Обезболивающее

В глазах потемнело, и я без сил опрокинулась на скамейку. Остатки движущей энергии покинули тело, и тень неземного восторга стучала молотом в голове, звоном отдаваясь в затылке и разливаясь горячими волнами вниз вдоль позвоночника. Я всё же сделала это. Теперь моя жизнь принадлежит ей. Моя судьба в её руках. Сначала Моника опешила и молча подыскивала слова, что-то обдумывая и прикидывая, но затем смогла взять себя в руки и кротко улыбнулась. — Я знаю, — только лишь сказала она, доверительно похлопав меня по руке. И тогда иссиня-чёрный липкий ужас поглотил мой разум. Зачем я это сказала? Разве моё признание что-либо меняет? Я думала только о себе, и совсем забыла про чувства Моники. Зачем я поставила её в неловкое положение? Ведь признание не означает, что тебе моментально ответят взаимностью — к тому же теперь мне стало совершенно очевидно, что она никогда не почувствует ничего подобного по отношению ко мне. — Просто я… просто… Решила, что ты имеешь право знать… — криво процитировала я её же фразу. Эйфория тонкой струйкой упорхнула прочь из опустошённого сердца. Я падала в тот же сырой прогнивший колодец, из которого с таким трудом выбралась. Моника положила руку мне на колено, и мурашки покрыли кожу. Сейчас любое её прикосновение казалось ударом плетью, а слово — пощёчиной. Мне было до одури больно. — Я очень высоко ценю то, что ты всё же сказала это. Правда. Но поверь мне — я не тот человек, который тебе нужен. Я не смогу ответить на твои чувства. Не думаю, что я вообще когда-либо узнаю, что такое любовь. По правде говоря, для тебя было бы лучше, чтобы ты никогда со мной не встречалась. Каждый звук иглой глубоко входил куда-то под кожу. На что я надеялась? Чем я думала? Не будет никакой счастливой концовки. — Я ужасный человек, Саманта. Я — грязная, падшая, отвратительная даже для самой себя. Ты многого не знаешь обо мне. — Так расскажи мне! — попросила я. — Мне-то ты можешь доверять! Я хочу узнать всё о тебе! — Дело не в доверии… Просто я не хочу, чтобы ты разочаровалась во мне. Я делала много вещей, за которые мне стыдно, и мне не хотелось бы говорить о них, — тихо произнесла она. — Пожалуйста, расскажи мне! Я хочу узнать тебя, хочу услышать правду, какой бы она ни была… И тебе может стать легче, когда выговоришься! — Тебе действительно интересно это? — удивлённо спросила Моника. Я с энтузиазмом закивала. Моника, бросив на меня короткий странный взгляд, полезла в сумку и двумя пальцами выудила оттуда пачку сигарет. Сжала одну в губах, немного подумала и взяла и вторую. Щёлкнула зажигалка, и обе сигареты в её тонких пальцах покраснели с краю от огонька. — Назовём это исповедью проститутки, — с грустной улыбкой отозвалась она, выдохнув и смотря вдаль мимо меня. — Ты никогда не замечала, что я говорю с акцентом? Это французский… Моя мать была француженкой; отца я никогда не знала. Она, будучи беременной, переплыла океан в поисках лучшей жизни и осела в Нью-Йорке. Там я и родилась. Но дальше что-то пошло не так. Мать стала всё плотней сидеть на наркоте, задолжала кому-то большую сумму, ей изрезали лицо, обещали убить меня. Так мы переехали в Сан-Франциско. Мне было четыре. Тогда мать совсем перестала возиться со мной. Обычно она пропадала где-то днями, возвращалась под утро, орала что-то про демонов, плакала, смеялась, била посуду, резала себя осколками и часами молилась… У неё съехала крыша. Иногда она бросалась на меня с ножом и воплями, что я проклята, иногда принимала меня за призрак своего выкидыша. Один раз она меня так сильно ударила по голове, что я почти ослепла на один глаз, хотя сейчас зрение почти восстановилось. Мне почти всё время было страшно. Я плохо умела говорить, ходила тощая, грязная, голодная, шарахалась от каждого звука, как затравленная псина. Мы жили в развалюхе-трейлере на окраине, и я не то, что ни с кем не общалась, но даже видела других детей только издалека. Днями напролёт я либо смотрела телевизор, либо ползала по свалке и играла сама с собой. Ковырялась в замках от сломанных шкатулок и сейфов, кидала палки в нарисованную мелом мишень… К счастью, вскоре рядом с нами поселилась большая многодетная семья — они были какими-то индейцами или вроде того. Если бы не они, то даже не знаю, что бы со мной было. Благодаря им мне всё же удалось наверстать