Обезболивающее

Мелисса сидела на кровати в своей квартире и бездумно перебирала пальцами струны на старой гитаре, так, что звуки отдалённо напоминали простенькую мелодию времён хиппи. На столе валялась пачка зелёных купюр, одна из которых была свёрнута в трубочку; в углу стоял раскрытый чемодан, повсюду разбросаны вещи, в основном, бесформенные туники, длинные юбки и её любимые джинсы клёш, а на стенах, особенно над кроватью, расклеены многочисленные фотографии и карты — карта города, штата, страны. Самое любимое фото прямо над изголовьем — безлюдная залитая солнечным светом улица в Бостоне. Туда Мелисса и собиралась отправиться после того, как всё закончится. А всё, кажется, уже и закончилось. Мелиссе грустно и смешно. Под её ногтями частички засохшей крови, а под носом — следы белого порошка. Её слегка покачивает из стороны в сторону, очки сползли на кончик носа, волосы растрепались, а мятая туника задралась, обнажив живот, и рукава сползли вверх, открывая взору светлые полосы на руках и запястьях — вдоль и поперёк, вдоль и поперёк. У открытого окна сбоку от неё молча стоит Моника. Она часто приходила сюда, пока её сестра была в школе. На бледном лице играют солнечные зайчики, отскакивающие от окон дома напротив. Она бесшумно выдыхает дым, и, кашлянув, делает последнюю затяжку и выкидывает сигарету в окно. Мелисса перестаёт играть и кладёт гитару на пол, повернувшись лицом к девушке. — Вот и всё. Вот и всё. — Всё, — как эхо, повторяет Моника. — Закончилось. Неужели это всё? — криво улыбаясь, неестественно звонким голосом спросила Мел. — И что теперь? Что будет дальше? Что будет с нами? Моника пересекла комнату и села на край кровати рядом с ней. — Что дальше? Мы выполнили всё, что он просил. Теперь дело всей его жизни закончено. Он окончательно спятит. Он ведь только этим и жил. Видела бы ты его лицо, когда мы всё убрали, на нём было настоящее… безумие. Безысходность, отчаяние. Уже который день сидит безвылазно в этом алтаре. Теперь-то он сделал, что хотел, у него не осталось целей в жизни, он может решить для себя что угодно. Ты понимаешь это, Моника? Что, если он решит охотиться на кого-нибудь другого? Например, на тебя? Моника слабо улыбнулась и покачала головой. — Что ж, если так и будет, то последний, кто мог меня защитить, будет желать мне смерти. — Нет! — яростно возразила Мелисса, закрыв глаза и наклонив голову, как маленький ребёнок, которому сообщили что-то, что он пока не готов принять. — Ты не умрёшь, слышишь? Даже если те придурки и правда вернутся за тобой через год, даже если этот чокнутый окончательно слетит с катушек, даже если они все будут пытаться тебя убить — я не допущу этого! Твою мать, они получат твой труп только через мой! — Мелисса… — мягко начала Моника, положив свою руку на плечо подруге, что почти мгновенно заставило отчаянно-злое выражение исчезнуть с её лица. — Послушай, не усложняй себе жизнь. Ты сделала всё, что от тебя требовалось. Вряд ли он даст тебе ещё одно дело, да и вряд ли он вообще будет продолжать действовать. У тебя есть деньги. Не мучай себя больше, уезжай. Не надо впутываться во всю эту историю. — Но я не могу так просто бросить тебя здесь на растерзание этим бешеным псинам! — Брось, Мел. Ты давно мечтала о спокойной жизни, тихом домике на окраине, работе, семье, детях, в конце концов. И ты это заслужила. Я сама влипла в это, сама и выберусь как-нибудь. У меня есть пара идей. Ложь. — Ты же забывала своих прежних коллег? Уже и не вспомнишь половину имён. Забудешь и меня. Я не хочу тянуть тебя на дно за собой, Мел. Едь, пока не стало слишком поздно, найти себе парня, достойного тебя, строй карьеру… Американская мечта, да. Тебе будет лучше без меня и всего, что связывает тебя с этим городом. На глазах Мелиссы выступили слёзы, и она отвернулась, сморщив нос и изо всех сил стараясь незаметно убрать влагу с ресниц. В тишине зазвонил телефон. Обе