Обезболивающее

Капот жадно глотал километры. Оцепенелая усталость давила на опущеные плечи. Из темноты то и дело выскакивали фонари, как отчаявшиеся самоубийцы, бросающиеся под колёса. Стиснув зубы от боли, разбегающейся по каждой клеточке тела, я открыла окно и высунулась по пояс, чтобы проблеваться на полном ходу. — Долго же тебя не отпускает, — взволнованно заметила Моника, когда я, потирая переносицу, залезла обратно в машину. Я горько усмехнулась. — Похоже, меня ждёт смерть в толчке от отравления — самая бесславная и позорная. Мне под стать. Господи, когда уже этот гадкий привкус изо рта пропадёт… — А мне понравилось! Очень даже вкусно было! — отозвалась с заваленного вещами заднего сиденья Полли. — И вообще! Даже не вздумай помирать тут! Смерть. Как часто за последние месяцы я с ней сталкивалась — каждый день?.. Смерть приходит без предупреждения. Заваливается без стука, как старый друг, который опоздал к ужину, но всё ещё хочет выпить пива на твоём диване. Она не всегда драматична. Не всегда значима. Не всегда ожидаема (хотя, казалось бы, парадокс — разве жизнь не является ожиданием смерти?). Она не двигает «сюжет», написанный рукою кого-то свыше. Она не убирает нужных для этого «сюжета» людей, не убирает «второстепенных героев». Нет никакого единого фильма или романа, никакого единого сценария, никаких реплик и прописанных персонажей. Хаотичная импровизация впопыхах перед пустым зрительским залом (таким ли пустым? Уж не я ли там пряталась до недавнего времени? Ещё предстоит узнать, кем лучше быть: немым зрителем или плохим актёром с амнезией); каждый играет для своего собственного фильма — здесь нет общей синхронизации. Кто-то нуарный герой, кто-то погряз в бессюжетном порно, для кого-то его вестерн существует вне времени и моды, кто-то попал в несмешную комедию. Поэтому важно найти того, кто играет с тобой в одном фильме — найти, пока не пришла госпожа смерть, и не выключила прожектор над твоей головой. Может быть, она сделает это случайно, а может, из вредности, будто плохой парень, что отравлял тебе жизнь в старшей школе. Она просто выполняет свою работу на отвали. Наверное, это всё ей самой уже порядком надоело. — Кажется, мы на месте. Моника, просунув голову в окно, разглядывала поломанный изрисованный знак, спрятавшийся в кустах. Я прищурилась. Впереди высился солидный особняк с бассейном и газоном, перед которым стояло с десяток машин. Судя по звукам музыки, различимым даже на таком расстоянии, там было достаточно весело и без нас. — Ты уверена, что он живёт именно здесь?.. — Понятия не имею. В любом случае, попытка не пытка. Если вести себя достаточно уверенно, то можно получить всё. — По-моему, это называется «наглость». Моника не ответила. Она остановила автомобиль рядом с другими и вышла, поправляя волосы. Сегодня на ней не было парика. — Схожу разведать обстановку. Не уходите никуда пока. — Да куда уж мы денемся, — пожав плечами, ответила я. Моника скрылась в доме, и мы с Полли остались одни. Закрыв глаза и шумно выдохнув через нос, я опустилась в кресле ниже. Воняло сырной закуской к пиву. Под ногой обнаружилась бутылка воды; я прополоскала рот и сплюнула в окно, после чего уселась обратно. Спинка кресла вдавилась в спину. В чужой машине сидеть всегда неудобно, хотя с таким ритмом жизни это просто некогда заметить. Я прислушалась к своему телу — живот болел уже не так сильно, холодный пот исчез, тошнота сошла на нет; разве что ныли суставы и голова раскалывалась, но эта боль давно стала привычной. После такого насыщенного дня странно, что мы вообще живы. Не день, а голливудский сценарий. Всё началось с того, что ближе к вечеру мы остановились у придорожной китайской забегаловки, чтобы взять еды с собой. Моника схватила первое попавшееся, и мы двинулись дальше. Вот только далеко уехать у нас не получилось. Едва первые три куска кисловатой резины, слабо напоминающей мясо, скатились вниз по моему горлу, как весь организм тут же восстал против. Меня трижды вырвало, прежде чем Моника смогла найти на задворках маленького городка дешёвый мотель в красных тонах. Полли сидела на кровати, заляпанной спермой и помадой, спрашивая каждые две минуты, живая ли я, пока я корчилась в туалете; Моника вернулась только час спустя с кучей таблеток, от которых немного полегчало. Мой истощённый организм принял решение отключиться, чтобы набраться сил, но выспаться мне не дали — и дело было даже не в стонах за тонкой стеной. — Это копы, — два слова, а на меня будто ведро воды вылили. Сна ни в одном глазу, боли ни в одной мысли. Понапихав вещи в пару спортивных сумок (хвала небесам, что у Моники есть привычка не оставлять всё в машине), мы выбрались на улицу через окно — благо оно было на втором этаже, — пока в коридоре грохотал топот десяток ног, раздавались крики и возня. Лужи, мокрый чёрный асфальт, холод, бьющий в распалённые лёкие и скребущий по пересохшему, как правый приток Нила, нёбу. Фары осветили со спины чёрную фигуру. — Стоять! Руки вверх! Мы не причиним вам вреда! — Пошёл ты! Всё смешалось. Моника бежала первой, проламываясь через кусты зигзагами; за ней я со всеми вещами, и следом едва поспевавшая за нами Полли. Мокрые листья, бьющие по лицу, хлюпающая в обуви грязь, синие и красные огни, крики, вой, лай собак… Не помню, как нам удалось уйти. Не помню, как мы добрались до окраины