сверстников в развитии, как физическом, так и умственном, я даже пошла в школу — правда, позже остальных. А потом они съехали. Жизнь вновь превратилась в ад. После нескольких выкидышей мать снова забеременела от кого-то; я видела, как она пыталась осколком бутылки разрезать себе живот, чтобы избавиться от ребёнка. Но Полли родилась несмотря ни на что, и притом почти здоровой — сначала она весила гораздо меньше нормы и часто болела, к тому же поздно научилась говорить и у неё до сих пор проблемы со слухом. Она была похожа на мать и на меня, а не на незнакомого мне отца-наркомана, и это радовало. Я только боюсь, что проблемы со здоровьем у неё могут проявиться позже… Моника сделала глубокий вдох. Дым сизой струйкой растворился в густом голубоватом воздухе. — Заботилась о Полли я. Мать вообще знать не хотела о нашем существовании. После рождения моей сестры она с кислоты и травы перешла на тяжёлые наркотики. Однажды она вернулась домой в компании каких-то обдолбанных мужиков, и один из них схватил Полли и бросил её в угол, будто она была мячиком. Это вывело меня из себя. Я схватила сестру и выбежала на улицу. Как сейчас помню — шёл проливной дождь, настоящий ливень. Полли тогда еле-еле поспевала за мной, изо всех сил семенила ножками, но вскоре устала, остановилась и захныкала. Я понесла её на себе. Нам было некуда идти. Беспросветная чёрная ночь… Редкие прохожие оборачивались на нас, но проходили мимо. У меня заболели руки, стало очень холодно, но назад возвращаться было нельзя. Мы забрались в какую-то подворотню и спрятались там среди коробок. От усталости и голода я уснула. Проснулись мы в чужом доме. Нас подобрали какие-то люди, которые называли себя семьёй — я увидела полную смуглую женщину в татуировках, нескольких мужчин и пару девушек, и улыбнулась, подумав, что так, наверное, и должна выглядеть настоящая семья. Я не хочу сейчас называть их имён или вспоминать внешность. Думаю, скоро ты поймёшь, почему. Я рассказала им всё. Они ответили, что мы можем остаться жить у них, если я буду кое-что для них делать. «Но ты должна работать и за свою сестрёнку, ведь нечестно, что она будет жить у нас и ничего не давать взамен» — сказали они, и я согласилась. Я была счастлива. Полли улыбалась. Нам выделили комнатку в большом особняке в южной части города. Своя комната, представляешь? Нам даже купили кое-какую одежду, настоящие игрушки, давали еду два раза в день. Но через неделю та женщина — я решила называть её мамой — зашла в комнату и сказала, что я должна поработать уже сегодня. Я попросила Полли не шалить и спустилась за мамой вниз — мы шли в подвал. Она привела меня в едва освещённую пустую комнату, где сидел мужчина, похожий на доктора из рекламы. Мне сказали раздеться. Помню, что я очень испугалась и смутилась, но всё же сняла платье. Он внимательно осматривал меня, каждый сантиметр, а потом сказал, что я — то, что он искал… мама захлопнула дверь за моей спиной, и мы с ним остались одни… потом он подошёл ко мне… и… Моника запнулась и наклонилась вперед. Я услышала тихий всхлип, но она тут же подняла голову, и, быстро заморгав, печально улыбнулась. — Думаю, ты поняла, о чём я. В день я обслуживала до шести клиентов, иногда больше. Я имела успех — все говорили, что я очень красивая, похожая на куклу. Знаешь, это только поначалу было мерзко. Меня даже вырвало, когда тот доктор ушёл. А потом я привыкла. Я просто… Как будто выключалась и не думала об этом. Я думала о Полли, о том, что мы сегодня проходили в школе, о том, что я поступлю в колледж и стану врачом или психологом. Это немного помогало. Только потом я узнала, что на самом деле представляла из себя эта «семья». Мама содержала не только меня и Полли — у них был другой дом, где в подвале сидели под три десятка таких же брошенных детей, сирот. Те девушки, которых я видела, тоже не были единственными — они работали в стрип-клубе, вроде он назывался «Маленькие дорогуши»… Драли до тысячи баксов в час с простачков. Клуб принадлежал отцу — здоровенный краснощёкий мужлан, эдакий ходячий шкаф. Мы редко его видели. Он же вытрясал деньги с различных должников. Несколько мужчин — ладно, что уж там таить, их было всего восемь — то и дело перегоняли тачки или обчищали магазины, даже однажды умудрились грабануть банк на севере; я не шучу. Весёлая