Обезболивающее

Мысль, что я сошла с ума, успокоила меня. Боже, пусть это будет лишь очередной ночной кошмар. Рот судорожно хватает воздух, я задыхаюсь, тону, падаю на дно, в бездну, что вот-вот поглотит моё тело… мой разум… Разбудите меня кто-нибудь, прошу, умоляю!.. Ногтями раздираю грудь в попытке сделать ещё хотя бы один вдох и наполнить сжавшиеся под клеткой рёбер лёгкие. Пальцы в крови. Тело такое грязное, грязное, бесконечно грязное, порочное, полное греха. Грех за грех. Кровь за кровь. Меня шатает. Где я? Мир покачнулся и полетел в пропасть. Пустота. Пустота. Только что-то давит изнутри, я пыталась это достать слезами и рвотой, раздирала кожу, чтобы добраться до него, но оно по-прежнему там. Я ничего не чувствую, кроме океана поглощающей меня боли. Жжётся, горячо, горячо где-то внутри, оно сжигает меня, разрывает на части, как пламя рвёт старые фотографии. Волна отупляющего отвращения к себе и собственному телу накрыла с головой. Что я сделала? Что со мной сделали? ЗА ЧТО? Бесчисленные тени в моей голове. Образы, образы переплетаются, не могу остановиться. Магнолия, пустившая корни в белую свалявшуюся шерсть кролика, по которому ползали блестящие мухи со стеклянными глазами. К окровавленному тельцу животного тянутся жадные языки огня, в котором мать сжигала фото, а я — её упаковки таблеток. Битое стекло бутылок и кровь, зеркала, в которых множится испуганное бледное лицо в обрамлении чёрных локонов, губы шепчут что-то, и по ту сторону зеркал начинают метаться чьи-то тени. Звонкий девчачий смех, клок белых волос в руке, красная клетка пледа, на котором устроила пикник счастливая семья, и тошнотворная вонь гниющих лилий. Я слышу шёпот. Я вижу руки. Руки и улыбку, которая так нужна мне сейчас. Её чёрные волосы и холодные глаза кажутся такими родными. Я приму твою боль.

***

Густой белый туман, как молоко, так и липнул к окнам. Было почти семь часов. Я, закинув худые ноги в больших джинсах на спинку дивана и покачивая ими в такт музыки, ждала Теда. «АББА» на плеере сменялась Билли Айдолом, и я невольно ловила себя на странной мысли о том, что я родилась не в то время. Быть может, мои вкусы были бы более уместны, живи я в восьмидесятые и не здесь, а где-нибудь… где-нибудь… Чёрт знает, где. Наверное, мне нигде нет места. Наверное, моя идеальная жизнь — путешествовать под любимые песни в трейлере, прямо как в тех фильмах, которых у нас было полно на чердаке. После того, как мы с матерью остались одни, я часто залезала туда, едва дождавшись, когда она уйдёт. Фильмов, в основном как раз из восьмидесятых, там были просто горы — от французских комедий, которые я смотрела обязательно с кружкой горячего шоколада, до романтики, откровенно дерьмовых ужастиков и «фильмов для взрослых». Я тайком пересмотрела их все ещё лет в двенадцать. Не то, чтобы фантазии такого рода поглощали мой разум, но всплеск гормонов не прошёл совсем без следа. Правда, интерес к сексу совершенно пропал в тот день, когда я, зажимая рот себе руками, выскочила из гостиной, где «этим самым» занимались мать с пастором; по воскресеньям я видела его издалека в нашей церкви — видела его забавные очки, которые неизвестно как держались на самом кончике красного носа. В тот день я спряталась в своей комнате, боясь, что они меня заметили — однако, судя по внезапным крикам внизу и захлопнувшейся двери, они были слишком заняты друг другом. Не знаю, что произошло и из-за чего они поругались, но за ужином мать сказала мне, что в церковь ходить мы больше не будем. Я была только рада этой новости, если бы не одно обстоятельство — неприятное впечатление от увиденного осталось на всю жизнь. К чему это я?.. Чёртов спирт совсем спутал все мысли. Помутневшим взглядом я окинула стоявшие на полу пустые стаканы, и, подумав, решила, что лучше бы их убрать и хоть как-то