудачно спустился по лестнице — так он мне объяснил, а также добавил, что выйдет только к Рождеству, а может, даже и после него. Поскольку у него не было никого из родственников здесь, — мать была во Флориде, а больше никого в живых не осталось — то я взяла на себя обязанность раз в неделю навещать его. Тед просил не приходить чаще, чтобы не отвлекаться от учёбы (причём прозвучало это как-то иронично — уж кому, как не ему, знать, как много времени и сил я ей уделяю). И, как бы жестоко и омерзительно это ни звучало, но мне стало гораздо легче, когда он перестал ежедневно появляться в моей жизни. После нашего первого и не совсем удачного свидания мы встречались ещё четыре раза — каждый раз в выходной. В колледже мы почти не общались и со стороны казались едва знакомыми друг с другом. Это была не самая привычная форма отношений, но я не хотела ничего менять. Тед вообще казался человеком «не от мира сего», и чем больше я его узнавала, тем сильней в этом убеждалась. В начале нашего общения мне он виделся робким и даже стеснительным, чем напоминал меня саму. Чем чаще мы встречались, тем больше граней его характера открылись. В нём уже не было того смущения, он улыбался спокойно и с таким видом, словно знал что-то такое, что никому не известно. Его мысли были революционно притягательными — например, один раз он всерьёз предположил, что вся Вселенная была создана в прошлый четверг*, а все наши воспоминания до этого являются ложными и появились в голове лишь на прошлой неделе. Он не был каким-то фриком или шизофреником, но порой его слова действительно меня тревожили. В самом начале нашего знакомства я наивно полагала, что он — боже, ну и бред! — может быть влюблён в меня. И как это вообще могло прийти в мою пустую голову? Хотя тут есть и его вина — в конце концов, он вёл себя так, что у меня были все основания сделать такой вывод. Но с каждой нашей встречей я убеждалась в своей неправоте всё сильнее, и, надо признаться, от этого мне становилось только легче. Насколько я поняла, ему было очень одиноко, а во мне он увидел близкого душой человека — так он мне и сказал однажды. У него не было друзей, даже родственники постепенно исчезли из его жизни, и ему было тяжело делить будни с одним отражением. Пожалуй, любая нормальная девушка на моём месте послала бы его к чёрту за то, что он не оправдал ожидания или что-то в этом роде, но «Саманта» и «нормальность» — несколько антонимичные понятия, поэтому я продолжала встречаться с Тедом, чтобы в течение нескольких часов слушать его размышления о высоких материях (порой весьма спорные) и истории из жизни, иногда я делилась своими — далеко не всеми, конечно, не могу я такому подозрительному типу до конца доверять, как бы он ни пытался своими искренними улыбками убедить меня открыть свою душу. Так что общение можно было назвать взаимовыгодным, хотя и несколько напряжённым. Всё это было очень странно и необычно, заставляло меня сильно беспокоиться и убеждать себя по ночам, что всё в порядке, но самая большая беда была в том, что попросить совета мне было не у кого. В нашу вторую встречу, когда мы пошли в парк Золотые Ворота — на Лендс Энд мне больше возвращаться не хотелось — я рискнула спросить насчёт его веснушек. Он усмехнулся и ответил, что у всех есть свои «маленькие секретики», и если он не допрашивает меня обо всех, даже незначительных, подробностях моей жизни, то и мне не стоит этого делать, мол, он сам расскажет всё, чем хочет поделиться, а выпытывать остальное будет с моей стороны даже как-то неправильно. Всё бы ничего, но его лицо при этом разговоре… Почему-то мне сразу вспомнилась Мелисса. Кстати о ней. Больше я её не видела. На днях я думала заглянуть в книжный, поскольку недавно купленный роман был давно прочитан, но мне вовремя пришло в голову, что я — не тот человек, который может скрыть свои мысли. По крайней мере, далеко не всегда. Как только я увижу Мел, она мигом поймёт по выражению моего лица, что я о ней знаю и думаю. И тогда — я уверена — меня ждут большие неприятности, а их мне и так хватало. Мон-Мон, мой прелестный друг, с чего-то вдруг решил, что он уже достаточно вырос для того, чтобы не появляться дома днями. И зачем я купила эту чёртову кошачью дверцу?.. Впрочем, он всегда возвращался обратно, что меня, безусловно, радовало — без него мне очень сложно засыпать. Кошмары, приводящие к самоповреждению, продолжались. Не ежедневно, но всё же гораздо чаще, чем раньше. Я забинтовывала руки, говоря, что это из-за кота, и носила водолазки, чтобы скрыть расчёсанную до крови шею, но, несмотря на сокрытие следов, мне