Обезболивающее

— Ну здравствуй, кусок дерьма. Он закрыл за собой чёрную дубовую дверь и медленно приблизился к скорчившейся под единственной мигающей лампочкой фигуре посередине комнаты. К стулу был привязан еле живой парень. Возле него из тьмы выступал небольшой столик на колёсиках, вроде хирургического — на нём поверх белой ткани, заляпанной кровавыми отпечатками, лежали различные инструменты, покрытые засохшей и ещё свежей кровью — скальпель, небольшой молоток, щипцы и какие-то блестящие в полумраке предметы, которые было уже не различить. Мелисса, склонившаяся над жертвой, как гриф над останками зверя на камнях каньона, обернулась, едва услышав его голос. Её рука привычно сжимала длинный нож с узким лезвием, с которого прямо на латексную перчатку стекла алая капля. Сильный запах крови, разлагающегося мяса, медицинского спирта и чего-то, напоминающего жжённую резину, беспощадно ударял по обонянию. У Мелиссы всегда в этой комнате кружилась голова, и сейчас она едва сдерживала рвотные позывы, с неудовольствием и удивлением поглядывая на босса, который, казалось, совсем не чувствовал этой тошнотворной вони и не видел отвратительной кровавой картины перед собой. Кей подошёл ближе, знаком приказав девушке прекратить работу. Нож мерцающей искрой рассёк полумрак и со звоном лёг на столик, а сверху через миг оказались перчатки. Мелисса оглядела свою одежду, проверив, не запачкались ли в крови рубашка и джинсы, и отошла в сторону. Её ноги чуть дрожали в коленях от адреналина. То, что сейчас произойдёт, будет знаменательным событием. Это кульминация игры, смысл жизни Кея и её последнее дело. Она завершала свою карьеру палача, и принесённая сегодня жертва должна была стать последней в её алом списке. Тед выглядел, откровенно говоря, дерьмово, что говорило о том, что она хорошо выполнила свою работу. Босс взял парня за подбородок и внимательно вгляделся его лицо, слегка скривив губы. Один глаз жертвы заплыл и был полностью залит кровью, нос вообще превратился в красно-бордовую кашу… Кей нетерпеливо надавил на скулы, так что приходящему в сознание Теду пришлось открыть рот. Три зуба были вырваны. Парень что-то слабо простонал, но Кей, видя перед собой лишь очередной прибывший в морг манекен, не придал этому значения. Глубокие раны на теле, — а особенно одна, на бедре, глубиной почти в пол пальца, — несказанно радовали его, так же, как радовали запёкшиеся ожоги и большие тёмно-фиолетовые пятна на спине. Немного подумав, Кей взял со столика самый нож, обошёл жертву и с точностью хирурга вывел прямо на спине, повыше лопатки, букву «Х», из которой вниз сразу же побежали тоненькие красные дорожки. Ханна. Тед вскрикнул и с трудом приоткрыл глаза, и Кей отложил инструмент обратно. — Кто… Какого хера я здесь? Вы не похожи на копов… Знаете, кто я такой, верно? Мелисса с трудом подавила судорожный вздох. Ей никогда не нравилась эта часть «шоу», но босс, похоже, получал от неё удовольствие, поэтому её прямым долгом было играть отведённую ей роль в этой кровавой пьесе. — Думаешь, тебя было сложно найти? — металлически холодным голосом спросил Кей, слегка наклонив голову набок. — Теодор Джеффри Найман. Теодор — слишком явная отсылка к Банди. Джеффри — Бог