не отключиться до прихода Теда. Вскоре стаканы были уже помыты, а бутылка оказалась спрятанной в шкаф. Сказать по правде, я уже давно поняла, что у меня явные проблемы с алкоголем, которые я самостоятельно решить не смогу. Выпивать я начала ещё в старшей школе, после того, как Роджер покончил с собой и я осталась совсем одна. Тогда же я начала пересекаться после уроков с одним странным типом, Тиджеем — длинные волосы, грязная куртка и предложение не руки и сердца, а кайфа за пару баксов. Он добывал мне какие-то «антидепрессанты» — таблетки неизвестного происхождения, от которых и в самом деле ненадолго становилось легче. В дни, когда «аптека была закрыта» или у меня не было денег, я доставала небольшую бутылку, спрятанную в шкафчике. Я определённо не была из тех, кто полностью выпадает из реальности в пользу запоя (иначе учителя бы это заметили), но тем не менее частенько коротала перемены с помощью спирта, постепенно приближаясь к этой стадии. Сейчас это переросло в настоящую зависимость, в борьбе с которой я бессильна. Обычно люди пьют, чтобы заглушить боль. Я же пила, чтобы заглушить боль в будущем, наступление которой постоянно тревожило мои мысли. Ведь любые нежелательные, пугающие и отвратительные мысли можно так легко подавить; всего стаканчик, и улыбка ползёт по лицу, а в голове приятная пустота. А то, что потом не избежать рыданий из-за того, что срываешься в очередной раз и убиваешь свой организм этим ядом — об этом лучше не думать. Не думать… Вот бы вообще ни о чём никогда не думать, но, увы, это невозможно. Забавно то, что любая мысль, будь то даже самая мерзкая или самая приятная, наверняка уже приходила в голову кому-то другому до меня. Все наши мысли уже обдуманны кем-то. Дежавю длиною в жизнь. Ничего нового привнести в этот мир уже нельзя, по крайней мере, ничтожествам вроде меня. Поправочка: пьяным ничтожествам вроде меня. Какой смысл строить из себя творца и гения, который родился ради великих дел, если на деле я — ничто? Поэтому карандаш и блокнот лежат нетронутыми, несмотря на обилие странных образов в моей голове, которые так и просятся на бумагу. Я, прищурившись, взглянула на часы. Минут десять ещё есть, если он не придёт раньше. Пульт сам упал мне в руку, и я включила телевизор, который не смотрела уже… очень давно. Жаль, Мон-Мон убежал ещё утром, лучше бы поиграла с ним, чем смотреть на мелькающие картинки, слабо пытаясь понять, что происходит. Крутили какой-то сериал конца девяностых. Понаблюдав без особого интереса за трахающейся парочкой минут десять, я, наконец, вспомнила, что это не канал с порно, а «Секс в большом городе». Мне не нравилась актриса, которая играла Кэрри Брэдшоу. Мать часто говорила, что у неё «породистое лицо». Пощёлкав скучные шоу для домохозяек, новости, мультики и пару программ про животных, я, зевнув, выключила телевизор и откинулась на диван. Лучше бы и не пыталась включать зомбирующий аппарат. Пара книг, купленных в ларьке рядом с домом — к Мелиссе я так и не решилась зайти, — валялись давно прочитанными среди другого хлама. Франк Тилье и его захватывающие поначалу сюжеты наскучили уже через пару десятков страниц, и я с трудом заставила себя дочитать. Недавно я поняла, что ужасы уже почти не интересуют меня после моих ночных кошмаров. Сегодня было что-то новое. Сонный паралич. Я проснулась посреди ночи, чувствуя, как что-то тяжёлое давит мне на грудь, мешая дышать. Сначала я подумала, что это Мон-Мон, и уже хотела столкнуть его, но поняла, что не могу пошевелиться. Совсем. Всё моё тело было словно заковано в невидимые цепи. Открыв глаза, я никого на груди не увидела — кот мирно сопел у меня в ногах. Страх, настоящий ужас, сковал мой разум. Пугающие обезображенные тени мелькали в комнате; в один миг мне даже показалось, что надо мной склонилась знакомая