компания, не правда ли? Так шли месяцы. Все деньги, что я получала за свою работу, шли маме — я не получала ничего, кроме крыши над головой и еды. Этого мне не хватало, и я начала подворовывать в магазинах. Всё шло отлично, пока в один день меня не поймали. Ох и шуму было… Даже вызвали копов, но мама сумела с ними договориться. Потом, дома, она избила меня так, что я едва не потеряла сознание. Сказала, что я чуть не раскрыла их всех. Но Итон — что ж, одно имя всё равно ничего не значит — вступился за меня, сказав, что у меня наверняка талант, раз я попалась всего один раз. Он работал взломщиком, в основном обращался с дверными замками, а ещё угонял автомобили. Мама подумала над его словами и пришла к выводу, что использовать меня только в качестве игрушки для педофилов не так выгодно, и можно применить меня ещё и для других дел. Лишние рабочие руки всегда нужны. Так Итон стал моим учителем. Он был хорошим парнем. Учился в колледже, хотел стать стоматологом. Но золотые руки применял не только для того, чтобы копаться в чужих челюстях. Благодаря ему я научилась многому. Итон оказался прав — у меня был талант. Замки почти любого уровня сложности покорялись мне, стоило один раз взглянуть, как их вскрывает Итон. Я возилась с ними и по ночам, пока Полли спала, они снились мне во сне. Неизвестно, сыграла ли свою роль многолетняя практика со времён моего детства на свалке, или мне помогал сомнительный дар свыше… Вскоре меня взяли на моё первое дело. Всё прошло как по маслу, все поздравляли меня с успехом, шутили, что Итон больше не нужен. Я начала заниматься этим на регулярной основе — и далеко не всегда в составе семьи. Так у меня стали появляться мои первые деньги, а также довольно полезные знакомые. А потом всё снова пошло не так. Однажды мама разбудила меня посреди ночи. Я оделась, и мы всей семьёй вышли на улицу. Полли осталась в кроватке. Мы сели по машинам и поехали куда-то по городу. Один из парней, тот щуплый латинос, шёпотом пояснил мне, что Итон сбежал. Мы ездили по городу до самого утра, но так и не нашли его. Тогда я узнала о том, как работает эта система — если ты решишь бросить семью, то тебя ищут в первый день, затем, если ты надёжно спрятался и тебя не нашли, то о твоём существовании как бы забывают на год. Ровно год ты можешь жить нормальной жизнью. А потом — где бы ты ни залёг на дно, тебя всё равно найдут, и расправятся самым жестоким образом. Латинос сказал, что так уже убили его брата и двух девушек, которые пытались скрыться в Китае, сменив имена и внешность — мама всё равно вычислила их через своих знакомых там и убила. И в тот день я задумалась о побеге. Мама была очень недовольна. На утро она обратилась ко мне с претензией о том, что от Полли нужно избавиться или отправить по моим стопам в подвал, потому что безобидные фото с ней, которые разбирали некоторые ценители совсем юных девочек, почти не приносят денег. Я на коленях умоляла её этого не делать. Всю ночь я не спала, и наконец придумала — отныне Полли работала с нами в качестве «отвлекающего манёвра». В самом деле — кто из охранников не поможет бедной плачущей маленькой девочке? Это оказалось эффективным, и на какое-то время мама забыла о Полли. Я росла, и педофилов моё тело переставало интересовать, как бы мама ни пыталась замаскировать меня под десятилетку. У меня рано начала расти грудь, и клиентам это не нравилось. Тогда я отправилась на работу в тот клуб. И, знаешь, мне просто сказочно повезло — оказалось, что помимо ловкости рук, у меня было довольно гибкое тело. В детстве, пока матери не было дома, я часто смотрела по телевизору программы про йогу и повторяла движения — растяжка сохранилась до сих пор. Меня заметили не сразу, но потом за гибкость окрестили Серебряной Змеёй, и зачастую платили больше, чем моим коллегам, хотя я даже толком не умела танцевать. Что взять с этой публики? Сядь на шпагат, обвейся вокруг шеста, изобрази желание — и ты звезда. Главное — иметь милую мордашку, и от голода ты уже не умрёшь. Несколько раз у нас с девочками случались потасовки из-за этого — одну азиатку даже выгнали после того, как она сломала мне руку. Другие пытались подбросить наркоту, чтобы избавиться от меня, но я быстро стала слишком прибыльной, вознеслась до титула «одной из звёздочек этой дыры», и отец