Обезболивающее

Тьфу, пропасть. Какого чёрта я здесь? Равномерные, мать их, толчки; ощущение чего-то лишнего внутри и тупая боль внизу живота; тело вдавливается в простыни. Кажется, у меня связаны руки. Боже, как же мутит… До чего же скверно, паскудно, гадко, отвратительно!.. Тело совсем ни в какую. Болит абсолютно всё. Боль, боль, боль в каждой клеточке. Мысли путаются; похоже, я перебрала, а потом произошло что-то ещё, чего я никак не могу вспомнить. И — довольно странный вопрос в данной ситуации, — но я сейчас с кем-то трахаюсь? Приходится открыть глаза. Так и есть — надо мной навис незнакомый парень, который ухмыльнулся, заметив, как мои веки приподнялись. В полумраке не удаётся как следует разглядеть его лицо, только удалось заметить дурацкие веснушки на щеках. Ну и что это за придурок? Я бы в жизни не позвала такого домой… Но его лицо перестаёт быть таким самодовольным буквально через миг — прищурившись, он вглядывается мне в глаза. — Странно… — пробормотал он себе под нос, и я, как могла с онемевшим лицом, приподняла бровь. — Да что ты говоришь! И что же именно? Голос на мой-то не похож. Какой-то звонкий, как у истерички. Твою-то мать, что со мной происходит… Не понимаю, где я — на клуб это не похоже. Где Карлос? Разве мы не должны были встретиться?.. — Мне казалось, у тебя были серые глаза, а сейчас они как будто стали темней. Совсем синие… Я фыркнула и отвернула лицо, почти не расслышав его слов. Шум-шум-шум в голове. И что же я такое выпила на этот раз? Кто этот тип вообще? Какого чёрта я вся скользкая от крови? — Что-то мне совсем никак… Сейчас вырвет к чёртовой матери. Завязывай там с этим БДСМ, мне надо в ванную, — пытаясь членораздельно выговаривать слова, обратилась я к неизвестному типу, мысленно поклявшись больше в жизни не связываться в крайне пьяном виде с незнакомыми парнями. На миг он замер, а через секунду, согнувшись от хохота, повалился прямо на меня, прижав к кровати. Я, ничего не понимая, молчала. Наконец, он перестал смеяться, и поднял раскрасневшееся лицо до уровня моих глаз. — Мне, честно говоря, плевать. Это изнасилование, если ты не забыла. Потерпи чуток, и скоро твои страдания закончатся — навечно! Остолбенев, я попыталась осознать только что услышанное. — Ах ты ж ублюдок… — прошипела я и плюнула ему в лицо, за что немедленно получила пощёчину. К чёрту этого урода, мне с ним драться сейчас — последнее дело. Нужно срочно выбираться из этой ловушки, а там уж он получит своё. Он хочет меня убить. Убить меня. Убить. Убить. Паника была так притуплена, что её вытеснила обжигающая ярость. Пытаюсь пошевелиться, но получается, откровенно говоря, никак — и в этот момент связанные руки, которые я почти перестала чувствовать, скользнули под подушку и коснулись чего-то холодного. Я вздрогнула и инстинктивно отдёрнула пальцы, но через мгновение вновь осторожно потрогала предмет. Да это же… Это нож! Откуда он там взялся? Плевать, главное, он к месту. В аномальных ситуациях мозг работает в сотни раз быстрей. Бросив на парня хитрый взгляд из-под полуопущенных ресниц, зажмуриваю глаза, и, постанывая, выгибаюсь ему навстречу, поместив нож между обеих рук так, чтобы с каждым толчком вдавливать его в скотч всё сильней. Моё счастье, что скотч замотан не в сорок три слоя. Играть в порноактрису может быть весело, но не сегодня, и не с этим уродом. Я двигаюсь не столько к нему, сколько к ножу. Только бы удержать лезвие вертикально. Сильней, сильней, сильней! Ну же, давай, ещё один слой! Один слой скотча, и сталь окажется в глотке этого паршивого куска… С едва заметным щелчком скотч разорвался. Время застыло, а затем полетело с бешеной скоростью, разбивая мгновения на кадры. Если бы в комнате шёл дождь, можно было бы рассмотреть каждую замершую в воздухе каплю. Спутанные мысли и ненормальность происходящего отошли на второй план, если не сказать исчезли. Сейчас была только я. Ярость. И он. Ничтожный урод, который должен получить по заслугам. Пальцы я перестала чувствовать уже давно, но каким-то чудом смогла сжать ими рукоятку. Я выскользнула