мой, неужели никому в голову сразу же не пришёл Дамер? И, наконец, Найман. Найман, ночной человек… Ночной сталкер, Ричард Рамирез. Ставишь себя в один ряд с легендами прошлого века? Мне бы твою самооценку. Уголки губ со спёкшейся кровью поползли вверх, обнажая окровавленные зубы. — Выследить тебя было даже слишком просто. Честно говоря, ты разочаровал меня в этом плане, тупое ты блядское отродье. Оставалось лишь ловить на живца, и ты сам приплыл к нам в руки. — Что, решили отомстить мне за этих шлюх? Тогда почему позволили трахнуть эту тощую параноидальную суку с ножом под подушкой? А? — Это не входило в наши планы, — отрезал Кей. — В любом случае, всё это не важно. Сейчас уже не важно. Тед усмехнулся, и через его глаза на Кея посмотрел сам дьявол. — Вы можете… пытать меня, уничтожать… — хрипло произнёс Тед, не замечая, как по подбородку из треснувшей губы течёт кровь. — Но это ничего не изменит… Вы не вернёте их. Их вам у меня не отнять. Парень захохотал, но быстро сорвался на хриплый кашель и испачкал брызгами крови белоснежный рукав рубашки Мел, которая стояла совсем рядом с ним. Она поморщилась и перевела взгляд на босса. У Кея дёргался глаз, но на лице оставалась спокойная улыбка. — Вы не вернёте их! Они мои, мои, мои! Только мои навеки! Навсегда! Тело Теда билось в конвульсиях, он запрокинул голову и, захлёбываясь кровью и слюной, истерически смеялся. Сломался, — устало подумала девушка. — Пора? — наклонившись к Кею, едва слышно спросила Мелисса, не сводя глаз с перекошенного лица убийцы. Босс отрицательно покачал головой и пальцем указал на выход. Девушка молча вышла из пыточной камеры, оставив позади двух психов, которые, в сущности, были не такими уж и антиподами. Кей приблизился к лицу Теда так близко, что их носы почти касались друг друга. Парень перестал смеяться и широко оскалился, дрожа всем телом, но не прерывая зрительный контакт. — Я ведь уже видел тебя, твоё лицо… Ты следил за мной? За мной или за Самантой? Кей молчал. — Что, решил устранить меня, чтобы самому с ней разделаться? Это ведь ты сломал мой жучок в её комнате, да? Да?! «Скорей бы отправить этого подонка в Ад», — пронеслось в голове Кея, но он равнодушно смотрел в лицо тому, кто лишил его самого дорогого в его жизни. В лицо тому, кому он мечтал отомстить уже не первый год. — А эта Саманта не промах! Правда, тело у неё на любителя, но согласись, страстная натура здесь решает! А сколько было страсти, когда она смогла вырваться, хах… Хах!.. Не то, что та рыжая ирландская шлюха, которая была готова на всё, лишь бы я её не трогал… В руке Кея появился «Глок», через миг он уже был приставлен ко лбу разговорившегося психа. — Твои последние слова? — холодно спросил Кей. С лица Теда мигом сползла ухмылка, оставив лишь подобие нервной улыбки. Он стеклянным взглядом упёрся в пистолет. Молчание. — Что-то уж больно сильно тебя перекосило от упоминания этой уродливой истерички и рыжей шлюхи. Хорошо ты знал их, видимо? Что ж, я бы на твоём месте выбрал твою секретаршу или кто она у тебя там. Мне кажется, ей бы кое-что подошло на шею. Например, следы удушения… Тед усмехнулся и, помолчав, сказал так тихо, что Кей едва расслышал: — Всё равно ты её не вернёшь. Она моя. Выстрел.