и возле переполненного футбольными фанатами паба залезли в чужую машину. — Что сейчас вообще произошло? — пытаясь отдышаться, спросила я, когда Моника смогла завести тачку и отъехала от паба достаточно далеко, чтобы можно было не волноваться о преследовании законным владельцем, который, сам того не ведая, сделал доброе дело, просто забыв внутри ключи. — Дай-ка подумать. Полицейская облава на маленький мотель… Держу пари, он был одним из тех, где кучка богатых наркош держат похищенных девочек, накачивая их всяким дерьмом, чтобы потом продавать своим дружкам. Я видела что-то подобное в Сан-Фране. — А нас что, приняли за героиновых шлюх? — А мы что, выглядим иначе? Какое-то время мы молчали. Резкий спазм заставил меня сжаться. — Мне опять херово. Я тут всю тачку заблюю, — с ноткой иронии предупредила я, но Моника остановила меня жестом руки. — Я, кажется, знаю, что делать. Недалеко от Гринвилла живёт мой старый знакомый, мы с ним снимались в одной вещи, и он оставил свой адрес на всякий случай. Как же его… Найджел, кажется. Фриковатый тип, но, думаю, у него можно остаться на денёк-другой, пока тебе не полегчает. Если он сейчас не в очередном автостопе, то мы передохнём в его доме. Час пути — и вот мы здесь. — …Сама-а-анта, Сама-а-а-анта, Сама-а-а-анта, — монотонно тыкала меня в бок игрушкой Полли. Внезапная боль в области живота заставила вздрогнуть и покрыться потом. — Чёрт, да не трогай ты меня сейчас! Иди сама знаешь куда… — поморщившись, попросила я, стараясь не потерять сознание и молясь, чтобы Моника вернулась быстрее. — Куда? Я прикусила язык, мысленно отругав себя за несдержанность. — Не суть. Забудь. — А я знаю-знаю! Нахуй! — Полли! Не говори так. — Нахуй! На-а-ахуй! На мерзкий-мерзкий кривой хуй! — Фу, Полли, как тебе не стыдно. Хорошие девочки так не говорят. — А я больше не хорошая девочка! — А кто? — Я Лео! Я убийца! Я буду убивать всех плохих людей и выбивать из них дер-рьмо! — Это кто тебя научил так выражаться? Дай-ка угадаю… Мелисса? Теперь это имя уже не страшно произносить. Мелисса. Кейтлин, но для меня и Моники — Мел. Она спит спокойно. Как и все остальные. Как и все невинноубиенные… — Ну, совсем немножко. Это я в школе научилась! А ещё там был один мальчик с пистолетом, он меня стрелять научил! Я теперь всех-всех перестреляю! — Юные школьные стрелки, как мило… Эх, а я-то наивно полагала, что в школах учат не стрельбе и мату. Видать, времена и в самом деле поменялись. — Старушка Сэм! Неизвестно, куда бы зашёл наш разговор, если бы в этот момент в окно не постучали. Я вывалилась из машины и упала в руки Моники. — Всё в порядке, это Найджел. Сегодня у него вечеринка. Мы можем занять комнату его родителей наверху, — убедившись, что я могу стоять на своих двоих, Моника принялась доставать из машины вещи. — Поспать вряд ли получится, но хоть лучше, чем продолжать ехать. — Моника, тебе уже говорили, что ты ангел?.. — Разве что павший, — она обошла автомобиль и ногой сбила едва держащийся номерной знак, после чего отправила его пинком в кусты. — Всё, идём. Полли, вылезай. Наиграешься ещё, сегодня мы всё равно не уснём. — А я и не хочу спать! — гордо заявила девочка, поправлявшая растрёпанные волосы, смотрясь в лужу вместо зеркала. — Я буду тусить всю ночь! — Как хочешь, но никакого алкоголя и мальчиков. — А девочек? — И никаких девочек, — отрезала Моника. — Найджел за тобой присмотрит. Ну что, вперёд? Мы нырнули в улей для самых больших, ленивых и накуренных пчёл в мире. Моника уверенно лавировала среди полуголых девушек и парней, тонущих в кальянном дыме и розовом свете. От каждого здесь пахло травой и проблемами. Некоторые поворачивали пьяные лица в мою сторону и продолжали пялиться, даже когда я смотрела себе под ноги. В такие моменты чувствуешь себя до наготы уязвимым. — Смотри, смотри! — Полли дёрнула меня за рукав, заставляя остановиться. — В чём дело? — я проследила за её взглядом и увидела включённую плазму в зале. Перед ней сидела лишь пара гиков с энергетиками в руках, остальным было явно не до происходящего на экране. В углу я заметила несколько досок для скейтборда, а ещё полки, заставленные комиксами и фигурками. — Там «Звёздные войны»! Я ни разу их не смотрела! Ну то есть я видела первые полчаса, когда ходила в гости к… — Так ты хочешь посмотреть фильм? — Да-да-да! Супер-да! — Ладно, ступай. Мы с Моникой будем… наверху. Держись поближе к тем очкастым ребятам. — Есть, капитан! — ещё секунда, и Полли уже плюхнулась перед экраном. Я вздохнула, но тут же встрепенулась, пытаясь найти Монику — она уже разговаривала с кем-то, кто взял наши сумки, около лестницы. Высокий полноватый парень с ярко-красными волосами, собранными в хвостик, пирсингом под губой и татуировкой на лбу, фрик из социальных сетей, в котором мужского было меньше, чем во мне. Оставалось предполагать, что Моника знала его другим. — Ты, должно быть, Саманта? — я почувствовала себя в разы увереннее, когда поняла, что его голос почти такой же высокий, как у меня. — Так точно. — А, ну… понятно… Комната наверху, там, налево. Я вам покажу. — Мы разберёмся, — взяв Монику под локоть, я едко улыбнулась, приподняв брови. Должно быть, яд из моего организма выходил вместе с интонацией. Найджел помялся на месте и стал подниматься. От него пахло чипсами. Свет в комнате зажёгся не сразу. Двуспальная кровать, шкаф, жёлтые