Обезболивающее

Звук смыва воды в туалете наверху заставил меня настороженно присесть. Рука сама нащупала давно забытую монтировку. Шаги вниз по лестнице. И… Провал. Ни-че-го. Тьма. Тьма вывернутого наизнанку брюха Вселенной. Тьма конца времён. Каждый день — это бесконечно тянущееся сегодня. Нет «завтра», нет «вчера» — это всё один и тот же день. Сон — иллюзия границы, попытка упорядочить нескончаемое течение существования. Если его исключить, то можно увидеть долю истины. Нет будущего и прошлого, нет ничего. Есть сейчас. Через миг его уже нет, есть нечто новорожденное, умершее сразу же после появления на свет, сократившее себя до жизни блеска огня в глазах. Момент — это выход из петли. Грудную клетку сдавило, словно я провалилась на дно озера. Когда я пришла в себя, то едва переводила дух; задыхалась, как после длительного бега. Сначала вернулись в норму чувства, связанные с осознанием себя в пространстве: я лежала на полу, сжимая в руке что-то тёплое и узкое и, к тому же, я сильно испачкалась в чём-то засохшем и чуть влажном. Я открыла глаза. Потолок перестал крутиться, мне удалось сесть. И тут же нога наступила во что-то мокрое. Лужа. Я огляделась. Это была красная лужа на полу. В руке я сжимала до онемения пальцев всё ту же монтировку, вот только она была в чём-то, до жути напоминавшем высохшую кровь. Хватаясь за диван, я встала, созерцая нечто ужасающее. Рядом со мной лежали два тела. Одно принадлежало Дэвиду, моему несостоявшемуся отчиму. Его голливудски-идеальное лицо превратилось в кривые кроваво-мясные ошмётки, на которых виднелись вертикальные следы от ударов монтировкой. Выбитые отбеленные у стоматолога зубы валялись около рвано оторванного уха. Волосы, мокрые от крови и пота; сгустки крови около черных провалов ноздрей; голые хрящи носа и выглянувший на свет слегка желтоватый, но больше белый, кусок черепа; жидковато-склизкий белок глаз. Губы лопнули. На него было страшно смотреть. Рядом с ним безжизненно лежала немолодая женщина, в которой я с трудом — из-за бледности и неестественной позы — узнала свою мать. Чёрные волосы разметались по полу. На левом виске выдавалась вмятина, так же, как и на затылке, где пряди перепачкались в запёкшейся крови. Её тело изрядно избито, будто кто-то неистово лупил со всей силы удар за ударом даже после того, как она упала на пол. Один из пальцев загнулся назад так, что косточка вылезла наружу и матово отражала свет голубоватых, как в морге, дешёвых ламп. Я со звоном выронила монтировку и бросилась первым делом к матери. Ударила её по щекам, прижалась ухом к груди. Тишина. Мёртвая тишина. — Мам? Мам?!.. Она бесцельно смотрела в потолок пустым взглядом. — Мам, скажи что-нибудь! Мама! Она молчала. Я бросила её тело, встала и попятилась к стене. В этот миг на меня снизошло осознание. Осознание того, что я совершила нечто, что навсегда отделило меня от большей части человечества. Мне уже никогда не вернуться обратно, не повернуть всё вспять, не стать «нормальной». Я забрала человеческую жизнь. Отныне пути назад нет. Теперь я оказалась в совершенно новом, неизвестном, страшном мире. Мире убийцы. Внутри растекалась небывалая пустота. И тогда был долгий, оглушительный крик, который будто разрушал стены, проходил сквозь душу каждого человека в округе, затрагивая самые тонкие незримые струны в ней, заставляя съёжиться и невольно нервно оглянуться по сторонам в поисках источника этого внезапного, вечного, как мир, тоскливого вопля ужаса перед демонической, тёмной частью себя, вопля сожаления и вины; это был крик истинного и глубокого страдания, крик первобытный, крик самой смерти. Мой крик. Было настолько страшно, больно, удручающе плохо, жутко и непереносимо, что даже слёзы не шли — как если бы им мешал незримый барьер. Я стояла и смотрела в одну точку, пошатываясь и дрожа, теряя значение всего в мире для себя. Где-то через полчаса плотину прорвало, и я, рухнув на колени, сдавила голову ладонями и зарыдала. Нет, нет, нет, пожалуйста, нет. Пожалуйста. Только не со мной. Нет. Нет, нет, нет, нетнетнетнетнет. Иисус, пожалуйста, пусть это не произойдёт со мной. Боже, прошу тебя, нет. Я не хотела… Это не я! Я не заслужила этого… ЗА ЧТО?! Никто не слышал моих просьб. Как и всегда. Не пора бы привыкнуть? Я плакала, обняв колени и прижав их к груди, пока судороги не стали сводить руки и ноги, пока воздух в лёгких не кончился. Потом поднялась с пола. Театрально медленно. Кровь всё ещё оставалась тут, как и два неподвижных тела. На улице заорала сигнализация у соседской машины. Я испуганно оглянулась. Подбежала к двери, подёргала ручку. Всё это время дверь была открыта. Кто угодно мог услышать крики и зайти. В приступе паники я заперла дверь и закрыла шторами окна. Что в такой ситуации делают герои моих любимых фильмов? книг? Ну же, Саманта, ты ведь так любишь всю эту жуть с убийствами, так придумай что-нибудь! Ты должна знать, что делать! Тряпок в крохотном чулане под лестницей оказалось слишком мало. Мокрые, они шлёпались в лужи крови и моментально пропитывались алым. Я, натирая колени, почти в бессознательном состоянии отмывала кровь с пола, время от времени бегая к раковине, чтобы налить в ведёрко чистой воды. Закончив с кровью и вымыв тряпки, я бессмысленно оглянулась, не совсем