из-под парня с нечеловеческим — звериным — воплем, и, воспользовавшись мигом его замешательства, всадила нож куда-то под ключицу. Он вошёл неглубоко. Мои руки так слабы. — Сука! — почти удивлённо вскрикнул он, пытаясь найти рукой что-то в складках простыни, на которой виднелись следы моей крови. — Я-то сука?! Я? Умные дяди в халатах назовут это истерикой. Я назову это экстазом. Схватив нож двумя руками, я навалилась на парня сверху. Оскал до боли исказил лицо, а от резкого хриплого смеха болело горло, но удары ножом продолжали сыпаться невпопад, я уже не знала, попадаю ли я по нему или втыкаю нож в одеяло. Один раз лезвие отскочило и вошло мне в ладонь, но боли не было. Боли больше не было. Была только ярость. Только ненависть имела смысл. Ненависть может изменить мир. Он высвободился и спихнул меня с себя. Я отлетела на пол, приземлившись на спину и больно ударившись головой. Парень что-то орал и продолжал шарить руками по кровати. Сквозь слёзы мне удалось разглядеть, что у него было несколько ран на груди и руках. Несколько недостаточно глубоких ран. Перевернувшись, я вскочила на ноги — он пытался схватить мою лодыжку, но я смогла выскользнуть — и, выронив нож, сжала попавшуюся под руку тяжёлую статуэтку в виде ангела, вроде тех, что дарят на очередной нелепый праздник. — СУКА, СДОХНИ УЖЕ! — за этим криком-рыком последовал удар ангелочком прямо в голову. Я, не справившись как следует с ударом, выпустила статуэтку из рук, и она упала на кровать почти одновременно с отключившимся — или умершим? — парнем. Весь адреналин куда-то разом исчез, и я, ослабев, повалилась на пол. Ноги сделались ватными, руки дрожали, я едва дышала и истекала кровью. В такие минуты самое губительное и самое притягательное для любого — это окончательно отдаться эмоциям и панике, плакать и жалеть себя. Но не для меня. Холодный рассудок выжимал из себя следы шока. Сначала мне нужно что-то сделать с моей чёртовой головой, потому что действие какого-то непонятного наркотика превратило мои мысли в одну неясную кашу. Я наполовину доползла, наполовину дошла до зеркала и взглянула на себя. — Вероника, блять, приди в себя. Не сходи с ума. Подумаешь, ты неизвестно где, и только что убила своего насильника. Ты выберешь я из этого. Моё имя в окровавленных тонких губах звучало как чужое. Улыбка вышла кривой и лживой. — Что ты наделала? Что ты сделала с ним? Подпрыгнув от неожиданности, я обернулась, но в комнате никого не было. Тихий женский голос раздавался из глубин моей головы. Я, содрогаясь, стиснула виски. Что-то вырвалось наружу, что-то чужое, что-то испуганное. Или «кто-то»?.. Порой лучше сладкая ложь, чем непереносимая правда. Самовнушение — страшная сила. Я подошла к кровати и медленно, пересиливая страх, склонилась над парнем, приложив ухо к его груди. От назойливого звона в голове ничего не было слышно. Я убила его, отняла жизнь у человека. СНОВА. Только на этот раз убийство не входило в мои планы. Сначала, из-за шума крови в ушах, мне показалось, что его сердце уже остановилось, но вскоре удалось разобрать едва слышимый стук. Чёрт. Значит, он остался в живых и до сих пор опасен. Часть меня — чужая часть — вопила от радости, сняв с себя грех убийства. Две противоположные реакции смешивались в моём воспалённом мозгу. Разве не я надеялась, что всё же убила его, одновременно понимая, что сейчас уже точно не смогу этого сделать?.. В панике, страхе и злости я стала обыскивать спальню. Рядом с тумбочкой нашёлся моток скотча — похоже, тот самый, которым он связал мне руки. Что ж, теперь роли поменялись. Я залезла на парня сверху, стараясь не касаться этого отвратительного тела, и примотала его руки одну к другой. Подумав немного, я связала и его ноги, а также заклеила рот. Отбросив в сторону клейкую ленту, я подобрала упавший нож. Не знаю, зачем, но с ним спокойней, если в такой ситуации вообще можно употреблять это слово. Судорожный вдох. Тишина. Стук сердца. Шум в голове. Боль заполнила каждую клеточку тела, но от смуты в душе гораздо больней — из меня словно только что вырвали