Разбитое зеркало

Наипервейший министр Нушрок второй день сходил с ума от вынужденного бездействия. Нет, Лёро заходил дважды или трижды, за что брат был искренне ему признателен, но все-таки собственная беспомощность злила коршуна. К тому же двое добровольных церберов следили буквально за каждым его жестом, что раздражало еще больше. Господин Нилиф был известен графу Нушроку достаточно давно, да и большинство эскулапов Королевства были склонны создавать ценным пациентам избыточную опеку. Министр крайне редко болел, но не один раз подвергал опасности здоровье и жизнь, и получал некоторые повреждения. Каждый лекарь, принимавший участие в его судьбе, норовил упаковать в пуховое одеяло и не выпускать добычу, чем дольше, тем лучше. В какой момент в надсмотрщика превратилась его собственная дочь, Нушрок не заметил. От самого рождения Анидаг их отношения строились по принципу заботы старшего о младшей. Нушрок любил дочь, баловал ее, воспитывал, восхищался живым умом, радовался успехам и сочувствовал неудачам. Он знал, что девочка благоговеет перед ним, бесконечно предана ему и даже иногда беспокоился, сможет ли маленькая принцесса покинуть родное гнездо? Будет ли ей хорошо в чужом доме – и не важно, насколько этот дом великолепен? Он защищал девочку от любых бед и действительно готов был отдать ради нее все, включая жизнь и даже честь. Но сейчас… к своему ужасу, сегодня он был готов рявкнуть на Анидаг, как срывался раньше только на безмозглое Величество. Нет, принцесса ни о чем не просила, не жаловалась и вроде бы не делала ничего, способного вызвать праведный отцовский гнев. Она сидела возле его постели, говорила шепотом, смотрела огромными, полными любви и беспокойства глазами и выполняла любой каприз - исключая только желание проявить хоть каплю самостоятельности. Тогда в ней просыпался очень ласковый тюремщик, и вместо книги для прочтения, первый министр получал Анидаг, читающую книгу вслух, а вместо пера, чернил и подноса – старательного писца. Он сдерживался, твердил себе, что бедная девочка слишком много пережила, до сих пор боится его потерять, но постепенно все больше закипал. А Анидаг, весьма чуткая девочка, улавливала недовольство, пугаясь еще больше, и еще больше старалась угодить. Нушрок заметил, что выздоровление его идет ненормально быстрыми темпами, куда более быстрыми, чем дано человеку от природы. Не упоминая особенностей их пути, за который ему полагалось умереть раз пять-шесть, вчера днем первый министр видел мир сквозь пелену и дышал через адскую боль. Вечером ему уже хватало сил поднимать голову. Утром кашель почти прошел, а ныла только рука, и то не болела, а именно ныла, словно кости срастались уже две недели. Спрашивать о чем-то Нилифа оказалось бесполезно, он только отнекивался, благосклонно принимая похвалы. Анидаг дрожала от пророчеств о «возможных осложнениях», и на все попытки отца проверить свои силы учиняла саботаж, так что теперь он решил задать прямой вопрос Лёро и получить на него прямой ответ. Старший брат, к сожалению, запаздывал с очередным визитом. Нушрок прекрасно понимал, почему – осадное положение обязывает лорда ко многим неотложным делам и заботам. Прикрыв глаза, первый министр усмехнулся, вспоминая, сколько самых разнообразных ситуаций связали их с братом… Лёро был старше Нушрока на пять лет, что не мешало мальчишкам держаться вместе с самого детства. Собственно, достаточно долгое время им и не с кем было больше держаться. Отец семейства редко появлялся в родном доме, поглощенный государственными делами, мать больше увлекали балы и приемы, и мальчишки были предоставлены сами себе, вернее, Лёро придумывал развлечения для обоих и принимал ответственность за младшего брата со врожденным – как говорили, дедовским, - спокойствием. Они отличались, как лед и пламя – спокойный старший с насмешливым взглядом недетских оранжевых глаз, и яростный младший. Нушрок всегда начинал ссору первым, и первым бросался в драку. Лёро конфликтов не избегал, но сам предпочитал выбрать удачные время, место и оружие. Если Нуш – чаще всего тогда, в пять или семь лет брат звал его Нушем, - находил неприятности на свою голову, Лёро всегда оказывался