хорошо понимая, что делаю. Вся моя одежда была в крови; руки, лицо, волосы, даже ноги. Внезапно кто-то заколотил в дверь. — Эй, там! Что это были за крики? Мне вызвать полицию?! Растерявшись, я обескураженно моргала, пытаясь взглядом найти в комнате что-то, что могло спасти меня. Хоть что-то… — Винс, выключи свой проклятущий телик! Задрали уже эти вопли весь вечер! — заорала я как можно громче, изо всех сил молясь про себя, чтобы человек ушёл. Выждав с минуту, я отодвинула занавеску и выглянула на улицу. Никого. Спасена. Постояла у окна и развернулась всем телом к гостиной. Глаза случайно выхватили из общего беспорядка забытый набросок Вероники. Кажется, я начинала понимать, что произошло. Это всё она. Я опять потеряла контроль над своим телом, попав в неизвестную стрессовую ситуацию, к которой мой организм оказался не готов, и этим воспользовалось это чудовище, что мучает меня кошмарами несколько месяцев подряд. Воспользовалась и исчезла. А я осталась один на один с ожившим ночным кошмаром. Не помню, как оказалась в душе — прямо в одежде, которая мокрым тяжёлым мешком висела на мне, придавливая к земле. Я схватилась за голову и медленно осела на мокрый пол под горячими струями. Что, чёрт побери, я наделала?! Что мне делать? Звонить Монике? Ну уж нет… Только её не хватало во всё это втягивать. А если она станет меня презирать? Она, должно быть, мечтала о матери всё детство, а я… а я, имея мать, сама же избавилась от неё. Она меня возненавидит, и никакие отговорки не помогут. Или — допустим, она всё же приедет, чтобы помочь, а меня опять «переключит», как канал в телевизоре, на Веронику, или что там со мной произошло? Я ведь убью её… Господи! Я опасна для всех, я опасна… Я бомба с часовым механизмом. Лучше избавить мир от угрозы в виде бесконтрольного оружия. Стянув с себя одежду, я с неистовством тёрла кожу, кое-где сдирая её ногтями. Отмыться. Отмыться. И хотя алые следы уже давно были смыты водой, мне всё чудилось, что мои руки в крови. О нет, дорогая, ты так просто не отмоешься. Кровь своей матери тебе не смыть с себя никогда… Я помотала головой. Не слушай её, Саманта, сосредоточься… Попытайся… И что ты собираешься делать с моим телом? Бросишь в канаву? Знаешь, ты всегда была бессердечной сукой, как и твой отец. И такая же поехавшая, как и братец. Все эти твои книги про убийства… Посмотри, к чему это привело. Я даже не удивлена. Схватив полотенце, я вытирала покрасневшее тело. Слишком сильно. С ненавистью и жестокостью садиста. Чтобы заставить себя хоть что-то почувствовать. Я теряла себя. Сэмми! Посмотри на себя. Посмотри, кем ты стала. Позорище. Такая жалкая, что даже за собой усмотреть не может. Ещё и таскается за шлюхой. Никакого чувства собственного достоинства. Ничтожество. Лучше бы я никогда тебя не рожала. А ведь ты была такой хорошей девочкой… Почему же ты стала чокнутой тварью? Тупая рехнувшаяся уродка. Только сейчас я заметила, что зеркала были разбиты. В ванной, и, насколько мне было видно, в моей спальне. Все зеркала в доме были разбиты. Не видеть себя. Отрицать себя. Переступив через осколки зеркала, я остановилась и подобрала один, в форме вытянутого треугольника. Сжала в кулаке. Кровь, свежая, тёмно-алая, выступила на ладони и закапала в раковину. Я почти не почувствовала боли. Отбросив осколок, с которого веером в воздухе разлетелись капельки, я промыла рану холодной водой. Это твоя вина! Твоя и только твоя. Ты не достойна жизни. Маленькая дрянь. Надо было сделать аборт. Мне ведь хватило уже твоего братика. Не знаю, на что я надеялась… Если бы знала, что родится такая тварь, то сжала бы ноги ещё в роддоме. Быстро одевшись, я бегом спустилась вниз. Я сошла с ума. Я сошла с ума. С ума, с ума, с ума. Сумасшедшая. Ха-ха-ха. Где я? Кто я? Бардак. Кругом. Снаружи, внутри. Хаос. Два тела в моей гостиной. Разбитые зеркала, бутылки, чашки с остатками кофе. Разбросанные книги, вырванные страницы, перевёрнутая полка валяется на полу. Женская сумка. Из неё вывалились таблетки. Разноцветные, весёлые. Как те, что я бросила принимать. Мой взгляд был намертво прикован к лицу матери. К её раскрытым мутно-слепым серым с красным глазам. К раздутой от удара почерневшей щеке, за которой виднелась скула, вдавленная в череп. К крови из носа и изо рта. Посмотри мне в глаза. Посмотри, Сэмми. Помнишь, как ты плакала у меня на коленях, когда твой урод-отец ушёл? А я тебя жалела. А потом? Я наелась этих таблеток и изливала тебе душу. И так ты мне отплатила за моё доверие? Неблагодарная сука. — Это неправда! Сколько раз ты заставляла меня прятаться на чердаке, пока ты таскала к нам своих мужланов? Даже зимой, когда там кругом были сквозняки и очень холодно! Сколько раз ты бросала меня одну? Сколько раз ты говорила, что было бы лучше, если бы я сдохла?! Сглотнув ком, я выбежала на улицу, хлопнув за собой дверью. Что-то ужасное и нечеловеческое происходило со мной. Что-то ненормальное. С этим телом. С этим сознанием. Было невыносимо жить дальше с тем человеком, который был внутри меня. Я бежала туда, где всё началось, и где всё должно было закончиться. …Мост Золотые Ворота имеет и печальную славу — это наиболее популярное место среди самоубийц… Ночь была тёмной — как и полагается этому времени суток. Но мне