Обезболивающее

Она снимает куртку, отбрасывает её в сторону, убирает длинные волосы в высокий хвост. Белые пряди волнами спадают на торчащие под чёрной майкой лопатки. Лёгким движением достаёт из зашнурованных до колен ботинок шесть ножей разного размера для метания на соответствующие расстояния. В голубых глазах появился холодный, как металл в её пальцах, блеск. Мишень в виде прямоугольной доски в шести метрах от неё. Мелисса лежит рядом с ней, спиной на грязной крыше, куда они вдвоём выбираются для тренировок, когда позволяет погода. Болтая свисающими с парапета босыми ногами, она жуёт клубничную жвачку — а про себя готова поклясться, что губы её подруги наверняка имеют такой же вкус, если не лучше. Даже не так. Не подруги. Сообщницы, коллеги и объекта её сильного интереса, если называть вещи своими именами. Мелиссе не нравятся девушки. Мелиссе не нравятся парни. Мелиссе нравится она, но всё в этой жизни ведь никогда не заканчивается хорошо просто так, верно? Вздох. Мелисса лопает пузырь, и в этот миг первый нож точным ударом вонзается в доску строго параллельно земле. Прямо над ним врезается ещё один, а следующий — снизу. Моника довольно ухмыляется. Сдув прядь с лица, она идёт вынимать своих острых «друзей», а Мелисса внимательно следит за ней из-под очков, сползших на лоб. Есть в этой «француженке» что-то кошачье, какая-то нечеловеческая грация — как в её мягкой походке, так и в её словах и взгляде. В который раз Мел замечает, что этой красоте не место в тухлых районах. На красных дорожках, под вспышками камер — скорей всего. Вот только с такой же плавностью она может не только пройтись мимо фотографов, но и перерезать им глотки. Моника возвращается на своё место, бросив мимолётную улыбку внешне спокойной и скучающей подруге. Для неё — просто подруге. Как только блондинка отворачивается, лицо Мел озаряет улыбка. Ей ведь не надо многого. Один благосклонный взгляд, тёплое касание или объятие, разговор по душам со стаканчиками кофе ночью на крыше — всё это изо дня в день лишь усиливало её привязанность. Мелисса и сама понимала, что это чувство абсурдно и противоречит всей её сути, оно нелепо… Настолько, что хочется смеяться. И одновременно плакать, конечно. — Ты ещё не устала? — хриплым от долгого молчания голосом спрашивает она, когда Моника в очередной раз возвращается с ножами в руке. Та, не поднимая взгляд, отрицательно качает головой. Сильная, упорная девочка, но в то же время такая хрупкая, такая красивая — и может так головокружительно разбиться, если не будет осторожной. Мелисса не может этого допустить. — Я не тренировалась на той неделе. Нельзя забывать навыки. Мелисса поёжилась от холода и села в позу лотоса, продолжая следить за её ловкими движениями. Кажется, в последнее время их связь стала гораздо крепче. Недо-дружба и недо-любовь сменились на что-то, пока не совсем сформировавшееся, но явно выходящее за рамки человеческого понимания. Скоро всему придёт конец, но пока ещё они могут себе позволить разделять несчастья друг друга без слов. А Мелисса продолжает врать всем окружающим, и даже самой себе. Ей двадцать шесть, дни на лету сменяют друг друга, неумолимо приближая роковое «тридцать» в её графе «возраст». Тридцать, самый расцвет жизни. Как жаль, что она увядает уже давно, так и не узнав расцвета. Но она совсем-совсем не чувствует себя старой. И время совсем-совсем не летит и не кажется зря прожитым. Весы упорно показывают восемь лишних килограммов, и этой цифре плевать на её бесконечные кокаиновые диеты и срывы. В зеркале ненавистные грубые черты и проклятая щель между зубами. Но она совсем-совсем не комплексует из-за этого. У неё нет подруг, с которыми она могла бы посплетничать в кафе, нет старых друзей и бывших одноклассников, семьи, нет никого близкого и дорогого. Разве