Ultraviolence

На кровати было теплее, чем на полу. Теперь Фрея не брезговала и не пыталась быть сильнее и выше. Разве имела хоть какое-то значение ее честь, если о нее раз за разом так старательно вытирали ноги, втаптывали, смешивали с грязью? Чем чаще ведьма Майклсон проявляла свой характер, тем больше и болезненнее была отдача. Неужели оно стоило того, раз каждая секунда, проведенная в этом доме, все равно грозилась вот-вот стать последней? Фрея равнодушно упиралась пустым взглядом в запертую дверь. Заперла она ее сама, чтобы в случае внезапного проникновения в ее скромное убежище у нее осталось хоть немного времени спрятать телефон, который она вытащила у убитого Люсьеном официанта, когда осознала, что помочь этому бедолаге уже не удасться. Делать это было неприятно, даже стыдно. Вот, всего-лишь секунду назад она пытается зажать его рану, а теперь дрожащими от подступающего мандража руками шарится по его карманам в поисках хоть какого-то средства связи с внешним миром. Фрея в который раз пересмотрела сообщение, которое она в спешке настрочила Элайдже, единственному, чей номер она помнила наизусть. Элайджа, это Фрея. Не звони и не отвечай мне, только делай, как я сказала. Не ищите меня. У меня все под контролем, насколько это возможно. Перепишите дом на другого человека и не выходите из него ни в коем случае — это наверняка окажется ловушка. Фрея тяжело вздохнула, с силой сжав в руке свою последнюю надежду на спасение. Она решила взять весь удар на себя, уберечь свою семью, предупредить ее об ужасных последствиях любой самодеятельности с их стороны. Она хотела спасти их, и все же, где-то глубоко-глубоко в душе, девушка продолжала надеяться на то, что ее ослушаются. Что за ней придут, вызволят. Что ее жизнь окажется важнее всякого риска. Но время шло, и младшие братья отнюдь не спешили сломя голову бросаться за ней в огонь и воду, напротив, с радостью прислушиваясь к ее приказу. Позволяли ей самоотверженно отдавать свою жизнь, позволяли поступить так, как поступать она уже совсем не хотела. А Люсьен не упускал возможности напомнить ей о том, что в этой семье, ее, видимо, не особо-то и любят и дорожат, раз так просто пускают ее стать обычным пушечным мясом во имя их спасения. И Фрее начинало казаться, что он был — отчасти — прав. Вчера Люсьен особо расщедрился. Он вылечил ее раны, заставил повара накрыть целый стол различных явств, больше не позволял себе сделать ей больно и даже почти не упоминал о своих планах об уничтожении династии Майклсонов. Истинный джентльмен. Если его не злить, то все будет нормально, он сам случайно обмолвился этой фразой. Мерзкая и унизительная тактика, которой Фрее, увы, приходилось следовать ради собственного выживания. О чести и достоинстве не могло идти и речи. Она четко понимала, что выбор у нее отнюдь не велик, и что она сделает все, что только попросит, а точнее, прикажет Люсьен, лишь бы сохранить жизнь себе и своим близким. Близким, которые были так далеки. Фрее было уже неважно. Она не знала, для чего так усердно тянула время, ведь если за ней так и не пришли, то ситуация в семье Майклсонов явно была более чем плачебной. Оттягивать свою собственную судьбу, словно резинку, ждать, пока она порвется или больно хлестнет по пальцам, наблюдать, до какого момента еще способна она растянуться, а где вдруг лопнет последняя тонкая ниточка. Это внезапно показалось ей развлечением. Тело уже не болело. Стоило только глотнуть такой горячей и соленой крови ее личного