Обезболивающее

Солнце после дождя выглядит таким… неправильным, неискренним. Отмытая и начищенная до блеска монетка. Зато сам воздух — синевато-прозрачный, а небо — хрустальное, чистое, выплакавшееся, как прелестная голубоглазая девочка с едва засыхающими дорожками слёз на щеках и ослепительной улыбкой. Я вернулась мыслями к Полли и её сестре. Прошлые выходные прошли просто чудесно! Я даже ни разу не подумала о собственной смерти. Не знаю, в какой момент моей жизни отсутствие мыслей о суициде в течение пары суток превратилось в достижение… Мы вместе с Моникой и Полли отправились по магазинам — разумеется, это была не моя идея. Новая одежда мне не особо-то и нужна — не вижу смысла тратить на её покупку целый день. Поддавшись уговорам Моники, я всё же взяла пару толстовок и простое синее платье — кто знает, вдруг летом я всё же буду показываться на улице не только по ночам? Поскольку апрель был уже не за горами, повсюду висели купальники. У меня дома валялся один — я даже плавала в океане пару раз, но не могу сказать, что мне это понравилось. Уж слишком я привыкла купаться в потоке суицидальных мыслей, а не воде. За всю жизнь моё тело не плескалось ни в чём больше душа — не считая того раза, когда мы с классом ездили в школьную поездку к озеру; так что такой огромный объём воды был мне не по душе и даже пугал. Больше меня боялась только Моника — несмотря на то, что она выросла вблизи океана, она не умела плавать. Моника же разошлась на полную, по-детски радуясь возможности покупать любые понравившиеся вещи. Они с Полли бегали по всему торговому центру чуть ли не до самого вечера. Я же осталась на фуд-корте на первом этаже, и, потягивая колу, размышляла. Что есть самое главное в жизни человека? Разве не поиск счастья? не поиск того, что заглушит собой боль и серость рутины? Ведь каждый, пусть и бессознательно, тянется к собственной выгоде и удовлетворению. А что есть само счастье — не совокупность ли благоприятных внешних и внутренних обстоятельств? Несколько лет назад я опустила руки, думая, что уже никогда не найду свой рецепт счастья. Но прямо сейчас мне казалось иначе. Что, если то тёплое чувство в груди, подобное лучику майского солнца, и есть главный ингредиент? Вот я и цепляюсь за Монику, как за свой билет к счастью. Получается, что я люблю не её, а то, что рядом с ней я не чувствую тоски, боли и отчаяния? Я отвратительна. Кажется, когда-то я уже думала об этом, когда-то давно — быть может, в прошлой реинкарнации. А теперь вернулась снова. Будто бы жизнь — это какая-то петля или спираль. Не круг, а именно спираль — события наслаиваются, и движение вроде как и вперёд, но ты постоянно возвращаешься к кусочкам прошлого, проживаешь их заново, ловишь себя на дежавю. А что Моника? Её счастье покупалось деньгами. Я не могу её винить за это — в конце концов, она родилась и выросла там, где счастье продавалось в пакетиках и таблетках, где радость и улыбка всегда были поддельными и существовали только для того, чтобы привлекать больше клиентов. В какой-то степени — пусть это и прозвучит эгоистично и бессердечно — я даже была довольна, что радовать её было так просто. Но неясная печаль в глубине её глаз не давала мне покоя. Наверное, она всё же далеко не так проста, и деньги — лишь один из многих ингредиентов в её рецепте счастья. Остальные мне лишь предстояло открыть. Когда мы возвращались к ней домой пешком из «Метреона», Моника вдруг заговорила. — Знаешь, когда я работала… Я всегда помнила одно правило. Удовлетворять клиента — ещё только половина дела. Нужно вызвать в нём жалость, желание помочь тебе, показать, что он не просто «один из», а особенный. Можно наплести какую-нибудь слезливую историю про срочную операцию для больной матушки, или о том, что ты несчастная сирота, которой не хватает денег даже на дом… Нужно изучать его слабые места — особенно, если клиент постоянный — и исподтишка давить на них. Для каждого приходится придумывать свою историю. Мне вот с этим обычно помогает Полли, у неё талант сочинять. Девочка радостно