показалось, что именно сегодня с темнотой что-то не так. Она казалась гуще. Ближе. Недавно прошёл дождь. В воздухе паутиной расползалась сырость. Мёртвая тишина улиц давила со всех сторон немым звоном. — УБИЙЦА! Ты убийца! Из-за тебя смерть, из-за тебя конец! Конец всего! Ты проклятая! Хриплые вопли старухи. Она вынырнула из-за угла; шаркающей походкой шла мне навстречу, толкая перед собой тележку со всяким мусором и потрясая кулаком. Я пробежала мимо. И хотя она орала одно и то же всем подряд, сейчас её слова меня ужасали. Ранняя утренняя толпа несла меня параллельно потоку машин к мосту. Я смогла ненадолго вернуться в своё тело лишь тогда, когда прислонилась к прохладным и влажным от дождевых капель красным перилам. Красным, как кровь, что я пролила. Где-то слева небо меняло окрас на кроваво-розовый. Рассвет. Последний мой рассвет. Не о чем жалеть. Перехватило дыхание, когда я посмотрела вниз. Метры и метры воздуха, свежего, ещё не испачканного жарким примитивным днём и богопротивными машинами; влажного и густого, как желе. А дальше — вода, чёрно-синяя, бескрайняя, гипнотизирующая, слегка перебирающаяся ящерицами-волнами. Переливается, как чешуя гигантского древнего змея. Его иссиня-мрачная спина гораздо ближе, и гораздо мягче заглотит очередную жертву, если зажмурить глаза. Где-то там всплывёт моё тело. Пора. Едва я начала приподнимать ногу, чтобы взобраться на перила, как услышала за собой смутно знакомый мне голос. — Ты каждый день в шесть утра гуляешь по мосту с таким видом, как будто хочешь спрыгнуть? Я оглянулась. Ко мне со стороны города подошла полуживая Мелисса. Выглядела она отвратительно — синяки под глазами и впавшие скулы; вымотавшееся и лишившееся жизненных целей, присущих каждому обыкновенному человеку, лицо было понурым и хмурым. Создавалось впечатление, что она тяжко и долго думала о чём-то невыносимо-тяжёлом и, как итог, впала в уже знакомое мне экзистенциальное отчаяние. Каштановые волосы падали на лицо, оставляя на нём глубокие тени вдобавок к морщинам, которые раньше были не так заметны. Растянутые потные и грязные лохмотья на несколько размеров больше смотрелись нелепо. — А ты? — ответила я, некоторое время посвятив молчаливому разглядыванию собеседника. Мне вдруг почудилось, что я снова спустилась, вернулась в своё тело, и уже не витаю где-то над ним. Разом вернулись чувства, но в качестве добавки к ним появился неведомый доселе циничный сарказм и смертельная усталость, что несколько блокировала эти самые чувства. Хотя бы из головы пропал насмешливый голос моей матери. Ещё одно оскорбление от него, и я бы разбила свою голову о мост даже прежде, чем спрыгнула в воду. — Бывает иногда. — Кстати, сейчас семь, — рядом проехал автобус с ярко-зелёными пиксельными цифрами сбоку, что обозначали время. — Да насрать, — она встала рядом и непривычно грустно уставилась вдаль. — У меня был выкидыш. Этот уёбок всё-таки не вытащил. Блять… Я думала, что сдохну от кровопотери. А сегодня — то есть, уже вчера — врач сказал, что у меня больше не будет детей. Никогда. Ты понимаешь? Я чуть ему лицо не прострелила. Почему, почему вся эта гнилая дрянь, эти отродья, плодятся как крысы, а я… я… — Тшш, успокойся. Только успокойся. — Ладно, ладно… — она отвернулась от меня, натянуто усмехнувшись. — Когда я это произнесла вслух, то поняла, как было бы ебануто покончить со всем только из-за этого. В мире сколько причин для самоубийства, а я остановилась на самой банальной, не считая невзаимной любви. Ну, а ты? — А я… я только что убила свою мать и её дружка. — Погоди, — она поковыряла мизинцем в ухе и наклонилась ко мне ближе. — Повтори ещё раз. — Я убила двоих человек. Мать и моего несостоявшегося отчима. — Блять! Блять! Ты что, совсем? Даже я, блять, понимаю, что убивать своих родственников нихуя не круто. Ты меня слышишь? Слышишь?! — Слышу. — Нет, скажи это громче! — Мел схватила меня за грудки и стала трясти, а я, слабая и безвольная, как кукла, лишь слабо болталась; проезжающий мимо велосипедист удивлённо покосился на нас. — Скажи, что ты меня охуенно слышишь, потому что я просто уже не знаю, что сейчас сделаю! — Я тебя охуенно слышу. Она поставила меня на место и схватилась за голову. — Блять! Ну надо же так… Я… Я даже не знаю. Я убиваю за деньги, убиваю незнакомых людей, чтобы успокоиться, да, я ужасна; но, твою мать, каким надо быть конченным уродом, чтобы убить собственную мать! Каким?! — Ты не понимаешь… Я не делала этого… я ничего не помню! Ничего… — я попыталась оправдаться, но она, дав мне пощёчину, мрачно перебила, махнув рукой: — Всегда знала, что тихони — это скрытые ебанутые психи, у которых не все дома. Пошли ко мне. — Что? — Домой, говорю, ко мне пошли. Ты сейчас, как бы это сказать… Опасна и для других, и для себя. — Ты что, заботишься обо мне? — ехидно спросила я. — Нет, конечно! Просто босс окончательно расклеится, если ещё и ты подохнешь. Весь план и так трещит по швам, хотя тебе об этом знать не обязательно. Так что идём. Руку мне дай! А то свалишься ещё под машину… Вот так. А теперь соберись с мыслями и расскажи, как это произошло. Я, сбиваясь и погружаясь в раздумья на несколько минут, пересказала ей вкратце всё, что помнила. Мелисса молчала, что-то соображая. Мы оказались в не самом приятном