садиста, как все раны и ссадины мгновенно затянулись, срослись, словно их и вовсе никогда не было на ее светлой коже. То была награда за хорошее поведение. Невольно, но все же пробирались в голову мысли о том, что наград могло бы быть и больше, если она была бы еще послушнее и тише. Если бы смогла угодить. Из коридора послышались громкие и такие уверенные шаги. Появившийся из ниоткуда звук нарастал с каждой секундой, приближался, отскакивал от стен негромким эхом, зависая в застывшем от пыли воздухе, который так явственно провонял кровью, страхом и любимым адеколоном Люсьена. Его походку сложно было с чем-то спутать. Словно смерч, словно ураган, несущий сплошные разрушения и боль, он целенаправленно шел — казалось, бежал — прямо к ней, намереваясь, видимо, опять разбить ее хрупкий ментальный барьер, прикрываемый лишь тонкой и хлипкой деревянной дверцей. По телу разрядом колючего тока пробежал волнительный трепет. Захотелось отряхнуться, вздрогнуть, провести ладонями по своим плечам, словно снимая с них невидимую пелену безрадостного предвкушения скорой встречи. Опомнившись, Фрея поспешила затолкнуть телефон в некогда белоснежную подушку, хорошенько примяв ее к низу, чтобы ничего уж точно не выдавало ее самодельного тайника. Узнай Люсьен об этом ее ходе, все раны, затянувшиеся не так давно, снова осели бы на ее теле с еще большей интенсивностью, острыми жвалами впились бы в вены и кости, остались бы огромными разноцветными гематомами на запястьях и шее, ведь Люсьену казалось это даже красивым и эстетичным. И правильно, ведь что только может быть эстетичнее покалеченной заложницы? Фрея подскочила на ноги и скорее щелкнула незамысловатым замком, верно рассудив, что будет гораздо лучше, если в этот раз она не даст Люсьену повода для злости. Словно смеряясь с быстротечными секундами на старых часах, дверь резко отворилась, едва девушка успела занять как можно более непринужденную позу на кровати, что, впрочем, вышло у нее довольно посредственно и нереалистично. Люсьен же, казалось, был весьма в хорошем расположении духа. Красивый, статный, чертовски хорошо сложенный. Фрее мгновенно стало бесконечно стыдно и мерзко за столь добрые мысли о таком ужасном, отвратительном и злобном монстре во всех смыслах этого слова. Гадкий, гнусный. Последняя тварь и бесконечный моральный разложенец, так звучало лучше, а главное, правильнее. Разве можно говорить или думать что-то хорошее о существе, убившем твоего брата и едва не посягнувшем на убийство совсем маленькой племянницы? Ни за что. Он слишком плох даже для дьявола. — Добрый вечер, милая. — Но голос его все же звучал куда лучше, если не надрывался от крика или рычания. — Уже заждалась, полагаю? Фрея не стала ни отвечать, ни огрызаться. Лучше отдать первый шаг ему, в конце концов, Люсьену ведь так нравилось ощущать себя выше, значимее. Главнее. А ведьма Майклсон и не претендовала на эти роли, желая лишь остаться в живых хотя бы еще на какие-то пару дней. Как, оказывается, быстро может упасть планка. Еще неделю назад Фрея рассчитывала прожить не менее сотни лет, а теперь не могла надеяться и на сутки. — Даже не утруждайся ответом. — Люсьен снисходительно усмехнулся, слегка поведя руками. Только сейчас Фрея заметила солидных размеров шприц, угрожающе сверкнувший в его ладони. Она знала, зачем это, знала, как оно действует, и в глубине души не так давно уже порадовалась тому, что в этот раз мужчина позабыл об осторожности. — Тебе нужно приглашение? — С внезапным возмущением