фигура, и её чёрные пряди едва не коснулись моего лица, но видение тут же исчезло. Я не могла вдохнуть, не могла двинуться с места. Казалось, прошли часы, прежде чем палец левой руки слегка дёрнулся, а за ним задрожало и всё тело. Было раннее утро, а я плакала на полу от облегчения. Больше я не спала. Осторожный стук заставил меня подскочить на месте. Расправив мятую футболку с надписью «всё не так уж и плохо» и на ходу поправляя спутанные волосы, я выбежала в коридор и, натянув на лицо улыбку, открыла дверь. На пороге стоял Тед, правда, выглядел он довольно необычно даже по его меркам. Волосы взъерошены, под глазами залегли тени, взгляд почти чёрных глаз беспокойно бегал, стараясь не встречаться с моим. На нём был всё тот же длинный плащ, что и вчера, а в руках он сжимал большую чёрную спортивную сумку. Едва дверь открылась, как он, кивнув и бросив быстрый взгляд себе через плечо, шагнул в дом, заставив меня отступить. — Эм, привет?.. Тед поставил сумку на пол, и лишь затем поднял голову, и, посмотрев на меня, улыбнулся, но его глаза остались холодными. Он кивнул, и, что-то пробормотав себе под нос, повесил плащ, а затем встал и взмахнул руками, действуя как-то слишком неестественно энергично. Под плащом на нём была наполовину застёгнутая рубашка в клетку и синяя футболка. — Ну что, разрешишь пройти? — с излишним энтузиазмом спросил он, и только тогда я поняла, что, наблюдая за ним, встала посреди прохода в гостиную. Улыбнувшись своей неловкости, я отстранилась, и он, подобрав сумку, зашёл в комнату. — А что у тебя в… — начала я, но он перебил меня, подняв вверх указательный палец. — Кого я слышу! Неужто сам Билли? Dancing with myself… — подпел он, и я расплылась в улыбке. Хоть кому-то нравится та музыка, которую я слушаю. — Он самый. — Не знал, что у нас настолько схожие вкусы. Я дождалась, пока песня закончится, и выключила плеер. Тед поставил сумку на пол и сел на диван, и тут я вспомнила о том, что не успела договорить. — Зачем тебе сумка? — Что? — встрепенулся он. — А, это-то… Я пойду в зал позже вечером. Это получается, часов в девять в спортзал? Не поздновато ли? Встретив мой недоверчивый взгляд, он усмехнулся и расстегнул молнию на сумке. Там и в самом деле была спортивная одежда. — Итак, — я села рядом с ним. — Мы, кажется, хотели поговорить о… Монике. Мой голос дрогнул на её имени. Тед тяжело вздохнул и взъерошил волосы. — Так точно, и я принёс кое-что. Но сначала… Если не сложно, можешь сделать небольшое одолжение? Я ужасно хочу пить. — Оу, ну, конечно… Секунду. Я направилась в кухню, где с трудом раздобыла чистый стакан без сколов и запаха алкоголя, налила туда воды и вернулась обратно в гостиную, заметив, что Тед снял рубашку и теперь нервно теребил её в руках. Поставив стакан перед ним, я вдруг вспомнила, что не закрыла дверь на замок, и, извинившись, почти бегом выскочила в коридор. Ключ повернулся в замке и лёг на полку. И тут моё сердце застучало так быстро, как у кролика, попавшего в ловушку. Тревога не была напрасной. Вот что я предчувствовала все эти годы, пытаясь утопить волнение в алкоголе. Внезапная лёгкая дрожь по коже, какая бывает только от лёгкого ветерка или чужого движения. Всё произошло так быстро. Сердце стукнуло где-то в горле, живот скрутило от страха, а в глазах потемнело. В тишине послышался лёгкий шорох. Я обернулась так резко, что успела заметить поднявшуюся надо мной руку, в которой был сжат гаечный ключ, а также безумный оскал, исказивший лицо Теда. Белый кролик на его футболке укоризненно смотрел мне в глаза. Белый кролик, как в моём полувидении на крыше. Временная петля. Предупреждение. Я была предупреждена и проигнорировала знак. И в этот момент всё встало на свои места. Я слабо выставила перед собой руку, но не успела крикнуть, как боль в затылке вспышкой затмила всё. Перед