что-то, что мне принадлежит, отобрали это нагло и без спроса, и в то же время чужой шёпот в голове твердит, что я ужасна и грязна, но, по крайней мере, не совершила самое страшное. Я, впадая в транс, дёрганными движениями нашла джинсы и натянула футболку пониже, чтобы не видеть заляпанный кровью живот. На стуле нашлась куртка, под ним — кеды. Сунув нож в карман, рукавом вытерла лицо. Не оглядываться. Беги, беги, беги, просто беги. Я не стала ничего убирать, как сделала бы профессиональная убийца. Я просто не могла заставить себя посмотреть на этот НЕ-труп ещё раз. Скорей всего, он скоро сдохнет. Или нет. Нет или да, да или нет. Или-или-или. Выбор — вот главное в жизни. Выбери добро, выбери зло, выбери смерть, выбери белого кролика! Я не узнаю этот дом. Я ничего не помню. Меня вот-вот вырвет. Вырвет своей же душой. Чужие воспоминания из НЕ-моей жизни. КИЛОРК. Выбегаю из красного-красного дома на чёрно-белую улицу. Красная-красная кровь, чёрный сырой асфальт, белый молочный туман, похожий на сигаретный дым. Кто-то, кажется, курил, но я не помню, кто. Кажется, кто-то был мне дорог. Кажется, я тоже кто-то. Я забываю всех, даже себя. Что-то пульсирует в голове. Бегу от волны страха, немой крик рвёт лёгкие и барабанные перепонки, нож ВДАВЛИВАЕТСЯ в руку, а прохожие даже не видят меня сквозь туман. Господи, кто-нибудь, помогите…

***

— Сияй, сияй, маленькая звёздочка…* Детский голосок звучал прямо из темноты, причём как-то нечётко, словно сквозь туман. Я, сделав выбор между сном и явью, со стоном приоткрыла глаза. Передо мной на корточках сидела светловолосая девочка, и, крепко сжав своей ручонкой мою ладонь, напевала старую песенку. Когда-то я тоже пела её. Наверное, когда мне было столько же, сколько и ей, или нет, даже меньше… Заметив, что я очнулась, девочка улыбнулась. — Просыпайся, соня! Я сейчас позову сестрёнку. Не успела я ничего предпринять, как осталась в комнате одна. А что же это была за комната? Мебели было немного — диван, на котором лежала я, накрытая пледом, шкаф с приклеенными детскими рисунками и коллажами, кровать, заваленная розовыми подушками и несколькими плюшевыми зверями, клетка с хомяком на тумбочке, старый телевизор и окно, в котором виднелся кусок ярко-голубого неба, такого яркого, что сначала мне показалось, будто оно нарисовано. Бедно, но очень мило. Запах печенья и горячего шоколада, игрушки, блёстки на стене и пара забытых книг — незаметные детали, создающие здесь ощущение безопасности и уюта. Впервые за долгое время я чувствовала себя почти что спокойно, хотя и была в незнакомом месте. Осторожно повернувшись на бок и подложив под голову руку, я нахмурилась, пытаясь привести в порядок мысли, вернее, пустоту в голове. Настолько хаос, что даже пусто. Настолько много, что даже ничего нет. Кажется, произошло что-то ужасное, но я совсем ничего не помню. Почти всё тело покрыто пластырями и, видимо, меня чем-то мазали — иначе откуда такой приятный холодок? Когда я попыталась составить в голове картину произошедшего после выставки моих рисунков — такое ощущение, что она была в прошлой жизни, — ничего цельного так и не сложилось из отдельных кусочков, что местами противоречили сами себе. Наружный шум отвлёк меня от мучительных размышлений. Женские голоса. Кто-то яростно спорил в соседней комнате, при этом слышался голос девочки, которая пыталась в эту перепалку втиснуться. Кто она? Кто эти люди? Я сжала голову руками и закрыла глаза. Я знаю её или делаю вид, что знаю? или внушаю себе? Ведь, если так подумать, человек может внушить себе что угодно. А если он поверит в это… Порой это может привести к ужасным последствиям. Мне бы только вспомнить её имя. Вспомнить какое-нибудь имя. Вспомнить клеймо, которое будет преследовать от рождения и до смерти, даже после неё, оставшись на могиле и быть может у кого-то в памяти, вспомнить то, что значит всё или ничего, что значит человека, но не его историю. Меня зовут… Всплыли из тумана прямо перед моими глазами сразу два слова. Нужно сделать выбор. Или-или-или. Одно из них точно моё. Главное — не ошибиться. Саманта? В голове словно пронёсся вихрь. Кажется, верно. А какое было второе — уже не суть. Теперь нужно вспомнить что-то важное, а для этого придётся опуститься в библиотеку моего разума, самый главный отдел — запахи. Запах горячего шоколада, чего-то сладкого, как сладковатое облако на вкус. Если я вспомню его имя, то вспомню и всё остальное. Моника. Прозрение не наступило, но мне стало гораздо легче, словно с плеч сняли тяжёлый груз. А девочка — её сестра. Полли. Ещё есть Мелисса, а ещё В… — не важно какое имя — и Т… — не вспоминай. В этот момент голоса притихли и в комнату вошла она — Моника, а из-за её спины выглянула и Полли. Я постаралась улыбнуться, но сесть не получилось. — Доброе утро, Саманта… Вернее, уже день. Полли сказала, что ты очнулась. Как ты? — тихо спросила она, присев на краешек дивана, и я почувствовала, как расцарапанную когтями невиданного монстра пустоту внутри заполняет что-то тёплое и приятное. Не до конца осознавая, что делаю, я коснулась её руки и слегка сжала тонкие пальцы. Моника, не вынимая руку, посмотрела мне в глаза, и я отвела взгляд, вдруг смутившись. — Сейчас уже неплохо. Спасибо. Мы помолчали. Я знала, что Полли наблюдает за нами, но не подавала виду. Знала также, что есть кто-то третий, кто притаился в другой комнате и с кем спорила Моника, знала, что есть и ещё что-то, что наблюдало за всеми нами, и это что-то уже не таилось, а было прямо снаружи окна, ведь внутрь такого надёжного убежища и хранилища уюта оно пробраться не могло. — Ты, наверное, не помнишь, что произошло… — начала, наконец, девушка. Я кивнула, ожидая продолжения. — В общем, вчера вечером ты почти ворвалась к нам в квартиру, вся в ссадинах, и шоковом состоянии… — А потом ты говорила что-то странное, как в бреду, плакала, обнимала сестрёнку и сказала, что любишь её! — дополнила Полли, тут же спрятавшись обратно за дверной косяк. Моника взглядом попросила не обращать внимания, но слова девочки о том, что я призналась в любви, заставили меня похолодеть. Всё нутро сжалось, и мне стало очень не по себе. Однако рассказ о моих похождениях продолжился. — Дальше мы поняли примерно следующее: ты встретилась с Тедом, как вы и договаривались ещё во время твоей выставки, но, похоже, у него были какие-то дела, поэтому он не проводил тебя до дома. Ты решила сократить путь через неправильный район, где встретилась с отвратительными типами, которые и сделали с тобой… это. Я потрогала под одеялом отлипший пластырь. — …Потом ты, естественно, в шоке, направилась не к себе, а ко мне, поскольку я сама тебе недавно давала свой адрес. После того, как Полли тебя впустила, ты пыталась рассказать о случившемся, но в итоге упала в обморок. Прости, что сделала это без спроса, но я обработала твои раны… В общем, вот так вот… Моника замолчала. Странное противоречивое чувство разъедало меня в эту минуту. С одной стороны, я была почти что уверена, что она лгала. Но с другой… Всё было объяснено, так логично и связно, а все странные воспоминания и амнезию можно списать на шок. Теперь понятно, почему я вспомнила о Теде и откуда на мне раны, теперь понятно всё. Да и потом, стала бы Моника, моя Моника, мне врать? Но червячок сомнения поселился в моей душе, и с этим я ничего не могла поделать. Некоторые люди носят розовые очки совсем не от наивности, а вполне осознанно, с мазохистской гордостью. Реальность для них невыносима, и ложь является единственным спасением для тех, кто хочет выжить. А для тех, кто предпочёл умереть, что ж… Для них смерть — единственный выход из любого положения, но при этом единственное положение, из которого нет выхода. — Прости меня за дерзость, но, знаешь, я сейчас настолько слаба, что не уверена, смогу ли я встать с дивана. Не думаю, что мне нужно идти в больницу — вроде как, ранения не смертельные, однако мне кажется, что ещё хотя бы сутки я обязана провести в лежачем состоянии. Ничего, если я останусь у тебя ещё на один день? — собрав всю свою храбрость и наглость в кулак, спросила я. Моника согласилась. *«Twinkle twinkle little star»