обои. Семейные фотографии на стенах, над изголовьем — шедевр абстракционизма. — Только не трогайте эти тюбики, бога ради, — напоследок попросил парень, кивнув в сторону прикроватной тумбочки, заваленной косметикой. Я закатила глаза, закрывая перед его носом дверь. Когда я обернулась и встретилась взглядом с Моникой, мы одновременно рассмеялись. — Уверяю тебя, когда мы познакомились, он не был таким сопляком, — с улыбкой заверила она, растягиваясь на кровати. Остаться втроём с Моникой и большой кроватью — лучший подарок судьбы за последние сутки. Вдруг она развернулась и хитро посмотрела мне в глаза, прикусив губу. — В чём дело? — Выключи-ка свет. Не знаю, было ли дело в том, что нам обеим нужна была разрядка после стресса последних недель, или в том, что трахаться в постели чужих родителей под набирающие громкость басы внизу после того, как одна из вас едва не угодила на тот свет из-за отравления, а другая угнала чужой автомобиль, — это тоже романтика, но так или иначе на несколько часов я позволила себе выкинуть из головы монашеские принципы и напиться допьяна без алкоголя. Я вернулась к кровати и легла на бок рядом с Моникой, взяв её руку в свою и сплетая пальцы. Мы смотрели друг другу в глаза, неотрывно, даже не моргая. Её светлые ресницы, лунный блеск на радужке, приоткрытые губы, тень, упавшая из окна на верхнюю часть лба, миллионы крошечных деталей, собравшихся воедино — и тут меня будто крюком схватили и вытащили из-подо льда, дали вдохнуть полной грудью, и это мгновение было таким до боли настоящим, как если бы всё прошлое умерло только ради того, чтобы оно свершилось — так звуки в песне умирают один за другим, чтобы дать жизнь потомкам. — Твои волосы совсем синие в темноте. Тебе идёт этот цвет. И будто бы пелена спала с моих глаз, а оковы — с рук. Будто я видела её в первый раз, касалась её в первый раз, целовала её в первый раз, изучая живое трепещущее тело по новой, без карт и подсказок, прижимаясь сильнее, обжигая кончики пальцев и губы, наполняя до боли и звона в ушах своё тело этими бесценными мгновениями, дав знакомому запаху подобно цветочному июньскому ветру пронизывать всё моё существо от кончиков ноздрей до пят, заполнять собой лёгкие, проникать в сосуды, вихрем проноситься в голове, взметая в воздух все мысли, сея хаос, над которым властны лишь два вкусивших его прелесть гения. И дышалось свободнее, легче, глубже — хотелось дышать, хотелось бесконечно чувствовать, как хочется маленькому ребёнку в один мир познать всю бескрайность Вселенной. Её руки на моих шрамах. Мои — в её волосах. Больше никакой животной страсти, больше никакого страха, больше нет призраков убитых, осуждающе стоящих за спиной. Здесь мы в безопасности. Я не выкинута из собственного тела, я ощущаю существование каждой его клеточкой. И тогда я поняла, в чём принципиальная разница между понятиями «заниматься сексом» и «заниматься любовью». Не было этой испепеляющей больной одержимости, не было приторно-сладкой страсти тела с ценником, не было груза на лопатках, не было грязи — ни комочка. И хотя Моника, по сути, делала всё то же самое, что и в тёмных номерах отелей в Сан-Фране — я чувствовала, я знала, что теперь всё было по-другому — это прослеживалось в каждом движении, взгляде, вздохе; что-то неуловимое, но более близкое, мягкое, доверчивое. Теперь всё по-другому; теперь, когда нам удалось вырваться из капкана города. Освободиться. Очиститься. Я очистилась от грехов — то, что было между нами ночью, назвать грехом невозможно. Ведь если этот апофеоз эстетики тел, упивающихся своим существованием, — грех, то что тогда вообще свято? Я уснула с серым рассветом, положив голову на плечо Монике. Музыка в моей голове перебивала ту, что играла внизу. Настойчивый стук в дверь заставил меня с трудом приподняться на локтях, подавив зевок, накинуть на себя кофту и открыть дверь. Найджел переминался с ноги на ногу. Только сейчас я заметила, что музыка стихла, зато отчётливо различались недовольные голоса. — В чём дело? — сонно спросила я. Судя по слабому утреннему свету, проникающему сквозь занавески, поспать нам дали не больше пары часов. — Мои родители… Они должны вернуться меньше, чем через час, — Найджел заглянул в комнату через моё плечо, но я облокотилась об угол, закрыв ему обзор. — Я тебя поняла, мы будем готовы в течение пяти минут. Где Полли? — Спит в гостиной… Разбудить её? — Да, конечно. Мы скоро спустимся. Парень скатился вниз по лестнице до того, как я закрыла дверь. Моника уже сидела на кровати, руками расчёсывая спутавшиеся пряди. Невозмутимость и спокойствие с фиолетовыми пятнышками на шее. Два разных человека в одном теле. Мы отъехали от особняка последними. Полли даже не стала рассказывать про фильм — зевая, свернулась в клубочек сзади, накрывшись курткой, и уже спустя пару минут засопела. Я уставилась в запотевшее окно. Небо залило молоко — редкие фонари не успевали столько выпить. — Можешь достать карту? — тихо спросила Моника, свернув на большое, но совсем пустое в этот ранний час шоссе. Словно только мы проснулись на зачарованной сонным проклятием планете, и вся красота и тишина утра досталась нам. Порывшись в сумке, я вытащила скомканную и местами промокшую карту и развернула её на коленях. — В конечном счёте нам нужно попасть в Вирджинию. Клиника, о которой говорил Кей, находится там. — Так… — я