девушки подскочили от неожиданности, и Мел наконец взяла трубку. — Да, мистер Кей. Что? Ещё одно? Охх… Сколько? Хорошо, я согласна. В чём суть дела?.. Моника с беспокойством наблюдала за лицом подруги. По щекам Мелиссы текли слёзы, но её голос не дрожал. — Я поняла. Просто приглядеть за Самантой, верно? И Моника… Хорошо. Как скажете. Она бросила смартфон на кровать и медленно села, спрятав лицо в ладонях. — Ещё одно дело? — осторожно спросила блондинка, не решаясь прикасаться к Мел. — Он предлагает объединить два дела в одно, — глухо ответила она. — Саманта может тоже слегка тронуться, если уже не… Словом, нужно, чтобы она пока ничего не знала и дала копам показания. Затем лучше ей перебраться к тебе до истечения твоего срока. Ей нужен кто-то рядом, кто-то, кто ей дорог, и это ты. Она может натворить дел, если никто не будет за ней присматривать, а убирать за ней слишком затратно и сложно. Когда истечёт твой срок, мы с Кеем позаботимся о вас троих. До тех пор я остаюсь в городе на худший случай — если понадобится уборка. — О боже… — А всё потому, что эта чёртова поехавшая ему, видите ли, дорога. Поэтому он так возится с ней! Как она меня бесит! Мелисса вдруг вскочила с кровати и, схватив в руку попавшийся огрызок яблока, швырнула его в стену. — Ненавижу её! Всё из-за неё! Если бы не она, мы бы разобрались с твоей проблемой раньше, и ты была бы в безопасности! Что сложного позвать их всех на склады и устроить облаву или донести копам?! Мы бы их перебили, ты смогла бы жить нормально! Я бы уехала в Бостон, и жила так, как всегда хотела, так, как будет правильно, как надо, как живут все! А теперь я просто сдохну здесь, у меня на хвосте все, кто только могут быть, я сдохну, и они убьют тебя! Почему я должна лишиться жизни, которая доступна всем другим, почему я так стараюсь, чтобы получить элементарное, что у всех имеется просто так? Почему ты должна умирать после стольких мучений, и всё из-за этой тупой поехавшей идиотки, которая, понимаете ли, должна чувствовать себя комфортно просто потому, что она ему какого-то хрена дорога?! На протяжении речи Мелисса, плохо различая предметы из-за стоявших в глазах слёз, разбрасывала по комнате вещи и била всё, что попадалось под руку — стены, шкаф, стол. Наконец, нервный срыв исчерпал себя, и она с тихим воем упала на колени посреди бардака, вся сжалась, закрыла руками лицо и стала покачиваться из стороны в сторону. Моника бесшумно, как тень, скользнула к ней и села рядом, обняв Мел за плечи. — Тшш, спокойно. Спокойно. Осталось всего ничего. Всё будет хорошо, мы все выживем. Только, прошу тебя, не говори так о Саманте. Горькая ревность сжала твёрдыми безжалостными пальцами горло, и Мелисса едва не задохнулась. — Кей использовал её в своей схеме, к тому же, она явно больна. Она ни в чём не виновата. Послушай меня, Мелисса, не отворачивайся. Я знаю, что она тебе не нравится, потому что она меня любит. Но она тоже человек, и тоже заслуживает того, чтобы её спасли. В отличие от нас с тобой, у неё нет совсем никого, а её жизнь тоже полна страданий, как и наша, понимаешь? Мелисса изо всех сил старалась успокоиться, понимая, что выглядит нелепо, особо учитывая то, что она намного старше той, кто её успокаивает и той, кто всегда держит себя в руках. — Знаю, что ты думаешь, но, пожалуйста, постарайся понять меня. Она хороший человек, но эта болезнь и игры Кея губят её. Если мы и правда выживем, то обязательно заедем к тебе… Полли уже подрастёт, познакомится с твоими детьми… Ты же всегда хотела мальчика и девочку, верно? Всё будет хорошо… Где-то в глубине души они обе знали, что это ложь, как знали и то, что кто-то из них троих умрёт — и это в лучшем случае. Без крови не могло обойтись. Мелисса медленно выдохнула и встала, извиняюще улыбнувшись, а затем подала руку Монике. В этот момент загудел телефон светловолосой. — Это Кларк. Обещал заскочить за мной, у меня сейчас