Indulgence

      Поговорив о чём-то с подошедшим к нему мужчиной, Томми снова развернулся, будто ощутив на себе пристальный взгляд Адама. Всё это время Адам просто не мог отвести глаз от, казавшейся очень тонкой, фигуры в длинном чёрном одеянии. Этот человек уже не казался Адаму таким высоким, как тогда ночью в полутёмном проулке, и сейчас, когда он увидел его при свете дня. При взгляде на этого хрупкого парня, совсем не походившего на католического священника, какими их представлял себе Ламберт, его сердце наполнялось каким-то щемящим чувством. И Адам сказал бы, что чувство это похоже на нежность. Окинув Адама и его спутников, так и сидевших на длинной скамье где-то в центре зала, долгим взглядом, Томми развернулся уже в сторону исповедальной комнаты, чтобы снова скрыться за её дверью. Из своего ступора Адам вышел от зовущего его голоса Айзека: — Адам? Ламберт, ты вообще слушаешь, что я тебе говорю, или нет? — Айзек друга за плечо уже буквально тряс, — Это, похоже, он. И что ты будешь делать дальше? — В том, что Адам непременно попытается делать что-то и дальше, Айзек почему-то не сомневался. — Если б я знал, Айз, — Адам устало потёр лицо ладонями, — У меня в голове только один вариант, пойти туда к нему… на исповедь. Чёрт, я ничего в этом не смыслю. — Ахахах… — Айзек старался громко не смеяться, но и сдержать себя не смог, — В каких грехах ты будешь каяться, приятель? Расскажешь ему, что ты гей, и залип на его смазливую мордашку? — Айзек понизил голос до шёпота, воровато озираясь по сторонам. — Айз, я, конечно, тебя очень люблю, но иногда ты бываешь редкостным придурком, — Адам сокрушённо покачал головой, — Я не знаю, как и что, но я должен с ним поговорить, — Бросив мимолётный взгляд на офигевшие лица Дэррена и Айза, Адам встал и решительно направился к исповедальной комнате. Никогда раньше ему не приходилось исповедоваться в церкви. Родители водили его в церковь нечасто. Из детства он помнил, что когда серьёзно заболел его младший брат Нил, и попал в больницу, родители обращались к богу, боясь, что Нил не выберется. Жизнь же самого Адама не была наполнена религиозными чувствами. Он даже не был крещён. Родители решили, что если ему будет это нужно, Адам покрестится сам, в уже сознательном возрасте. Они всегда оставляли ему осознанный выбор, и Адам не знал, что в жизни бывает и по-другому.       Постояв немного у двери исповедальни, Адам открыл её и вошёл, присев на скамью в раздумьях, что же делать дальше. В этот момент окошко рядом открылось, и тихий голос, который Адам сразу же узнал, негромко произнёс: — Господь да будет в сердце твоём, чтобы искренно исповедовать свои грехи от последней исповеди, сын мой! Я, отец Томас Рэтлифф, слушаю тебя и клятвенно обещаю сохранить тайну исповеди.       От звуков этого голоса Адам на мгновение замер и поднял взгляд на окошко, за которым мог видеть только так поразившие его воображение красивые губы и острый, очерченный плавными линиями, подбородок говорившего с ним человека. Без сомнения за стеной находился именно тот, кем были заняты все мысли Адама после ночного происшествия. Понимая, что нужно что-то отвечать и вообще делать то, за чем он, собственно, сюда пришёл, Адам сделал глубокий вдох и заговорил: — Благословите, святой отец, ибо я грешен, — Стандартная фраза, какую люди обычно произносят в таких случаях, была первой, что пришла в голову Адама. За стеной возникла долгая пауза. Вероятно, собеседник Ламберта его голос тоже узнал. — Как твоё имя, сын мой? — Пауза вновь прервалась звучанием тихого голоса, от которого у Адама заходилось сердце. — Адам… Меня зовут Адам Ламберт, святой отец, — Адам не отводил взгляда от видимой ему части лица его собеседника за стеной, ловя себя на том, что просто не может этого сделать. — Я слушаю тебя, Адам. В чём ты желаешь покаяться и облегчить душу свою здесь и сейчас? — Святой отец… — Адаму требовалось время, чтобы собраться с духом, — Так вышло, что я люблю… — Это оказалось сложнее, чем он думал, — Я люблю мужчин… я гей, — Наконец Адам смог выпалить то, что в разных религиозных конфессиях считалось едва ли не смертным грехом, — Раньше я об этом не задумывался, но