провела пальцем по нарисованным линиям, хмуря брови. — Мы могли бы попасть туда максимально быстро, если бы из Литл-Рока поехали напрямую через Теннесси. — Через Теннесси мы не поедем, — отрезала Моника. — Посмотри, на каком мы сейчас шоссе. — Но зачем нам делать такой крюк? — Так надо. — У тебя что, проблемы с кем-то из Теннесси? Опять какая-то мафия? — Саманта. — впервые за поездку она повернулась ко мне лицом. Голубые глаза метали молнии. — Просто поверь мне. Мы поедем через южные штаты. — Это займёт в разы больше времени! А если у меня опять будет… припадок? Голосом, не терпящим пререканий, она ответила: — Я позабочусь о тебе. А теперь сообщи, пожалуйста, название шоссе, по которому мы едем. Не хочу пропустить съезд. Я с трудом выговорила набор букв и цифр. Моника кивнула, как будто подтвердила правильность названного мной секретного пароля. Прищурив глаз, я рассматривала трясущуюся карту. — И что мы забыли в Алабаме? Едем искать следы Мейкомба? А что, из меня вышел бы неплохой Страшила… — О чём ты? — «Убить пересмешника», — удивлённо пояснила я. — Его разве не везде проходят? — Странно, я… Не помню такого. Я редко читала по программе. Если было время, искала старые журналы и книги с репродукциями картин. Мне нравилось читать о Ренессансе во Франции… Правда, не могу похвастаться какими-то особо ценными знаниями. Поездка по шоссе продлилась около часа — машин становилось всё больше, вместе с этим возрастала вероятность столкнуться нос к носу с полицией, поэтому Моника свернула с автомагистрали и вдавалась в глубь штата до тех пор, пока дороги не сменились направлениями, которых на карте попросту не существовало. Всё спереди и сзади от машины скрывалось в белом тумане, пропитанном, как губка, солнечным светом и нежной синевой утреннего неба. Проехав через небольшую рощу, где величавые вековые деревья, одетые в самую сочную за весь год зелень, щедро роняли сквозь листву золотые пятна в салон, мы очутились в поле. Сладкие запахи сотен трав, мокрой после дождя земли и чего-то, похожего на аромат свежих ягод, смешались воедино и вскружили голову не хуже вина. Открытые окна пропускали внутрь потеплевший голубой воздух, но мне всё было мало — как черепаха из панциря, я вылезла наружу по плечи и подставляла лицо солнцу. Моника высунула в окно руку и лениво лавировала ладонью в потоках ветра, что играл в её волосах. Нестерпимо хотелось взять мольберт и кисть и запечатлеть хотя бы кусочек этой красоты, или описать её в красивых и ладно расставленных рядом эпитетах, или сохранить её на фотокарточке, чтобы доставать из альбома январскими вечерами и долго-долго пристально рассматривать в попытках вернуться обратно в тот день, но я знала — это всё не то, этого недостаточно, эта имитация бесполезна, ведь всегда лучше один раз прожить, чем сотни раз прочитать или увидеть. И вдруг что-то под днищем автомобиля утробно заворчало голодным зверем, потом ещё раз бухнуло уже громче, под капотом. Моника сбавила скорость, а затем и вовсе резко остановилась. Я обеспокоенно рухнула обратно в кресло, стукнувшись головой о крышу. — В чём дело? — Понятия не имею. Была бы здесь Тесс, она бы сразу сказала. Я, знаешь ли, умею проволокой в замках ковыряться, а не гаечным ключом во внутренностях тачки. После десятка неудачных попыток завести машину, Моника сдалась и уронила голову на сложенные поверх руля руки. — Что такое-такое? — протирая глаза, спросила Полли, разбуженная тихой руганью и ворчанием двигателя. — Мы застряли в ебенях, — коротко и ясно констатировала факт её сестра. — Может, всё-таки было лучше ехать напрямую через Теннесси?.. Сейчас мы были бы уже на трети пути, — внезапная поломка автомобиля вызвала во мне странную реакцию. Как будто незримая нить, соединявшая струны моей души с природой вокруг, вдруг лопнула, как паутинка на ветру, и вместе с ней исчезло и ощущение полной гармонии с окружающим миром, на смену которой пришла привычная опустошённость и раздражённое недовольство. Кто-то без спроса выключил фильм на моменте, где показывают панорамы под красивую музыку. — Да? А может, мне напомнить тебе, как мы оказались в этой рухляди на колёсах? — Благодаря копам?.. — Верно мыслишь! А как мы наткнулись на них? Уж не из-за того ли, что остановились в притоне, который мотелем называть стыдно? А почему мы там остановились, тебе рассказать? Не успела я открыть рот, чтобы возразить, как между нами с Моникой возникла плюшевая собака. — Фаффи говорит, чтобы вы не ссорились! — насупленно переведя взгляд с меня на сестру, приказала девочка. Моника вздохнула, потерев виски. — И что нам прикажете делать? Это корыто скорее развалится, чем снова поедет. У нас нет ни еды, ни воды, ни даже оружия! Пистолет остался ещё в фургоне, у меня с собой есть разве что нож. И, о боги, угораздило же потерять зажигалку!.. Я молча откинулась на сиденье, наблюдая за бликами на потолке. Снаружи стрекотали насекомые, далеко позади в роще пели птицы. Полли права. Нельзя ссориться. Нельзя разделяться. Я — не моя мать. Я буду лучше. Я не могу себе позволить потерять Монику. Тем временем та уже нашла в бардачке забытую хозяином машины зажигалку и, выйдя на дорогу, нервно закурила. Через пару затяжек морщинка на её лбу разгладилась, а лицо приобрело более миролюбивое выражение. С тоской подумав о бутылке текилы, я завистливо косилась на