закрывал глаза на попытки меня ликвидировать. Не все деньги я приносила отцу — многие чаевые оставались при мне. Я копила для побега. Поскольку по ночам меня ждала работа в клубе, из-за усталости днём в школе я появлялась редко, и вскоре вылетела оттуда. Прямо какая-то извращённая версия Ханны Монтаны с печальным концом. Я очень хотела учиться, хотела догнать и перегнать сверстников, хотела больше узнать об искусстве, о высоком, о мире без грязи, но вместо этого рухнула в пучину невежества и разврата. Зато после этого у меня появилось немного свободного времени. Как-то в конце весны к нам завалилась мускулистая женщина средних лет с короткой стрижкой — я даже сначала приняла её за мужчину. Она о чём-то говорила с мамой, и мимоходом поздоровалась со мной. Так я познакомилась с Грейс. Она жила со своей девушкой — темнокожая маленькая Наоми с кольцами в ушах и бренчащими браслетами — в небольшом домике в пригороде. Я ей чем-то приглянулась, и она позвала меня к себе. У неё дома оказался большой склад оружия. Сначала мы пили чай, а потом она предложила поиграть в дартс. Мои руки, уже привычные к точным и ловким движениям, выполняли неплохие броски. Грейс это оценила и предложила мне немного позаниматься с ней. Она подарила мне набор ножей для метания; она же на протяжении лета учила меня базовым приёмам борьбы и обращению с огнестрельным оружием — правда, это у меня получалось хуже всего, я предпочитаю холодное. Грейс была хорошим человеком. Если бы не она, я даже не знаю, как бы я выжила. Моника выбросила окурки в мусорку и сложила пальцы. — Это произошло почти год назад. Мама опять придиралась к Полли — дескать, она приносит совсем мало денег; придиралась ко мне — она подозревала, что я отдаю ей не все деньги, полученные в клубе, или что я в тайне угоняю тачки для клиентов и не говорю ей об этом. Небезосновательные подозрения. Я наконец решила, что с меня хватит. Денег в моей заначке было достаточно для осуществления моего плана. Тесс, моя знакомая, работала механиком; в её мастерской все угнанные машины меняли цвет и номера. Она недолюбливала «семью» за то, что мама пыталась и её мастерскую подмять под себя — чтобы Тесс отдавала ей почти всю выручку в обмен на сохранение своей жизни. Она пригнала автомобиль к переулку у особняка. Когда наступила ночь, я вышла — якобы на работу, и спряталась под окном. Полли сбросила вниз мои и её вещи, а потом спрыгнула сама. Мы добежали до машины и рванули в район Тендерлойн — ужасный гниющий труп посреди разношёрстного Сан-Франциско. Там я заранее сняла сырую комнатушку. Цены на недвижимость тут просто сумасшедшие, ты сама знаешь. Всю ночь мы с Полли тряслись от страха. Нас не нашли. Я знала, что нужно подготовиться ко второй волне, что будет через год, но сначала надо было обеспечить себя хотя бы минимальным. Я стала работать проституткой — ты ведь знаешь, что той шлюхой, с которой ты спала тогда, была я?.. Ещё пришлось устроиться в другой клуб в китайском квартале; меня выгнали оттуда пару месяцев назад, потому что я буквально засыпала на шесте от усталости. Я абсолютно не приспособлена к жизни, у меня нет особых талантов… Умение расставлять ноги, садиться на шпагат, копаться в замках отмычкой и хорошо играть в дартс — не то, что может помочь в жизни, особенно если ты хочешь выбраться с самого дна. Я… я снималась в порно пару раз. Я делала всё, чтобы добыть деньги… Я заметила, что её щёки покраснели, и что Моника старательно избегала моего взгляда. — Так мне удалось накопить на эту квартирку и съехать с той грязной дыры прежде, чем я и Полли подхватили какую-нибудь пневмонию. А потом я встретилась с Кеем. Это был настоящий подарок судьбы. Он был одним из моих клиентов — но довольно странным… Он просил меня надевать рыжий парик и читать фразы с листочка с ирландским акцентом — он говорил, что мой акцент немного похож, — а сам он вставал на колени передо мной и плакал, называя меня именем «Ханна». Без этой своеобразной ролевой прелюдии секса не было. Ты, наверное, уже поняла, к чему это. После смерти Ханны он совсем тронулся, стал ей одержим — у него даже что-то вроде её алтаря есть — и с помощью меня он мог её ненадолго «возрождать». Мы называли это «вызов Ханны». Кей говорил, что я справляюсь с этим лучше всех. Потом мы как-то сблизились, он стал мне