что… Разве что была эта хрупкая девочка, повзрослевшая слишком рано, как и сама Мелисса в своё время. Но ей-то уж точно не стоит знать о переживаниях сообщницы, иначе их связь бесповоротно канет в лету. Но ей совсем-совсем не одиноко. Куча бумаг, поддельных документов, имён, масок. А есть ли у неё хоть что-то своё, собственное?.. Прошлое покрыто дымной завесой, пятнами крови, грязной похотью и следами порошка. Но её ли это прошлое?.. Но Мелисса ведь не такая. Мелисса улыбается, заигрывает, травит пошлые шуточки и порой кажется даже слишком развязной, чем следовало бы. И это совсем-совсем не маска. Вдруг Моника положила ножи на куртку и села рядом с Мел. Та вздрогнула, когда девушка прислонилась к ней плечом. Её кожа была совсем холодной. — Что-то ты сегодня совсем раскисла. Не похоже на тебя, — заметила Моника. — Это всё потому, что кто-то зимой сидит в одной майке и мёрзнет… — наигранно проворчав, Мелисса сняла с себя голубую куртку, под которой была любимая туника и пара длинных бесформенных кофт, и положила её на плечи подруге. Моника усмехнулась и кивнула в знак благодарности, но её мысли были где-то далеко. Мел вздохнула ещё раз, на этот раз гораздо тише, и осторожно накрыла её ладонь своей, ощущая внутри неясное ей самой трепещущее чувство, словно сидевшая рядом с ней девушка — самое дорогое, что у неё есть. Впрочем, разве это не так?.. Над их головами тьму ночи взрывает красками фейерверк, а Мелисса даже не уверена, снаружи он или внутри. Искры играют отражениями в линзах, неясные тени мелькают на крыше, белые волосы переливаются пятнами синего и красного, а их пальцы переплелись, и Моника едва заметно улыбается. Прохладная безветренная ночь поглощает всё, что было, прячет все её тайны — их, пожалуй, даже больше, чем звёзд в чёрном океане неба.

***

С трудом перевернув ноющее от длительного сна тело, я первым делом заглянула в телефон, валявшийся у кровати. Два часа дня. Дата? Ровно неделя до Рождества. С минуту посмотрев в пространство за экраном, я, наконец, положила телефон на место и встала — вернее, скатилась — с кровати, а затем на нетвёрдых ногах отправилась в ванную, чтобы смыть с лица усталость. Да уж, последние пару недель выдались не из простых. Началось всё с «подарка» прямой доставкой из цветочного магазина (более того, совсем бесплатно!) — мёртвой кошки на моём пороге. Предупреждение Лилиан успешно растворилось в алкоголе, и потому эффект сюрприза сохранился — впрочем, сюрприза весьма омерзительного и жуткого. На миг мне почудилось, что это Мон-Мон, но тот, к счастью, вернулся вполне живым тем же вечером. «Подарок» я, естественно, выкинула в мусорный бак, но вот следы рвоты на полу дотереть не успела — доставщик пиццы подозрительно покосился мне за плечо и предпочёл побыстрее ретироваться. Пиццу я смогла съесть только на следующий день, и то с трудом отгоняя от себя мысли об увиденном. Больше ничего подобного не происходило, но зато теперь, когда я шла по улице или сидела на занятиях в колледже, мне постоянно чудился небольшой тёмный силуэт, следующий за мной по пятам. Естественно, то, что я постоянно ходила, озираясь и оглядываясь назад, проверяла по сотне раз двери и окна в доме и начала хранить под подушкой кухонный нож вкупе с недосыпом из-за стресса не могло не вызвать очередную паническую атаку — на этот раз прямо в колледже. Я, почувствовав приближающуюся волну страха, едва не бегом добралась до туалета, где просидела всю философию, ожидая, когда паника утихнет. И, конечно, масла в огонь подливали кошмары с Вероникой, которая теперь стала кем-то вроде кровавого суккуба — сны с ней превращались в путешествие по отвратительному миру разврата и жестокости. Крики боли и стоны смешивались в единую какофонию, пока я, проснувшись, с ужасом не обнаруживала, что