глазами встала пелена, и моё тело мягко осело на пол. Кажется, я чувствовала, как мои ноги волокли по ступенькам. Где-то на грани сознания я слышала скрип лестницы, заглушаемый стуком крови в висках. — Нет… Я ударилась головой о дверной косяк и очнулась, но пошевелиться не смогла. Паралич наяву. Тошнота подступила к горлу, а перед глазами всё плыло. В голове стоял шум, похожий на помехи. Это не может быть правдой, нет, только не он, только не со мной, это ложь, нет, нет, нет… Меня положили на кровать и стали связывать руки над головой с помощью чего-то липкого, при этом сжимая запястья так сильно, что на них должны были остаться синие пятна. Я слабо застонала, пытаясь вырваться, но тупая боль сжала мою голову в тиски, и от малейшего движения тошнота лишь усилилась. Наконец, руки были плотно прижаты друг к другу, и нависшее надо мной тело на миг отстранилось. Тело, всего лишь безликое тело. Я не могу заставить себя поверить в то, что это делает тот, кто был мне дорог. Тот, кто был вторым Роджером в моей жизни. Тот, кому я доверяла. Слабо приоткрыв глаза, я увидела у своего горла блеснувший в полумраке нож, и слишком поздно осознала, что это лишь начало кошмара. Он бросил нож на кровать, с привычной улыбкой наклонился ко мне и что-то сказал. Горячее дыхание опаляло шею. По холодной коже пробежали мурашки. Звонкая пощёчина, от которой боль в голове стала настолько невыносимой, что я едва не вскрикнула, но, плотно сжав зубы, сдержалась. Только не крик. Только не слёзы. — Что же ты не начинаешь плакать? Все хорошие девочки должны плакать! Иначе не интересно! Его голос стал истеричным, почти визгливым. Неправильным. Последовало ещё два удара. Щёки пылали, а на глазах против моей воли выступили слёзы, но я из последних сил старалась держать себя в руках. — Чёртова сука! Он схватил меня за волосы и яростно швырнул на холодный пол. Удары сыпались один за другим, ноги в тяжёлых ботинках то и дело норовили встретиться с моим лицом, хотя я пыталась закрыть его, насколько это возможно со связанными руками. Боль отдавалась эхом во всём теле. Одной ногой он наступил мне на руки, а второй ударил по лицу. Что-то горячее и солёное, с лёгким сладковато-металлическим привкусом, хлынуло мне в рот. Я, захлёбываясь в своей же крови и пытаясь открыть заплывший левый глаз, подняла дрожащее от судорог лицо и посмотрела на него. Он долго всматривался в меня и наконец усмехнулся. — Почему?.. — слабо спросила я. Не то, чтобы мне и правда были интересны мотивы в данный момент, просто я пыталась выиграть время. — Почему? Потому что ты достойна этого, дорогая! Я выбираю лишь по-настоящему достойных! Нет, это был не Тед. Эта улыбка-оскал и стеклянный взгляд, этот истеричный голос, растягивающий гласные, словно он пытался петь. Дерьмовый же тогда выходит мюзикл. — Были… и другие? — Ха, конечно! Ты станешь пятой, жемчужиной моей коллекции! Брюнеток среди них ещё не было, это стоит исправить! В этот момент до него, кажется, дошло, что я лишь тяну время, и он, подняв меня за шиворот, со всей силы ударил лицом об стену. Я упала на пол, наблюдая, как по обоям ползут алые капли. Руки, перетянутые слишком крепко, начали неметь. Резким пинком в живот, от которого меня едва не вывернуло наизнанку, он перевернул меня на спину, чтобы сесть сверху и прижать меня к полу. Я попыталась оттолкнуть его и вырваться, но на это он лишь усмехнулся и несколько раз ударил меня кулаком по лицу и рукам, которые я пыталась выставить перед собой. Потолок за его лицом белел, а пол превратился в кафельный. Холодный пол, горячая кожа, тёплая кровь, жгучие слёзы. Женский туалет. Те же удары. Другие лица. Дежавю длиною в жизнь. Вечная жертва в вечном капкане. Было ли это лишь репетицией конца? В полумраке выделялся белеющий на синей футболке кролик, который намертво