закивала, смущённая похвалой от сестры. — И тогда, когда клиент решит, что он как-то может тебе помочь, он будет соглашаться на любую сумму, которую ты скажешь. Абсолютно. Это настоящее мастерство — манипулировать ими так, чтобы они думали, что держат ситуацию под контролем. — Моника, прекрати, пожалуйста! — не выдержала я. Мне было одновременно противно и больно это слышать. Она, опомнившись, грустно улыбнулась. — Прости. Просто иногда, знаешь, на меня находит такое чувство… Что ты тоже одна из них. Но тебе я не врала. Ни разу. — А про Теда? — прищурилась я. — Это не считается. — Чёрт, Моника, вот надо ж было всё испортить! Тьфу! — я пихнула её в бок, и она засмеялась. Но её слова остались занозой в моём сердце. По дороге мы купили в супермаркете большой пакет маршмеллоу, и, когда пришли домой, Моника достала свечку и коробку зубочисток. Мы налепили белые цилиндрики на зубочистки и стали держать над огнём. Однако всё пошло не так, как в фильмах — почему-то они зашипели и покрылись чёрной корочкой, которая пахла горелым сахаром, а если её содрать, то внутри маршмеллоу будут мягкие настолько, что они тянулись, как сыр в хорошей пицце. Полли вся перепачкалась — белые комочки прилипли даже к её волосам, а Моника сетовала на то, что придётся сто лет убирать грязь, но всё равно это было весело. Я давно столько не смеялась. Сегодня мы договорились вновь погулять — на этот раз к легендарному красному мосту над проливом. Мне удалось отпроситься с работы у менеджера, а Дженнифер согласилась меня подменить. Она стала моей новой коллегой — вечно нахмуренные брови, британский акцент и вытянутое, будто лошадиное, лицо — всё о ней. В любом случае, я была рада, что Бетти Лу ушла — и притом ушла эпично. А всё благодаря Мелиссе. Я не могла понять, зачем она это сделала. Точно ведь не ради меня — маленькие детали выдавали её пренебрежительно-агрессивное отношение ко мне. Наверняка у неё был свой мотив, или же она просто хотела пощекотать себе нервы, — но я в любом случае была ей благодарна за то, что у меня стало на одну головную боль меньше. Перед началом занятий мы с Моникой стояли в коридоре, обсуждая предстоящую прогулку. Я вдруг поймала себя на задней мысли, что всё как-то слишком… неестественно. Как-то слишком просто. Я, Моника, это хрупкое счастье — ничего подобного в моей жизни никогда не было. Как только я становилась хоть сколько-то счастливой, обязательно происходила ужасная трагедия, по масштабам превышая былую радость в сотни раз — так цунами нависает над хлипкой лачужкой. И эта случайная мысль, подобная стремительному импульсу, вселила в меня тревогу. С трудом перебирая в голове сумбурные обрывки, я, наконец, начала догадываться. До меня дошла вся абсурдность моего положения. Я боялась быть счастливой. Это было непривычно. Неправильно. У Моники зазвонил телефон. — Это Полли, — коротко ответила она на мой немой вопрос и отошла на пару метров. — Что случилось? Забыла обед? Хмм… Может, попросишь у кого-нибудь? Я не стала дальше подслушивать её разговор и отвернулась. Внезапно передо мной, будто из воздуха, появилась высокая подтянутая фигура в брючном костюме. Оторвав взгляд от груди, что находилась прямо на уровне моих глаз, я подняла голову. — Сэймэнта, помнишь меня? — с неясной улыбкой на тонких губах спросила Лилиан. Снова этот акцент и лишняя буква в моём имени. И снова мне это, чёрт побери, нравится. Вырывая из цепких лап забвения обрывки неясных событий прошлого, я кивнула. Первым воспоминанием была мёртвая белая кошка на моём пороге, а лишь потом — сама Лилиан. — В чём дело? — Ты много времени проводишь с этой девушкой, — она кивнула на Монику, что стояла к нам полубоком, и была так занята разговором, что не заметила подошедшую Лилиан, — Поздравляю. — С чем? — С успешным каминг-аутом, конечно же! Всем клубом рады за вас. Не успела я возразить, как вдруг Лилиан бросила быстрый взгляд через плечо и прикусила щёку изнутри. Я посмотрела в ту же сторону и увидела в дальнем конце коридора выделявшуюся среди толпы студентов мрачную фигуру