в своем бархатистом голосе спросил Люсьен. — Сама подойдешь, или мне прилечь рядом? — Пригрозил он, но, увидев, что девушка до сих пор так непослушно медлит, решил добавить. — Ты же знаешь, если подойду я, то будет хуже. Если будешь сопротивляться, будет хуже вдвойне. Выбирай. Фрея нервно сглотнула тяжелый ком, из ниоткуда взявшийся в пересохшем горле. Это словно добровольно идти на эшафот, честно подставлять свою тонкую шею, дрожащими руками придерживать мешающую россыпь светлых волос, лишь бы палачу было удобнее разрушать твое тело. Это ломало все былые принципы, раскалывало волю на множество обломков, в пух и прах разносило жалкие ошметки чести и гордости. Позволять причинять себе вред, опираясь на то, что это, хотя бы, меньшее из возможных зол. Унизительно. Окончательно добивали назойливые мысли о том, что Люсьен был весьма добр и щедр к ней, раз разрешал отделаться только быстрой болью от небольшого укола вместо очередных отметин на ее коже. Фрея сходила с ума. Неуверенно привстав, плотно прижимая руки к дрожащей груди, в которой словно сгорающей бабочкой болезненно трепетало испуганное сердце, ведьма медленно приблизилась к мужчине, стараясь не смотреть при этом в его глаза. Вокруг Люсьена и без того витала аура неподдельного ликования и чувства собственного превосходства, и ей совершенно не хотелось в который раз доказывать ему это. Он, как и представлялось, нарочито медленно убрал волосы от ее шеи, специально растягивая этот прекрасным своим ужасом момент победы над несгибаемым характером Фреи Майклсон. Вот она, стоит перед ним, немощная, несчастная, отлично осознающая всю безвыходность ее положения и покорно склоняющая перед ним свою голову. Она могла бы сделать и не такое, стоило ему только бессовестно надавить на последние рычаги воздействия. Но это планировалось на десерт, а сейчас Люсьен лишь аккуратно ввел под ее тонкую кожу иглу, беспощадно впрыснув тройную дозу транквилизатора в уже помутненную от бесконечных махинаций кровь. Эффект не заставил себя ждать. Средство мгновенно разнеслось по всему организму девушки, заставило окончательно размякнуть и без того ослабшие мышцы, замедлило стук сердца, заблокировало все многочисленные точки, через которые обычно резвыми потоками прямо к кончикам пальцев добиралась магия. Словно закрылись те вентили, что допускали волшебные струи к действию, и теперь звание ведьмы снова стало для Фреи лишь формальностью, за которой крылась лишенная всяческой защиты девушка. Люсьен с довольным видом оглядел свое творение, от чего по увядшим нервным окончаниям Фреи пробежал почти болезненный мандраж злости, который она безуспешно постаралась унять, прикусив нижнюю губу. — Пошли. Составишь мне компанию на один вечер. — Вампир не особо церемонился, и девушке пришлось покорно проследовать за ним, словно в руках его был натянутый невидимый поводок, беспощадно тянувший ее вперед. Ноги переставлялись с большим трудом. То давал о себе знать побочный эффект месива, что ввел ей Люсьен. Изредка на глаза падала темная вуаль, вызывающая быстрые помутнения и секундные потери ориентира. Фрея знала — это скоро пройдет, лишь поэтому не начинала паниковать, смиренно продолжая свое шествие. На долю мгновения сердце все же внезапно ускорило свой бег, но, попытавшись вернуться в навязанный транквилизатором ритм, не справилось вдруг со своими обязанностями. Фрея ощутила, как сознание покинуло ее. Всего-лишь на секунду, жалкое подобие мига, которого, впрочем, вполне