пачку сигарет, которую Моника убирала в карман. В этом раунде её зависимость победила. — Ладно, извините, я погорячилась. Прости, Саманта, я сама не своя. — Ничего страшного, я понимаю. Мы все на взводе. — Так-то лучше! — одобряюще закивала Полли. — Вот что я предлагаю: мы берём обе сумки и идём вперёд. Насколько я помню, миль через двадцать находится безымянное захолустье, верно? Значит, примерно на середине пути всяко будет дом какого-нибудь хрыча, который живёт на отшибе. Там будем действовать по ситуации — либо напросимся, либо ограбим. Действовать буду я, Саманта меня прикроет. Понятно? — Ура, мы будем грабителями! — Полли, это не весело. Подозреваю, что за нами и так хвост из копов, и лучше всего делать ноги как можно скорее. Так что, идём? И так мы двинулись в путь. Я взяла одну сумку, Моника — вторую, а Полли время от времени нам помогала, особенно мне — от слабости я несколько раз чуть не падала в обморок, и с трудом старалась не замечать чёрных кругов перед глазами и нарастающий звон в ушах. От голода сводило живот, но я не подавала виду. После стольких дней езды длительная прогулка вызывала ноющую боль в голенях и бёдрах. Только Полли весело скакала вокруг, будто мы вышли прогуляться в парк, а не застряли у чёрта на куличках. Машина уже давно осталась далеко позади за холмом, но наши ноги всё продолжали топтать дорогу, а незащищённые макушки жгло палящее солнце, лишь изредка скрывающееся за кронами. Я устало потёрла вспотевшую шею, гадая, чем окончится сегодняшний день. Пока что ясно было одно: белую полосу моей и без того короткой жизни кто-то бессовестно снюхал. — Эй, смотрите! — Полли, вбежав на холм вперёд нас, указывала пальцем на едва различимый в пропадающем тумане силуэт дома. — А ведь ты была права, — пробормотала я, обращаясь к Монике. Она первой двинулась по направлению к дому. Высокая трава билась о наши ноги, стоптанная обувь заляпалась в пыли и грязи. Чем ближе мы подходили, тем больше открывалось взору: два этажа и чердак, белые стены, закрытые занавески на окнах, пустой приоткрытый гараж, несколько запущенный сад… Всё выглядело так, словно жители уехали на пару недель. Оно и не мудрено — вполне возможно, что захотели встретить Четвёртое июля с родственниками или посмотреть фейерверки в ближайшем городке. Приложив палец к губам, Моника поставила сумку на землю и, согнувшись, двинулась к стене дома. Мы с Полли ждали поодаль, пока она не махнула мне рукой. Оставив сумку под охраной Полли, я бегом пересекла расстояние до стены. — Окно в ванной открыто, — шёпотом сказала Моника. — Я полезу первой, потом ты. Проверим комнаты, если всё чисто, я открою дверь и впущу Полли. Если нет, то мы берём еду и деньги и уходим. Вот, возьми. Она протянула мне второй нож. Я сжала рукоятку в потной руке. На ум пришли слова Моники о том, что убийство — это только про холодное оружие, а огнестрельным ты всего лишь нейтрально уничтожаешь безликих врагов. Надейся на лучшее, готовься к худшему, и будь, что будет. Подтянувшись, Моника легко влезла в окно, и спустя пару секунд подала мне руку, помогая залезть внутрь. Перевалившись через раму, я не удержала равновесие и шлёпнулась на пол, тихо выругавшись. — Чёрт! — в панике прошипела Моника, пока я, потирая ушибленные локти, искала нож, который успела выронить. — Прости, я не специально… — Ё… Ладно, спокойно, спокойно. Нашла нож? Идём, держимся тихо… — Руки вверх, юные леди. Кровь зашумела в ушах, когда я медленно подняла взгляд. Моника, со скоростью света успевшая спрятать свой нож и затолкать мой под ванну, невинно хлопала глазами, подняв обе руки и глядя в лицо хозяйке дома, которая нацелила на нас ружьё. Она была угрюмо уродлива. Старая не по годам кожа в пигментных пятнах, дотошно скрытая невзрачным тряпьём, плохо сидела на костях, неуместно прилипая к ним либо вися мешком; серые волосы с седыми корнями вились на голове, как хвосты крысиного короля; большой красный нос нависал над тонкими поджатыми губами, маленькие глазки подозрительно блестели из-под кустистых бровей. В её взгляде читалось отвращение на стыке с жалостью. — Кто такие? Что здесь нужно? — Мы, ээ… — не слишком уверенно начала Моника, в панике бегая взглядом по стенам, — Ну, окно было открыто, вот мы и вошли. — Это я поняла. Отвечайте на вопросы. И тут инициативу перехватила в свои руки я. Нервно сглатывая и заламывая руки, смотря прямо в дуло ружья, я импровизировала на ходу, думая лишь об одном: нужно спасти Монику. Длинная трогательная история о том, как мы, две сводные сестры, которых отец-сутенёр держал вместе с другими девушками в притоне, смогли сбежать и теперь скрываемся от него и купленных им копов вместе с нашей самой младшей сестрой, похоже, пришлась по вкусу женщине с ружьём, и она опустила оружие, внимательно слушая рассказ. Моника, подхватив идею, временами вставляла и свои комментарии, облегчая мою невольную роль рассказчика. — …Так что, как видите, мы безобидней мошки; к тому же изрядно напуганы и порядком устали. Мы просто искали приют, место, где мы могли бы укрыться от погони, и найти еду. Мы не стали стучать в дверь, потому что нам показалось, что дом пустует, — робко улыбнувшись, закончила я, смотря женщине прямо в глаза. Она молчала, жуя щёку изнутри. — Если всё, что вы сказали мне, правда… — Я могу поклясться жизнью! — встряла я. «Какая разница, не жизнь