Обезболивающее

Чёртова. Сука. Это были не мысли — что-то иное, подобное вязкой тягучей субстанции, плескалось в его голове, где давно стоял тупой бессмысленый гул — такой звук, как если бы туман имел звучание; вроде густой пустоты. Это были точно не конкретные образы в его воспалённом одержимостью сознании. Это были неизвестно откуда взявшиеся слова, которые годы назад прочно вырезались где-то на сетчатке, и, когда он закрывал глаза, они выступали из темноты. Они были начертаны кровью, которая скоро прольётся, и кровью, что уже пролилась. Чёртова. Сука. Чёртова. Сука. Его ледяные глаза теряли всякое выражение, когда он оставался один. Лишь на людях «маска нормальности» помогала скрывать внутреннюю уродливую пустоту. Часть его понимала и признавала, что он монстр, настоящий облик которого никогда не примут другие люди. Никогда не примет она… Эта чёртова сука. Это девственно-доверчивое выражение её бледного лица, а глаза… О, они имели для такого искушённого охотника, как он, огромное значение. Своих жертв он всегда определял именно по их взгляду. Казалось бы, для своих грязных желаний стоило бы выбирать, основываясь на фигуре и внешности — как он выбрал предыдущую. Но тогда всё закончилось провалом, уже через пару недель ему стало чертовски скучно, и пришлось оставить эту бессмысленную затею. Зато когда он впервые увидел её, что-то под рёбрами ёкнуло. Точно как в его первый раз. И он понял — она и есть то, что он искал. Невыразимый апофеоз уникальной посредственности. Эти глаза пленили, поглощали целиком его мрачный разум. В них было столько мыслей, что, казалось, можно было утонуть в их водовороте, если ненароком смотреть дольше пары секунд… Вселенская грусть и наивная радость от незначительных мелочей, азартные искорки, когда она увлечённо рассказывала очередную историю, но всё чаще — мечты, сомнения, любовь… Не к нему, но какое это имеет значение? Ничто не имело значения. Ни её чувства к нему, ни её отношение, ни её усиливающиеся подозрения. Всё равно она догадается слишком поздно. Все понимали весь ужас своего положения только тогда, когда за спиной захлопывалась ржавая дверца давно заготовленной ловушки. Так было всегда. Так будет и сейчас. Такое хрупкое создание. Как бы абсурдно это ни звучало, но ему даже в какой-то степени стало её жаль. Но лишь на долю секунды. Жаль, как жалеют завявший цветок в вазе — и то только потому, что он потерял свою красоту слишком быстро. Но его собственная больная эстетика отвратительного диктовала свои правила. Лёгкая усмешка едва коснулась его губ, когда он представил, как будет душить её. Но тут же исчезла, когда память омрачилась неприятным воспоминанием, приводившим всё его существо в ярость. Похоже на то, что он не был один в своей охоте. Крошечная камера, с большим трудом установленная в её «прекрасном особняке», была уничтожена. Уничтожена кем-то третьим лишним. Это выводило его из себя и одновременно поднимало на вершину блаженства, с которой не сравнится ни один оргазм, испытанный им до этого. Ему уже перестали доставлять удовольствие игры, где жертву было легко загнать в угол. А в этот раз… Был кто-то ещё. Милая девочка оказалась совсем не так проста. Впрочем, разве он сразу не понял этого? Конечно, он знал. Знал, что она будет особенной, как только заглянул в её глаза. А пока мёртво-белый потолок покрывался в его сознании кровью, запах которой намертво въелся в его ноздри ещё в самый первый раз. Он, лихорадочно дрожа всем телом, вдохнул медленно и так глубоко, что в глазах появились синие круги, но отвратительная вонь медикаментов и спирта перебила желаемый аромат. Опустив голову обратно на подушку, он выдохнул, безучастно смотря пустыми глазами вверх, и комната отражалась в них, как в стекле. Только расширенные зрачки напоминали заброшенные глубокие норы неизвестного хищника, в которых сыро, холодно и пахнет смертью. Чёртова сука. Чёртова сука. Чёртова…