ещё один вызов до прихода Полли. Мне пора. Она сунула зажигалку и телефон в сумочку и, сев перед зеркалом, стала надевать парик. Без него она не выходила на работу — если то, чем она занималась, вообще можно было назвать этим словом. Мелисса молча протирала очки. Наконец, Моника, уже в своей «рабочей» форме, встала и подошла к ней. — Слушай, не убивайся так, я тебя прошу. Я понимаю, что тебе тяжело, но ведь мне тоже не легче. Мы должны держаться вместе, тогда у нас всё получится. Всё будет хорошо, вот увидишь! Она попыталась улыбнуться чёрными губами, но её глаза не улыбались. Мелисса окинула её быстрым взглядом. — Выглядишь прямо как актриса. — Неужели? — вскинула нарисованные брови Моника. — Как актриса из кино для взрослых. Моника закатила глаза и со смехом пихнула её в плечо. — Чёрт, умеешь же поднять настроение… Ладно, я позвоню тебе после работы. — Давай, детка, удачи. Не забудь проверить Саманту. После быстрых объятий, от которых у Мелиссы на плече остался след от чёрной помады, Моника выскользнула из дома. Едва за ней закрылась дверь, как на всю квартиру заиграла любимая песня старых добрых «Джефферсон Эйрплейн», без которой Мел не представляла свою жизнь. …Don't you want somebody to love, Don't you need somebody to love… Подумав немного, Мелисса ещё раз провела пальцем по столу, где остались уже неразличимые следы белого порошка, и, отсчитав несколько купюр, положила их в карман — она твёрдо решила наведаться к своему старому знакомому Питу. Диета-срыв-Моника-кокаин-мечты о нормальной жизни-селфхарм, диета-… Надо же, в конце концов, поддерживать действие этого бесконечного цикла.

***

Наступило очередное утро, когда я поняла, что так больше продолжаться не может. Между занавесок пробивался солнечный свет, золотыми пятнами падая мне на лицо и на мебель вокруг. Солнце всё ещё светит для меня в этом мире, просто я перестала его чувствовать. Я проснулась давно, но сил на то, чтобы встать, не было. Пять дней в жёстком запое. Личный рекорд, так сказать. А ведь в понедельник мне пора бы уже возвращаться в колледж. Я и так пропустила уже слишком много. В тот день, когда за окном раздался громкий звук наподобие выстрела, я сразу же схватила телефон и попавшийся под руку нож и осторожно выбралась наружу, освещая себе путь фонариком. Звук донёсся прямо из-за стены, словно кто-то стрелял, прижавшись спиной к дому. Но ничего, кроме некошенной травы и высокого забора, за которым был участок с другим домом, мне обнаружить не удалось. Разве что… Когда я уже хотела вернуться обратно, то задела ногой какой-то предмет, из-за чего едва не упала. Этим предметом оказалась местами ржавая монтировка. Понятия не имею, как она туда попала. Немного подумав и ещё раз проверив всё вокруг, я подобрала её и поспешила отступить обратно в дом. В конце концов, может быть, это была простая хлопушка, или кто-то из соседей решил побаловаться ночью с оружием?.. Но самоуспокоение не помогало, и нехорошее предчувствие прочно заняло мою голову. Я проверила дверь и все окна, плотно задвинула шторы и закрыла все комнаты, забаррикадировавшись в гостиной вместе с найденной монтировкой. Сна не было уже ни в одном глазу. Где-то на рассвете началась паническая атака, и я кое-как дожила до утра, чтобы быстро выскользнуть из дома и вернуться с большими запасами алкоголя и парой готовых пицц. Одна из основных потребностей человека, если мне не изменяет память, — это потребность в безопасности. В этом доме я не могла чувствовать себя защищённой, но закрытые двери и окна, алкоголь и музыка несколько усыпляли тревогу и страх. И вот результат моей попытки успокоить себя. Пустые бутылки повсюду — стаканы и бокалы остались в прошлом. Кажется, в первый день я включила телевизор, где крутили марафон «Друзей». Я просыпалась под еле слышное бормотание старого сериала и отключалась под него. Вот и сейчас, если высунуться из-за дивана, можно будет