отпечатался в моём сознании. В этот момент я ненавидела его даже больше, чем Теда. — Хорошо, сука. Не хочешь молить о пощаде и плакать, когда нужно, тогда заткнись! Заткнись, не хнычь, перестань ныть! — он ударил меня по лицу, и я укусила губу изо всех сил, чтобы не заплакать. Капелька крови потекла по подбородку к полу. — Будешь издавать какие-то звуки — умрёшь самой мучительной смертью прямо сейчас. Вновь вцепившись в мои волосы, он резко поднял меня с пола и кинул на кровать, а затем потянулся к ножу. Я собрала оставшиеся силы и пнула его ногой в плечо, пытаясь как-то вывернуть руки, но скотч держал их слишком крепко. Тед засмеялся и прижал мою ногу к кровати, а затем, задрав джинсы, быстро провёл по ней ножом, так что я даже не успела осознать, что произошло, как кровь из раны на голени тонкой струйкой потекла на одеяло. Он сел на мои ноги, таким образом лишив возможности выбраться, и потянулся к футболке. Я пыталась вырваться, дёргалась и брыкалась, но мысль, такая яркая и страшная, стояла перед глазами, заставляя сжиматься от ужаса; мысль: «ТЕБЕ НЕ СПАСТИСЬ». Он попытался разрезать футболку, а когда это не вышло, дал мне пощёчину, словно я была виновата в том, что ткань была такой прочной, и задрал её мне до подбородка. Кажется, меня парализовало от ужаса. Только грудь вздымалась всё чаще, а нижняя губа задрожала. Слёзы и кровь текли по лицу, я судорожно пыталась вдохнуть. Но чем чаще я хватала ртом воздух, тем темнее становилось в глазах и тем ближе к обмороку я была. Сначала он провёл кончиками пальцев от низа живота до самого края футболки, а затем скользнул ножом по коже вверх, к груди, и остановился у ключицы. Кровь капельками выступала на свежем разрезе. Тед, продолжая улыбаться, прижал лезвие к моей шее и слегка надавил, смотря мне в глаза. Я дёрнулась, почувствовав, как холодная сталь поцарапала кожу. Нож снова вернулся к животу. Он чертил узоры кровью по коже. Тед смотрел мне в глаза, и в момент, когда он воткнул нож мне под ребро глубже, чем до этого, его зрачки расширились. Чёрные глаза дьявола. Было тихо и громко одновременно. Кровь шумела в ушах. Я чувствовала, что не могу издать ни звука, словно проглотила язык. Даже если бы я захотела, если бы я знала, что мой крик кто-то услышит и придёт мне на помощь, я бы всё равно не смогла даже пискнуть. Тед молчал, изредка посмеиваясь, когда давил ножом сильнее. Тишина нарушалась тяжёлым дыханием и моими всхлипами. Стук крови в висках, шум и помехи оглушали меня. Видимо, спустя какое-то время он решил, что моё тело уже достаточно покрылось кровью. Надавив на самый крупный разрез и раздвинув кожу ногтем, он заставил меня вскрикнуть от боли. Затем он, смотря прямо мне в глаза, приложил окровавленный палец к моим губам и вытер о них кровь. Губы ужасно пересохли и горели, но я не могла их облизнуть, потому что он явно хотел этого. От него пахло ненавистью, безумием и страхом. На лбу выступили капельки пота, а круги перед глазами уже не давали разглядеть его лицо как следует. Это был конец. Я знала, что сейчас будет, и что это уже не оттянуть. Господи, лучше бы он продолжал меня резать. Если бы бог был, он бы не дал дьяволу сделать это со мной. Бог умер. Добро умерло. Сейчас я умру. Последнее, что я помню, это как он хрипло прошептал мне на ухо: — Скоро ты умрёшь, так что постарайся получать удовольствие. Некоторым это удавалось. Когда он начал стягивать с меня джинсы, я провалилась во тьму. Я не знаю, что произошло дальше. Я не помню абсолютно ничего. Пустота. Бездна. Всё как-то смешалось. Что вообще было? Приходил ли ко мне Тед? Просыпалась ли я? Это всё ещё сон, очередной кошмар? Где я? Кто я? Вместо воспоминаний — чувство, когда после очень насыщенного дня засыпаешь мёртвым сном, и, кажется, прошла всего пара минут, как уже сквозь дрёму слышится звон