***

— Ты уверена, что тебя не надо провожать? Я очень беспокоюсь… — Моника едва не повисла на моей руке, но я знала, что если засомневаюсь хоть на миг, то переубедить её будет уже невозможно. Сейчас мне жизненно необходимо побыть одной. Конечно, я была счастлива, когда закрылась в ванной, и, включив душ, зарылась лицом в её полотенце; когда сидела на краю ванны и сушила холодные мокрые волосы, через приоткрытую дверь наблюдая, как Моника помогает Полли, сидящей у неё на коленях, с домашней работой, и, прикусив кончик ручки, показывает что-то в учебнике; когда ела хлопья из тарелки с блёстками; когда Моника наклеивала мне пластыри и когда она шёпотом будила меня, осторожно дотронувшись до спины, так, что у меня по всему телу пробежали мурашки. Эти короткие мгновения и в самом деле радовали меня, хотя моё восприятие всё ещё оставалось слегка приглушённым. Но всё же мне требовалось подумать в одиночестве, а трезво рассуждать, когда она рядом, я не могу. — Я позвоню тебе, когда приду, хорошо? Моника кивнула, провожая меня обеспокоенным взглядом. Я на миг замешкалась на пороге, не зная, можно ли мне обнять её напоследок, но всё же решилась и быстро сомкнула руки на её спине, почувствовав под тканью выпирающие лопатки и лямки лифчика. Больше всего на свете я боялась, что она услышит, как стучит моё сердце и заметит мои вмиг ослабевшие ноги, но даже если это и было так, она не подала виду. Моника говорила что-то ещё — я ничего не слышала, полностью растворившись в её запахе. Наконец, она отстранилась первой, и я, помахав ей и Полли на прощание, на дрожащих ногах пошла домой. Заходить в свой дом мне было почему-то чертовски страшно, поэтому я шла как можно медленней и самой длинной дорогой. Но всё же неприятный момент настал, и я осторожно скользнула за дверь, чувствуя себя героиней хоррора, которая должна ночью залезть в проклятый заброшенный особняк, куда пару минут назад безумный маньяк затащил её полуживую подругу. В первую очередь я обошла весь дом, но не нашла ничего подозрительного. Разве что… Разве что моя спальня была какой-то уж очень чистой. Даже слишком. Кровать по-армейски заправлена, все вещи на своих местах… На меня это было не похоже. Что ж, быть может, я забыла, что наводила здесь порядок? Дома я и правда позвонила Монике, при этом ногтями раздирая себе бедро от нервов. Говорить по телефону — глупый, но так и сохранившийся у меня страх. Правда, «трезво порассуждать» у меня так и не вышло — перерыв все шкафы и полки, я схватила кошелёк и почти бегом рванула в магазинчик Генри, что был в квартале от дома. Ехать на велосипеде сил не было, поэтому я пошла пешком, прикрыв лицо волосами и натянув капюшон так низко, как это было возможно, чтобы скрыть уродство и избежать лишних вопросов. Как только коньяк и очаровательная бутылочка сухого белого оказались в сумке, на моём лице появилась слабая улыбка. Вскоре вино уже благополучно заполняло пустоту в моей душе, а я, проклиная своё существование и изо всех сил стараясь выбросить тревогу, страх, злость, грусть, нелепо-несчастную любовь-одержимость и тоску, которые смешались так, что превратились в ничто, вовсю танцевала в одиночестве посреди гостиной в одной футболке под диско восьмидесятых. Говорят, если смешать все краски, получишь чёрный. Чёрный, бездна, пустота. Вот и все мои чувства. Я проснулась от жуткой жажды, раздирающей горло. Стоило приоткрыть слипшиеся веки, как ужасная тяжесть во всём теле дала о себе знать. Каждая клеточка разрывалась от боли. Сжав зубы, я слегка приподнялась, но тут же, пошатнувшись, упала обратно на спину. Голова была словно свинцовой, а отвратительный привкус во рту лишь добавлял неприятных ощущений. Я слабо понимала, где нахожусь и что произошло, поэтому сделала невероятное усилие над собой и попыталась оглядеться. У моего бока что-то зашевелилось, и, мурлыкнув, ткнулось головой в мою руку. Улыбнувшись уголками губ, я дрожащей рукой потрепала кота по голове. Мон-Мон ещё несколько мгновений потёрся о ладонь, а затем быстро спрыгнул с кровати, напоследок оглянувшись и сверкнув ярко-голубыми глазами. Я услышала едва различимый скрип ступенек и стук кошачей дверцы. Ещё откуда-то снизу раздавалась приглушённая музыка из моего