разглядеть на экране знакомые лица. Переключить их я всё равно не смогу — пошевелиться без титанических усилий и боли у меня выйдет не скоро. На второй день мне стало очень одиноко. Я попыталась позвонить Монике, но, видимо, сама судьба спасла меня от позора — телефон почему-то выключился. Затем, когда мне удалось его перезагрузить, я выбрала в качестве своей жертвы Теда. «Номер, по которому вы пытаетесь позвонить, больше не существует.» Тогда меня это разозлило — я с чего-то решила, что это какая-то его глупая шутка, но потом, когда я более-менее пришла в себя, то поняла, что это тревожный признак. После того дня он куда-то пропал. Но те воспоминания были слишком расплывчатыми и странными, а всё, что было не ясным, пугало меня в моём уязвимом состоянии, поэтому я вновь напилась и отложила телефон подальше, чтобы не повторять ошибок. Остальные дни я почти не помню. Вроде как вернулся Мон-Мон, тоскливо потыкал пустую миску, немного посидел со мной и снова ушёл на поиски пищи. У меня, кстати, тоже кончилась еда, но спирт вполне неплохо её заменял. Правда, меня два раза вырвало в раковину на кухне, а сейчас от головной боли перед глазами плыли круги, но это ведь не важно, верно? Во что я превратилась? По моим венам течёт чистый алкоголь с крохотной примесью крови. Чем больше я пила, тем больше чувствовала себя загнанной в ловушку и одновременно потерянной. Хотя разве не нормально быть потерянным, если каждый из нас застрял на крохотном сине-зелёном шарике посреди Нигде?.. Но разве это повод запираться в тёмную сырую нору, спать на полу среди грязи и заливать в себя литры медленного яда? Боже, мне так стыдно за то, кем я стала. Мне так стыдно, но я не могу остановиться. Я не могу, ведь иначе начну слишком много думатьдуматьдумать, боженетпожалуйстахватит, я больше не вынесу этого, кто-нибудь, помогите, моя голова вот-вот разорвётся изнутри, пожалуйста, нет- Нет, так точно продолжаться больше не может. Пока я пыталась вспомнить свои последние несколько дней, солнечный луч несколько сместился, и теперь столб света был прямо у моей головы. Дежавю. Это был тёплый солнечный день. Дождливых дней из раннего детства я не помню вообще. Я, мама, папа, брат — мы все пошли в церковь. Обычно я не очень любила туда ходить, там было скучно, нельзя было смеяться и бегать, а взрослые и другие дети постоянно старались незаметно рассматривать друг друга или тебя. Но в тот день всё было по-другому. На мне было красивое-красивое новое голубое платье. Вообще я больше любила донашивать за старшим братом, но это платье мне очень сильно понравилось. Мои волосы были, наверное, в первый и последний раз в жизни аккуратно уложены, чёрные пряди лежали на плечах, и каждый локон блестел золотом на солнце. Рядом стоял брат, он на что-то обиделся на мать, хотя уже и сам забыл, на что именно; а ещё, чуть поодаль, за нашими спинами разговаривали между собой отец с матерью, тогда они казались идеальным дополением друг друга, такие счастливые вместе. Я плохо помню их лица, и лицо брата тоже. Слева проход расчертил собой большой столб солнечного света, в котором играли, кружась, как снежинки в мультфильмах, крошечные пылинки, и мне было так хорошо, так легко смотреть на них, что хотелось вскочить и закружиться вместе с ними. Я любила всех вокруг себя, всех и каждого, и было так радостно, как не было больше никогда. В начале я любила всех, но жизнь научила меня ненавидеть. Чем дольше длилось существование, тем больше грязи прилипало к изначально чистой душе. Школа — это Ад. Она научила меня презирать социум. Наверное, даже «крутые» чувствуют себя в ней в какой-то степени неуютно из-за постоянного давления конкуренции. Для меня это было просто ужасно, даже несмотря на то, что я не была объектом откровенных издевательств — для этого у нас было полно других «чудиков», взять хотя бы того молчаливого парня, который таскал домой мёртвых