хватило, чтобы девушка потеряла без того сомнительное равновесие и контроль над телом. Она бы упала. Наверняка упала бы, если бы не молниеносная реакция на удивление трезвого Люсьена, мгновенно развернувшегося и подхватившего ее за хрупкие плечи. — Эй, — Он небрежно потряс ее, словно какую-то коробку с дешевыми конфетами, — не торопись падать в мои объятия, любимая, мы еще все успеем. Фрея быстро пришла в себя, то ли от шока, то ли от проявленного им нахальства. Двусмысленные намеки выходили у него хорошо. Настолько хорошо, что девушка поклялась себе собственноручно свернуть свою шею, если подобное вдруг повторится. К слову, до уютной комнаты с камином и парой мягких кресел добралась она без происшествий, хоть путь этот и показался ей едва ли не тремя кругами Ада. Остальные четыре ждали ее впереди. Люсьен усадил ее в одно из красивых кресел, подушка которого сразу просела под весом девушки, утянув ее куда-то в себя, подобно зыбучиму песку, а потом и торжественно вручил ей большую чашку горячего чая, от которого приятно пахло незнакомыми травами и карамелью. Непривычная доброта со стороны того, кто не так давно едва ли не разломил надвое ее запястье, никак не могла не настораживать. Закрыть глаза на это было невозможно, но и задавать вопросы отнюдь не хотелось. И снова Фрея избрала технику выжидания, словно хоть раз она приводила ее к чему-то хорошему. Увы, действовать было страшно. Прежде чем отхлебнуть долгожданный напиток, Фрея недоверчиво принюхалась к содержимому чашки, хорошенько вгляделась в редкие чаинки, плавающие в бурой жидкости, ужаснулась своему отражению, которое усмотрела в почти зеркальной чайной глади, аккуратно подула на нее, вызвав легкую рябь, завораживающую своей плавностью. Что-то в картине этой казалось девушке совершенно неправильным. Словно и она, и чашка, и кресло — лишь атрибуты, декорации для какой-то масштабной сцены. Ее усадили на подготовленное место, дали чашку, сказали — держи, наверное — пей. Ничего не делай, ничего не говори. Сейчас не твой выход, поэтому просто сыграй роль живой мебели. И Фрея послушно играла ее, ведь едва ли у нее был выбор. Себе Люсьен налил солидную порцию какого-то алкоголя, и девушка с трудом сдержалась, чтобы не попросить его о том же. Стакан неразбавленного виски был бы сейчас как никогда кстати, по крайней мере, он точно склеил бы ее раздробленные на кусочки нервы. Но мужчина не предлагал ей. То ли не хотел, чтобы она пьянела, то ли специально мучал ее, зная, как хорош иногда бывает алкоголь в залечивании моральных ран. А Фрее Майклсон ведь суждено было страдать. — Всю жизнь я ненавидел фамилию Майклсон. — Фрея быстро подняла взгляд на Люсьена, любовавшегося поразительным танцем пламени в камине, — Всю жизнь я только и делал, что ждал подходящего момента, чтобы превзойти наконец своего учителя. Учителя, который, между прочим, увел любовь всей моей жизни прямо из моих рук… Акт первый, сцена первая. Тяжести долгой жизни Люсьена Касла. Фрея устроилась поудобнее, осознав, что вампир внезапно решил излить ей свою давно сгнившую душонку, и едва ли его интересовало ее желание выслушивать все эти бредни про скитальческую жизнь и то самое блюдо, что подают только холодным. В конце концов, вариантов у нее было все равно не так уж и много, как хотелось бы. Сидеть тут, в тепле и с горячим чаем, или же сидеть в своей комнате, в сырости собственных слез и темноте самых потаенных кошмаров. Быть может, она даже сумеет почерпнуть из этой истории что-то важное.