и была!» — …То мой долг — дать вам кров и пищу. Скажите только, вы верите в Бога? — Конечно! — хором ответили мы. Женщина расплылась в улыбке. — Я уж подумала, что вы грабители какие. Здесь места небезопасные стали, нехороших, пропащих людей тьма. Кто ко мне с оружием придёт, тот от него и погибнет. Но кто просит помощи, тот всегда её найдёт. Все мы дети Божьи, и должны помогать друг другу. Сам Господь Бог привёл вас сюда, он даёт нам все эти испытания. Он послал вас сюда. Мы с Моникой переглянулись, не зная, что отвечать. Только религиозных фанатиков встретить не хватало. Женщина спохватилась, взяла ружьё, и взмахом руки позвала нас за собой. Я быстро подобрала с пола нож и спрятала под одеждой. — Где ж ваша сестра, леди? — А, она… На улице, стережёт вещи. Мы прихватили с собой кое-что. Знаете, она сейчас немного в шоке, и не очень хорошо разговаривает, — выпалила я, лихорадочно прикидывая, как сделать так, чтобы Полли подыграла нам. Лучшей идеей, на мой взгляд, было попросить её молчать до тех пор, пока я не сообщу ей все детали. — Тогда идите за ней! Я пока приготовлю что-нибудь… Только встала, вы уж простите, что выскочила к вам, в чём была… — В чём? — рассеянно спросила я, только сейчас приглядевшись к прикиду хозяйки дома. Непонятный балахон, шаль… она напоминала выжившую из ума старуху, которая по утрам громыхала своей тележкой мимо моего дома в Сан-Франциско. — В ахуе, да простит меня Всевышний за такие слова. Сами подумайте — решила, что воры лезут, перепугалась вся!.. Мы прошли по полутёмным залам с интерьером в стиле провинциальных семидесятых — оно и не удивительно, всё-таки такая удалённость от цивилизации позволяет владельцам домов консервироваться в любом желаемом отрезке времени. Выцветшие плакаты и несколько натюрмортов на стенах в цветочек, пожелтевший дисковый телефон, засохшие цветы в вазе и множество распятий, ни шагу не ступить без них. На диване я заметила двух рыжих кошек, в коридоре нам на встречу выбежала беспородная собака с висячими ушами, а на заднем дворе оживились, судя по звукам, курицы. Я с тоской вспомнила про Мон-Мона. Выйдя на улицу через дверь, мы поспешили к Полли, не веря в свою удачу и спеша пересказать ей то, что с нами приключилось. Уже через полчаса все собрались на веранде, где хозяйка дома, миссис Вудс, накладывала завтрак — яйца, тосты, джем, молоко, даже фрукты — словом, о большем и мечтать нечего. Вниз нехотя спустились по очереди все пять её детей, начиная от старшего лопоухого Хьюго, которому стукнуло четырнадцать, и заканчивая младшей по имени Тереза Мэй, которая едва переставляла ноги и не доставала изо рта маленькую уточку из дерева. Трое мальчишек и две девочки с интересом рассматривали нас, как диковинку. Перед едой мы с Моникой представились своими настоящими именами и позволили миссис Вудс вкратце пересказать нашу историю, после чего она с детьми принялась молиться перед едой, и нам волей-неволей пришлось присоединиться. Полли же, вместо того, чтобы благодарить Бога за завтрак, во все глаза бесцеремонно разглядывала детей, с которыми ей не терпелось завести знакомство. После завтрака, когда дети, включая Полли, разбежались кто куда, миссис Вудс позвала нас на кухню, чтобы мы помогли убрать со стола и помыть посуду. По ходу дела она сообщила нам, что её муж уехал в соседний штат по каким-то особо важным делам, связанным с «Храмом Добра» — собрания этой организации регулярно проходили в амбаре за их фермой; как я поняла, она была связана с религией. «Во всей глухомани набрести на второй «Храм народов»* — это надо уметь», — мрачно подумала я, прикидывая, как быстро нас принесут в жертву дядьки в капюшонах и чем нам грозит сожительство с лидером религиозного культа. — Думаю, он пробудет в отъезде до середины августа, посему на это время вы можете остаться у нас, если, конечно, будете помогать по дому, — дружелюбно улыбнулась пятью желтоватыми зубами хозяйка дома, домывая последнюю чашку, пока мы с Моникой вытирали уже помытую посуду. — Это очень мило с вашей стороны, большое спасибо. Надеемся, что мы не будем для вас в тягость, — вежливо ответила Моника. Я поникла. Кто знает, сколько ещё я протяну без лечения — пускай и вдали от триггеров? Днём Хьюго, Рауль, Терри и Лиза потащили нас на экскурсию по ферме. В десяти минутах от дома протекала речка, где уже вовсю плескалась Полли в купальнике, который она умудрилась сберечь ещё с Лос-Анджелеса. Лиза, полноватая девочка с приподнятой верхней губой, из-за которой она напоминала кролика, сбросила платье в горошек и побежала к ней, визжа и поскальзываясь на камнях; следом за ней, забыв про нас, бросились в воду и её братья. Я стояла в стороне, жмурясь от бликов, и с лёгкой болью зависти смотрела на здоровых светловолосых детей, которых ничуть не смущала собственная нагота — они не были так отравлены цивилизацией, как мы, для них не существовало тех рамок, в которых мы жили. Весь день мы провели за осмотром окрестностей, вернувшись лишь к ужину. Моника сильно вымоталась и то и дело останавливалась, чтобы перевести дух, зато у меня открылось второе дыхание, и я бегала в траве вместе с детьми. Мы зашли в дом, неся обувь в руках, и я, взглянув в лицо миссис Вудс, сразу поняла, что что-то не так. Она подозвала нас с Моникой, и тихо сказала: — Приходили полицейские. Искали вас. Я молчала, чувствуя, как