животных, или толстую девочку, что всё время разговаривала со своими фигурками из «Звёздных войн». Но меня выводил из себя сам факт того, что приходилось каждый день играть роль кого-то другого: есть за одним столом с людьми, которых я презирала, мучиться, подыскивая отмазки, чтобы не делать проект вместе с людьми, которых я ненавидела, менять свою одежду, чтобы не быть осмеянной людьми, которых я не переносила, хорошо учиться, изо всех сил контролировать панику, злость, презрение, и самое главное — улыбаться. Постоянно улыбаться этим ничтожествам. Надо мной смеялись. Дело не доходило до избиений — мой самый главный страх, — но всё равно это было отвратительно. На уроках в меня кидались бумажками, исписывали шкафчик, несколько раз обливали водой и колой, вытряхивали учебники на пол, и, разумеется, почти каждая «крутая» девушка должна была пошутить про мою фигуру в раздевалке. Я не плакала перед ними. Ни в средней, ни в старшей школе. У меня было противоядие — я знала, что они теряют к тебе интерес, если ты игнорируешь их действия и неловко смеёшься их насмешкам вместе с ними. Если бы в нашей школе кто-то и устроил стрельбу — то это была бы я. В последние годы меня буквально спасал Тиджей. Его старший брат таскал наркоту для самых «крутых» парней в школе, и это давало ему, а, следовательно, и мне, некоторые преимущества. Я просила его говорить всем, кто спрашивал, что мы встречаемся — ведь иначе мне было бы не избежать участи изгоя за то, что я одиночка. Таким образом мне удавалось решать сразу две проблемы — я больше не была в числе «отстойных, с которыми никто не встречается», и даже вышла на уровень «тех, кого лучше не трогать» — всегда можно было соврать, что если у меня будут проблемы, то Тиджей поговорит с братом и поставка весёлых веществ для старшей школы прекратится. Всё это, конечно, было не за бесплатно, и когда его намёки на секс переходили в откровенные приставания и преследования, я незаметно добывала пятьдесят баксов из кошелька матери и отдавала Тиджею, чтобы он снял себе кого-нибудь и отстал от меня. Как ни странно, всегда срабатывало. Но моя самая крупная афера — это машина. Без машины ты, как известно, никто, но мать ни в какую не хотела покупать мне свою. Вместо курсов я посмотрела солидное количество видеоуроков в интернете, и в дни, когда мать уезжала «по работе» с очередным мужиком, я брала её машину и спокойно ехала в школу. Поскольку полицейские знали почти всех жителей в лицо, в том числе и меня, они и представить не могли, что я вот так спокойно проеду мимо них без прав, и наверняка были уверены, что они у меня есть. Водила я очень осторожно, так что ни разу не нарушала правил и никто не узнал о моём маленьком секрете. Впрочем, меня унесло слишком глубоко в воспоминания. Свет переместился ещё дальше. Похоже, уже перевалило за полдень. Поднимай свою тощую задницу, Саманта, тебя ждёт полно работы! На то, чтобы встать, ушло несколько минут, и то получилось не с первой попытки. От голода, алкогольной интоксикации и не самого стабильного душевного и физического состояния я очень ослабла, поэтому собирание по всей комнате бутылок и коробок из-под пиццы заняло слишком много времени. Следующим пунктом было открыть все комнаты и занавески. Солнце палило чересчур ярко, и, судя по ощущениям, мои глаза сгорели к чертям. Я отправилась в душ, где впервые за долгое время тщательно рассмотрела своё тело. Многие синяки исчезли, остальные изменили свой цвет с сине-багрового на зеленоватый, но шрамы на животе и вокруг сосков были всё так же видны. Прикасаться к лицу стало почти не больно, глаз уже не был столь опухшим, да и губа тоже заросла. Наверное, мне и правда стоило обратиться за медицинской помощью… Но я слишком боялась вопросов. Вопросов, на которые у меня был готовый ответ, но правильный ли он был?.. Мне стоит подумать над этим, когда окончательно протрезвею, а ещё лучше будет