районе прямо перед большой ржаво-железной дверью — она открыла её и пропустила меня вперёд. Спустя краткий промежуток времени, ушедший на брождения в полумраке, мы очутились в её квартире. Я сморщила нос от нестерпимой вони — зато Мел не подала виду, словно уже к ней привыкла. Она прошла к дивану и растеклась возле него на полу. Скромно потоптавшись на месте, я села рядом. Мелисса достала из-за пазухи косяк и поднесла к нему зажигалку. Пробивающиеся сквозь жалюзи первые лучи солнца ложились пыльными полосками на грязный пол. Полоски по-змеиному подрагивали и переплетались. Мне было необходимо расслабиться. — Поделишься? — Косяком? — Нет, блять, наверное, почкой своей. — Фу, какие слова некультурные! Как не стыдно! Сейчас рот будешь мылом натирать. — Если я что и буду натирать мылом, то только верёвку. Так ты поделишься? — Держи. — Спасибо. Хорошенько затянувшись, я откинулась назад, предвкушая долгожданное расслабление. Беловатый дым клубами вываливался изо рта, попадая в ноздри, а знакомый сладковатый привкус начинал благотворно действовать на мозги. Один раз старая добрая конопля на мне дала сбой, и я испытала самую ужасную паническую атаку из всех. С тех пор и до сегодняшнего дня ни один косяк не касался моих губ. — Не знала, что ты куришь. — Было пару раз… — «встречаться» с Тиджеем и ни разу не попробовать хотя бы травку было так же реально, как прокатиться вокруг Луны на велосипеде без скафандра. — Пару десятков раз. — Ясно. — Нет, а что? Сегодня не день, а тотальный пиздец; вот просто каждая минута этого дня хуже предыдущей, с самого начала, — я передала косяк обратно ей. — И не поспоришь. Хуже было только мне, когда я одного парня подожгла на заправке по чистой случайности. Он ещё минут десять бегал и орал как ебанутый. Весь в огне был. Мимо проезжали машины, но всем было до пизды, что он горит заживо. Мне эта картина снилась ещё с месяц, как он орал там. — Ещё бы ему не орать. Наоборот, странно было бы, если бы он пел «Отче наш». — А ему бы стоило! — Ты больная. — Ты тоже. Нет, ну реально… Хотя, думаю, тебя тоже можно понять. Как там было в Библии… «Убей или будешь убит». — Не было там такого. — А зря, — она сладко потянулась и уставилась куда-то за меня. Травка снова перекочевала в мои пальцы и рот. — Я вот вообще считаю, что это полезно. Убивать. Действует лучше любого психотерапевта. Лично я избавляюсь от злобы и боли только так. Но убивать, блять, мать свою — это уже, извините, пиздец. Хотя, смотря как посмотреть… Ай, ну его нахуй, я запуталась. Лучше скажи мне, неужели до сих пор нет закона, который запрещал бы всяким ебанатикам срать в чужих домах, пока хозяева где-то шатаются? — Чёрт его знает, может, и есть. Нашла у кого спросить. — То есть запрещать кидаться осьминогами или какими там ещё тварями в Мичигане им не лень, а запрещать срать в домах без спроса — зачем нам это?! Лично я бы за такое смертную казнь прописала! — Не смешно. — А… Твою мать, точно. Ну, ты влипла, конечно, сеструха. По самые уши в дерьме. — И что ты мне предлагаешь? Пойти в полицию? — Даже не произноси это слово в моём доме! Ну уж нет. Сдаваться ты не будешь — только не ты. И в качестве свидетеля тоже не пойдёшь. — Почему? — Ты ещё спрашиваешь? Это же очевидно! Сначала тебя приглашают как свидетеля, потом задают неудобные вопросы, ты теряешься, и моргнуть не успеешь, как ты уже главный подозреваемый, а там запихать тебя за решётку — вообще не вопрос. Думаешь, я ни разу не сидела и не имела дела с копами? Ошибаешься. Правда, обвинения были только совсем детские, но мы все знаем, что со мной дело куда серьёзней, и если они смогут доказать, кто убивал… — Нет, подожди, про свидетеля: если действовать осторожно… — Да хоть как извернись! Я называю это «кря-техника». Один из копов меня этим методом конкретно подзаебал. Он просто садится и говорит тебе: «Кря-кря-кря. Птица ходит, как утка, крякает, как утка, выглядит, как утка, так что это за птица?» Ты крутишь пальцем у виска и отвечаешь, что утка. А он тебе самодовольно заявляет: «У тебя нет алиби, есть мотив, ты ведёшь себя подозрительно. Как думаешь, кто ты?» И всё, ты хоть что неси, но не переубедишь его, что ты не убийца. Вот так-то. — Но всё же… — Ты только не лезь к ним, и всё прокатит. Гарантирую. Я усвоила одно: если ты законопослушный и наиневиннейший милашка, то непременно вляпаешься в какое-нибудь серьёзное дерьмо с копами из-за нелепой случайности, но если задумываешь что-то неладное, если ты готовишь стрельбу, убиваешь студенток-автостопщиц, трахаешь полуразложившиеся трупы маленьких мальчиков или избавляешься от тел убитых твоей второй личностью родственников, то какое-то время всё будет сходить тебе с рук! Главное в этом деле — не переборщить, держать баланс, постоянно контролировать себя — и всё тип-топ. Сечёшь? Такая она, справедливость. Истинным злодеям всегда всё сходит с рук. — Но я-то не злодей! Я вообще… я… — Да хер с тобой, это меня на философию прёт. Мелисса внимательно вгляделась в моё лицо поверх очков. — Знаешь, хорошо, что ты лесбуха. Потому что у мужиков, глядя на тебя, вставал бы только вопрос: тебе в больницу надо или к экзорцисту? Серьёзно, выглядишь максимально отсосно. Ты похожа на говорящий член. — Благодарю покорно, — хмыкнула я, разморившись