сама же вторю им. Я чувствовала себя странно. Не плохо или ужасно, а именно… странно. Всё чаще возникало ощущение, что я не живу, а лишь смотрю на свою жизнь со стороны, как в фильме. Такое бывало и раньше, но сейчас это чувство отчуждения практически не прерывалось. Движения казались замедленными и нечёткими, голоса приглушёнными, словно кто-то повесил у меня перед глазами полупрозрачную ткань. Я заметила, что чувство боли несколько притупилось — проснувшись ночью после «встречи» с Вероникой с расчёсанной до крови шеей, я не испытывала абсолютно никаких неприятных ощущений и даже и не узнала бы о ране, если бы не зеркало. Но также ослабели и другие чувства. Моника, пускай и продолжала выделяться для меня среди других, уже не вызывала тех захлёстывающих с головой эмоций. Я была преданна ей — мягко, спокойно, однообразно. Без слёз, волнений, эйфории, ненависти к себе и прочего. Не могу вспомнить, когда точно это началось, но мои эмоции словно изжили себя. Я стала тенью себя же прежней, а прежняя я, в свою очередь, была тенью других. Завершив утренние процедуры, я спустилась на кухню, чтобы чем-нибудь перекусить, отметив про себя, как тяжело мне стало двигаться. Словно я упала в болото, полное чего-то густого и вязкого. Тяжесть давила мне на плечи, а на малейшие движения уходила масса сил. Списав всё на нехватку сна, алкоголь и стресс, я успокоила поднявшиеся было в голове предложения наведаться к врачу. Вылив остатки молока в тарелку с хлопьями, я села на стол, и стала медленно есть, смотря в окно на видневшиеся вдали небоскрёбы, блестящие в лучах солнца. Странно, но яркий свет раздражал меня. Именно поэтому я — уже не помню, как давно — почти не включаю торшеры дома. Ложка стукнула о пустое дно тарелки. Еда так быстро закончилась, а я даже не почувствовала её вкуса. Я быстро помыла посуду и потащилась обратно наверх. Совершенно застряла между тем, чтобы сдаться и тем, чтобы иметь надежду выбраться. Сегодня Моника пригласила меня погулять вместе с ней и её «двоюродной сестрой» — наверное, она хотела представить мне Полли, но я-то знаю, кто она на самом деле такая. Нужно непременно встретиться с ней. После Нового года вернётся Тед, и я, скорее всего, снова буду проводить большую часть времени с ним, хотя сейчас мы списываемся не так уж и часто. Хочу ли я того, чтобы он вернулся? Или пошлю его к чёрту, и посвящу всю себя Монике? По правде говоря, больше всего на свете мне сейчас хотелось не решать подобные вопросы, а лечь обратно в кровать и провести день за просмотром потолка, погрузившись в беспорядочный хаос течения своих мыслей, но ещё сильнее хотелось, чтобы вдруг, как по щелчку пальцев, это оцепенение исчезло, и я вновь стала собой. Подумав немного, я вернулась в ванную и, раздевшись, залезла в душ. Уже там я заметила, как сильно похудела и насколько моё тело стало изуродованным ранами. Такими темпами я скоро совсем догорю, как свеча. И когда я только успела превратиться в такое?! Переполненная внезапным отвращением к себе, я зажмурилась и потрясла головой, чтобы вышвырнуть прочь тяжесть и блёклость, которые стали в последнее время исчерпывающе характеризовать мою жизнь. Если бы только кто-нибудь мог мне помочь, выслушать, проявить хоть немного внимания или сочувствия… Помоги Себе Сама. Ледяной душ дал возможность хотя бы ненадолго выйти из плена сонливости. Взять себя в руки крайне сложно, особенно когда находишься в таком состоянии в одиночестве. Но я, расчёсывая чистые волосы перед зеркалом, заставила себя улыбнуться и держала улыбку на лице до тех пор, пока скулы не начало сводить от боли. Вскоре волосы были в кои-то веки уложены, и я, дав себе пару пощёчин, летящей походкой ворвалась в свою комнату. До встречи с Моникой было ещё достаточно много времени, так что я решила не тратить