будильника; сон ещё продолжается, сознание остаётся между реальностью и краем воображения, но назойливый звон где-то на грани не даёт окончательно отдаться Морфею. Это состояние — всё, что у меня было между двумя моментами чёткой памяти и самосознания. Состояние между жизнью и смертью. Я очнулась пошатывающейся и едва стоявшей на ногах на улице — вернее, в каком-то переулке. Тяжело дыша, как после погони, я широко раскрытыми глазами ошарашенно оглядывалась, пока в голове всё гудело. Кругом туман и ни души, вдалеке — или близко? — слышен гул большого города, машин, людей. В голове было пусто, я не знала, где искать ответы, но мне ужасно хотелось убежать, спрятаться, понять всё, потому что чувство, что произошло что-то ужасное, полностью захватило мои мысли. Я… я была в своей старой серой куртке, на ногах — незашнурованные пыльные ботинки, — боже, как же адски болит всё тело, словно тысячи ножей и игл впиваются в мою кожу изнутри, живот просто горит от боли, что с моим лицом? я не чувствую его! я не чувствую ног, они так дрожат… — а в кармане куртки я что-то судорожно сжимала мёртвой хваткой. Вынув руку, я увидела сжатый до побелевших костяшек пальцев нож, на котором были следы крови. Боже, боже, боже, нет. Господи, только не это. Я резала себя? Или… Боже, нет, я не могла. Кто угодно, только не я. Нетнетнетнетнет. Я убила?.. Отшатнувшись в сторону и слабо вскрикнув, я ударилась спиной о стену. Я быстро обернулась и увидела знакомую кирпичную стену и ржавую лестницу. Пока я не могла вспомнить, откуда я помню это место, но точно знала, что оно связано с чем-то хорошим, а значит, там можно найти убежище. Спрятаться. Понять. Жамевю. Я дёрнула за ручку, и, на моё счастье, дверь тут же распахнулась. Бегом преодолевая ступени, я бежала, ведомая одной лишь интуицией. Кто-то спускался мне навстречу, — в полумраке было не разобрать лицо — но я протиснулась мимо и побежала дальше, не слыша проклятий мне вслед. Вскоре я уже была у какой-то двери, почему-то уверенная, что мне надо именно туда. Я постучалась — даже не так, я начала изо всех сил бить кулаками по двери, чувствуя, как что-то дышит мне в спину, и если мне сейчас не откроют, то оно убьёт меня, здесь и сейчас. Наконец, дверь открылась, и я ввалилась внутрь, едва не упав на пороге. Детали интерьера мешались, упавшие на лицо волосы, как клетка, ограничивали обзор. Всё расплывалось. Я услышала чьи-то голоса и разглядела сквозь туман личико белокурой девочки, которое тоже было смутно знакомым. Она что-то спрашивала у меня, но я не слышала, мучительно пытаясь вспомнить, кто она и где я. Вдруг откуда-то выскочила тоненькая девушка в одном халатике и с пистолетом в руке, длинные светлые волосы пахли так приятно и знакомо, что у меня на глаза навернулись слёзы радости. Несмотря на оружие в её руке, я была уверена, что теперь я в безопасности. Я бросилась к ней и заключила в свои объятия, и сама не заметила, как зарыдала на её плече, вдыхая такой знакомый запах горячего шоколада. — Саманта? Что с тобой? Господи, я думала, это Мел, она должна была прийти… Что ты здесь делаешь? Как ты сюда добралась в таком виде? Что вообще происходит?! — Прости… меня… я… я не знаю, что случилось… помоги мне, прошу тебя!.. помогите… он… кровь… нет… — бормотала я, пытаясь поспевать за путающимися мыслями. — Господи! — она осторожно приобняла меня, пытаясь довести до стула, на который я с трудом опустилась, не прекращая плакать. — Ты выглядишь, словно тебя изнасиловали! Это слово молнией сверкнуло в моей голове. Насилие. Белый кролик. Это всё не моё, это не могло произойти со мной, у меня был ночной кошмар, это… Вероника… Да… Бедная девушка! Белый кролик, господи, помогите… Я усмехнулась и подняла голову, заглянув в обеспокоенные глаза девушки. — О чём вы? Меня никогда не насиловали. А вот Веронику…