***

Фрея устало подпирала ладонью подбородок, стараясь не выказывать своего желания плотно сомкнуть веки и свернуться калачиком прямо здесь, на этом самом кресле. Мурлыканье Люсьена убаюкивало, успокаивало, вводило в какой-то странный, порою пугающий и совершенно не поддающийся понимаю транс. Все-таки его голос звучал по-своему прекрасно, если не хрипел от злости. Суть его рассказов улавливалась с большим трудом, проносилась в голове воздушным шлейфом женского платья, иногда задерживалась, совсем ненадолго, запуская столь своеобразную бегущую строку, не сильно наполненную каким-то особым смыслом. Изредка, улавливая в речи Люсьена знакомые имена, Фрея делала усилие и все-таки напрягала слух, стараясь не упустить из внимания цепочку его запутанных размышлений об их общих знакомых. Порою Люсьен чересчур увлекался, и тогда речь его через слово сквозила одним единственным именем, которое он, казалось, по-настоящему боготворил, настолько воодушевленно вздымалась его грудь и так бесконечно влюбленно блестели темные глаза. Аврора. Аврора. АВРОРА. Ав-ро-ра. Фрея даже принималась воображать, как сильно будет искалечен Люсьен, если за каждый звук этого имени чей-то невидимый кулак станет наносить ему по одному удару. Люсьен умер бы через двадцать минут. Когда он начинал столь по-детски наивно представлять их возможное будущее, которому, несомненно, помешал именно Клаус, а упоминание этой чокнутой девицы выходило даже за рамки Авророметра, спонтанно придуманного Фреей, девушка переставала контролировать свои мысли, высказывая в адрес несостоявшихся Ромео и Джульетты отнюдь не лестные и даже скептические замечания. Стоило ей снова взять себя в руки, как эта наглость испарялась сама собой, и ведьма срочно замолкала, в предвкушении скорого наказания от обычно не терпящего пререканий вампира. Но Люсьен либо был слишком увлечен своими мечтами и просто не слышал всего этого, либо предпочитал пропустить глупые росказни глупой Майклсон мимо ушей, лишь бы не дать ей разрушить его непрочные воздушные замки. Ему нравилось, когда его слушали — Фрея слушала. И этого было более чем достаточно для его непомерно разросшегося эго. — Самое страшное заключалось не в том, что на сотню лет я стал Клаусом, а в том, что Аврора стала Ребеккой. — Люсьен задумчиво перебирал в пальцах какую-то блестящую монетку, словно лишь она удерживала его внимание и мысли в этой комнатушке. — Да, я думал, что я и есть Клаус Майклсон. Но за целый век мое собственное сознание невольно научилось сопротивляться даже внушению. Оно пробиралось на волю сквозь личину Ника, оно пыталось вернуть себе контроль. Но во мне не было места для двух личностей, и тогда одна стала накладываться на другую. Тристану было легче, он и так был ее братом. А вот я… — Он смиренно поджал губы, и Фрее показалось, что лицо его на миг исказилось беспомощной, беспринципной болью. — А я любил ее отнюдь не как старший братец. И когда я стал вспоминать ее образ, образ, в который я влюбился когда-то, тогда в моей памяти встали совсем не светлые волосы малышки Бекс. Я вспомнил, что горячо любил девушку из моего подсознания, а потом до меня и дошло, что я, выходит, люблю свою родную сестру. И я жил с этим. Понимаешь? Фрея, старавшаяся не пропускать через свое неожиданно участливое сердце слова Люсьена, все же ужаснулась в какой-то мере его рассказу. История эта не тронула ее до глубины души, но оставила такой неприятный, странный осадок скорее в отношении ее семьи, чем Люсьена. Фрея безустанно отгоняла от себя неправильные мысли, но они все равно упрямо просачивались, проползали, словно хитрые контрабандисты в ее голову, и тогда течение ее разума невольно менялось, подталкивая к крайне неутешительным выводам. А что, если Майклсоны заслужили расправу? Что, если и Люсьен в чем-то прав? Его заставили пройти через Ад, его и Аврору, ведь и она, выходит, испытывала отнюдь не простые чувства к своему названному брату. Так разве не было у них права обозлиться, возненавидеть этих недолюдей, усомниться в праве своих же создателей менять углы их судеб? Сейчас она, Фрея, лишь марионетка в руках озлобленного первообращенного. Такая