его зря и хотя бы попытаться вернуть себе ощущение реальности происходящего. Раздвинув занавески во всех комнатах и открыв окно в спальне, я включила на телефоне первую попавшуюся песню, которая, хвала небесам, была более-менее подвижной, и принялась за генеральную уборку. В таком хламе не только депрессия, но и шизофрения или ещё чего появится, так что пора бы подчистить свой особняк. В ходе уборки я нашла несколько потерявшихся рисунков, один из которых, валявшийся под кроватью, особенно меня заинтересовал. Это был портрет Вероники крупным планом. Я села на пол, внимательно рассматривая его. От рисунка словно исходила зловещая аура. Надменный холодный взгляд, чем-то напомнивший мне о Лилиан, и насмешливая улыбка тонких губ на бледном лице заставили меня вздрогнуть от не самых приятных воспоминаний. Воспоминаний ли, или лишь фантазий?.. Не суть. Сейчас меня больше занимали две вещи: когда я рисовала этот портрет и почему на нём следы от размазанной капли крови?.. Логичнее всего объяснить это тем, что я в очередной раз напилась после кошмара с Вероникой, и, не залечив свежие раны, села рисовать. Но всё же пугающая реалистичность этого рисунка меня напрягала, поэтому я затолкала его под шкаф. Собрав весь ненужный мусор вроде пустых бутылок, скомканной бумаги и коробок пиццы, я вынесла большой чёрный пакет и выкинула его в бак. Когда я вернулась домой, мне стало ощутимо легче. Комнаты посветлели и казались несколько просторней. Не скажу, чтобы моё состояние мгновенно улучшилось, но, похоже, терапия уборкой и в самом деле имеет хоть какой-то эффект. Едва я успела натянуть джинсы, свою любимую кофту с грустным смайликом и куртку, как телефон загудел. «Ну что, договор в силе? :)» Да, конечно, дорогая. Через час у входа в парк Золотые Ворота, наше любимое место. Я надеюсь, что наше, а не только моё. Вдруг я услышала лёгкий стук со стороны двери. Кошачья дверца?.. Через мгновение раздалось протяжное мяуканье, и в комнату заглянул Мон-Мон. — И где ты пропадал весь день, негодник? Я улыбнулась и села на корточки, чтобы погладить его. Несмотря на то, что одиночество — моё привычное состояние, всё же очень приятно осознавать, что тебя кто-то ждёт дома. Мон-Мон завалился на бок, подставляя живот и не переставая издавать звуки, напоминающие работающий трактор. — Прости, но мне пора. Увидимся ночью, не скучай! Зачем-то помахав напоследок коту, я закрыла дверь, несколько раз оглянулась вокруг и отправилась на встречу с Моникой. По мере того, как я приближалась к парку, степень волнения нарастала. В какой-то момент я даже подумала отказаться от этой затеи и пойти домой. Чёрт его знает, почему, но сейчас говорить с кем-либо, а особенно с ней, представлялось катастрофой вселенского масштаба. Внезапно стало ужасно страшно и неуютно. Я остановилась, глубоко выдохнув и прикрыв глаза. Меня обходили другие люди, кто-то оборачивался, но меня это мало волновало. Сейчас главным было не вогнать себя в панику. Машины. Огни. Фары-глаза. Глаза. Миллионы глаз. Люди. Люди смотрят. Они все смотрят на меня, все, все. Они говорят обо мне. Я слышу смех. Они смеются надо мной. «Что? Боже, да она же уродина!» — звонкий голос. Это обо мне? Презрение, презрение. Ты должна вести себя так, как они, чтобы избежать этого. Ну же, открой глаза! Иди! Судорожно дёрнувшись всем телом, я механически, почти как робот, пошла, неловко копируя движения окружающих. Копия. Тень. Кто я? Где я? Мысли вертелись перед глазами, и я не видела дороги. Не знаю, сколько я шла и куда, но вдруг — кажется, прямо в голове — раздался крик. — Саманта! Эй, Саманта! Этот голос сработал как ведро ледяной воды. Наваждение испарилось. Я что, в парке? Я остановилась и оглянулась, заметив идущую в мою сторону через площадь Монику, за которой вприпрыжку торопилась