Обезболивающее

«День Конца» больше напоминал «День Пиздеца» с самого начала. Я проснулась в четвёртом часу утра из-за могильно-парализующего сна с участием Вероники. Конечно, это была она. Едва я очутилась во сне, как сразу же осознала, что вот эти руки перед моими глазами, вот это тело, в котором я нахожусь — всё это неразрывно связано с чужими воспоминаниями, постепенно перетекающими в дремуче-пустой сосуд моей головы… где они становились своими собственными, родными, идеально вливаясь в заготовленные формы и пуская корни в самую сердцевину моей сущности. Крики. Тьма. Холодный рывок, безутешно-белоснежная горечь страха, тянущего в животе, давящего диафрагму, затемняющего глаза. В моих — то есть, Её — руках — отрубленная голова Полли, а по стенам ручьями стекает кровь… Две оторванные от пола ноги. Человек взлетел. Тонкая серебряная нить сжимает его шею. Напротив, в глади зеркала, две замочные скважины зрачков, сквозь которые зашуганные чёртики с опаской вглядываются в безжалостное безумие окружающей бездны, пока она заглядывает в них. Липкие пряди волос между пальцев. Тяжёлое дыхание. Холод детских щёк. Змеящиеся твёрдые позвонки. Болтающаяся трубка артерии. Хлюпанье жидкости под пальцами ног. Тёплые волны плещутся, ударяясь о щиколотки. Тёплые алые волны. Осколки. Крик. Проворочавшись в беспокойном бреду несколько часов, я ненароком разбудила Монику. Она, налив себе большую кружку кофе и сонно потирая переносицу, села на краю моей кровати, непринуждённо закинув ногу на ногу. Я почувствовала себя виноватой. (Разве это чувство хоть когда-то покидало меня?) — Извини, что из-за меня ты проснулась. Тебе бы стоило выспаться и набраться сил. — Ты слишком много извиняешься, — покачала головой Моника, погладив меня по плечу, как бродячую тощую кошку, и я в смущении завернулась поглубже в одеяло, спрятавшись черепахой в свой тёмный панцирь. — Извини… Она засмеялась. До меня не сразу дошло, как глупо это прозвучало. — Прости саму себя для начала. Да какое уж тут «простить» с моим комплексом неполноценности… Единственное, в чём у меня, пожалуй, имеются способности — так это в сравнении себя с другими, причём исключительно в худшую сторону. Хотя нет, и в этой области я полное дерьмо… (Ну вот, опять.) Не знаю, как я вообще выжила в условиях адской конкуренции в средней и старшей школе и не наложила на себя руки, зато выработала жизненно необходимую способность абстрагироваться от естественного отбора, в который нас всех закинули, считать себя вне этой системы конкурса. Однако болтовня в духе «не будь лучше кого-то другого — будь лучше вчерашнего себя» — брехня для полных лузеров. Одним из которых я в итоге и стала — но хотя бы не настолько тупым, чтобы в это верить. Рука Моники прошлась вдоль по моим волосам. Такое плавное движение, что я даже прерывисто вздохнула с непривычки, зачарованно следя за тем, как пальцы терялись среди прядей. Ломкие, чёрные, уродливые — в этих мягких пальцах. — Разбуди меня, когда всё будет хорошо, — попросила я, чувствуя, что её близость и тепло одеяла понемногу вытесняют страхи из моей головы. Под веками вспыхнула картина: луч солнца, её устало и умиротворённо закрытые глаза — и — тусклый свет синего неона из окна, падающий на приоткрытый в немом вскрике очерченный овалом рот и костяшки пальцев, сжимающие кусок простыни. Как говорится, что посмеешь, то и пожнёшь. — Ты собираешься открыть секрет вечного сна? — Может быть… После этого я, наконец, смогла уснуть без жутких сновидений. Увы или ура, но не на вечно. В квартире уже вовсю шли сборы — я проснулась от того, что Полли — живая Полли, а не её хладный двойник из моего сна — дёргала край одеяла, очевидно, в попытках меня разбудить. — Пойдём! Пора! — оживлённо объявила она, увидев, что я открыла глаза, и убежала бело-голубым вихрем, бренча тонной браслетов в карманах и на руках. Я села на кровати. Из соседней комнаты Мелисса деловито выносила чемодан. Скользнув по мне взглядом, она, перехватив ношу, скрылась за дверью, откуда вдруг вынырнул Кей. Те же торчащие волосы, безумные глаза и нервозность. Почему-то