рядом. Не ожидая просьбы, потому что младший не умел и даже не пытался просить. Не дожидаясь особенно развития событий. Не пытаясь искать правого и виноватого, хотя потом, - иногда, - Нушроку влетало от братца по первое, второе и десятое числа. Когда отец посчитал разумным из Орлиного клина перебраться ближе к столице, в Гнездо, и появился Абаж, Нушрок сошелся с ровесником легко и просто, почти сразу став старшим в их тандеме. Лёро отдалился, ушел в книги и фехтование, но если обратиться к отцам по известным причинам было невозможно, Нуш с Абажем шли за помощью к брату. Два или три раза Лёро выручал их из серьезных бед, еще с пару десятков – спасал спины от мокрой лозы. Он уже довольно активно участвовал в придворном действе, но ни разу – ни разу, - Нушрок не мог вспомнить, чтобы его сдали отцу. Обозвали идиотом – бывало, доходило до драки и даже до двух серьезных дуэлей, но третья сторона никогда в конфликт не включалась. Потом Лёро отплыл наводить порядок на Синих островах. Отец умер, Нуш оказался при дворе. Появилась Афэ, из-за которой они товарищем детства вцепились друг другу в глотки. Маршал Лёро вернулся в столицу, и год спустя полыхнула первая война с краем туманов. Война потребовала от коршуна встать с кем-то спина к спине, а холодного, расчетливого маршала придворные павлины ненавидели не меньше, чем молодого генерала, поэтому выбрать соратника было просто. В той войне Нушрок спас шкуру молодому королю, а брат спас его шкуру, отправив на тот свет любителя ложных, но хорошо доказанных обвинений. Он помнил, как перепуганный до икоты ординарец подскочил у самого края лагеря: - Ваше сиятельство! Вам надо бежать! - Что ты несешь? – взъярился Нушрок. Дела, благодаря ценнейшим указаниям короля шли отвратительно, так что хватит с него трусов и паникеров! - Ваше сиятельство! Вот! – ему протянули мокрый листок с оборванным верхним краем. Взгляд заскользил по подплывшим буквам: «Все доказательства готовы к представлению, ни один адвокат не сумеет придраться... Государственная измена… Сомнений не возникнет… Обвинение необходимо озвучить при монархе… Вступивший в сговор с людьми Канцлера генерал конницы Нушрок положит голову на плаху завтра же, как только окончится трибунал…». Почерк был известен, а обладатель его – давний и опасный враг. Генерал знал, что писавший способен облить помоями любого так, что в это поверят. Знал, что не побежит, и прятаться не станет. И боялся не смерти, не позорной казни, а грязного отпечатка сапога на черном знамени. Он ворвался в шатер с золотым орлом на штандарте, забрызганный грязью от сапог до берета. - Я не виновен! Ты знаешь! Ты веришь мне? Лёро поднял глаза от карты. - Ты поможешь? - С чем? - С трибуналом… - В первый раз за много лет он готов был просить, а не торговаться. Нушроку приписывали множество смертных грехов: жестокость, жадность, полное отсутствие совести, и со многими обвинениями он готов был согласиться, но слова «Измена, предательство короны, перебежничество» во всех смыслах вышибли генерала из седла. - Он не состоится, - почти отмахнулся Лёро. – Сколько твоих рейтар завтра будут способны крепко сесть в седла? - Три четверти. Почему не состоится? - Потому что господин Лакаш вместе с эскортом и бумагами погиб в обвале. Не стоило тащить карету в горы… Излишнее хвастовство не доводит до добра. Нушрок помнил, как предательски дрогнули тогда колени, пока с сердца катился камень. И помнил, как под вечер следующего дня лично вел рейтар в самоубийственную атаку, чтобы отбить маршальское знамя. Как рубился один против пятерых, и вывозил на загнанном коне каким-то чудом выжившего под смертельной пыткой орла. Безумство храбрых почему-то привело не к сокрушительному разгрому, а к победе. Нилвап 98-й оказался неблагодарный кретином, а его идиот-племянник положил глаз на леди Апокс, к тому времени уже герцогиню. К праотцам отправились оба, и леди следом, потому что кроме глаза, как оказалось, на нее было положено что-то еще. Стеклянно-ледяной Лёро принял соболезнования, искренние и не слишком, и словно в сражении, отступил в Орлиный клин, передав младшему брату с рук на руки родовые производство – зеркальные мастерские, и