было страшно. Страшно, что Вероника снова портит мне жизнь. Я боялась ложиться спать, чтобы не проснуться через пару часов в страхе, слезах и крови. Из-за недостатка сна путаница в мыслях только увеличивалась, учиться стало ещё труднее, и если бы не подтягивающая меня Моника, скорей всего меня бы уже вышвырнули из колледжа. В самом деле, ну как можно слушать о погружении в глубины человеческого подсознания, когда ты всю ночь рисовал, чтобы не провалиться в очередной кошмар?! — Саманта, ты там не уснула? Я очнулась и резко повернула голову на голос. Все студенты уже вовсю собирали вещи, и Моника, наклонившись ко мне и положив обе руки на свою сумку, внимательно заглядывала мне в лицо. Ну наконец-то это мучение закончилось, а то у меня уже все кости от сна в сидячем положении болят! Улыбнувшись, я вскочила и быстро закинула сумку на плечо. — Ну что, как договаривались? — спросила я, и Моника кивнула. В груди разлилось малознакомое тёплое и приятное чувство. После того, как Тед оказался в больнице, мы с ней сильнее сблизились — наверное, этому я рада больше всего. Я уже и не помню точно, с чего началось наше более плотное общение, но теперь мы почти каждый день гуляли вместе после занятий. В основном, разговоры шли об учёбе, и она давала мне списать конспекты, объясняла не совсем понятные моменты. Иногда мы говорили и на общие темы, но как только я пыталась спросить что-то о ней самой, то каждый раз замечала, что она переводит тему. Это избегание разговоров и её скрытность не могли длиться вечно, я знала, что однажды узнаю всю правду — и одновременно боялась и радовалась. Обычно мы гуляли в парке Золотые Ворота — несмотря на то, что добираться до него нужно около часа, это место всё равно оставалось в приоритете. Вот и сегодня мы направились туда. Я, как и обещала, захватила свой блокнот — узнав, что я рисую, Моника попросила показать ей мои «шедевры», а я попросту не смогла отказать. Мы вышли из колледжа вместе, и я в очередной раз направилась к своему «железному коню» — обычно я тащила его рядом, а сама шла с Моникой пешком, или иногда ехала, но очень медленно, чтобы не сильно обгонять её. Но сегодня у неё, судя по всему, были несколько иные планы. Я села на корточки, чтобы открыть замок, а когда подняла голову, увидела, что она, усмехнувшись, положила руку на руль. Вопросительно приподняв брови, я смотрела на неё. — Сегодня поведу я, ты не против? Я лишь пожала плечами. Да уж, порой люди и в самом деле бывают абсолютно непредсказуемыми… Моника поставила ногу на педаль и оглянулась на меня. — Чего стоим? Залезай! Неуверенно примостившись сзади, я крайне осторожно обняла её сзади руками. Внезапные воспоминания о том дне, когда меня точно так же подвозил Тед, перебила резкая дрожь, по всему телу пробежали мурашки. Я наклонилась вперёд, зарывшись носом в пушистые волосы, и вдохнула её запах. Моника что-то неразборчиво сказала, но мои мысли были уже далеко. Сердце билось как у марафонца, а губы сами расползлись в нелепую улыбку. Почему я так счастлива просто потому, что она так близко? Мне ведь не стоит ей доверять, кто знает, может, она желает мне зла… Эта девушка — совсем не тот человек, по которому стоит сохнуть серой мышке вроде меня. В ней чувствуется некая сила, приобретённая горьким опытом и многими лишениями; я разглядела это всё на глубине её глаз, а ведь они, как известно — зеркала души. Моника была непредсказуема, и, может быть, именно потому я бессознательно тянулась к ней, как мотылёк, летящий на огонь в ночи. Мысли о Теде за всю нашу поездку ни разу не побеспокоили меня. Пожалуй, головоломку с его именем на коробке я положу на дальнюю полку моего сознания. Не время мучаться над ней. Моника вела на удивление легко, хотя сама говорила, что каталась на велосипеде последний раз лет в восемь. Когда я отстранилась от неё и оглянулась, то заметила показавшиеся сбоку Твин Пикс. Сейчас там наверняка пусто, поскольку верхушки едва можно было различить в тумане. И снова эти странности с погодой. С утра ещё вовсю светило солнце, а сейчас уже туман. Ещё только снега не хватало, но это крайне маловероятно — хотя время года и позволяло, но снег в здешних краях был крайне редким гостем, и то тут же таял. Даже сейчас на мне была лишь лёгкая куртка со времён осени, а Моника вообще накинула один жилет (к которому, кстати, очень здорово прижиматься). — Сегодня, похоже, будет не так людно! — заметила она, причём так внезапно, что я едва не свалилась с велосипеда. — Саманта, приём, как там погодка сзади? — Неплохо, как в джунглях. Лианы со всех сторон, — ехидно заметила я