***

«Это ты во всём виновата! Всё из-за тебя!» Слова вновь и вновь прокручивались в моей голове, как будто застрявший кадр фильма. Я, прижав сумку к груди и наклонив голову так сильно, чтобы волосы превратились в занавес от внешнего мира (вредная привычка несостоявшегося эмо), быстрыми шагами направлялась в сторону того места, где утром бросила велосипед. Сегодня, спустя неделю после нашей последней совместной прогулки в парк, которая дала мне обильнейшую почву для размышлений о том, что мгновения счастья возможны даже и в моей ничтожной жизни, мы с Моникой должны были вместе поехать проведать Теда после занятий. В последнее время она всё время просила брать её с собой, да и вообще много о нём расспрашивала, так что я даже заметила в себе острые уколы ревности — правда, не совсем понятно, кого из них я к кому ревную. С одной стороны, я бы меньше всего хотела, чтобы эти два человека однажды сошлись, а с другой, Тед был чем-то вроде моего личного открытия, такого своеобразного секрета, который не хотелось открывать больше никому — даже миловидной француженке. Если верить его словам и моим глазам, он ни с кем больше особо тесно не общался, и меня, как слегка эгоистичного собственника в душе, это вполне устраивало. О чём это я?.. Ах, да. Внезапно, на когнитивной психологии, которая была у нас последней в расписании на сегодня, Моника передала мне записку со следующим содержанием: «У меня появились кое-какие проблемы, ничего, если ты сегодня сходишь одна? Перенесём прогулку на другой раз :)» И это именно в тот день, когда я не спала всю ночь, рисуя и заливая подступающие слёзы алкоголем, потому что пару дней назад у меня опять была паническая атака из-за кошмара с Вероникой! Мало мне катастрофического недосыпа, подавленного состояния, постоянной тревоги и навязчивого неприятного ощущения, что за мной следят, а также появившейся ревности, так нет, теперь единственное, почему я всё ещё покидаю пределы своего дома — Моника, ах, причина взрыва бомбы с чистейшей эйфорией в моей голове… — решила, что нужно окончательно испортить этот день. Да и какие, к чертям, у неё дела? Свидание с Мелиссой? Или, может, ей снова приспичило пойти прогуляться по грязным районам в парике, чтобы потом в подворотнях отсасывать за копейки пьяным ублюдкам? Чёрт его знает, откуда во мне скопилось такое количество злобы, но я проигнорировала записку и, не попрощавшись с Моникой, пулей вылетела из колледжа, а затем, добежав до ближайшего переулка, скрылась там, прислонившись к стене и пытаясь усмирить вспыхнувшее в груди жгучее чувство. Мне было обидно, чертовски обидно, просто до слёз. Раз или два в неделю утром я чувствовала лёгкий запах сигарет на волосах Моники. Это был знак — знак, что у неё опять была бурная ночь с кем-то, но, увы, не мной. Раз она живёт в таком бедном месте и подрабатывает именно таким способом, то можно сделать вывод, что ей позарез нужны деньги, чтобы прокормить себя и свою сестру. И я бы, чёрт побери, отдала ей всё, что у меня есть, вот только… как это сделать? Как мне ей помочь? Что мне делать?! Бессильная ярость, ненависть к самой себе, угрызения совести за своё поведение, влюблённость вплоть до зависимости, ревность и обида — смертельно опасный коктейль из эмоций. Слёзы душили, перед глазами всё плыло. И в этот самый момент мой телефон зазвонил. Я достала его из кармана, и, удивившись, увидела надпись «Мать» на экране. Неужели она всё-таки вспомнила мой номер? Нет, не так. Неужели она всё-таки вспомнила, что у неё есть дочь? Я ответила на вызов. Первое, что я услышала — всхлипы. — Саманта? Это ты?.. — заплетающимся языком спросила она. Боже, неужто она