и подобрев после — неизвестно какой по счёту — затяжки. Стало хорошо. Лучше, чем от виски. Гораздо лучше. Даже Мелисса казалась дружелюбной, несмотря на её прямолинейность и грубость. И всё же вполне обоснованный страх глодал кусками душу. — Не, ну я серьёзно. Понимаю, конечно, первое убийство… это как первая влюблённость или первый секс. Только даже значительней. — Угу. — Давай я тебе расскажу одну историю. Это тебя взбодрит. — Сейчас меня взбодрит только чашечка крепкого цианида… Господи, ну почему, когда я родилась, мне сразу перерезали грёбанную пуповину, а не горло?! В возмущении я вскинула руки и едва не уронила косяк — благо его успела перехватить в полёте Мел. — Хех, и я думаю о той же херне временами. Но ты меня выслушай всё-таки. Я буду рассказывать, а ты попытайся перестать думать обо всём этом. — Как я могу перестать?! Как? Это… Это пиздец! — выругавшись, я нервно бросила мимолётный взгляд через правое плечо. Старая привычка со школы, чтобы ненароком не разрушить перед учителями образ хоть сколько-то прилежной ученицы. — Просто, мать его, конец света. Это конец. Если уж я грохнула человека — двух человек, — то мир точно сошёл с ума. — Сама-то поняла, что сказала? — Не уверена. — Ну вот и всё. Это херня, на самом деле. Со временем ты бы тоже привыкла — все привыкают. Человеком больше, человеком меньше. Считай, что помогла экологии с проблемой перенаселения. Так вот, вернусь к повествованию… — Собралась мне сказку читать? Докатились. — Если ты не перестанешь меня перебивать, то пожалеешь о том, что не покончила с собой. — Я и без того жалею. Убей меня. — Не перегибай палку опять… — скривилась Мелисса, отмахнувшись от меня, как от назойливой мухи. — Итак. Жила-была одна девочка. Её звали М… Мишель. Так уж получилось, что её семья была на стадии полного разложения ещё до её рождения. Матушка, тихоня и скромница, эдакая монахиня, никак не справлялась с поехавшим муженьком-военным, который любил приложиться к бутылке и придерживался принципа «бьёт — значит любит». Из-за его профессии семейка была вынуждена переезжать по сто раз — Мишель, например, сменила аж восемь школ, — но всегда над домом, неважно, в каком штате он находился, висел Флаг одинокой звезды*, а детишки в нём неизменно просыпались в шесть утра под звуки национального гимна. Помимо Мишель, в этой семейке проживали ещё и двое её братьев: двойняшка Дуглас и старший Йен. Кроме Йена, все пошли в отца своей лишённой притворства общительностью и открытостью, так что с матерью особо не сближались, ну, а со своим первенцем у неё почему-то тоже сложились не самые тёплые отношения. Наверное, поэтому она решилась взять из приюта прикованную к инвалидному креслу подслеповатую малышку Элли. Светловолосое солнышко и добрая душа. Мать возилась с ней сутки напролёт; отец особо не противился — пусть развлекается со своей дорогой игрушкой, лишь бы пожрать готовила и не мешала. А вот Мишель Элли недолюбливала. Думала, что та нарочно прикидывается такой милой, чтобы удерживать внимание матери только на себе. Как-то раз пришёл черёд Мишель гулять с Элли — сама она плохо справлялась с тяжёлым креслом из-за слабеньких рук. Но в тот день Мишель была не в настроении для прогулки и послала неродную сестру куда подальше. Та и поехала гулять одна, но вот беда: соседи как раз переезжали, и грузовик, что сдавал задним ходом, не заметил крошку-девочку. От Элли осталось только мокрое место и воспоминания. Тогда всё поменялось. Мишель корила себя; отец стал ещё жёстче и частенько срывался на побои; больше всех впала в депрессию мать. Она постоянно пила, пропадала где-то у психотерапевтов и даже лежала в дурдоме, плакала, смотрела сопливые сериалы и несколько раз пыталась покончить с собой. Отец стал заниматься детьми — записал их на всякие кружки по борьбе, возил на охоту и тренироваться в стрельбе. Особенно давил на Йена, хотел сделать из него образцового солдата, не желая слушать ничего про его желание построить карьеру в качестве врача. А потом Йен сбежал. — То есть как это? — переспросила я. Мелисса, уже полулёжа, слабо шевелила языком, полностью погрузившись в ход истории. — А вот так. Взял и посреди ночи исчез. С тех пор его имя стало табу. Мы снова переехали. Отец забил на нас, стал пить как не в себя. Я иногда воровала его дробовик и пистолет и одна ходила в лес пострелять. Мне это нравилось уже тогда. Помогало вымещать злобу. Прикинь, надо мной издевались в школе из-за того, что я была жирная и в очках. А на тот год, когда Йен свалил, как раз выпал мой переход в старшую школу. И я решила начать всё заново, с чистого листа, понимаешь? Накупила модных журналов, своровала у матери деньги и разоделась да накрасилась. В первый же день ко мне пристала какая-то местная шлюшка из элиты, а я как дала ей хорошеньких пиздюлей!.. На удивление, уже на следующий день меня считали кумиром половина школы — вторая половина встала за ту шлюху. — Погоди, а как же Мишель?.. — Да хер с ней, давай лучше про меня. Блять, не пойми меня не так, но я никому никогда не рассказывала всего этого, и сейчас, раз я уже начала, то теперь не остановлюсь до самого конца, так что у тебя нет иного выбора, кроме как слушать. — Да пожалуйста, я всё равно никуда не тороплюсь. — Ну так вот. Жизнь