помогать… Он вообще был странным типом. Говорил, что его зовут «мистер Кей», когда я приходила к нему, но при этом, после того, как я отыгрывала роль, он просил подождать в прихожей и приходил туда через несколько минут, говоря, что мистер Кей пошёл работать, а он, Кларк, подвезёт меня до дома. Без понятия, зачем ему этот театр с Кеем и Кларком, но кто из нас совсем без странностей? Я доверилась ему и поведала о том, как докатилась до этого, и он сказал, что когда-то работал с моей «семьёй» и ему заплатили меньше, чем должны были, за его услуги — он был кем-то вроде хакера, если я правильно поняла. Кей предложил мне помощь. Говорил что-то про то, что он такой же, как и я, и мы должны помогать друг другу. Ещё сказал: «Порою нужно сопротивляться судьбе, и в этом бою не важно, каким будет исход — важно, что ты всё же вступил в него», кажется, так. Потом я ещё и познакомилась с Мелиссой — Кей говорил, что мы все теперь — семья, стая из брошенных и забытых миром одиночек. Он помогал нам, а мы делали что-то для него. Скоро пройдёт год с того момента, как я сбежала. Тогда они вернутся. Они убьют меня и Полли. Но Кей обещает помешать этому, говорит, что разработал план, чтобы меня спасти и помочь навсегда убраться из города. Думаю, я могла бы свалить и сейчас — но проеду не дольше пары дней, пока не кончится топливо. Я могла бы сбежать ещё тогда, но у меня нет денег, и я не знаю, куда мне идти. Я знаю только этот город — знаю вдоль и поперёк, и, раз «семья» всё равно не нападает на тебя в течение года, то почему бы не прожить его так, как я хочу? Почему бы не учиться в колледже — пусть я и не закончу обучение, — почему не жить, как все остальные нормальные люди? Если бы только не то, каким образом я зарабатываю деньги… Но больше я ничего не умею. Понимаешь? Я могу лишь ублажать клиентов, угонять автомобили и взламывать замки. Это всё, на что я способна. Я отвратительна, не так ли? Я бы даже покончила с собой — о, сколько раз я хотела это сделать! сколько раз я пыталась!.. Но что будет с Полли?.. Допустим, я могла бы податься куда-нибудь, скажем, в Канаду, как один знакомый Мелиссы — но ведь меня найдут и там. А если не найдут сразу, то будут искать, искать и искать до конца моих дней, я буду в неизвестном мне месте без денег трястись и прятаться по лесам и канализациям, как крыса, всю жизнь. Зачем мне это? Даже ничтожество вроде меня хочет получить хоть что-то хорошее. Уж лучше прожить год нормально, а дальше — либо смерть, либо какая-никакая, но жизнь, хоть и в вечных странствиях, но странствиях с деньгами Кея. Хотя какая-то часть меня даже хочет, чтобы меня убили. Всё, что я сделала, вся эта грязь, ложь и похоть смоются с моего имени лишь моей кровью, ведь прошлое определяет человека. Она помолчала. — Знаешь, я с детства чётко уяснила одну вещь. Жизнь — лишь череда страданий и агонии. Иногда, быть может, сквозь тучи и выглядывают редкие лучики солнца, но далеко не для всех. Не для всех… Эта история… сильно потрясла меня. Несмотря на то, что я давно не ребёнок, я плохо знакома с тем, как устроен этот мир, и порой такие ситуации, когда на меня выливается куча незнакомой и непонятной информации, вводят меня в полнейший ступор. Всё, что я знаю о мире, взято из моих любимых фильмов, которые я смотрела в детстве без перерыва, из книг и — что реже — из новостей — хоть и без особого интереса, но всё же иногда просматриваю их, просто для того, чтобы пропасть между реальностью за пределами комнаты и крохотным уютным мирком, в котором я существую, не увеличивалась. А так — я совсем чужая здесь. Я не принадлежу этому месту и этому времени. И в Монике я увидела себя — такая же потерянная, заблудшая, разбитая, уставшая от всего, такая же незамеченная, неуслышанная, нежеланная; с одной небольшой разницей — её демоны караулили снаружи, а мои сидели внутри. Из глаз Моники, ловя блики холодного бесцветного солнца, беззвучно поползли крупные слёзы. В полном молчании она ожидала моего приговора. Я, потрясённая до глубины души, вдруг рухнула на колени перед ней. Если бы мне полгода назад кто-нибудь сказал, что я буду целовать ноги проститутке — я бы покрутила пальцем у виска. Но сейчас это казалось как нельзя более правильным и уместным. — Что ты делаешь? Саманта… Саманта, встань, пожалуйста! — Ты… Ты не виновата. Ни