низкого худого парня в мешковатой красной клетчатой рубашке, джинсах и грязных ботинках военного типа. На шее болтался завязанный — как петля самоубийцы — чёрный галстук. Он шёл с заметной неуклюжестью, покачиваясь и теребя руками большую сумку на плече. Короткие тёмные волосы торчали во все стороны ёжиком, а из-за отблёскивающих линз в очках невозможно было определить выражение его глаз. — Это… Это Эбигейл, — с явным недовольством пояснила Лилиан. — Что?! А ведь и в самом деле, во всей фигуре этого парня — как мне показалось на первый взгляд — просвечивало что-то женственное. То ли походка, то ли овал лица… — Если что — ты меня не видела. С ума сойти, она уже в колледж за мной припёрлась! Нет, надо сегодня же сообщить копам… Ладно, бывай, Сэм. Не успела я попрощаться, как Лилиан уже растворилась в толпе. И что это на неё нашло? Подумаешь, какая-то девчонка пришла. Сумасшедшая девчонка, убивающая животных и одержимо преследующая объект своего поклонения. А так ничего такого, правда. Я повернулась к Монике. Та всё ещё говорила по телефону с Полли, так что я не стала подходить, предпочтя просто молча прислониться к стене и наблюдать за ней. В этот момент раздался резкий громкий треск, напоминавший хлопушку. Кто-то вскрикнул. Я повернулась в направлении, откуда раздался странный звук, но суетящаяся толпа мешала что-либо увидеть. В поиске ответа я встретилась взглядом с Моникой. Она что-то быстро проговорила в трубку и сунула телефон в карман, после чего обеспокоенно подошла ко мне и схватила за руку. Звук повторился. На этот раз из общей возни и шума выделился женский крик, переходящий в плач. Студенты разбегались кто куда, пихая друг друга, падали на пол, забегали в аудитории. Я ничего не понимала. — Сюда, — Моника толкнула меня под один из столов в коридоре, который с одного бока был закрыт большим горшком с полуметровой пальмой. Я неохотно подчинилась, успев удариться коленями о холодный грязный пол и стукнуться затылком об стол. Крики становились громче, и я выглянула наружу из нашего укрытия. И тогда я увидела его. Наверное, так выглядит ангел смерти. Эбигейл, подняв вверх руку со сжатым — если меня не подводят скудные воспоминания о чём-то похожем, увиденном в фильмах, — пистолетом-пулемётом, медленно наступила ботинком на руку скулящей студентке, в которой я не сразу узнала Шэрил. Затем, подумав немного, опустила оружие, направив его на голову девушки, и звук выстрела на миг прокатился по коридорам колледжа, эхом отозвавшись в криках перепуганных молодых людей. Она невозмутимо переступила через мёртвое тело. — Начинаем нашу вечеринку! Подходи по одному, ребята, не стесняйтесь! Тут на всех хватит! — визгливо-истеричным голосом прокричала она и похлопала по пистолету-пулемёту. Я не могла отвести глаз от застывшей в нелепой, будто кукольной, позе Шэрил. В её волосах сгустками была кровь, похожая на клубничный джем, а ещё — какие-то серовато-розовые комочки… — Убей или будешь убит! Юху-у-у! Кто-то схватил меня за шиворот и втянул обратно под стол. Моника приложила палец к губам. Почему-то она не казалось хоть сколько-то ошарашенной или напуганной. Я же от шока едва успевала хватать ртом воздух. — Он что, настоящий?! — я имела в виду, конечно, оружие Эбигейл. То, что труп был настоящим — даже чересчур настоящим — сомневаться не приходилось. — Похоже на то… — почесав переносицу и прищурившись, шёпотом ответила Моника, наклоняясь ко мне. — Кажется… Ruger MP9. Но он же для копов! Откуда он у неё? — Думаю, сейчас это не самый важный вопрос, Моника! Немного высунувшись, я видела, как Эбигейл склонилась к нескольким парням, что спрятались под стол — прямо как мы с Моникой. — Как же меня бесят ваши уродливые морды! За этим криком последовало сразу несколько выстрелов. Один из парней, что сидел позади остальных, внезапно вскочил, снеся стол, и схватил Ruger, намереваясь вырвать его из рук Эбигейл, но уже через мгновение повалился на пол, сжимая ногу. Следующий грохот доложил об образовании свежей дыры в его голове. — Хах, попался! Эбигейл