при взгляде на него появлялось чувство дежавю. Не самое приятное чувство. — Чего такой мрачный? — кисло поинтересовалась я, протирая глаза и безуспешно пытаясь подавить зевок. Он застыл, как будто возвращаясь из чертогов разума в реальный мир, дабы обдумать сказанное мной. Путешествие назад заняло у него примерно секунд тридцать. «Шизофреник, что ли?» — Вот ты говоришь, что я мрачный, но, заглянув в твои глаза, я тоже не вижу особого наслаждения своим существованием. С усмешкой покачав головой, я встала и оглянулась. Комната выглядела пустой. Моих вещей здесь уже не осталось. Интересно, почему меня не разбудила Моника? Забыла?.. «Неудивительно, что о твоём существовании так легко забыть, зашуганная ты аутистка.» Кей продолжал пялится на место, где я только что была. Молчание затягивалось, становясь невыносимым. — Какой у нас план, Кей? — Да хер его знает, — отмахнулся он, окончательно придя в себя и сосредоточенно нахмурившись. — Отличный план, Кей! Надёжнее некуда. Обязательно прокатит. Где Моника? — Сейчас поднимется, наверное. Надеюсь, она тебе растолкует всё. Но планы — это формальности, формальности для федералов, а федералы — педики. Лично я себя к таковым не отношу. Так что полагаемся на импровизацию и инстинкт самосохранения! Поправив висевший мешком выцветший джемпер «Лакосте», он ушёл на кухню, а я, не желая стоять столбом, прошла в ванную. В желудке пульсировал неприятный узел, мешавший дышать. Я умылась. Вода продолжала течь из крана, исчезая в маленьких чёрных отверстиях, пенясь и образуя крохотные пузырьки. Утекает. Так быстро. Как и моя жизнь. Вспомню ли я этот момент, если меня сегодня убьют? Что вообще будет последним видением в умирающем мозгу? Лицо матери, которой никогда не было рядом? Пропавшего брата? Моники? Или эта мокрая раковина с пятнышком голубой зубной пасты и трещиной у края?.. — Ты чё, под ЛСД? Не на что там залипать! Грубый голос заставил меня подскочить на месте. За моей спиной, сложив грязные полные руки на груди, стояла Мелисса. Сегодня её очки были ещё более заляпанными, а на прядях висело аж по три бусины, зато с рук совсем исчезли браслеты и фенечки. — Стучаться надо! — пискнув, я быстро спрятала в полотенце покрасневшее лицо. Она прислонилась к стене. — Моника внизу, Полли успокаивает, там её крыса вдруг померла или что-то такое случилось. Мы все вещи собрали, пока ты тут дрыхла, как спящая царевна, но грузить их пока некуда, ибо этот еблан Пако застрял чёрт знает где вместе с проклятым фургоном. Так что пока торчим тут, — она кинула взгляд за плечо и вздохнула, прислушавшись к бормотанию Кея. — Опять он со стенами разговаривает, ёб твою мать, — прохрипела она с нотой жалости, что казалась совершенно несвойственной её натуре и потому выглядела как ленивая насмешка. — Ты небось и заразила. И с кем я нахожусь? Один говорит сам с собой, вторая залипает на воду. Дожила, называется. — Но какой же у нас всё-таки план? Мы выедем из города? Вот так просто? Она желчно посмеялась и покачала головой. — Как наивно! В твоём духе. Конечно же нет. Есть примерный план, но планы, как известно, имеют неприятное свойство никогда не воплощаться в реальность с аккуратной точностью, как вот, например, сейчас — мы должны были погрузить вещи уже полчаса назад!.. О чём я?.. А, точно, план. Простой и потому гениальный. Пошли в комнату, я больше не могу слушать это его бурчание, иначе точно свихнусь. Мелисса подошла к окну и, прищурив глаза, разглядывала что-то на крыше дома напротив. Солнечный луч, отражаясь от окна, бил в лицо, вызывая мгновенный приступ острой головной боли. Я поморщилась и пожалела о том, что оставила полотенце в ванной — хоть бы сейчас спряталась в него, что ли. — Короче, смотри, салага, — закинув в рот какую-то таблетку, начала Мел. — Сейчас этот мексиканский огрызок перевезёт вас троих вместе с вещами на один склад в Бухте, о котором ни одна живая душа не знает, кроме Кея, меня, самого Пако да Моники, так что крыс быть не может в принципе. Тем временем мы с этим поехавшим караулим здесь, в доме, пока один его дружок наяривает круги вокруг