в чём. Здесь нет твоей вины… То, что они с тобой сделали… То, что ты пережила это всё… Эти мучения… Ты — святая, да, святая! — Саманта, прошу тебя! Я всё же села на скамейку, не сводя глаз с неё, держала её руки в своих. — Тебе больше не нужно заниматься этим. Ты можешь прожить этот год нормально и больше не нуждаться в деньгах, да и не только год — всю жизнь! — скованное волнением горло едва позволяло выпускать наружу слова. Моника, кажется, сомневаясь в моей адекватности, изогнула бровь. — Что ты имеешь в виду? — Я… Я нашла работу! С понедельника я начну работать в одном кафе недалеко от Хейт-Эшбери, меня взяли только туда, официанткой, но там, говорят, неплохие чаевые! — К чему ты клонишь? — Моника непонимающе наклонила голову. — Это твои деньги, Моника, это для тебя! Я буду работать для тебя… Мне хватает денег, что даёт мне мать, а всё, что я заработаю — твоё! Твоё и Полли… Ты больше… Больше не должна заниматься этим… Никогда, никогда, никогда больше тебя никто не коснётся! Ты… ты свободна… Если денег не хватит, я найду вторую работу… я что-нибудь придумаю, обязательно… — меня трясло, как в лихорадке, руки свело судорогами, спазмы сжимали горло. — Боже, Саманта… Зачем? Зачем ты это делаешь? Я не… Не достойна этого… — Не говори так! Моника, неужели ты не понимаешь? Я… Я люблю тебя, и я сделаю всё, что в моих силах, для тебя! — я крепко стиснула её кисть. — Обещай мне, что перестанешь… заниматься этим. Я дам тебе столько денег, сколько нужно! — Правда?.. — Клянусь! И ещё, Моника… — Да? — Я защищу тебя. Я поеду с тобой. — Что? — Ты говорила про то, что скоро истечёт срок… Так вот. Я буду с тобой, когда они придут. Я защищу тебя. Я не знаю, как, но если ты мне скажешь, что делать… я постараюсь, правда. Я не брошу тебя, я поеду с тобой, куда бы ты ни отправилась! Я буду работать там… Я… — Но как же колледж? А твоя мать?.. — Плевать на неё, плевать на всё! — я азартно махнула рукой, совсем потеряв ощущение реальности происходящего. — К чёрту такой мир, в котором нет тебя! Я поеду с тобой, я буду с тобой, только позволь мне быть рядом, и я сделаю всё, слышишь? Я сделаю всё… Чувства переполняли, теснили грудь, и я заплакала — то ли от счастья, то ли от расстроенных нервов. Я упала на грудь Монике и плакала, она гладила меня по спине, глотая слёзы, шептала: «Тише, тише…», а мимо проходили люди и оглядывались на нас — двух плачущих обнимающихся девушек. Я сделаю всё для тебя, моя дорогая таблетка самого лучшего обезболивающего.

***

Мелисса проснулась от того, что кто-то бесцеремонно пинал её в бок. Слабо застонав, она перевернулась на другой бок в надежде, что эдакая нога правосудия исчезнет и она сможет спокойно спать дальше, но этого не произошло — наоборот, к пинкам прибавились крики. — Да кой хуй тебе надо? Отъебись! Девушка резко открыла глаза. Тело отозвалось мучительной болью в каждом суставе — видимо, сказался продолжительный сон в неудобной позе на жесткой поверхности. Сначала все краски смешались и расплылись, но затем изображение выровнялось. Над Мелиссой склонился хлипкий на вид мужчина в очках, заляпанных пятнами от кофе и еды штанах и с зачёсанными назад сальными волосами, на вид немногим старше её. «Наверняка очередной заносчивый айтишник из этих… Ишь какой смелый!» — А ты какого хрена валяешься посреди дороги? Я тебя чуть не задавил! Развелось тут нариков… — недовольно отозвался он. Мелисса оглянулась, прищурив глаза — очки слетели с переносицы и где-то затерялись. А ведь она и в самом деле лежала на земле у обочины. Небольшое шоссе стеной окружали высокие сосны, в ветвях которых скрипел ветер. Мимо с грохотом прокатил грузовик. «И как меня только не задавили?..» Почесав макушку, она нашарила в траве очки и, отряхнувшись от пыли и грязи, встала на ноги. Первая попытка принять вертикальное положение не увенчались успехом — Мелисса едва не упала, но, покачнувшись, успела схватиться за мужчину. — Ты чего ко мне прицепилась? — он брезгливо отпргынул в сторону. — Раз встала, то вали отсюда. Нечего лежать здесь, ты не «лежачий полицейский». — А лежачий наркоман, — усмехнулась Мелисса. — Я уж подумал было, что это труп, если б ты не начала кряхтеть, когда я тебя пнул! Хотел вызвать копов! А мне, между прочим, на работу! — не слыша её реплики, продолжал читать нотации он, то и