снова наелась своих таблеток? Да что же там происходит?.. — В чём дело, мам? Ты плачешь? — Саманта, дорогая, ты даже не представляешь, что произошло… — Это из-за Дэвида, верно? — догадалась я. Молчание. Мне послышался звук, отдалённо напоминающий волчий вой. — Да, да, да! Но он не виноват! Прекрати обвинять во всём его, ты же знаешь, что сама виновата! Это ты пытаешься его увести у меня! Мы должны разобраться с этим раз и навсегда! — Мам, я даже не… — попыталась возразить я, но она меня уже не слушала — началась фаза слепой агрессии. Если я сейчас же не подавлю в себе свой эмоциональный «коктейль», то ничем хорошим наш разговор не закончится. Поэтому я молча выдохнула и приготовилась слушать. — …Это ты во всём виновата! Всё из-за тебя! Игнорируй эти слова. Игнорируй. Как же больно их слышать… За что?! ИГНОРИРУЙ. — …вчера вечером мы занимались сексом, я услышала, как он бормотал твоё имя! Ты понимаешь? Я уже не в первый раз это замечаю. Он совсем забывает обо мне! И это тогда, когда он едва не сделал мне предложение! Я не могу потерять такой шанс из-за тебя! Все, все уходили, как только узнавали о твоём существовании, потому что никому не нужен чужой ребёнок! Я вообще жалею, что ты не провалилась вместе со своим отцом и братцем-уродом!.. Скрипнув зубами, я повесила трубку и закинула телефон в сумку, едва удерживая себя от того, чтоб не заорать на всю улицу и не избить кого-нибудь. Упоминание брата — табу, а сейчас это было уже выше моего терпения. Я старалась сохранять спокойствие, зная, что она говорит, толком не понимая смысла своих слов — подобное происходило довольно часто. Чаще, чем мне бы хотелось это слышать. Такие слова не должны звучать. Никогда. Когда я была ребёнком и мало что понимала, слышать это было особенно больно. Забывались эти слова ещё трудней. И, как ни странно, мне помогала и помогает в этом Вероника. Все особенно болезненные воспоминания, начиная от обвинений и заканчивая моей не такой уж и давней стычкой с «квартетом тупых боевых куриц», все, которые убили бы меня, если бы оставались в моей голове, я вкладывала в образ Вероники. Ещё когда у неё не было ни чёткой внешности, ни имени, она уже представляла собой некое скопление всего негативного и слишком тяжёлого для меня. В ней не было ничего хорошего, что обычно бывает в воображаемых друзьях — позже я пыталась сделать из этого «сборника боли» подругу, но это было слишком фальшиво, так что она так и осталась чем-то вроде моей тёмной стороны. Абсолютная тьма. Ни одного лучика света. Идеал и ночной кошмар. Та, которая заберёт всю твою боль, и та, кто своим появлением напомнит о ней. Наверное, именно поэтому я так сильно боюсь её. Погрузившись в размышления и самоанализ, я начала понемногу успокаиваться, и решила, что пора уже ехать к Теду, чтобы вернуться домой до темноты. Итак, я возвращалась к своему верному транспортному средству, как вдруг раздался чей-то резкий крик, и мощный удар по лицу свалил меня с ног. Я грохнулась на асфальт, оглушённая звоном в ушах. Первые несколько секунд перед глазами была лишь тьма, но потом чёткая картинка снова вернулась, и я смогла разглядеть, что произошло. Рядом со мной валялся потрёпанный баскетбольный мяч, а со стороны баскетбольной площадки, на которой играли несколько парней, ко мне спешила девушка. Она, судя по всему, и была той, кто отправил сей «метеорит» мне в голову. Я, потирая ушибленное место, неловко улыбнулась, когда она приблизилась. — Вот дерьмо… Хэй, ты как там? — она протянула мне руку, и я, кивнув, медленно встала и отряхнулась, пока девушка поднимала укатившийся мяч. — Я… Да вроде… Вроде жить буду, — усмехнувшись, ответила я, и невольно засмотрелась на незнакомку. Что-то во всём её образе было такое, что могло легко заставить кого-нибудь влюбиться