со всей силы пнула его в живот и развернулась. — Унижения и оскорбления — мой способ самореализации и адаптации к этому жестокому миру! — обращаясь неизвестно к кому, крикнула она. Почему-то её слова в этот момент чётко откладывались в моей памяти одно за другим, хотя от переполнявшего меня ужаса я и не понимала их смысла. — Насилие и убийство — это выше, чем любовь и секс! За этим звериным ликом я прячу кучу своих детских травм, комплексов и неуверенность в себе! Надеюсь, теперь вы лучше понимаете меня, да, ребята?! Зажав себе рот рукой, которую уже начало сводить от нервных судорог, я изо всех сил старалась не всхлипнуть, чтобы не привлечь к себе внимание убийцы. По моим щекам катились слёзы. Моника крепче сжала моё плечо, пытаясь передать свою уверенность, но помогало это слабо. — Спокойно, Сэм, слышишь меня? Не вгоняй себя в панику. Представь что-нибудь хорошее… — её шёпот в самое ухо заставил кожу покрыться мурашками. Какое тут спокойствие, когда в нескольких метрах от тебя четыре трупа, и ты в любой момент можешь стать следующим?! И это произошло именно тогда, когда моя жизнь начала хоть сколько-то налаживаться… Я разочарована, но не удивлена. Похоже, это и есть та битва с судьбой, которую упоминала Моника. Нужно бороться, бросать вызов. Поэтому я сглотнула ком в горле и постаралась медленно вдохнуть воздух в скованные судорогами лёгкие. Я не могу позволить себе умереть сейчас. Тогда, сжавшись в комок под столом в колледже, что в один миг превратился в поле боя, я поняла, что моя жизнь важна. В тот момент я познала новую, неведомую доселе грань страха. Это — страх животный, в нём нет абсолютно ничего человеческого. Это страх загнанной в ловушку жертвы перед лицом хищника. Самый основной, фундаментальный страх-инстинкт любого живого существа. Страх за свою жизнь. Он настолько сильный, что затрагивает в человеке его животные, самые потаённые и глубинные струны. Возвращение к истокам. Для того, чтобы описать этот всеобъемлющий ужас, не нужны изобретённые в сытой безопасности слова. Его можно только почувствовать самому. Эбигейл медленно, как лунатик, зашла в аудиторию. Светловолосая девушка с красным от слёз лицом, что спряталась за углом напротив нас, вдруг вскочила с места и рванула по коридору. Все взгляды спрятавшихся студентов были направлены на скачущее пятно её чёрно-белого свитера — так скачет поднятый хвост молодого оленя в зарослях можжевельника. Послышался секундный грохот, на этот раз многократно усиленный эхом в почти полной тишине, и оленёнок рухнул, как подкошенный, на пол. На спине среди чёрно-белых полос расползалось алое пятно. Чёрное-белое-красное. — Ведите себя хорошо, детишки, или папочка будет очень, очень зол! Вы меня поняли? — Эбигейл, высунувшись наполовину из-за двери, гнилостно оскалилась и вернулась в аудиторию. — Саманта… — едва слышно начала Моника, но запнулась, заметив мой застывший взгляд и сведённые судорогами руки — ладони согнулись «лодочкой», а пальцы не разжимались. Ноги свело носками внутрь. Привычная реакция на сильный стресс, так некстати заявившая о себе именно сейчас. Всё моё тело окоченело от шока, так что ни о каком побеге не могло быть и речи. За стеной послышались крики и грохотанье от падающих стульев. Звон стекла. Похоже, один из выстрелов пришёлся в окно. Высокий тощий парень выскочил из аудитории, зажав обеими руками окровавленные лохмотья штанины, через несколько метров рухнул и начал ползти. Всё происходящее больше напоминало какой-то сюрреалистичный фильм про войну во Вьетнаме, чем реальность. Эбигейл вышла следом за ним и прошла пару шагов по алой дорожке, оставленной подбитым парнем, а затем наклонилась и, прижав вплотную пистолет-пулемёт к его затылку, выстрелила. Она медленно разогнулась и вытерла капли крови с лица. Обернулась в мою сторону. Моё сердце билось где-то в горле быстрее пулемётной очереди, в глазах темнело. Неужели это правда? То, что люди всегда умирают тогда, когда хотят этого меньше всего? Но полный эйфории и безумия взгляд безразлично скользнул