дело брызжа слюной. — А ты всегда пинаешь потенциальный труп? — язвительно спросила девушка, пытаясь найти что-то в кармане своей куртки. К счастью, пистолет оказался на месте. Мелисса наставила ствол на успевшего хорошенько надоесть ей «айтишника», и тот сразу потерял самоуверенно-возмущённый вид. — Что, никогда оружия не видел? Только в штанишки не наложи, они и так у тебя в каком-то дерьме. Это Джорджи, познакомься. — Ч-что тебе надо? — Садись-ка ты в машину, — мужчина с поднятыми вверх тонкими дрожащими руками отступил к дверце синего автомобиля, и Мел последовала за ним. — Я без понятия, где мы сейчас, но мне нужно в Сан-Франциско. Поработаешь немного таксистом, идёт? — Но мне нужно в другую сторону!.. — «Дрюгую стёрёню»! — передразнила его Мелисса и залезла на пассажирское сидение, не сводя дула пистолета с перепуганного мужчины. — Разворачивай парус, приятель, пока я тебе мозги не вышибла, и побыстрей! Машина тронулась с места. Мелисса откинулась на спинку сиденья и, зажав пистолет между коленями, принялась деловито чистить очки, время от времени отвлекаясь на то, чтобы поднести их к свету или вынуть пару травинок из волос. — Слышь, дружище, не подскажешь, сколько нам ещё ехать? Да и в какой мы вообще заднице? — Часа д-два к северу от Фриско… — Кошмар, ну и дыра! — пробормотала Мел себе под нос. «Какого чёрта я здесь делаю? Впрочем, после вчерашнего — хорошо, что не где-нибудь посреди Гонконга!» — У тебя есть что-нибудь пожрать? Ну или хоть кофе! — Д-да, вот… — мужчина, косясь на пистолет, осторожно достал одной рукой откуда-то с заднего сиденья стаканчик с кофе. Мелисса вырвала его из рук и залпом выпила содержимое, затем, поморщившись, открыла окно и выбросила недопитый кофе туда. — Господи, что за дрянь! Ты что, срал в этот кофе? — отплёвываясь, возмутилась она. «Айтишник» благоразумно решил промолчать. Закончив с чисткой очков, Мелисса, устав донимать водителя, прикрыла глаза. Да уж, вчера был определённо один из самых безумных дней в её жизни. Всё началось с того, что ближе к вечеру позвонил Таксист, сказав, что он раздобыл у каких-то местных поехавших сектантов DMT. Разумеется, отказаться от такого предложения она не могла — всё-таки «обдолбаться таким дерьмом — честь для любого уважающего себя наркомана», как заявил ей по телефону всё тот же Таксист. На самом деле звали его, конечно же, не так. Ронни, просто Ронни, и всё же более известен в специфических кругах он был именно под именем Таксист. Почему? Чёрт его знает. То ли потому, что одно время он косил под де Ниро из «Таксиста» Скорсезе, или, что более вероятно, потому, что сам он когда-то давно подрабатывал водителем такси, пока его не вышвырнули за то, что он толкал клиентам дурь, и теперь он к месту и не очень порой вставляет заготовленную речь про то, что в Сан-Франциско самые дорогие такси в США и что это лучшая работа в мире. Если коротко — он был чудаковатым типом с кучей тараканов в голове, о котором ничего нельзя было сказать точно — вечный хиппи, бывший религиозный сектант, наркоман, возможно сидевший вор, бездельник и просто хороший человек непонятного возраста от тридцати до пятидесяти, вечно под чем-то и вечно занятый какими-то своими, никому не известными, делами. Длинные волосы — опять же — непонятного оттенка, неопрятная щетина, очки с ярко-синими линзами, рваная одежда и излюбленная пара домашних тапочек на ногах — причём в любое время года. Как-то раз у них с Мел зашёл разговор на эту тему, правда, как всегда, издалека. Таксист, затянувшись, откинулся назад среди рухляди заброшенного дома, где они какое-то время жили, и вдруг заговорил: — Жизнь ведь как поход в супермаркет. Никогда не знаешь, что может пойти не так. Ты можешь выйти на улицу в домашних тапочках и встретить президента, а можешь нарядиться в лучший костюм и сдохнуть во время ограбления от пули какого-нибудь поехавшего ниггера. — И что, ты поэтому ходишь в тапках? Надеешься приманить ими президента? — едва шевеля языком, спросила Мел. — Ну, вроде того. И у меня, типа, другой обуви нет. Их встреча тоже произошла при весьма забавных обстоятельствах. Мелисса, только прибывшая в Сан-Франциско, шаталась по улицам, без денег и дома. То был жуткий период, о котором она предпочитала не вспоминать. И вот одним тёмным вечером её взгляд упал на