и фыркнула, чтобы пара белых волосинок перестала щекотать мой нос. Моника тихо хихикнула. Время летело как ненормальное. Движение замедлилось, и только через пару секунд до меня дошло, что мы уже приехали. Я слезла с узенького местечка, на котором примостилась сзади, и оглядела парк. А ведь Моника была права. Сегодня не было вечной толпы туристов, и деревья, выглядывающие из тумана, напоминали сказочный лес. Я повела велосипед, замечая про себя, что вокруг была почти неестественная тишина. Бросив велосипед на траве, я дошла до ближайшего дерева и села под ним. Моника уселась рядом, смотря куда-то вдаль, на полупрозрачные в дымке верхушки гор-небоскрёбов. Какое-то время мы провели в полном молчании. — Ах да, я же обещала показать тебе альбом… — вдруг вспомнила я, и начала искать его в сумке. Когда блокнот показался на свет, из него на землю вдруг выпал один лист. — Я подниму! Моника первая схватила его и перевернула. Всё моё нутро сжалось от страха, и внутри похолодело. Это был тот самый рисунок. Мой первый портрет в Сан-Франциско, на котором была изображена Моника. По правде, я уже и забыла, куда его в итоге положила. И вот теперь он нашёлся… Я выжидающе смотрела на неё. Моника медленно подняла голову и негромко спросила: — Это что, я? — Ну… В общем, да, — сглотнув, ответила я дрожащим голосом. Давай уже, скажи, что я — помешанная на тебе идиотка, а ты натуралка и во мне не нуждаешься, ну же! Скажи это; ещё секунда молчания в ожидании — и я умру прямо тут… — Круто! Меня ещё никогда не рисовали раньше. Спасибо. На меня словно вылили ведро ледяной воды. Ей что… понравилось? Она не против? Почему она не злится? Но Моника улыбалась, и я вновь заметила чертовски милые ямочки на её щеках. — Если хочешь, то можешь оставить себе. На самом деле, у меня… есть ещё два твоих портрета, — призналась я, но уже произнеся это, поняла, что, наверное, вряд ли об этом сказала. — Просто я хотела научиться рисовать с натуры, а мы видимся каждый день, ну, сидим рядом и… всё такое… — уже совсем тихо закончила я, и она рассмеялась. Нет, теперь я совсем не понимаю, какой реакции от неё ждать. — Вот уж никогда не думала, что стану Джокондой! Ну что, Моризо**, показывай свои творения народу! Я положила блокнот к себе на колени и раскрыла на первой странице. Странно, я и не заметила, что за эти несколько недель столько нарисовала. В основном, на рисунках были девушки… похожие то на Монику, то на Неё. После очередных плохих снов я часто садилась рисовать, и далеко не всегда замечала, что неосознанно изображаю главную героиню моих кошмаров. Во время рисования мой мозг словно отключался, и я порой не понимала, что именно рисую, поэтому страницы альбома украшали многочисленные наброски Вероники. Моника внимательно разглядывала каждый рисунок, склонившись над альбомом и проводя по карандашным линиям пальцами. Я поздно поняла, что краснею всё сильнее с каждой минутой — если она вдруг поднимет голову, то тут же поймёт всё по моему смущённому выражению лица. В самом деле, она была как никогда близко — мы сидели бок о бок, — к тому же склонила свою голову так, что расстояние между нами сокращалось до каких-то несчастных сантиметров, что заставляло мою неуёмную фантазию наполнять мою голову «фильмами для взрослых» с нами в главных ролях. Стоп, а ведь один такой фильм и правда существует. И он до сих пор хранится у меня на ноутбуке. Только вот если я его пересмотрю от начала и до конца, то, скорее всего, умру на месте от стыда. Мне даже думать о подобном кажется неправильным, а тут… И пусть я не из тех, у кого половое созревание проходило бурно, и меня крайне редко мучили фантазии подобного рода, а с моим участием их и вовсе не было никогда (наверное, меня можно назвать асексуалкой), но сейчас ситуация кардинально изменилась. Как говорится, все мы люди и ничто человеческое нам не нужно… то есть не чуждо. Боже, Саманта, прекрати. Хвала небесам, что никто не может прочитать твои мысли, но проблема в том, что они прямо транслируются у тебя на лице… Я опустила взгляд на страницу, чтобы отвлечься от своих грязных мыслишек, но тут меня захлестнула новая волна ужаса. Моника открыла разворот, где были весьма… откровенные наброски, про которые я, естественно, начисто забыла. Чёрт побери, да я вообще не проверяла альбом, прежде чем показать ей! Вот меня и погубила в конце концов моя забывчивость. На рисунках была пара девушек, одной из которых была Вероника, а второй, как ни странно, девушка, внешне ну очень напоминающая сидящую сейчас рядом со мной. Обе были без одежды, и каждая их поза была «интересней» предыдущей — если в верхнем углу на левой странице они просто целовались, запустив пальцы друг дружке в волосы, то внизу правой Моника — всё-таки это была она — выгибалась под брюнеткой, припавшей губами к её груди. Что было ещё более странным — на теле светловолосой были изображены многочисленные чёрные полоски — раны, из которых на едва очерченное одеяло стекала кровь, а в руке второй красовался здоровенный нож. С ужасом рассматривая свои же рисунки, я вынуждена была признаться, что совершенно не помнила о том, как, когда и под чем их создавала. Откуда во мне взялся такой садизм? Закралось подозрение, что я так яро отрицала свои желания и чувства, что решила перенести их на Веронику, избавиться от них, передав ей, и моё простое и понятное желание близости из-за длительного подавления трансформировалось в желание причинять боль — правда, пока только на глубоком подсознательном уровне. Уровне, где правит Вероника. Вот только знает ли она об этом?.. Моника задумчиво проводила кончиками пальцев по рисункам, видимо, погрузившись в свои мысли. Но вдруг она обернулась и, хитро улыбнувшись, подмигнула мне. — А я и не знала, что сижу рядом с такой развратной девочкой… Наверное, я так не потела даже в тот раз, когда бегала двойную норму на физкультуре в зимней толстовке. Воздух исчез из лёгких, и я, нервно содрав зубами с обкусанных губ кожу, смотрела куда-то сквозь землю. — Это не то, о чём ты подумала… просто… ну… Ответом на моё бормотание послужил толчок в бок. — Да успокойся, не красней ты так! Подумаешь. Здесь, если что, к этому нормально относятся. Ну, в большинстве своём. Свобода творчества, любовь есть любовь и всё такое. Я облегчённо улыбнулась, догадавшись, что самое страшное позади. Остальные рисунки мы досмотрели довольно быстро, хотя, быть может, мне так просто показалось по сравнению с вечностью, которая уместилась в той неловкой паузе. Когда я уже убирала альбом в сумку, Моника вдруг предложила невероятную и даже, на первый взгляд, абсурдную идею: — А ты не думала устроить что-то вроде выставки, или, может быть, продать часть рисунков? — Кто же их купит? Лишь горькая усмешка коснулась моих губ, но в глазах было смятение. У меня ведь и правда немного туго с деньгами — мать обещала выслать сумму ещё месяц назад, но Дэвид задерживает, того и гляди, что придётся самой устраиваться на подработку, — а там тебе и толпы людей, и возрастающие в геометрической пропорции неловкие ситуации… Нет уж, спасибо, не надо такой радости. С другой стороны, хотелось иметь свои деньги, а не жить на подачки от пошлого ублюдка. — Да чёрт его знает, кто! В Сан-Фране полно художников, причём гораздо менее талантливых, чем ты, но при этом продают же на улицах, и, судя по всему, дело идёт весьма неплохо! — Ну… Даже не знаю. Я подумаю. — Но я тебе всё же советую, — многозначительно заглянула мне в глаза Моника, и, когда наши взгляды встретились, я готова была поклясться, что выполню всё, что она скажет. — Когда наберётся альбома три-четыре, — она похлопала рукой по моей сумке, — ты скажи мне, и мы что-нибудь придумаем. Листы лучше вырежи, не продавать же целые блокноты! А, и ещё надо бы обвести карандаш чёрной ручкой. Я в этом не очень смыслю, но видела, что все так делают. Когда будет готово, я могу помочь с организацией. — Спасибо тебе, — расплылась в улыбке я, и, забывшись, даже схватила её руку и держала до тех пор, пока она осторожно не потянула кисть из моих пальцев. — Тебе спасибо за это, — она помахала подаренным мной портретом, а затем свернула его и положила к себе, смотря, чтобы он не помялся. — Меня раньше никогда не рисовали. — Что ж, всё когда-то бывает в первый раз… — задумчиво протянула я, незаметно — как мне казалось — пододвинувшись поближе к ней. — Да, всё, — подтвердила она, думая явно о другом. Вдруг Моника достала откуда-то плеер со спутанными наушниками и, кое-как размотав их, протянула один мне. — Не то, чтобы я была как-то связана с миром музыки, но в последнее время переняла от тебя привычку затыкать таким образом внешний мир. Не против довериться моему вкусу? — Я доверяю тебе, — ответила я, вложив в это куда больше смысла, и отчаянно надеясь, что она его поймёт. Моника слабо кивнула. Поняла. Тишину заполнила музыка, и «Битлз» плавно понесли моё сознание вдаль. Я прикрыла глаза и, сама того не заметив, опустила голову на плечо Моники, смотря сквозь полуопущенные ресницы на расплывающийся город. Если этот миг не был счастьем, то что же тогда им являлось? Что, что тогда беречь и лелеять в своей памяти, как в колыбели, о чём проливать горькие слёзы обиды в беде?..