же, какой когда-то был и он. Отвратительное чувство. Как и Люсьен, она тоже жаждет отомстить за свои страдания, ненависть ее не беспричинна. Как и его. Сложно осознавать, что и у твоего злейшего врага есть своя мотивация, свой резон для всех его страшных деяний. Тогда приходится копаться в себе и своих близких, рассуждать, размышлять, насколько на самом деле незаслужена их кара. Намного проще расставлять свои личные приоритеты. Я хороший, они плохие, потому что я — это я. И не важно, что плохими они стали от жизни, на которую обрек их когда-то ты, или же те, кого ты сейчас так отчаянно защищаешь столь огромной ценою. А стоят ли они того? — Я не знал, сколько это будет длиться, но… — Люсьен продолжал разглагольствовать о своей нелегкой, мрачной судьбе, даже не замечая того, что Фрея снова перестала внимать его словам, зарывшись с головой в свои собственные переживания и догадки. Она обещала ему свою помощь в убийстве ее же семьи в обмен на жизнь и благополучие Хоуп. Как скоро потребует Люсьен исполнить ее часть уговора, и как сильно будет зол, если она его ослушается? И стоит ли? А вдруг пришло время побеспокоиться о своей жизни, раз уж кроме нее никто и не жаждет этим заняться? То были противные, гнусные мысли, которые раньше Фрея не пожелала бы даже допускать в свою голову, настолько неправильным казался ей подобный цинизм. Но, увы, понятие безобразного за эти несколько дней совершило настоящий кувырок в сознании девушки. Эмоции, чувства, мораль — все человеческое, что было в ней, словно отодвинулось на третий план, освобождая место первозданным животным инстинктам. Выжить. Она хотела выжить. Жизнь внезапно обрела для нее огромную цену, и если раньше ведьма готова была без раздумий отдать ее во имя спасения своих близких, то теперь все больше склонялась она к эгоистичному желанию спасти в первую очередь свою собственную шкуру, а уже потом взяться за остальных. Эгоизм всегда требует оправданий. Даже самый отъявленный злодей постарается показать себя не хищником, а жертвой, обиженной, ущемленной, загнанной в угол. Людям хочется верить в правильность своих поступков и действий. Людям хочется, чтобы их жалели, чтобы занимали их сторону. Чтобы в своих же шагах видели они не зло, цинизм и эгоистичность, а несломимую, железную причину, достойное объяснение их подлости и грязи. Оправдывалась перед собой и Фрея, когда голос разума все же брал верх над инстинктами и упрямо твердил ей о необходимом самопожертвовании и самой ценной награде за все пережитые ею страдания — счастье и процветании семьи. Ведь живая она пригодится больше, чем мертвая. Живая, она сможет помочь хоть кому-то, мертвая не поможет даже себе. Живая, она обязательно придумает, как полностью избавиться от нависающей над ними, словно тесак палача угрозы в лице Люсьена. Смерть же ее ознаменует окончательное падение Майклсонов, ведь без нее им ни за что не справиться. Ей так хотелось в это верить. Люсьен, казалось, перешел наконец к кульминации своей трагичной повести. Момент явно был важный, даже решающий. Как хороший рассказчик, мужчина делал недолгие паузы, менял тон, играл словами, стараясь придать происходящему еще больше драмы. Ему так важно было поделиться своей историей, чувствами, пережитым ужасом, что Фрея даже решила удостоить его наконец своим вниманием, забыв ненадолго о собственных проблемах. Она поднесла ко рту чашку с уже трижды обновленным чаем, собираясь сделать глоток достаточно большой для того, чтобы не испортить своим вмешательством столь лиричную сцену, а заодно и застраховать свое тело от мести за это самое вмешательство. В старом домике было до безумия пыльно, несмотря даже на все усилия лишенной сна и отдыха прислуги, которая то и дело невольно становилась перекусом для главного виновника этой затянувшейся вечеринки. Пыль летала в воздухе, играла в золотых струях солнечных лучей, тонкими слоями оседала на почти антикварной мебели и в достатке выпрыскивалась наружу из посеревшей от грязи и времени обивки этих мягких кресел, стоило только немного поерзать на них. И Фрея поерзала. И стоило ей только приоткрыть рот, как величественный голос Люсьена оборвался, а