стала напоминать типичный фильм про шпионов или школьный мюзикл: я вставала на час раньше, врала параноику-отцу, что хожу на пробежку, сама бежала к одной из подруг, переодевалась у неё во что-то более откровенное, красилась как придорожная блядь и шла в школу. Но дальше началось самое интересное: один раз вечером Дуглас позвал меня в свою комнату, и признался мне, что он гей. Понимаешь? У самого строгого отца в городе дочь-шалава и сын-гей. Прямо парадокс какой-то, апогей подросткового бунта! Ну, а что я? Я стала водить его парня к нам на ночёвку, говоря, что это мой дружок. Отец, естественно, настаивал на том, чтобы он спал в комнате с человеком своего пола — то есть с моим братом. Вот это ирония, а? Но всё пошло наперекосяк, когда та самая шлюха — кстати, её звали Робин Даретт — нашла себе нового парня с мотоциклом. Какой-то Ланс. Кожаная куртка, крутой мотоцикл, крутые друзья, незаконченный колледж, роль барабанщика в гаражной рок-группке и куча деньжат от отчима — все элементы принца на чёрном железном коне. Это была явная победа. Я не могла этого допустить, поэтому завалилась на её вечеринку без приглашения и где-то уже через полчаса засосала её парня. Ты бы видела её лицо в тот момент! — Примерно представляю. — И мы свалили в ночь с этим Лансом. Но сказка вышла хуёвой во всех смыслах, потому что мы приехали в захудалый бар на окраине, где тусовались шесть его закадычных дружков-отродьев алабамского инцеста, или что у них там с лицами и черепами было. Эдакие бухие гоблины. Мы напились, а потом меня прямо на улице пустили по кругу. Не самое лучшее лишение девственности, надо признать. — Сочувствую. — Засунь ты своё сочувствие куда подальше! — поморщилась Мелисса и сглотнула. Видно было, что ей неприятно говорить об этом, но потребность выговориться была сильнее. — Так я и завалилась домой под утро — бухая и в конче. Красота, да? А там как раз бушевал скандал. Отец нашёл кучу гейских журналов и порнухи на компе в комнате Дуга, бегал по этажу и крушил всё на своём пути. Чёрт знает, как мне удалось пробраться в комнату к брату и забаррикадироваться там, потому что отец хотел дверь выломать. Пришлось звонить Лансу — хотя я и поклялась его бросить после того, что произошло в баре, но тогда иного выхода не было. Он подъехал на своём мотоцикле к дому, и мы с Дугом выбрались через окно, чуть не переломав ноги. Помню только, как отец достал дробовик и погнался за нами босиком с воплями банши. Мы подбросили Дугласа до дома его парня и свалили в сторону рассвета. Прямо «Прирождённые убийцы». Романтика, всё такое. Сбежать из дома с крутым парнем посреди ночи — что может быть круче? Как ты сама понимаешь, счастье закончилось через несколько часов. Мы остановились в мотеле, чтобы поспать, и он стал липнуть к какой-то тёлке там. Я закатила истерику, он схватил меня и запер в ванной, а сам смотался — сквозь тонкие стены я слышала отдаляющийся шум мотоцикла. Хрен знает, как, но я выбила дверь. У меня не было ни вещей, ни денег. Пришлось ехать в светлое счастливое будущее старым добрым способом — автостоп за отсос. Сначала я хотела податься в Вегас, но одному мужику в фуре с колой надо было во Фриско; так я и оказалась здесь. Без гроша в кармане тут делать нечего. Я ночевала на окраине в кафе и жрала какую-то дрянь по помойкам. Вспоминать страшно. Потом переместилась в северо-восточный район для бездомных и торчков; который рядом с китайским кварталом. Там произошло моё первое убийство. — Не рассказывай, меня сейчас стошнит. — Да мне похуй. Я грохнула этого черножопого мудака кирпичом, отобрала деньги и кокс, и уже через десять минут толкнула его вдвое дороже на следующем углу. Так и побиралась какое-то время, продавала что придётся, обчищала туристов, благо копы в тот район не суются — денег хватало только на дозу себе. А затем судьба свела меня с одним парнем, Таксистом. Я тоже хотела его грабануть, но закончила тем, что мы вместе бродяжничали и я даже иногда спала в его машине. Он мне открыл настоящий мир наркотиков, сидел со мной рядом, пока я путешествовала по другим мирам, знакомил со всякими нужными людьми, помог заработать на мою первую мелкую хату. А позже как-то стал пропадать. Тогда я встретила в баре Брайана, он же Винстон или Сигги. Наёмник. Понятия не имею, чем я ему приглянулась — может, он искал напарника или ему осточертела работа в одиночку; так или иначе, но я стала работать вместе с ним. Это был настоящий расцвет. Деньги лились рекой, надо было лишь делать один точный выстрел и порой выполнять мелкие поручения. Приходилось ездить по всей зоне Залива и в Лос-Анджелес, кое-куда на север до самого Реддинга и на юг до Лонг-Бич. Меня несколько раз ловили… каждый раз выбиралась сухой из воды. Пару раз сидела, конечно… Насрать. А через несколько лет Брайан смылся, говорили, что он подох. У меня сразу руки опустились. Я решила съездить обратно, туда, откуда я сбежала когда-то с Лансом — узнать, чем закончилась вся эта история. Приезжаю, а дом продан. Пришлось попотеть, чтобы узнать правду. В тот день Дуглас спрятался дома у своего парня, его родители вызвали копов, а отец, чтобы не сдаваться им, забежал домой и убил из дробовика сначала мать, а потом и себя. А Дуг закончил школу и свалил с парнем в