пересыхает во рту. — Сказала им, что видела, как утром мимо проходила пара человек, и что они, должно быть, уже в городе, или подобрали попутку и сейчас далеко отсюда. Они перевернули дом вверх дном, но я спрятала сумки ваши под тряпьё. Пока что вам лучше быть здесь. — Вы просто нас спасли, — с облегчением выдохнула я, понимая, что опасность миновала. Уж лучше посидеть пару недель в этой золотой клетке, чем несколько лет — если не всю жизнь — отсиживаться за решёткой отнюдь не из золота. — Ой, да что вы! — простодушно махнула рукой миссис Вудс. — Надо этим свиньям показывать, где их место, чтоб не совали свой нос, куда не надо. И без того нам с Дейлом кучу проблем принесли, им почему-то не нравилась деятельность «Храма». Гадкие люди… И так мы остались в доме Вудсов на целый месяц. Монике, выросшей в каменных джунглях, было тяжело привыкнуть к простору и сельской жизни, поэтому она всё чаще оставалась дома — либо помогала по хозяйству, либо перебирала на чердаке, где мы с ней спали на матрасах, старые книги. Она нашла «Мадам Бовари» в оригинале и днями на пролёт корпела над тонкими страницами, то и дело открывая толстенный англо-французский словарик или затягиваясь трубкой, забитой непонятными травами, от которых её щёки мигом розовела — миссис Вудс не курила сигарет, но всегда была готова одолжить свою трубку. Несмотря на то, что дети, занятые играми со мной и Полли, с ней почти не общались, она нравилась хозяйке дома гораздо больше, чем я. Оно и понятно — синие волосы, скромный гардероб, состоящий из потёртых джинсов и растянутых футболок, зарисовки пейзажей и портретов на листках из тетрадей Рауля, которые валялись по всему дому, прогулки по окрестностям вместе с детьми, после которых я возвращалась голодная как волк и уставшая настолько, что сил на то, чтобы помогать по дому, уже не оставалось… Со стороны казалось, что мы с Моникой несколько отдалились друг от друга на эти несколько недель, но я не чувствовала вины или потребности что-либо изменить. Каждый вечер перед сном, после общей молитвы, я пересказывала ей всё, что делала днём, а она делилась впечатлениями о трудностях постижения родного языка. Её необъяснимая тяга к изучению своей родины меня впечатляла, так что я не смела ей мешать. Полли же и вовсе чувствовала себя здесь как дома, и, кажется, влюбилась в довольно тихого Рауля. На днях ей стукнуло двенадцать, и теперь они были одного возраста, хотя Полли по-прежнему выглядела не старше девяти, да и вела себя соответствующе. Меня несколько напрягало то, как он и Хьюго провожали нас с Моникой взглядами, но я старалась не обращать на это внимания. Лишь один раз, в конце июля, мы смогли вместе выбраться к реке. Ранним утром, когда миссис Вудс возилась с курицами, Хьюго на велосипеде укатил в город за покупками, а остальные дети ещё спали, мы выбрались из дома, прихватил с собой полотенца. Изначально Моника собиралась позагорать с книгой на крыше дома, куда она выбиралась через проход с чердака, но я упросила её пойти со мной. Солнце блёстками рассыпалось по волнам, заставляя прищурить глаза. Мы спустились к реке там, где было меньше камней, оставили одежду на корнях возле ивы и нырнули в воду — я по привычке с разбегу, Моника — осторожно зайдя по пояс. От ледяной воды перехватило дух, и я вынырнула, хватая ртом воздух. Моника откинула назад голову, чтобы намочить волосы. — Ты что, какая-нибудь лесная нимфа? — фыркнув от попавшей в нос воды, спросила она, хитро щурясь. — Это почему ещё? — У тебя в волосах застряла кувшинка! Я вынула цветок, чудом застрявший в коротких вихрах, и вложила ей за ухо. — И кто теперь тут нимфа? Долго в холодной воде не просидишь, поэтому мы вскоре вернулись домой к завтраку. Во время трапезы я заметила, что Рауль то и дело на меня поглядывал, но тут же стыдливо переводил взгляд в тарелку, если я к нему поворачивалась. Светлые волосы с прямым пробором и водолазки даже в жаркие дни делали его похожим на монаха. Не успела я выйти из дома, чтобы попытаться покорить пускай не Эверест, но хотя бы пару деревьев поблизости, как он остановил меня, схватив за запястье. — Саманта, можно тебя спросить? — Конечно, — я в замешательстве остановилась. — Ты что, святая? — Прости, что?.. — Я видел вас с Моникой утром. У тебя всё тело в шрамах, как будто тебя истязали. Как Иисуса. — Это долгая история, и я до поры до времени вынуждена её скрывать. Люди пока не готовы к явлению нового пророка. Но ты должен пообещать никому об этом рассказывать, — решив подыграть ему, произнесла я с самой серьёзной миной, на какую была способна. Рауль так и остался стоять в шоке, даже когда я уже выбежала из сада. Проблемы начались в начале августа. Я качалась на самодельных качелях неподалёку от дома, запрокинув назад голову, и следила за самолётом, что расчерчивал тёплое сине-розовое небо белой трещиной. Неумолимо приближающийся конец лета ясно ощущался в воздухе. Быстрые шаги и сбивчивое дыхание заставили меня оглядеться. В бегущей фигурке без труда узнавалась Полли. Она явно была чем-то напугана. — Саманта, Саманта, ты не видела Монику? — Должно быть, читает дома или помогает готовить ужин. В чём дело? — Я услышала ужасное! Ты должна позвать её! Мне страшно! — Успокойся, Полли, тебя всю трясёт. Расскажи мне, что случилось? Тебя кто-то обидел из ребят? — Нет… не знаю, — почти шёпотом