маленькая фигурка. В ней я узнала Полли. Обогнав сестру, она подбежала ко мне и застыла, всматриваясь в моё лицо, пока я рассматривала её. Те же косички, полосатый шарф, под которым на тонкой шее виднелась красная нитка, намотанная наподобие чокера, расстегнутая куртка, открывающая свитер с единорогом, та же юбка, колготки, рваные на коленях, и пыльные кеды. — Привет-привет! Я, кажется, тебя помню. Это ведь ты купила тогда мне пончик, правда? — я кивнула, и лицо девочки озарилось улыбкой. — У меня отличная память на лица! И, кстати… вот… Полли порылась в кармане, достала несколько звенящих монеток и протянула горстку мне. Я пересчитала. Три доллара. — Это за пончик! Я же обещала вернуть! — Да ты что, не надо… — но девочка решительно покачала головой, и я сунула деньги в карман. — Сестрёнка много рассказывала о тебе! А обо мне сказала? Я Полли! — вдруг снова оживилась она и важно протянула мне ручку, которую я пожала с таким же официальным выражением лица, как у неё. — Вижу, моя сестра уже успела промыть тебе мозг? — с усмешкой спросила подошедшая Моника, потрепав девочку по волосам. Я невольно засмотрелась на неё. Белые волосы лежали на плечах, создавая прекрасный контраст с чёрным пальто. Шею закрывал чёрно-белый шарф, который пах какими-то цветочными духами — это мне сразу не понравилось. Не люблю духи, зато люблю её запах… — Думаю, вы уже успели познакомиться, так что представлять нет нужды. — Да, верно… Куда пойдём? — На самом деле, я хотела показать тебе кое-какое место. Если нас не заметят, то обещаю вам невероятное зрелище, — подмигнув, загадочно пообещала Моника. — Ух ты! А чего ты раньше мне не показала, сестрёнка? Или я тоже знаю это место? — накинулась с вопросами на сестру Полли. — Ты всё узнаешь, Полли. Ну что, пойдём? — Заинтриговали меня, — усмехнулась я. — Что ж, посмотрим, что это за место. Мы все втроём направились через парк к остановке канатного трамвая. Полли всё время вертелась рядом, то забегая вперёд, чтобы спугнуть голубей или подпрыгнуть и достать до ветки дерева, то возвращаясь обратно к нам и рассказывая что-то про школу, инопланетян, кеды, которые она видела на той неделе в магазине и мистера Розенкроффа. Моника отвечала добродушно, но было видно, что она нервничает из-за того, что болтовня её сестры может меня раздражать, и потому временами её останавливала — правда, безуспешно. Я же больше слушала, хотя иногда и вставляла пару слов. Вопреки моим ожиданиям, волнение прошло, и общение пошло мне на пользу. Близость Моники, как и прежде, вскружила голову, и я вошла в подобие приятного ступора, если можно так выразиться. Полли с её болтовнёй лишь поднимала мне настроение. Я вынула руку из кармана и слегка коснулась холодных пальцев Моники. Сердце стучало где-то в горле. Она не отодвинулась, и я как можно осторожней взяла её руку, не заметив, как лицо расплылось в улыбке. Когда мы зашли в трамвай, забитый людьми, и Моника стала рыться в сумочке в поисках кошелька, я молча достала свой и заплатила за всех прежде, чем она успела возразить. Кажется, ей стало стыдно за это, потому что краска бросилась в лицо, но она лишь сдержанно поблагодарила. Полли же возмущалась, что теперь ей снова придётся собирать деньги, чтобы вернуть мне, и вслух подсчитывала, сколько у неё на это уйдёт. Пока никто не видел, я, стоя позади Моники, плавно наклонилась и коснулась губами её плеча. Наверное, это чертовски странно, но мне так хотелось это сделать, что я не смогла сдержаться… Моника, а за ней и мы с Полли, вышла на остановке в мало знакомом мне районе города. Если меня не подводит память, то я была здесь ещё летом. Над домами грозно возвышалась тень самого большого жилого небоскрёба в городе. Моника зачем-то направилась прямо к нему — но отнюдь не туда, где заходили внутрь все люди, а