головную боль – взошедшего на престол Йагупопа 77-го. Потом ушла из жизни Афэ, но появилась Анидаг… Его дорогая доченька поднялась, едва слышно прошептав: - Я ненадолго, отец, - и почти беззвучно исчезла за дверью. Видимо решила, что отец заснул. Теперь в его распоряжении было десять, может быть пятнадцать минут, или более, если барышню наконец одолел голод. Наипервейший министр сел, опираясь о подушки здоровой рукой. Да, было не слишком приятно, но тело повиновалось. Откинув одеяло, он осторожно спустил ноги на пол и с полминуты посидел так, отдыхая, вернее, прислушиваясь к ощущениям. Наверное, получится даже встать… В дверь коротко постучали и створка пришла в движение. Нушрок грязно выругался про себя и нырнул обратно в постель. От резкого движения кольнуло в груди. - И куда ты собирался, позволь спросить? – с порога улыбнулся Лёро. - Нелёгкая тебя принесла, - не стал скрывать досаду коршун. – Не мог прийти на пять минут позже! - На пять минут позже сюда устремит свои стопы небезызвестный тебе ученый старик - Кстати о старике. Что он со мной делает? - Мне казалось, что лечит. У тебя есть другие предположения? - Могу согласиться с одной оговоркой – что-то процесс идет слишком быстро. - Это, по твоему, скверно? - Нет, но это странно, а я не люблю странного. Что происходит? - Значит, Нилиф в самом деле близок к финалу своих изысканий. – Лёро задумчиво потер переносицу. - Что за изыскания? Позволь не переспрашивать тебя каждый раз, брат. - Прости. Пытаюсь сложить отрывки страницы в письмо… Когда Нилиф пришел сюда, он был классическим бродячим студентом близких к юным годам. Он приходил к отцу, старался заинтересовать его своими изысканиями. Отец отказал, а я внимательно слушал и притворялся гобеленом. Спустя десять лет я отыскал его и предложил покровительство. Нилиф из тех, что изведет сотню тысяч камней, но отольет из них философский… - Тебе мало нашего золота? – улыбнулся Нушрок? - Глядя какого золота, - без выражения сказал Лёро. – Надеюсь, ты помнишь, что такое Золото стеклодува или Проклятие стеклодува? - Мифический бальзам, который способен быстро заживлять сколь угодно страшные раны и увечья. Его хоть раз да пытались приготовить все эскулапы королевства, но ни у кого не вышло. - Разве? Коршун замолчал. Вскинул бровь, внимательно глядя на брата. - Ты хочешь сказать, что Нилиф смешал это зелье? Что меня ставит на ноги именно оно? - Не совсем. Он подошел к истинной формуле так близко, как только возможно, и скорее всего уже вычислил ее. Но, насколько я понимаю, наш добрый лекарь очень серьезно относится к двойственности имени бальзама. Его смущает слово «проклятие». Я лично позволял ему испытывать варианты вещества на собаках и лошадях. - Удалось? Или что-то пошло не так? - Удалось. Звери здоровы, но Нилифа этот факт не успокаивает. По мелочам, насколько я знаю, он применял свое открытие на больных и раненых в замке, в том числе и на тебе, но в чистом виде никого золотом не потчевал. Почему – мне неизвестно, но на то должны быть веские причины. В Нилифе я уверен, и не вижу смысла ни торопить его, ни излишне расспрашивать. - Понимаю, - откинулся на подушки Нушрок. – А ты понимаешь, какое сокровище получил или скоро получишь в руки? - Понимаю. А потому пока молчу, и советую молчать всем понимающим. Коршун молча опустил веки. Молчать он умел и даже почти любил. - Сегодня у нас должен бы быть веселый вечер, - сменил тему Лёро. – Волна дважды пыталась хлынуть и дважды разбивалась на осколки. Или я чего-то не понимаю, или к полуночи должны появиться гости. Собирается дождь, небо затянуло, самая радость для лазутчика. - Ну что же… готовь пороховой погреб, оружейную, колодец, пожалуй, конюшню… куда бы я задумался еще пройтись?.. - Амбары и погреба, возможно, и кухню. - Возможно. И в личные покои я бы тоже не слишком стремился. Коршун и орел посмотрели друг на друга и одинаково усмехнулись. - И у тебя я тоже поставлю стражу, - поднимаясь, добавил Лёро. - Не забудь перестать бродить в одиночестве, - не остался в долгу Нушрок. И подумал, что если у двуногого филина в самом деле готово «жидкое золото», то стоит добыть его и перестать представлять из себя всеобщую обузу.