с парочкой головорезов. Наши любимые ублюдки мокруху по утрам не любят, подрулят, скорей всего, под вечер — а тут такой сюрприз в виде двустволки — как раз на две ноздри. Но что-то подсказывает моей дырявой голове, что всем скопом на вечеринку они не завалятся, и кто-то будет дежурить на улице, а потом выплывет наружу, как только почует, что с первопроходцами что-то не так. Ну, их мы уже накроем с помощью того придурка-дружка, и поедем прямиком к логову, чтобы выманить остальных — а там разделимся и уведём их на север, пока Пако вас из города вывозит. А дальше вы уже как-нибудь сами, курс на Город Ангелов. Аминь, блять. В жизни такие монологи не читала на трезвую голову. — Звучит не шибко убедительно, — нахмурилась я. Как-то слишком просто. Школьник бы и то сообразил что-то поизобретательней и понадёжней. — Расслабься, всё равно всё пойдёт по пизде. Так что лучше не налегай особо на бухло, может понадобиться огневая поддержка с тыла или как там это у дебилов в окопах называется… — …В мире сражаются два типа людей: те, кто ценят красоту стиха, и те, чей дух перехватывает от красоты оружия. А заправляют всей этой битвой как правило те, кто видят красоту в деньгах. — Так говорил Кей, с нервной важностью выхаживая туда-сюда, то и дело проверяя телефон. Теперь он выходил за пределы кухни и говорил громче, словно пытаясь привлечь наше внимание. Похоже на острый бред. Бедняга. — Пойду вниз, — предложила я. Кажется, о моём нахождении здесь всё равно уже никто не помнил. Мелисса рассеянно мигнула, спохватившись только тогда, когда я уже вышла на лестницу, и бросилась следом. — Погоди ты! Я тоже лучше внизу посижу. Пока что. Мне почему-то показалось, что такая резкая перемена её решения была как-то связана с Моникой. А она сидела на крыльце и курила. Обернувшись на звук шагов, она кивнула мне, подарила уставшую мимолётную улыбку сухих губ и снова нервно выдохнула, постукав безымянным пальцем по тонкой сигарете. Её волосы были убраны в тугой хвост, а на боку виднелся прикреплённый к ремню чехол, где блестели лезвиями ножи для метания, которые она так любила бросать в нарисованный мелом кривой круг на стене по вечерам. Нервное ожидание худшего. Если Полли и плакала до моего прихода, то сейчас уже совершенно забыла о причине своей пропавшей грусти. Отбросив в сторону палочку, она подбежала сначала ко мне, но, когда я, быстро обняв её, отошла в сторону, повернулась к Мелиссе и показала что-то на своём тонком, как та же брошенная ей веточка, запястье. — Мелисса, Мелисса, а сколько времени? Я никак не могу понять, как эти штуки работают, блинчики! Я молча наблюдала за сценой со стороны. Садиться рядом с Моникой не решалась — казалось, что лучше оставить её одну. Полли подпрыгивала от восторга, хвастаясь новенькими часиками. Небось подарок сестры — чтобы отвлечь от смерти хомячка, если тот и правда умер. Мёртвые животные — нехороший знак… — Хмм, дай-ка взглянуть… — Мел повернула ремешок, обнимающий ручку девочки, и вгляделась в циферблат. — Либо пятнадцать минут двенадцатого, либо твоя Блум с подвохом. — С подвохом? — Ага. Ну, стояк у неё. — Это как? — глаза девочки загорелись от любопытства. Мне бы хоть каплю её беззаботности… — Это, Полли, когда у мужика хуй встаёт. Опа — вот как у твоей Блум сейчас эта стрелка между ног. — Мелисса, ради всего святого, прекрати это безобразие! — прикрикнула Моника, и Полли заговорщически хихинула. — Да брось! В конце концов, я же не про Рыжего Майкла рассказываю — значит, мои слова ещё в какой-то мере приличные. — А что он, а что он? — встряла девочка, и Мелисса с явным удовольствием от того, что у неё появился заинтересованный слушатель, поспешила утолить её любопытство. — А, он вообще редкой долбанутости человек был. Ни стыда, ни совести. Наряжался монашкой и преследовал людей около торговых центров, потом подходил, смотрел так пристально в лицо и спрашивал: «Извините, вы не подскажете мою реплику?» или даже просто орал: «Прошу прощения, мне нечего вам сказать!», а потом убегал. Совершенно отбитый тип! И всё же бабы эти, ну, студентки с курсов для