дальше. — Это Башня Тысячелетия? Что мы здесь делаем? — Скоро узнаешь, — коротко ответила Моника. — Точно, помню это место! — заявила Полли, и, переведя взгляд с меня на сестру, прищурила глаза. Подойдя к не заметной с улицы двери, мы остановились. Полли, явно знавшая куда больше, чем я, хитро переглянулась с сестрой и хихикнула. Моника оглянулась по сторонам и ввела какой-то код, который мне не было видно из-за её плеча. Раздался писк, и дверь открылась. Девочка юркнула туда первой, за ней меня впустила Моника, а потом зашла сама. После света улицы внутри была тьма, как в горной пещере. — Это что за чёрный вход? Зачем мы здесь? — Тут лифт, пошли! — двери с лязгом открылись, и мы зашли внутрь. Полли, встав на носочки, нажала кнопку последнего этажа, двери закрылись с тем же ужасным звуком, и мы поехали наверх. Сказать по правде, лифтами я пользовалась всего пару раз в жизни, и потому чувствовала себя не вполне комфортно. В узкой железной (или из чего она?) коробке вроде гроба, где воздуха, казалось, хватало на один вдох, даже мне, любителю закрытых пространств, стало жутковато. — Ты чего? — обеспокоенно спросила Полли, заглянув мне в лицо. Я стояла, поджав губы так, что они побелели, и смотрела куда-то перед собой. — Я? Да так, просто… Просто немного неуютно себя чувствую в закрытом пространстве, — призналась я. — Ничего, скоро оно станет даже очень открытым, — Моника ободряюще пожала мои пальцы, и я кивнула, слабо улыбнувшись. — А как тебе такое закрытое пространство? — спросила Полли, вдруг обняв меня, да так резко, что я едва не упала, но меня спасло то, что падать в этом гробу было просто некуда. В этот момент лифт остановился, и девочка спрятала руки в карманы куртки, и первая выскочила наружу. Я не знала, как на это отреагировать, поэтому просто молча вышла. — Она просто очень любит обниматься, не обращай внимания, — наклонившись ко мне, объяснила Моника, и подошла к небольшой серой двери. — А вот и наш выход! Она стояла спиной, так что я снова не увидела, что она сделала с дверью, однако через несколько секунд я услышала щелчок, и дверь открылась. Я осторожно вышла, и тут моё дыхание перехватило. Это был выход на крышу. Сине-фиолетовое небо над головой, огни, множащиеся в стёклах небоскрёбов, звёзды, едва видные из-за света города — это и правда было невероятно. Полли закружилась, раскинув руки и смеясь, а Моника достала откуда-то из сумки термос и села у парапета. Я, оглядевшись, подошла к ней и встала рядом, заглянув за край крыши. Далеко внизу точечки-люди и пятнышки-машины. Наверное, так когда-то греческие боги взирали на смертных с Олимпа. — Это и правда… Невероятное зрелище! — воскликнула я. — А то! Сестрёнка не врёт! — самодовольно ответила Полли, продолжая скакать на одной ноге. Я села рядом с Моникой. Она, немного помолчав, протянула мне термос, в котором оказался горячий шоколад. Вскоре подбежала Полли и выпила почти всё, что осталось, закусив обнаружившейся в кармане (они у неё что, бездонные?) половиной печеньки. Моника начала рассказывать какую-то историю, но я, признаюсь себе со стыдом, слушала в пол уха. С каждой минутой я всё больше убеждалась, что нахождение рядом с людьми в самом деле для меня гораздо полезней, чем существование в виде затворника. По крайней мере, нахождение рядом с Моникой. Мне снова захотелось заглянуть за парапет, поэтому я встала и с осторожностью высунула голову над пропастью. Точки, точки, точки внизу. Точки их глаз. И кто теперь на кого смотрит, а? Кто теперь? Я подобрала с крыши кирпичный обломок и кинула его вниз. Но в этот миг что-то пошло не так. Вместе с падением кусочка кирпича я почувствовала, как сама начинаю падать. Мир перед глазами сделал сальто, и я погрузилась во тьму, где уже слышался до боли знакомый смех моего ночного кошмара.