пустоту. Поговаривают, что в Бостон. — Это пиздец, подруга. — Не называй меня так, зелень. И вообще, мат тебе не идёт, если что. О чём я?.. Ах, да. Я вернулась в Сан-Фран. Впала во что-то типа депрессии — только гораздо хуже. Торчала сутки напролёт, вообще не возвращаясь в реальный мир. Словами не передать, как мне было хуёво. Вот так вот это и происходит: живёшь всю жизнь как попало, ошибка на ошибке, пока всё это дерьмо накапливается, а потом однажды просыпаешься и говоришь: «Да пошло оно всё нахуй!» Так это бывает. В один не самый прекрасный день я решила, что хватит с меня этого дерьма. Решила проверить запросы клиентов. Одним из них оказался Кей. Ты уже слышала о нём от Моники, да? Значит, ты и половины о нём не знаешь… Он просто непередаваемо невероятный человек. Сначала я подумала, что он ебанутый. Чем дольше мы были знакомы, тем больше я укреплялась в этом мнении. Только благодаря ему я не сдохла тогда от передоза. Он всё таскал меня… в боулинг, в тир, в клубы, на ночные прогулки по городу… Держал меня за руки, тогда, ночью, в голубом свете фейерверков на Четвёртое июля, говорил, что я не заслуживаю всего этого, что я гораздо лучше, чем люди заставляют меня думать… что я красивая… Знаешь, каково это, когда тебе впервые в жизни говорят, что ты красивая, после долгих лет обзывательств уродиной? Нет, это… это нельзя вот так рассказать… Там был голубой свет, много голубого света, а он всё говорил и говорил, и это было так здорово… Мелисса отвернулась и какое-то время молчала, быстро моргая. — И я стала работать на него. Потом уже и с Моникой познакомилась, и тебя, непутёвую, встретила. Так я и стала тем, кем являюсь сейчас — похуистом-реалистом с неподконтрольными вспышками мизантропической ярости. Но меня пока всё устраивает. Вот только вообще не втыкаю, что я теперь делаю чаще: пляшу со смертью, трахаюсь, валяюсь под какой-нибудь дрянью, бухаю или шатаюсь по городу. Наверное, примерно одинаково?.. — Очень поучительно, да. — Если ты внимательно слушала, то должна понять, что твоя жизнь — не такая уж и херня, чтобы прыгать с моста. По сравнению с моей, по крайней мере. Хотя я свою мать не убивала, знаешь ли. — Иди ты… — Поаккуратней с выражениями! И, да, ещё кое-что… Я люблю Монику настолько, насколько вообще это может делать бесчувственная сука вроде меня. Так что, будь добра, позаботься о ней. Она достойна самого лучшего, достойна, чёрт побери, счастья, потому что её жизнь ещё хуже моей — куда уж хуже, я вообще не представляю. — Если бы я была самым лучшим, умнейшим и красивейшим человеком в мире, я бы могла надеяться на что-то с ней. Но она, похоже, всё равно выбрала меня — даже в моём настоящем убогом состоянии. Так что я приложу все усилия, чтобы сделать для неё всё самое… — Эй, девочки, есть чё? Я подскочила от неожиданности и резко обернулась. В комнату вяло заглянула незнакомая женщина. Ей было уже давно за сорок. Когда-то она, должно быть, была из числа южных красавиц, но теперь о былой привлекательности осталось лишь тусклое напоминание. Нос с горбинкой, смуглая кожа, морковно-розовая помада, густой слой крема на выпирающих скулах, начинающая лысеть от многих лет окрашиваний маленькая голова с кудрявыми тонкими волосами, с которых уже сходила рыжевато-коричневая краска, обнажая седину. Она держалась за дверной косяк кривыми пальцами с длиннющими розовыми когтями. Ярко-синие тени наводили на мысль о том, что она отчаянно пыталась отдалить неизбежное старение, хоть делала это чересчур старомодно, с каким-то аспергеровским консерватизмом. Эдакая дрэг-квин повседневности. Призрак портовой шлюхи. — Она была здесь всё это время? — изумлённая таким нарушением приватности нашей беседы, обратилась я к Мелиссе. Тем временем та вскочила и принялась шебуршать рукой за диваном, а потом передала вошедшей шприц и что-то ещё. — А, ну да. Её сутенёра повязали, так что какое-то время она ночует у меня на кухне. Мы толкаем герыч в плохие времена. Женщина ушла, а Мелисса засобиралась. Я неподвижно сидела на своём месте. — Схожу проведать твой дом, вынесу «мусор». Она пока присмотрит за тобой, чтоб ты никого опять не убила. Но учти: я не твой ангел-хранитель, и бесконечно подтирать твой зад не собираюсь. Всякие шизофрении, это, конечно, круто, но контролируй себя, ой-вэй? Привязывай к кровати или ещё что, раз крыша едет. Большая уже, должна жить без няньки. — Ты же знаешь, что я не хотела… — Ага, ага. Всё, чао-какао! Скоро приду! За ней захлопнулась дверь. Некоторое время стояла тишина. На кухне послышался тихий вздох облегчения, а спустя минуту в проёме вновь показалась эта женщина. — Эй, как там тебя… Короче, если тебе что-нибудь нужно… То это твои проблемы. — Премного благодарна за проявленное гостепреимство, — язвительно буркнула я. — А если серьёзно, то я на кухне. На кухне и на героине. — Буду знать. Тебя, кстати, как звать? — Красотка, — томно протянула она, всем телом навалившись на стену. — Нет такого имени. — А ты кто, коп? Вот пристала. Красотка, и всё. Зато запомнить легко. — А если по-настоящему? — Марина Янг. — Только что придумала? — Ага. — И чем ты по жизни занимаешься? — Трахаюсь и торчу. А ты? — Пью. Она всё продолжала стоять, буравя меня неадекватным взглядом, и мне стало неловко. Терпеть не могу столь