дизайнеров, так и вешались ему на шею. А вообще Майки кондитером работал. Выставили вон, правда, когда жалобы от клиентов стали приходить, потому что он писюльки на тортах лепил. Полли так и покатилась со смеху, и Мел тоже, не сдержавшись, захохотала. Моника обернулась и возмущённо сдула прядь с лица. — Слушай, ну я же тебя просила! Ты можешь вообще говорить о чём-то, кроме этого? — А что я? Я же не про себя! Как будто тут есть моя вина в том, что все вокруг в последнее время с ума сходят на теме секса. А Рыжий этот вообще помер, кстати говоря, с месяц назад откинулся. Оно и понятно, пропоксифен вам не шутка. Въезд в переулок преградил бухчащий фургон. Я подняла голову. Все разом засуетились — Моника, отправив сигарету щелчком пальцев в полёт, поспешила навстречу машине; Мелисса скрылась в доме — видимо, чтобы предупредить Кея; Полли что-то искала в рюкзачке; одна только я переминалась с ноги на ногу, но это испытание длилось недолго. — Саманта, эй, Саманта! Чего встала, Саманта? Залезай! — из окна со стороны водителя высунулся смуглый молодой парниша с блестящими глазами — взъерошенный, как мокрый воробей. Встрепенувшись, я заметила, что переулок вокруг уже опустел, и бегом добралась до фургона. Дверь за мной с грохотом захлопнулась. Глаза ещё не успели привыкнуть к полумраку, а я — к мысли, что не успела напоследок окинуть прощальным взглядом столь памятный для меня дом, как мы уже тронулись с места. На ощупь отыскав узенькую скамеечку и чудом не споткнувшись ни об один из чемоданов, я смогла, наконец, сесть, забившись в промежуток между стеной и Моникой. Я постаралась сжаться как можно сильней, чтобы моя рука не обжигалась об её плечо. Почему-то было страшно прикасаться к ней. Невыносимо желанно и одновременно слишком волнующе. Они с Пако о чём-то разговорились, в беседу то и дело встревала Полли, а я думала лишь о том, как бы мне запомнить каждый миг касаний, каждый вдох одним воздухом — но это всё, будто нарочно, ускользало от моего внимания быстрее, чем я успевала сконцентрироваться. Из транса меня вырвало резкое торможение. Невозможно было определить, ехали ли мы пять минут или пять часов. — Вот и всё, — наклонившись ко мне, негромко сказала Моника. Уголки её губ дрогнули. Пако выскочил из фургона и заглянул обратно через открытое окно со стороны водителя. Наши взгляды встретились, и вдруг меня охватила паника. Что-то пошло не так. Этот мальчишка. С ним было что-то не то. — М-Моника, стой! — я успела ухватиться за край её кофты, едва не упав при этом. Она, вцепившись пальцами в сиденье, обернулась на половине пути к выходу. — В чём дело? Нам пора вылезать! — Стой! — умоляюще вскрикнула я, панически быстро соображая и теряясь в перескакивающих мыслях. Как мне рационально объяснить своё предчувствие? Или это была лишь параноидальная иллюзия?.. Я повернулась в поиске ответа к Пако, но его уже и след простыл. Неосвещённый кусок склада, видимый из фургона, вдруг начал шевелиться. И тогда я услышала выстрел. Полли, пискнув, пригнулась, а Моника машинально потянулась к ножам. Ещё несколько выстрелов и свистящий хрип откуда-то снизу. Кто-то прострелил наши шины. — Твою мать! — прошипела Моника, спрятавшись за водительским сиденьем и выглядывая наружу. В сумраке склада ходили и переговаривались между собой люди. Мы были не одни. Из ниоткуда в окне вновь образовался Пако, только теперь в его руке появился пистолет, направленный на Монику. — Простите, но у меня не было выбора, — нервно улыбаясь, пролепетал он. Потные чёрные пряди прилипали к оливковому лбу. Его влажные испуганные глаза магнитом притягивали мой взгляд. — Они сказали, что, если я отдам вас, они не тронут Мелиссу! Понимаете? Я должен был… — Эй, щенок, выводи своих цыпочек из клетки! От грубого голоса из глубины склада у меня всё внутри перевернулось. Пако перестал оправдываться, сжал пистолет сильнее и нахмурился. — Выходите!.. Он не успел договорить. Я зачарованно наблюдала за тем, как цепкие пальцы Моники хватают его за сморщившееся лицо — другой рукой она уже выдёргивала обратно нож, вошедший сбоку в шею. Пистолет упал