в неё без памяти или возненавидеть с первого взгляда — похожее качество присуще и моей матери, и даже в какой-то степени Монике. Я едва доставала ей до подбородка, так что создавалось впечатление, что она смотрит на меня сверху вниз — снисходительно-обвиняюще, как смотрели английские леди на провинившихся слуг. Полупрезрение, скука и неясная печаль легли отпечатком на её лице в обрамлении каштановых волос, стриженных под каре, и на дне тёмно-карих глаз. Смутившись такого пристального рассматривания, я опустила взгляд, и, сама того не замечая, стала любоваться её руками с длинными тонкими пальцами, предназначенными скорей для игры на пианино, а не в баскетбол. И в этот самый момент моего носа коснулся её запах, совсем не похожий на запах Моники — он был определённо другой, но от этого не менее удивительный и манящий… Стоп, я что, разглядываю незнакомых девушек?! И я-то ещё и ревную Монику, хе-хе, хороша ревнивица!.. — Прости ещё раз, — повторила она и уже наполовину отвернулась, чтобы вернуться на площадку, но вдруг, словно что-то вспомнив, обернулась. — Погоди, ты ведь Саманта? — Да, а что? — я почувствовала, что краснею до корней волос, поэтому предпочла смотреть куда-то ей за плечо. У неё был тихий, но твёрдый голос с интересным акцентом — она произносила моё имя как «Сэймэнта», добавляя лишний звук, и, к моему удивлению, мне нравилось, как оно звучит из её уст. — Я Лилиан. Мы учимся в одном колледже. Слышала о тебе. — Пожалуй, все слышали. Если ты не против, я… — только разговоров о том видео, пустившем море слухов, мне не хватало! — Это ведь правда, что ты лесбиянка? Я застыла. Щёки пылали огнём так, что на глазах даже выступили слёзы, дышать стало невозможно, а сердце забилось в горле. Больше всего на свете мне хотелось провалиться под землю прямо сейчас. — Я… Я не… Это не то… — Тебе нечего стесняться. Это нормально. Ты не хотела бы присоединиться к нашему клубу? — Что ещё за клуб? — К.Л.И.Т.О.Р. Колледжская ЛГБТ Интеграция за Терпимость, Одобрение и Равенство, — с невозмутимой серьёзностью и абсолютно ничего не выражающим лицом сказала она. Это что, шутка? Но нет, не похоже, она даже не улыбнулась… Что за бред? — Пока нас не так много, но я уверена, что со временем люди, которые понимают всю важность проблемы каминг-аута*, будут пополнять наши ряды! Тебе, как никому другому, это наверняка должно быть интересно. Я знаю, что ты чувствуешь. Поверь, в одиночку справляться с этим гораздо труднее, особенно в обществе, где, к сожалению, до сих пор остались проявления нетерпимости к людям с нетрадиционной сексуальной ориентацией. Вовлечённых в деятельность нашего клуба всегда рады видеть на любых мероприятиях, посвящённых теме ЛГБТ. Ну так что? Быть «членом клитора»? Да это просто шутка в шутке, ей-богу. Какой-то бред. Мало мне позора, что ли? — Прости, но… Я, наверное, откажусь. Извини. — Твоё право, но я надеюсь, что ты передумаешь. Не стоит извиняться, ведь это я попала по тебе мячом, — она извиняюще улыбнулась, и я в панике перенаправила поток своих мыслей в сторону Моники — подальше от этой странной, но чересчур привлекательной девушки. — Ну, тогда… Я, пожалуй, пойду, а то тебя, кажется, ждут… Метрах в двадцати от площадки возле дерева стояла девушка, или даже девочка, которая была настолько неприметной, что я заметила её пристальный взгляд только сейчас. Ростом она была ещё ниже меня, а худощавое телосложение делало её похожей на школьницу, хотя по выражению её лица ей можно было дать и все тридцать лет — настолько оно было… замученным, что ли. Коротко стриженные волосы спадали на болезненно блестящие глаза, которыми она, не мигая, пожирала мою собеседницу, но вдруг перевела взгляд на меня и криво усмехнулась, затем скрылась за деревом и продолжила наблюдать за нами из-за