плейлиста. С тяжёлым вздохом я опустилась обратно на подушку. Итак, каким-то чудом я оказалась у себя в спальне, хотя совершенно не помню, как добралась сюда. Что ж, я вообще многого не помню. Это довольно странно, но… Я не помню, что было позавчера, в тот день, когда я прибежала к Монике; не помню многие моменты из моего детства. Словно моя жизнь была записана на плёнку, и какой-то непослушный ребёнок порезал её ножницами и потерял большую часть кусков. Я отогнала тревожные мысли об амнезии. Музыка умолкла, и дома стало совсем тихо. Тикали часы, где-то на улице ругались прохожие, шумели машины, но это всё было в том, другом, не моём мире. Я прислушалась. Кажется, на кухне послышался скрип… Вот, точно, а теперь будто бы шорох! Или даже шум. Меня парализовало от страха. Это были шаги. Шаги, шаги, шаги, вверх по лестнице, я слышу, как прогибается дерево под чьими-то ногами. Я слышу его дыхание. Он подходит ближе. Он видит меня. Я слышу неразборчивый шёпот… У входа в спальню мелькнула тень, и моё сердце остановилось. Я зажмурилась, боясь, что малейшее движение меня выдаст. На лбу выступил пот, руки инстинктивно сжали простынь, а сердце, казалось, стучало на весь дом. Когда я открыла глаза, наваждение прошло. Никаких шагов, дыхания и иных следов чужого присутствия не было. Музыка внизу включилась сама собой, и, пока «Пинк Флойд» отрицали нужность обучения, я, тяжело дыша от пережитого страха, пыталась сдержать слёзы. Призраки настигли меня в моём доме. Здесь уже никогда не будет безопасно. Хотя было ли вообще хоть где-то безопасно? Или моя паранойя всегда будет жить ярче, чем я сама? Тревожные мысли путались в голове, и мне пришлось прикусить распухшую губу, чтобы не заплакать. Казалось, что всё, что было в моей голове, принадлежало кому-то другому. Все мысли, страхи и мечты — ничто не было истинно моим, всё положил туда кто-то другой. Мне не принадлежало моё тело, не принадлежали мои мысли. Ужасно хотелось выпить или убежать, но почти одинаково сильно не хотелось вставать и было очень страшно спускаться вниз, страшно даже пошевелиться. За мной кто-то наблюдал. Хотя призрак и был лишь плодом моего воображения, я чувствовала, что кто-то смотрит на меня, и от этого пристального взгляда всё внутри похолодело. Здесь только я и Он. Наблюдатель. Я совсем одна. Абсолютное одиночество. Я одна в пустом холодном доме (мире). Никому нет до меня дела. Пусто, пусто, пусто. Пусто внутри или снаружи? Я могу пролежать так хоть до тех пор, пока не сдохну от голода, и никто не заметит моего отсутствия. Но разве это не справедливо? Всем на всех плевать. Собственные интересы превыше всего, и разве это не нормально? Никто никому на самом деле не нужен. Мы все умрём в одиночестве. Я повторяю эти слова, как мантру, уже не первый год, и мне почти не больно. Почти. Разве не приятней тешить себя иллюзией, что ты для кого-то — аппарат жизнеобеспечения? Разве не всем хочется быть для кого-то нужней, чем воздух? Пускай это глупо и по-детски. Уж кому точно не стоит думать об одиночестве, так это мне. Для меня это не какой-то период — это нормальное состояние жизни. И я бы уже свыклась с ним, если бы не страхи, призраки, видения, тревоги и кошмары; если бы не навязчивая идея стать для кого-то хоть сколько-то значимой, спастись от себя, убежать, найти защиту, помощь… Если быть до конца честной, то в глубине души я, несмотря ни на что, надеялась, что Тед на самом деле встречается со мной потому, что тайно влюблён в меня, но просто боится, что я ему откажу, или просто слишком стесняется признаться. Ну не глупо ли? Я усмехнулась. Что ж, по крайней мере, это тешило остатки моего самолюбия. Я пыталась подавить в зародыше наивные мысли о том, что однажды он признается мне в своих чувствах где-нибудь на берегу пролива, а потом… потом будет всё как в обычных фильмах про любовь, со всеми этими закатами, крышами и вином. Потом всё наконец-то станет правильно и понятно. Так, как должно быть. «Ты мне нравишься», сказанное месяцы назад, так и осталось там, в прошлом, его эхо повисло над нами и часто занимало мои мысли. Зачем он это сказал? Просто чтобы заинтересовать меня? Ведь, если судить по его поступками, это была наглая ложь. Или он лишь не умел выражать