встретиться с Моникой и снова поговорить, только на этот раз вопросы буду задавать я. Я убрала ещё влажные волосы в хвост, нашла в шкафу бесформенный синий свитшот и джинсы и, пару раз потренировавшись в ходьбе в гостиной, вышла из дома. Живот сводило от голода, так что надо было срочно закупиться съедобным и заодно перекусить, а также купить корм для Мон-Мона — как оказалось, он был не особо привередлив в еде, и как только вырос из возраста котёнка, я перестала ездить в зоомагазин за специальным кормом для котят, вместо этого просто покупая что-нибудь в ближайшем супермаркете. На улице было тепло, солнечно и не очень многолюдно, по крайней мере, на моей улице. Подставив бледное помятое лицо лучам солнца и блаженно прикрыв глаза, я шла длинным путём, полностью растворившись в музыке. Постепенно стиль домов менялся от простеньких сравнительно дешёвых застроек к типичным для этого города балкончикам с милыми цветочными горшками, полукруглым эркерам* и другим прелестям стилей Рюссо и Эдвардиан. Я не сильно разбираюсь в архитектуре, но всё же такие необычные дома после однообразия моего родного городка стали для меня приятной неожиданностью. Я шла почти вприпрыжку, насколько это позволяли ослабевшие ноги. Улица спускалась вниз с холма, и отсюда, с возвышенности, было почти видно океан из-за разноцветных крыш домов. Дорога, по которой я шла, вдалеке пересекалась с другой и расплывалась в нечёткой дымке. Путь в никуда. Подняв взгляд выше, я обомлела. Бывают такие дни, когда смотришь на какой-то простой и, казалось бы, привычный предмет и вдруг замечаешь в нём что-то новое, неожиданное, что буквально переворачивает всё с ног на голову. Сегодня был один из таких дней. Я посмотрела на небо, а небо, как единственный огромный глаз, посмотрело на меня. Бездонное, словно самый глубокий океан, бескрайнее, бесконечное, вечное. Для него нет боли, нет чувств, нет страха. Оно видит всё. Тёмно-голубое где-то у меня над головой и несколько бледнеющее вокруг солнца — словно ребёнок раскрашивал рисунок акварелью и капнул слишком много воды в том месте, — с лёгкими и полупрозрачными, как белоснежные перья, облаками где-то в туманной дали океана. Воздух застыл у меня в лёгких, я, полностью поглощённая открывшейся мне истине, забыла, как дышать. Все эти люди вокруг, эти маленькие люди в поисках большого смысла, их проблемы, страхи, мечты, желания, их жизни, да и моя тоже — что это вообще есть такое по сравнению с вечной, непостижимо мудрой силой голубого купола? Сколько он видел таких же бегущих, торопящихся, спешащих куда-то, смотрящих себе под ноги и занятых своими однодневными проблемами? И сколько увидит ещё?.. Но именно в этот миг постижения истины торопливо бегущий мужчина в белом костюме толкнул меня локтём так, что я упала бы, если бы не успела схватиться за стену. Он извинился на бегу и уже через несколько мгновений был в паре домов от меня. Я прислонилась спиной к стене, переводя дыхание от испуга. Как-то странно. Все люди, да даже я, так увлечены чем-то столь незначительным. А незначительным ли? Ведь у каждого своя история, пускай у кого-то она не втиснется и в тысячу страниц, а у кого-то займёт всего брошюрку, но если приглядеться повнимательней — жизнь каждого состоит из тысяч и миллионов мелочей. Какие-то незаметные выборы, решения, детали определяют так много. Быть может, я была не права, посчитав человеческую жизнь ничтожной?.. Не замечая ничего вокруг, я уставилась перед собой пустым взглядом. Со стороны это выглядело так, словно я была под кайфом. Проходившие мимо несколько подростков странно посмотрели на меня, один смуглый парень даже махнул мне рукой, и они все засмеялись. Что ж, видать, пора прекращать лекцию философии на сегодня. Стараясь сосредоточиться на текстах песен, а не на своих странных мыслях вселенского масштаба, я пошла дальше. *Полукруглый или многогранный выступ с окнами в стене здания.