него. Мне стало неуютно. Лилиан посмотрела в ту сторону, куда я указала, и, проследив за моим взглядом, тяжело вздохнула, как человек, только что узнавший о том, что ему придётся от руки переписывать доклад на пятьдесят страниц. — Опять она тут… — сквозь зубы процедила Лилиан и, закатив глаза, повернулась к странной девушке спиной. Я, ничего не понимая, продолжала неловко топтаться на месте, ожидая её объяснений. — Это Эбигейл. Она немного… не в себе, просто не обращай внимания. — А что с ней? Вы подруги? — Подруги?.. — её губы изогнулись в кривую усмешку. — Да она просто одержимая. Как проклятье, прицепилась ко мне ещё в старшей школе, до сих пор ходит по пятам, стоит, как чокнутая, под окном по ночам. Я пыталась что-то с этим сделать — не вышло ни черта, запрет на приближение она попросту проигнорировала, и закидывала мне почту угрозами, что если ещё раз свяжусь с копами, то будет хуже… Такое проявление гомосексуальных отношений я, конечно, поддержать не могу. — Оу… Какая необычная история. — Да уж, и не говори. Кстати, если найдёшь в течение недели что-нибудь на крыльце своего дома, то не обращай внимания. — Что-нибудь — это что? — Ну, животных там мёртвых, какие-нибудь записки с угрозами… а, ещё лилии, точно. Она помешана на символике; лилия ведь и моё имя, и символ смерти, поэтому всем, с кем я пересекаюсь, приходит такой «подарочек» на следующий день. Просто выброси. — Что ж, спасибо за совет… — И ещё одно, точно: никогда не ходи в цветочный на углу Фолсом-стрит. Там она работает, — один из парней на площадке выкрикнул имя Лилиан и замахал ей руками. — Ладно, я пойду, пожалуй. Подумай насчёт клуба! — Хорошо. До встречи, Лилиан. Она лёгкой походкой вернулась к своей компании и кинула мяч высокому парню, а я, пару секунд поколебавшись, продолжила свой путь, боковым зрением заметив, что Эбигейл — так, кажется, её звали — снова высунулась из своего укрытия и только что слюни не пускала, смотря на объект своего обожания. Я передёрнула плечами, вдруг вспомнив, как сама точно также следила за Моникой. Что, если со стороны я тоже выгляжу такой же безумной маньячкой? Что, если Моника заметила это, и в тайне считает меня сумасшедшей? Может, она тоже закатывает глаза, когда я с ней здороваюсь, и соглашается продолжать общение только из страха, что я могу причинить кому-нибудь вред… А могу ли я?.. Почему, чёрт побери, я являю собой магнит для психов и одержимых? В моём окружении хоть когда-нибудь появятся нормальные, адекватные люди, ничем не отличающиеся от сверстников, с самыми простыми интересами и вкусами, с друзьями и хобби?.. Больше всего на свете я сейчас нуждалась в дружеской поддержке и совете, но, как и всю мою прошлую жизнь, была лишена возможности получить их. Да и с кем мне говорить? С Моникой? О том, что я едва не до одержимости люблю её? Или, может быть, с Тедом? С Тедом, настроение которого меняется от задумчивости и безумных идей до вечной загадочности быстрее, чем я моргаю? С матерью, которая обвиняет меня в том, что я отбиваю её ухажёра? Или, быть может, с «членом клитора»? Ну уж нет, спасибо. Разве что с котом, да и тот пропадает на улице большую часть времени, оставляя меня наедине с собой и своими мыслями. Я села на велосипед и отправила Теду сообщение, что не смогу прийти сегодня. Хотя бы один день проживу для себя. К чёрту проблемы. К чёрту всех. Включив случайный альбом «Найн Инч Нэйлс» на плеере, я неспешно колесила по шумным улицам. Сейчас в Сан-Франциско сезон дождей, что лишь добавляло моей начинающейся депрессии — а я была почти уверена, что это она — тёмных тонов. Капюшон слетел с головы, и холодные капли заползали за воротник, заставляя кожу покрыться мурашками, а волосы прилипли к лицу, превращая меня в полутораметровую мокрую ворону — прекрасная