свои чувства? Я искала недостатки и причины в себе и слишком много думала. Наверное, я просто смотрела слишком много фильмов. Так много, что даже начала верить, что такое возможно в реальности. Но было и ещё одно большое «но», из-за которого розовая сказка была невозможна. Даже если бы всё сложилось так, как я представляла, никакие глаза не заменили бы для меня светло-голубые в обрамлении длинных пушистых ресниц, никакие руки не заменили бы для меня длинные хрупкие и тонкие пальцы, белые, словно лепестки лилий, с чуть розоватыми подушечками, такие мягкие и чуть тёплые, что я готова была целовать каждый миллиметр этих рук. И хотя Тед определённо нравился мне, нравился, как нравится горячий кофе с утра или солнце, играющее в волосах, но те чувства, которые поднимались в моей душе при виде Моники, он заменить не мог. Никто не мог. Бытует мнение, что мы любим не человека, а те эмоции, которые он в нас вызывает. Быть может, это и правда так. Но что я могу поделать, если единственное, что может избавить меня от бесконечного круговорота боли — это она? Правда, я вряд ли когда-нибудь признаюсь ей по-настоящему. Я ведь прекрасно понимаю, что у нас ничего не выйдет и выйти не может. Что ж, быть может, оно и к лучшему. Будь я на её месте, я бы послала себя к чёрту. Я не достойна её, не достойна даже её мизинца, и никогда не смогу это исправить. Возможно, она примет посильную помощь от меня; если она тоже хочет быть кому-то нужной, я смогу доказать ей, что она нужна мне, смогу хотя бы немного сделать её жизнь лучше. Но она никогда не полюбит меня. По крайней мере, не так, как люблю я. А надо ли мне, чтобы меня любили? Я ведь не знаю, каково это. Я не знаю, что нужно делать, как это чувствуется. Не знаю и вряд ли захочу знать. Уж слишком я привыкла быть одной, и нуждаться в ком-то, кому нет дела до меня. Слепая преданность избавляет от лишних переживаний, разве нет? Жаль, что я не верная псина, чтобы избавиться от бесконечных болезненных мыслей. В конце концов, каждый в этом мире получает по заслугам, вот я и получила вечное одиночество, страх и боль. Но за какие грехи?.. С трудом перевернувшись, я, едва не упав на пол и держась рукой за стену, встала и направилась к лестнице. Спускалась я почти всем телом лёжа на перилах. Ноги были совсем ватными и постоянно подгибались, а голова больше походила на пещеру с гулким эхом, в которой беспорядочно крутилась огромная стая летучих мышей. Внизу царил неприятный полумрак серых сумерек. Солнце, кажется, уже село — за низкими тучами его было не видно. Дрожащий свет фонарей красил капли на стекле в неестественный оранжевый. Я переключила песню на брошенном плеере (разве я вообще его включала?), и, остановив свой выбор на «Депеш Мод», заглянула в холодильник. Пусто, как и всегда. Только одинокая бутылка с соком, у которого недавно истёк срок годности. Я почувствовала с ней духовную связь. Скинув стопку неудачных набросков каких-то угловатых чудищ из моих кошмаров, я присела на край стола и запрокинула голову, жадно глотая ледяной сок. Когда бутылка почти опустела, я открыла один глаз и заметила моё отражение в окне. Распухшее лицо, заплывший глаз, а руки и ноги, не скрытые под футболкой, сплошь в расчёсах, синяках и ранах. Я поставила бутылку на стол и приподняла футболку так, чтобы разглядеть свой живот. Красные узоры по рёбрам и вокруг пупка. Слишком ровные и сложные для «нападения в подворотне». К тому же, я всё же что-то вспоминаю про тот день. Почему-то в памяти всплывает встреча с Тедом не в парке, а у меня дома — на нём был всё тот же дурацкий плащ, и футболка с… футболка… Нет, наверное, это всё же был плод моего воображения или очередной кошмар. Я уже давно слабо отличаю реальность от своих снов. Но почему он тогда не звонит уже так долго? Я уже было потянулась к телефону, но в этот миг мне показалось, как что-то мелькнуло за окном, а через несколько секунд послышался громкий звук, от которого я вздрогнула. Выстрел. Быстрым движением я сдёрнула футболку вниз и спрыгнула со стола, приблизившись к окну. В сумерках ничего нельзя было разглядеть, кроме моего отражения. Я посмотрела в свои глаза и отшатнулась. Они были красными. Адски красными. У белых кроликов красные глаза.