***

На другом конце города всё было далеко не так радужно. В крохотной квартирке с выцветшими обоями и крепко въевшимся в них запахом дешёвых сигарет Мелисса мерила кухню беспокойными шагами. От холодильника до подоконника с забитой пепельницей — шесть с половиной, от шатающегося стола с одной сломанной ножкой, покрытого синей клеёнчатой скатертью, до двери — четыре, потом всё с начала. На единственном стуле сидела, поджав ноги, девочка, тревожно переводившая испуганный взгляд с гостьи на свои острые коленки, на одной из которых красовался свежий пластырь. Мелисса, частый посетитель этой маленькой квартирки, надеялась застать здесь её хозяйку, но пока та «шлялась неизвестно где», была вынуждена ждать; однако спокойное ожидание прервал звонок, и сейчас она с кем-то спорила по телефону. Полли привыкла к неожиданным визитам этой странной девушки, и знала, что лучше всего сидеть тихо и не болтать лишнего, особенно если та была в плохом настроении. Обычно у них были весьма тёплые отношения — для Полли она стала если не матерью, то ещё одной старшей сестрой точно. В самом деле, кто ещё, как не Мелисса, налепит ей пластырь, пока сестрёнки нет дома, достанет из всегда полных карманов мятную карамельку, покажет, как скручивать косяк или научит жульничать в картах? — Слушай, я уже зае- устала Вам объяснять, — оглянувшись на Полли, яростно говорила в телефон Мелисса. — Какого чёрта нам тянуть время? Жертва беспомощна и не сможет нам помешать. Она полностью в нашей власти, уже почти у нас в руках. Не придётся «ловить на живца» и выжидать, пока она клюнет! Признайте уже, что это было бы гораздо экономичнее! Я понимаю, для Вас это план всей жизни, но… Алло! Алло! Чёртов муд- придурок, бросил трубку, мать его!.. Мелисса в ярости швырнула телефон на стол так, что Полли вздрогнула, и остановилась, опустив локти на него и скрыв лицо в ладонях. Затем медленно выдохнула и подняла голову, столкнувшись взглядом с тяжело дышащей от испуга девочкой. Её лицо тут же смягчилось, и глаза блеснули из-под очков уже без той животной злости. — Я тебя напугала? Ну, прости… У меня и твоей сестры небольшие проблемы с работой. Один очень противный дядя совсем помешался на мести, и стал каким-то психопатом-садистом… — Так бросьте его, — простодушно посоветовала Полли, свесив ноги и болтая ими под стулом. Лямка джинсового комбинезона сползла с плеча, косички растрепались, а взгляд был живой, блестящий любопытством. Вся она, эта хрупкая, угловатая фигурка, напоминала какую-то птичку. Мелисса грустно усмехнулась. — Если бы мы могли так всё устроить… Если бы всё было так просто, то, поверь мне, мы бы с тобой сидели сейчас не здесь, а на огромной шикарной вилле на островах. Но жизнь куда сложней, чем игра в карты, здесь даже сжульничать получается далеко не всегда, — а если и выходит, то нечеловеческими усилиями… *Теория Прошлого Четвергизма — согласно ей Вселенная была создана в прошлый четверг. **Берта Моризо — французская художница, писала в стиле импрессионизма.