мимо, словно я была пустым местом. — Вы не против небольшой музыкальной паузы, ребята? А то как-то скучновато, не находите? Её голос дрожал от напряжения — оно было заметно и в каждом её движении, в каждом повороте головы. Но вместо музыки из аудитории послышалась возня. Эбигейл, нахмурившись, подошла к двери, и вдруг… опрокинулась навзничь прямо на пол. Дрожащая девушка в бежевом цветастом платье, вся в крови и с изуродованным гримасой ярости лицом сжимала в руках ручки стула, который был занесён над её головой. — Ты убила мою сестру, сука! — заорала она и ударила пытавшуюся встать Эбигейл стулом. Та слабо охнула, но, прежде чем девушка ударила ещё раз, она смогла перекатиться и направить оружие на неё. Миг — и стул уже, громыхая громче самого выстрела, падает вместе со вскрикнувшей девушкой в цветастом платье, которое заливала кровь из свежих ран на плече и шее. Эбигейл отряхнулась, и, держась на стену, поднялась. Её шатало. — Нас немного прервали… Но шоу должно продолжаться! Ха-ха! Пожалуй, я начну… И тогда Эбигейл начала петь. Эта неуместная, издевательская песня на мотив детского стишка, кровь на полу, плачущие испуганные студенты, попрятавшиеся кто где, сломавшийся тонкий, ненормально-захлёбывающийся истерический голос убийцы в мешковатой одежде, которая казалась ребёнком в большом коридоре с высоким потолком и трупами на полу, создавали все вместе адскую симфонию боли, ужаса, хаоса и отчаяния. Казалось, что ещё немного — и я окончательно сойду с ума. Больше половины моего разума уже не принадлежали мне.

— Закрывайте окна, закрывайте двери! К вам идёт Эндрю — убийца Америки! Эндрю собирается убить сегодня всех — К счастью, вас здесь много. Эндрю ждёт успех! Эндрю достаёт отцовский карабин И стреляет метко — бам! — минус один! В ужасе дрожа, учитель наставил пистолет — Но Эндрю быстрее — учителя уж нет! И вот подходит Эндрю к девушке своей, Стреляет ей в висок, окончив муки ей. Эндрю наконец направил дуло на себя — Прощай, проклятый мир! Прощайте вы, друзья!

Закончив петь, она захохотала, прогнувшись назад и сжав руками голову. — Если ты хочешь умереть, то сделай это дома, но не трогай тех, кто тебе ничего не сделал! — послышался вдруг чей-то голос из-за её спины. Я, приглядевшись, узнала профессора философии. Он вышел из тени и предстал перед убийцей, держа руки ладонями наружу — его старая привычка. «Что он творит?» — пронеслось в моей голове. — А ты, я погляжу, умереть пришёл! Ничего, и на тебя хватит, хватит на всех — я не жадина! — Опусти оружие. Это всё не имеет ни малейшего смысла. Эти люди… Эти бедные люди тебе ничего не сделали. Всё можно решить мирным путём. Послушай… — О нет, так не пойдёт! — Эбигейл погрозила ему указательным пальцем. — Не надо заговаривать мне зубы, чтобы подобраться поближе и отобрать оружие. Со мной это не прокатит. Привет и прощай, придурок! Не успел он ей ответить, как выстрелы пошли короткими густыми очередями. Никогда не забуду этот звук. Тра-та-та-та-та. Будто прошлись по каждому нерву в моём теле. — Может, ещё у кого-нибудь есть желание поболтать? А? Молчание, изредка нарушаемое всхлипами. Эбигейл замерла, прислушиваясь. Подошла к окну и выглянула наружу. Слабый звук полицейских сирен и раций подарил столь же слабую надежду. Моника сжала мои плечи с такой силой, что ключницы едва не хрустнули под её пальцами. Я прикусила губу, стараясь не дышать. Господи, если и есть кто-то, кто наблюдает за всем этим… Пожалуйста, пусть я не умру! Или… Хотя бы Моника… Пусть хотя бы она выживет! Пожалуйста! Никогда в своей жизни — даже в самом раннем детстве — я так не верила в бога, как сейчас. — Проклятье! — процедила Эбигейл и отстранилась от окна. — Кто, мать вашу, вызвал копов? Неблагодарные твари! Вы запомните меня надолго! Будете молить богов за то, что я сохранила вам жизнь, хотя должны молиться лишь мне! Сегодня я ваш бог! Я решаю, кому жить, а кому умереть! Она осеклась, уставившись на кого-то — сначала мне показалось, что на меня. Эбигейл, вглядываясь в лицо неизвестного, который спрятался за