остановившееся у обочины такси. Она залезла внутрь — за рулём был, естественно, Ронни — и, сжав в ладони осколок стекла, прямо сказала, что перережет ему горло, если он не отдаст всю свою выручку. Таксист тогда молча развернулся к ней и, пристально посмотрел в глаза и предложил косяк за бесплатно. Так они познакомились. Какое-то время — пока он ещё работал — она буквально жила в машине и спасалась от холодных влажных ночей в багажнике. А потом он тоже оказался без работы, каким-то образом и без дома, и они уже вдвоём начали бродить по городу в поисках ночлега. Как говорил Таксист: «В Калифорнии пустующих домов в четыре раза больше, чем самих бездомных». Мелисса не была уверена, что это правда, но, так или иначе, на улице она больше не ночевала до сегодняшнего дня. А ещё у Ронни, помимо эпилепсии и какого-то магического свойства вечно влипать в передряги и выходить сухим из воды, когда-то жила живая курица Бетси, которую он везде таскал с собой. Поговоривали даже, что она была у него не только в качестве домашнего питомца, но и исполняла несколько иную роль, хотя сам Таксист яростно отрицал намёки на его зоофилию. Правда, потом во время бэд-трипа он убил её и сожрал — прямо как Элис Купер в Торонто, и теперь время от времени начинал кудахтать или говорить от её имени. Мелисса криво усмехнулась, вспомнив расхожее выражение «скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты». «Ну, я хотя бы не говорю от имени куриц, и на том спасибо!» Вечером они встретились на верхнем этаже роскошного дома у побережья, который принадлежал Деспине. О ней Мелисса знала ещё меньше, чем о Таксисте. Кажется, она была родом откуда-то из Греции, а сейчас имела свой тату-салон и держала несколько девочек в центре города — раньше этим занимался её папочка, но после его смерти от передоза бизнес перешёл к ней. За одной из девочек Деспины некоторое время волочился Ронни, но после того, как она намекнула на то, что за её шлюх нужно платить, он отстал. А ещё она постоянно выкладывала в сеть свои фотографии с оружием, видимо, пародируя Клаудию Очоа Феликс, что Мелисса совершенно не одобряла. Что было дальше, Мел припоминала плохо. Цвета вдруг стали в разы ярче — даже появились какие-то новые, доселе незнакомые, оттенки, потом весь воздух словно выкачали из лёгких, перед глазами — цветы, узоры, а дальше… Будто открылся портал в другой мир, и связь с этой реальностью отпала. «DMT знатно помял мне мозг, однако! Или там было что-то ещё?..» — нахмурившись, она пыталась покопаться в памяти, но всё безрезультатно. Расширение сознания и познание своего истинного предназначения — это прекрасно, но только не тогда, когда ты просыпаешься на обочине. Последнее, что точно помнила Мел — это как они всей троицей — Бетси, сидящая где-то в глубинах Ронни, не в счёт — на чёрном «Рэндж Ровере» Деспины протаранили полицейский автомобиль, а затем поймали на хвост с дюжину копов. Ронни за рулём орал и просил достать шмелей из его рта, потому что он не хотел давать им опылять цветы в своих кишках, Деспина материлась на греческом, высунув наружу средний палец, а Мелисса наполовину вылезла в окно и пыталась попасть из пистолета по покрышкам преследующей их машины. «Как школьники какие-то, ей-богу…» Это не отвечало на вопрос о том, как она оказалась в двух часах езды от города, но хотя бы какие-то воспоминания — уже лучше, чем совсем ничего. Похоже, что они оторвались от погони, а потом она, должно быть, всё-таки вывалилась из окна — явно не на полном ходу, поскольку все кости, вроде как, были на своих местах. «У меня недостаточная жировая прослойка, чтобы использовать её в качестве подушки безопасности!» Интересно, что сейчас с её приятелями?.. Краем глаза Мел заметила, что «айтишник», видимо, решив, что она уснула, тянул руку к пистолету. Она резко шлёпнула его кисти и погрозила пальцем. — Куда это ты полез своими грязными ручонками, извращенец, а? Следил бы лучше за дорогой! Сколько там ещё? — Уже почти приехали, — пробормотал он и вздохнул. Мелисса улыбнулась. Да уж, жизнь и правда похожа на поход в супермаркет — никогда не знаешь, окажешься ли ты взятым в заложники невольным таксистом, если с утра просто поехал на работу, или отоспишься у шоссе посреди леса, если накануне вечером хотел всего-то расширить границы собственного сознания.