ответила она, потирая локоть и кусая губы. — Лиза показала мне амбар внутри и рассказала, зачем он нужен. — И зачем же? — Её отец… на собраниях «Храма Добра» они устраивают ор… органы?.. — Оргии? — сглотнув, подсказала я, и Полли закивала. — И она сказала, что ей уже двенадцать, а значит, они с отцом должны сделать… это. Потому что если она сделает это с другим мальчиком, то она будет грязной. Она сказала, что это будет совсем скоро, когда он вернётся, и что я тоже должна… вместе с ней. Раз мы тут живём в их семье как дети, то мне тоже надо. И вам… вам, наверное, тоже… я не знаю, я не дослушала! Саманта, я не хочу! Она заплакала. Я обняла Полли, прижав её к себе. Липкий страх начинал подкрадываться сзади, запуская щупальцы в душу. Кое-как успокоив девочку, я оставила её у качелей, а сама помчалась к дому, чтобы позвать её сестру — на улице шанс, что нас могут подслушать, был меньше. Полли с трудом пересказала Монике всё, что услышала. Какое-то время та молчала. — Может, это бред какой-то? Мне кажется, Лизе нельзя верить. Она же просто ребёнок с развитой фантазией, — Моника оглянулась, ища у меня поддержку, но встретилась с праведным гневом, кипящим в моих глазах. — То, что эти люди тебе рады, не значит, что они не могут оказаться монстрами, — тихо сказала я. — Уж ты-то должна это понимать. — Я понимаю, — она тяжело вздохнула. — Но всё же… — Что «но»? Что «но»? — взорвалась, наконец, Полли. Она снова плакала, только на этот раз совсем по-другому — по-взрослому. Словно в ней параллельно жили два разных человека — маленький трогательно наивный ребёнок, и другой, уставший, серьёзный, разочаровавшийся во всём, которого она прятала глубоко внутри себя. — Почему ты мне не веришь? Ты думаешь, что хотя бы теперь не прогадала с семьёй? Так вот ты ошибаешься! Просто признай это! Ты и так мне всю жизнь испортила! Зачем, зачем ты тогда не пошла со мной в полицию? Может, нас взяла бы к себе нормальная приёмная семья, а не те ублюдки! — Полли… — шокированно начала Моника, но закончить ей не дали. — Ты думаешь, только тебе было плохо? когда ты возвращалась из Комнаты Внизу и плакала, кусая подушку, думая, что я не слышу?.. Я тоже плакала! Мне тоже было больно за тебя! Я отрывала игрушкам головы… мы сами там были как куклы в кукольном спектакле, а теперь выходит, что я твоя кукла?.. Почему ты никогда не думаешь обо мне? О том, что я тоже могу чувствовать, что меня нужно не только кормить? Ты думаешь, что я глупая, раз веду себя как маленький ребёнок? Тебе никогда не казалось, что я, может, просто не выдержала бы этот мир, веди я себя, как взрослая?.. Это только ты так можешь, и поэтому ты стала бесчувственной глыбой! Ты хоть знаешь, как тебя Саманта любит? А я? Что ты вообще понимаешь в чувствах!.. Выговорившись, Полли опустилась на землю и разрыдалась, уткнувшись в колени. — Единственная семья, с которой ты бы не прогадала — это ты и Саманта. Остальные всегда будут желать нам зла, — сквозь слёзы процедила напоследок девочка и снова спрятала лицо. Моника выглядела опустошённой. Я боялась пошевелиться, не зная, что делать. Ветер зловеще шевелил хмурые кроны деревьев. — Сейчас мы вернёмся в дом и будем вести себя как ни в чём не бывало. Когда все лягут спать, мы тихо соберём вещи. Хватит и одной сумки. Выждем, пока все уснут, и выберемся на улицу. К утру мы будем в городе, а там поймаем попутку. Когда будем в Атланте, я попытаюсь добыть машину. Идёмте, — севшим голосом позвала Моника, развернулась и первой пошла к дому. Я помогла Полли встать и большими пальцами вытерла её слёзы с щёк. Она всё ещё выглядела понуро, но взрослость постепенно вновь скрывалась за маской беззаботного ребячества. Мы поступили так, как и сказала Моника. Никто ничего не заподозрил, всё было как и всегда, только после молитвы Полли обняла напоследок Рауля и передала ему маленькую записку перед тем, как пошла в комнату девочек. Через час после того, как все легли, мы с собранной сумкой, в которую едва уместились многочисленные склянки и крема, принадлежавшие Монике, спустились, чтобы забрать Полли, которая на цыпочках вышла из комнаты, неся в руках комок своих вещей — мне почудилось на миг, что за её спиной мелькнула тень мальчика: должно быть, он вылез из кровати, чтобы попрощаться. Наша сумка трещала по швам, а ведь ещё предстояло взять с кухни еды. Когда мы уже были в коридоре, я заметила, как на полке блеснуло что-то маленькое, и быстро сунула находку в карман. Мне показалось, что миссис Вудс заворчала во сне, но беспокоиться было не о чем — по ночам она спала как убитая, и лишь к утру её сон становился более чутким. Потрепав проснувшуюся собаку по голове, мы выскользнули за дверь и бросились бежать со всех ног, перейдя на шаг лишь тогда, когда дом оказался далеко позади в темноте. Жёлтая луна слабо освещала дорогу среди травяного оркестра сверчков. — Хер вам с маслом, а не моя сестра, — обернувшись, промолвила Моника. Она вздрогнула, когда Полли взяла её за руку. *«Храм народов» — новое религиозное движение, основанное в 1955 году Джимом Джонсом в Индианаполисе, штат Индиана. Наиболее известен событиями 18 ноября 1978 года в Гайане, когда в результате массового убийства в его отдалённом поселении под названием «Джонстаун» погибло 918 человек, а также убийства конгрессмена США Лео Райана и членов его делегации в соседнем порту Каитума.