бесцеремонное вмешательство в личное пространство. — Слушай, а мы с тобой на «ты» или на «вы»? — предприняла попытку оживить умерший диалог я. — Мы нахуй. — Философски подмечено. Красотка крякнула и скатилась вниз по стене, да так и осталась лежать. У неё изо рта, капая на волосы, потекла слюна. Она уже летала снаружи всех измерений. Я устало легла на диван. Белый шум в ушах нарастал. Вскоре сон забрал меня в свои терпкие тёплые объятия. Пробуждению способствовала неприятная шумная возня. Приоткрыв опухшие веки, я смогла разобрать силуэт Красотки, которая наставила дуло пистолета на кого-то в дверях. — Воу, воу, полегче, я пришла с наггетсами! — Мел отодвинула оружие от своего лица и показала на пакет в руке. Пахло фастфудом. — По-моему, говорят «с миром», — Красотка затолкала пистолет за ремень узких джинс и прошла следом за Мел на кухню. — Да мне похуй, что там говорят. Жрать будешь? — Ещё спрашивает. А эту будить? — Я сама сейчас разбужу, — я едва успела прикинуться спящей, когда рука Мелиссы принялась грубо толкать моё плечо. — Просыпайся, мать твою! Развалилась тут. Ты почти сутки спишь! — Я умерла. Оставь свои цветы — или что ты там принесла — и уходи. — Вставай, или отправишься на встречу со своей матушкой! — Хорошо, хорошо… — проворчала я и не с первой попытки села. Всё тело онемело от непривычно жёсткого скрипучего дивана. Во рту чувствовался ощутимый привкус дерьма, а голова, как обычно, раскалывалась от боли. Периодические приступы мигрени, моя любимая закуска. Я потёрла виски и поплелась на кухню, где Мел доставала еду из пакета. От запахов меня начало тошнить. — Вот. Извольте жрать. — Ох, выглядит замечательно! Скорей бы всё это выблевать. — Только попробуй. Убирать будешь сама, и этот способ уборки тебе не понравится. Красотка лежала спиной на столе, закинув ноги одну на другую и покачивая ими взад-вперёд, и курила, шумно выдыхая дым через ноздри. Сквозь маленькую маечку просвечивала её грудь. Мелисса вовсю уплетала за обе щёки наггетсы, особо не церемонясь и то и дело облизывая пальцы. Мне потребовалось глубоко и медленно вдохнуть, чтобы отогнать тошноту и заставить себя проглотить хотя бы кусок. Многострадальный желудок тут же с силой сжался и заурчал — понятия не имею, когда я ела в последний раз. — Слышь, Сэм, ты особо тут не разваливайся. У меня не общежитие. — Да я и не собиралась. Я могу вернуться домой? — Ты с ума сошла? — А что? — Ну, в общем… Твоего дома больше нет. — ЧТО?! — Тихо ты. Ну, я забрала тела — спасибо хоть, что ты додумалась кровь отмыть. Там уже начинало подванивать, трупные пятна поползли, все дела. Гиблое дело. Если тебе интересно, то я их обоих отвезла на юг, там один парень живёт, трепанатор и бисексуал — он любит как раз такие, типа, свеженькие тела. Бабы, мужики — без разницы… — Хочешь сказать, что мою мать сейчас трахает некрофил? — Не твою мать, а безымянное тело. Твоей матери уже нет. Что в этом такого? — Блять!.. Бл… Стиснув зубы и зажав рот обеими руками, я вскочила из-за стола, и, нагнувшись над раковиной, проблевалась, придерживая себе волосы. Рвотные массы неясного оттенка стекали по паре разбитых тарелок. Как там говорила Мелисса: понятия не имею, что я делаю чаще в этой жизни — пью, блюю, плачу, попадаю в дерьмо или примерно одинаково? — Слышь, завязывай с булимией, это не круто! Я прополоскала рот водой и вернулась за стол. Есть не хотелось. — Так, хорошо, я всё. Рассказывай дальше. — А, ну так вот. Я подумала, что будет менее подозрительно, если пропадёте сразу вы трое, так что ты теперь домой не вернёшься. К тому же, если бы туда нагрянули копы, то всё равно бы что-нибудь вынюхали — ДНК или ещё какую херню. Поэтому я всё хорошенько смазала бензином снаружи и изнутри, и подожгла. — Что за?!.. — Не волнуйся, я вещи собрала. Самые необходимые, — она кивнула в сторону двери, и я только сейчас заметила чемодан. Я бросилась к нему. Внутри была кое-какая одежда, зубная щётка, плеер, наушники… Все альбомы с моими рисунками — не хватало только нескольких набросков, которые я спрятала под шкаф или забыла под кроватью. Шарф — подарок от Моники (но это пока лишь догадки). Несколько книг… Кинг и томик Сартра. Похоже, Мелисса знала меня гораздо лучше, чем я предполагала. — Послушай, там ведь был мой кот… Ты и его заодно сожгла?! — Не было там никого. Видать, убежал. Я же все углы проверила. Как уборщица какая-то, ёб твою мать. — Что теперь будет с Мон-Моном… — Что, что… Соседи возьмут. Никуда не денется. Ты бы лучше о себе побеспокоилась. — Да, и то правда. Так что, я теперь бомж? — Не, мы ж тебя так не бросим. Будешь у Моники пока отсиживаться. Надеюсь, хоть она сделает из тебя человека. Если придут копы, то она наплетёт, что ты пропала, и все дела. Только особо не высовывайся. Я села на пол у стены. Как же много всякой неконтролируемой херни в жизни. Слишком много. Всего несколько часов, и меня уже не существует. Теперь я пропавшая без вести. — Есть выпить? — В этой дерьможизни есть ещё что-то хорошее до того момента, пока не разглядишь дно бутылки, верно? Понимаю. Посмотри у дивана. Я подобрала большую зелёную бутылку и глотнула из горла. Теплота виски ощущалась не жгучей, а приятной; жидкость казалась мягкой и лекарственной. *Флаг одинокой звезды — флаг штата Техас.