темные глаза его с недовольством и злобой уставились на девушку, заставив ее кровь быстро прилить к голове, оставив без подпитки сжавшиеся от страха органы. Она чихнула. Рука дрогнула. Горячий напиток, ошпарив покрасневшую кожу, остался на ее лице, шее, руках, резко остывшими каплями забегал под майку, вызывая неприятный зуд, сделал вызывающе мокрой ее одежду. Но ни боль от разлитого кипятка, ни столь неудачно намокшие брюки не волновали девушку настолько сильно, как ожидаемая реакция Люсьена, чей рассказ был безбожно прерван на самом интересном месте. Выражение его лица не скрывало недовольства: угрожающе вздымались ноздри, едва заметно дрожала плотно сжатая челюсть, глазами, казалось, он надеялся просверлить в ней дыру. В животе нарушительницы порядка словно образовался большой и такой болезненный узел. Затряслись непослушные руки, стало холодно в районе спины. Фрея понимала, уже понимала, как жесток может быть Люсьен Касл, если вдруг найдет, на что обидеться. А повод сидел прямо перед ним, испуганно вжавшись в предательски пыльное кресло, которое девушка уже успела проклясть не менее сотни раз. — Я не… Я… Просто… — Она попыталась оправдаться, но слова сами застревали в ее горле подобно рыбьим косточкам, заставляя девушку заикаться и мямлить. Она ожидала, что Люсьен вот-вот взорвется, словно пробудившийся внезапно вулкан. Казалось, вот он — конец. Казалось, за этот случайный чих она и поплатится сейчас если не жизнью, то здоровьем точно. Не самые радужные прогнозы. Фрея приготовилась к побегу, до побеления костяшек сжав ручки ненавистного кресла, словно собираясь оттолкнуться от него, отпрыгнуть и рвануть, куда угодно, неважно. Может, пока она будет бежать, она успеет придумать достойную причину не наказывать ее? Люсьен сделал шаг вперед. Девушка напряглась. Люсьен тяжело и расстроенно вздохнул, и с лица его столь внезапно и неожиданно сползла эта гримаса злости, сменившись снисхождением и терпеливо поджатыми губами. Он подозвал прислугу, и, забрав у нее небольшое полотенце, медленно двинулся к Фрее, теперь абсолютно не понимающей происходящего. — А потом я понял, что теперь я свободен. — Фрея изумленно выпучила глаза. Он просто продолжал рассказывать. — Прошло много лет, прежде чем я смог оправиться от этого. — Люсьен аккуратно опустился на корточки возле нее, принявшись с такой неподдельной нежностью и заботой промокать ее кожу салфеткой, при этом ни на секунду не прекращая повествование. В грудь теплой струйкой пробралось смущение. Девушка опустила глаза, чтобы Люсьен не видел, как зарделось ее обожженное лицо. И зачем, зачем было так сильно пугать ее? Он мягко провел пальцами по ее щеке — дежурное движение, уже не вызывающее у Фреи лишних эмоций. Осмотрел на предмет незамеченных капель, задержал озадаченный взгляд на промокшей одежде. А Фрее показалось, что сейчас ему снова придется вытирать ее лицо, на этот раз от слез. Слезы — избыток эмоций. Тот самый остаток, не нашедший себе места в человеческой душе, но так сильно нуждающийся в выплеске. Люди проживают свои жизни в слезах. От горя, от счастья, от обиды, даже от любви. Любое чувство может в конечном счете выразиться именно в этих никчемных соленых дорожках на покрасневших щеках. А если чувств и так слишком много, и меняются они со скоростью, которой позавидует сама тьма, то, несомненно, свой выход они найдут через глаза. Слишком много, слишком быстро. Фрея не успевала улавливать собственные состояния. — Я прикажу найти тебе новую сухую одежду. — Люсьен вставил эту фразу мельком, как будто бы между прочим, сразу же вернувшись к своему основному рассказу. А Фрея уже готова была рассыпаться в благодарностях. Такие американские горки в ее душе явно не приводили ни к чему хорошему. Любое действие, плохое или хорошее, преувеличивалось теперь в десятки раз. Ее бросало из крайности в крайность. Ненависть за миг сменилась едва ли не обожанием, за которое ей мгновенно стало бесконечно стыдно, ведь чудовище, как он, не заслуживает положительных эмоций. Но он ведь позаботился о ней… Быть может, только на малую толику, только на малейшую каплю, но и он заслужил добра? Не так ли?