вниз, к педалям, так и не выстрелив — там его подобрала Полли, неведомым образом переместившись из угла к передним сидениям. Весь киношный абсурд ситуации отказывался хоть как-то улечься в моём мозгу. Крик. Вспышка. Белый кролик всегда любил насилие. Кровь ему к лицу. Лицо. Лицо. Лицо. Глаза. Следующее, что я помню, — в моих руках оказался тот самый дробовик, из которого Моника учила меня стрелять, а карманы забиты патронами. Я тяжело переводила дух. Какого черта происходит? Почему я на корточках за фургоном? На разбитых в кровь коленях щипалась едкая пыль. Я слышала выстрелы. Высунув голову из-за угла, я увидела рядом Монику. Щёлкнула винтовка. Её лицо покраснело от напряжения. — Видишь вон ту тачку? Нам нужно добраться туда. Полли уже там. Рядом с моим ухом воздух расчертила горячая линия, и я инстинктивно отшатнулась. — Пошли! — рявкнула Моника; не оборачиваясь, вскочила с места и первая бросилась преодолевать десяток метров до машины. Я побежала за ней, согнувшись и стараясь вилять, как в фильмах. Ногой задела что-то мягкое, будто резиновое. Куртка на лежачем теле. Тело. Манекен. Кукла. Кукла с лужей крови под ней. Не тело. Ничего толком не понимая, я закатилась на переднее сиденье тёмно-синей машины с дырками в дверях, и Моника со всей силы вдарила по газам. Почему нас не схватили? Нам кто-то помог? Что произошло? Я стреляла в кого-то? Но все вопросы отступили, когда я увидела перед лобовым стеклом металлическую «штору», которая перекрывала выезд со склада наподобие двери. Полли закричала, и я успела увидеть в стекле заднего вида её перепуганное красное личико. — Что за… — не успела я договорить, как пришлось зажмуриться и закрыть уши, чтобы не умереть на месте от ужасающего грохота — мы протаранили заслонку и выехали на улицу. Визг тормозов, я ударилась виском о стекло во время резкого поворота. Сзади послышался хлопок выстрела. — Дьявол! — прошипела Моника, выезжая на дорогу. Падающее за дома солнце золото-оранжевым сиянием играло на поверхности залива. Я сжала влажными пальцами дробовик, зажатый между коленями. — Куда мы едем? — спросила я, стараясь удержать равновесие во время очередного рывка в сторону. За нами показались две чёрные машины, отдалённо похожие на огромных жуков. — Да не всё ли равно! Нужно сбросить хвост! Раздался звон. Полли снова закричала. Разбилось заднее стекло, и осколки поранили ей спину и руку, которую она инстинктивно выставила перед лицом, чтобы защититься. — Полли! Ты как? — не отвлекаясь от дороги, с дрожью в голосе спросила Моника. Я обернулась. Девочка всхлипывала, прикусив щёку изнутри, но, увидев меня, попыталась улыбнуться. На её руках блестела кровь. И тут ко мне как нельзя более некстати вернулись картины моего сна. Осколки. Кровь. Крики. И следующее — труп Полли. Ну уж нет. Я нажала на кнопку и открыла окно. Тёплый ветер бил в разгорячённое лицо. — Держи ровней! — кинула я Монике и высунулась чуть ли не на половину. Целиться, торча из окна несущейся на полной скорости по пригородной дороге машины, было невозможно от слова «совсем»; тем не менее, мне удалось сделать два выстрела куда-то в сторону колёс — лап — преследующих нас «жуков» до того, как меня втащила внутрь рука Моники. — Не трать патроны, это бесполезно! Заведём их в тупик! Я кивнула и закрыла окно. — Кр-р-руто! — воскликнула Полли, и, сама удивившись тому, как чётко ей удалось выговорить непроизносимую «р», замолкла. Лицо пульсировало иголочками от ветра. Я сглотнула. Мы приближались к городу, но жуки, гудя моторами тяжёлых крыльев, не отставали — как хищники, что гонятся за жертвой до тех пор, пока она не измотается насмерть. Несколько раз они пытались столкнуть нас с дороги или притеснить с двух сторон, но Монике каким-то чудом удавалось выскользать из капканов за миг до того, как они захлопнутся. Напряжённое молчание повисло в густом от страхов и сомнений воздухе, который можно было резать ножом для масла. Дышать стало трудно. Белые костяшки пальцев Моники освещало опускающееся солнце. Вечерело, а я не помнила, куда пропала большая часть дня. С ночью грядёт смерть.