дверью аудитории, медленно приближалась, склонив голову. — А вот и наша виновница торжества! — громко произнесла она, раскинув руки. — Дорогая, рад тебя видеть! Я так скучал по тебе. Надеюсь, ты не станешь отрицать свою вину в происходящем? Я запоздало заметила, что она говорила о себе как о мужчине — Эндрю. Собрав остатки концентрации, я попыталась вслушаться в диалог. Возможно, от этого зависела моя жизнь. В такие моменты жизнь может зависеть от любой мелочи. — …Неужто не узнала меня? А если узнала, то почему же не пошла встречать? А? Это же я! Эндрю, отныне — Эндрю. Сменил пол! Ради вас, мадемуазель! Всё ради вас! И эта кровь — тоже ради вас! — Эбигейл… — я узнала тихий и лишённый эмоций голос Лилиан. — Что? А? Теперь-то что? Сложно было произнести это имя раньше? Так сложно было потратить чуточку своего личного времени на меня? Чем я не достоин этого? Почему я не достоин тебя, дорогая? Голос убийцы понизился до шёпота. Из-за горшка с пальмой я видела всю сцену вблизи — Лилиан сидела на полу ко мне боком. Эбигейл, присев на корточки перед ней, поднесла Ruger к её голове и хихикнула. Вой сирен теперь раздавался по всему зданию, слышались чьи-то голоса, беготня и крики извне. Кажется, я даже смогла различить гул снижающегося вертолёта. На лице Лилиан застыла маска страха, ненависти и безысходности. Раздался выстрел. Я отвернулась. Голоса и рации были совсем близко. Эбигейл встала, потянулась и посмотрела вокруг. Я впервые смогла как следует разглядеть её лицо — к моему удивлению, оно выражало не насмешку или радость, а печаль и усталость. Это было само олицетворение всей человеческой боли и скорби. В тот момент я к своему ужасу осознала, что понимаю её. Более того — невидимая нить на мгновение соединила наши души. Она невесело усмехнулась и села на пол рядом с Лилиан. — Вот и всё, ребята. Конец игры. Вот и всё… Она плакала, когда прижала оружие к своему лбу. Как в замедленной съёмке капли крови застыли в воздухе, очки слетели с её носа, рот приоткрылся в немом крике, Ruger вывалился из рук. Стук упавшего оружия об пол и ни на что не похожий гулкий звук упавшего мёртвого тела. Весь мир замер, разом потеряв цвета и звуки. Конец игры. Я молча наблюдала за каплей крови, что, отделившись от лужи под телом, стремилась ко мне, виляя по выемкам между плитками пола. Меня стало мутить. Студенты, озираясь по сторонам, тут и там выбирались из своих укрытий. Кто-то рыдал, кто-то бежал без оглядки, кто-то склонялся над трупами, но все поголовно старались не смотреть в сторону Эбигейл, раскинувшей руки в стороны. Из её рта стекала струйка крови, а во лбу зияла большая развороченная дыра… Моника силком выдернула меня из-под стола и чуть ли не на себе потащила куда-то — явно не к главному входу. Я вцепилась рукой в лямку своей сумки. У меня перед глазами всё ещё стояло лицо Эбигейл. Одновременно наивно-детское и чересчур серьёзно-взрослое. Одно можно было сказать точно — оно было бесконечно печальным, будто она поняла что-то такое, что никто из смертных не должен был узнать. — Нам сюда, — шепнула Моника и, выглянув из-за угла, быстро направилась к чёрному входу, волоча меня за собой. Мы выбрались из колледжа с другой стороны. Моника тут же пригнулась, спрятавшись за кустами, и, только убедившись, что СМИ и полиция ещё находятся у главного входа, побежала прочь. Я бросилась бежать следом за ней, всё так же крепко сжимая её руку, спотыкаясь о свои же ноги и чуть не падая. Длинные белые пальцы Лилиан, которыми я так восхищалась в нашу первую встречу, неестественно сжаты на холодном полу. Карие глаза совсем пустые и смотрят в никуда сквозь пространство, даже не так — внутрь себя. Не помню, как мы оказались в незнакомом парке. Я сидела на скамейке, локтями упираясь в колени и уронив лицо в ладони. Беззвучно рыдала. Стресс постепенно выходил из тела с каждой новой слезой. Моника рядом обнимала меня за плечи и что-то тихо-тихо пела, покачиваясь в такт музыке. — Моника… — хлюпнув носом, позвала я. — Что такое? — Почему… Почему ты ни капельки не испугалась?