картина, нечего сказать. По дороге мне пришло в голову завернуть в свой любимый магазинчик, чтобы пополнить запасы «топлива» — коньяк был почти на исходе. К счастью для меня, магазин редко посещали покупатели, особенно днём. Генри, стоявший у кассы в своей выцветшей синей рубашке в клетку, улыбнулся мне, как старой знакомой. Впрочем, так оно и было — мы виделись почти каждую неделю. Один раз он даже пытался в шутку спросить мой номер (что было довольно странно, поскольку он мне в отцы годился), но был недвусмысленно послан, и больше не пытался испортить наши отношения. — А, Саманта, какие люди! Рад снова видеть старые лица, — прокричал он, едва за мной закрылась дверь. Я, уже успев вынуть наушник из уха, слабо улыбнулась. — Ну и погодка сегодня, верно? — я кивнула, пересчитывая деньги в кошельке. Тридцать баксов. Была не была, сегодня, так и быть, не стану еврейничать. — Как колледж? — Как видишь, я здесь, а значит, не очень, — он усмехнулся. — Вот тот «Курвуазье», пожалуйста. — Ого, неплохой выбор! Что, какой-то особый повод? — Ага, сегодня десять лет, как я хочу сдохнуть, — с сарказмом произнесла я (хотя на самом деле это была больше правда, чем шутка) и протянула ему деньги. — Тридцать. Сунув сдачу в карман, а бутылку — в сумку, я вышла на улицу. Серость и сырость действовали на меня крайне удручающе, не спасала даже музыка. Я поехала дальше, но на середине пути до дома неожиданно для самой себя свернула в небольшой парк. Бросив велосипед у пустой скамейки, я села на сырое от дождя дерево. Вокруг не было ни души, лишь вдалеке гуляла женщина с коляской. В горле стоял ком, а в носу защипало. Я чувствовала тягостную опустошённость и одиночество, настолько сильное, словно была одна не только в парке, но и во всём мире. Достав из сумки только что купленный коньяк, я открыла бутылку и сделала пару глотков прямо из горла. Слёзы побежали по щекам, смешиваясь с каплями дождя. А я ведь хотела бросить это. Хотела заниматься спортом, сесть на диету и питаться не раз в день случайным бургером, а здоровой пищей и строго по графику, хотела завести друзей на пробежке, развить свои способности художника… а вместо этого пью в одиночестве, как последний алкоголик. Руководствуюсь правилом «главное, чтобы внутри было больше, чем в бутылке». Хороню мечты в алкоголе. Переполненная отвращением к себе, я сунула бутылку обратно, и, посидев ещё какое-то время и вымокнув окончательно, решила поехать домой. В свой дом, где меня никто не ждал, где мой труп мог бы гнить неделями, и никто бы даже не вспомнил о том, что когда-то была такая Саманта… Как и ожидалось, дома было тихо и пусто. Сняв мокрую одежду и кое-как вытерев волосы полотенцем, я заказала пиццу. Не зная, чем себя занять, я включила телевизор и легла на полу. По одному из каналов крутили старые серии «Твин Пикс». Я не особо вникала в сюжет, особенно после того, как нащупала рукой забытый со вчера возле дивана стакан, в котором оставалось немного желанного спирта. Постепенно мои мысли начали путаться, и тяжесть и сжигающее изнутри одиночество немного отступили. Как говорится, алкоголь не даст ответ, зато поможет забыть вопрос. В дверь позвонили, и я, натянув голубую тунику до колен, пошла за своей пиццей. Открыв дверь, я, к своему удивлению, не увидела курьера, зато разглядела грязную белую тряпку, лежащую на пороге. Я наклонилась, чтобы рассмотреть «подарок», и застыла. Это была мёртвая белая кошка со вспоротым животом и вывалившимися наружу кишками. Кровь медленно вытекала из раны, смешиваясь с потоками дождя. Из её пасти торчал цветок белой лилии. Меня вырвало прямо в коридоре. *Каминг-аут — процесс открытого и добровольного признания человеком своей принадлежности к сексуальному или гендерному меньшинству, либо результат такого процесса.