сейчас… я хотел бы знать, действительно ли за это я буду лишён царствия небесного? Ответьте, святой отец? Это ведь не мой сознательный выбор, — Адам внезапно проникся всем смыслом того, о чём сейчас спрашивал, — Я всегда был таким… с тех пор, как осознал свою сексуальность, — Адам замолчал в ожидании ответа, и голос за стеной ответил ему далеко не сразу. — Царствие божие открыто для всех рабов божьих, сын мой. И пусть не все посредники между господом нашим и людьми на земле не осудят тебя и не вменят это во грех, знай, что гораздо важнее не то, кого ты выбираешь, чтобы впустить в сердце своё любовь, мужчину или женщину. Гораздо важнее любить искренне и преданно того, кого ты избрал для этого, — То, что Томми говорил сейчас, далеко не было церковным догматом. Не со всеми догматами церкви и религии в целом Томми был согласен, как человек. Он всегда старался никого не осуждать и, прежде, понять мотивы человеческих поступков, а уж потом наставить на путь истинный, как человек, и как будущий служитель религиозного культа. — Я уже встретил человека… — Адам вдруг задохнулся от острого желания прикоснуться к тому, с кем сейчас говорил. И от осознания этого желания он чувствовал себя ещё худшим грешником, чем был до этого момента. Наверное, именно в эту секунду Адам понял, что ни его отношения с Саули, ни его жизнь прежними уже не будут. Что делать с этим, он совсем не знал, но не был способен воспрепятствовать тому влечению, которое так остро чувствовал сейчас к сидевшему за стеной, так близко к нему, и, в то же время, так далеко от него, человеку, — Но, кажется… я больше не смогу оставаться с ним, — Адам продолжил говорить то, что начал, чувствуя потребность излить душу здесь и сейчас тому, кто, как он теперь чётко понимал, станет предметом его грёз и мечтаний, — Где найти силы, святой отец? Как признаться и причинить как можно меньше боли? Ведь если я промолчу, получится, что я его обманываю… и его, и самого себя… — То, чего ещё день назад Адам совсем не собирался делать, теперь казалось ему просто необходимым. Помолчав немного, Адам продолжил, добавив уже почти шёпотом, — Я думал, что люблю его, но я… этой ночью кое-что произошло… что заставило меня понять, что это не так, — Сам этого не осознав, Адам спрятал лицо в ладонях и замолчал. Из оцепенения его вывел всё тот же тихий голос: — Сын мой, господь ведёт тебя на твоём пути. Ведь если ты осознаёшь, в чём грешен, значит имеешь возможность всё исправить. Следуй велению сердца своего и поступи так, как оно подсказывает, не впадая в грех обмана. А силы ты найдёшь в себе и в боге, раз уж ты решился обратиться к нему за помощью. Иди с миром и благослови тебя бог! — Окошечко на той стороне закрылось, и Адам понял, что вот сейчас он выйдет и увидит того, с кем говорил, получит возможность его рассмотреть и, возможно, даже ощутить его прикосновение. Он поспешил выйти из исповедальни, и едва не столкнулся со стоящим прямо перед ним тем самым парнем, которого спас от банды отморозков минувшей ночью. Сколько времени он так простоял, в упор разглядывая, словно, зачарованный, хрупкого мужчину в длинной чёрной одежде, невероятно, не по-земному, красивого, как показалось Адаму, он так и не понял. Томми Джо тоже разглядывал Адама, несомненно, он узнал одного из троих своих ночных спасителей. Но понял ли, что имел ввиду Адам, когда говорил о неком ночном происшествии, заставившем его пересмотреть такую важную составляющую своей жизни, как любовные отношения, певец не смог прочесть в глазах Томми Джо. Опомнившись, Адам преклонил колено перед Томми и взял его руку, обвитую чётками, прижав её к своим губам, — Благословите, святой отец! — Губы Томми тронула едва заметная улыбка, он положил ладонь на склонённую перед ним темноволосую голову и тихо произнёс: — Благословляю, сын мой! — Ничего больше не сказав, Томми Джо сделал шаг назад и, развернувшись, быстро направился к выходу из церкви. Он не оборачивался и не видел, как пристально смотрит ему вслед поднявшийся с колен Адам, сердце которого с гулом билось о рёбра, а тело отказывалось повиноваться. Этот молодой мужчина с, казалось, заглядывающим прямо в душу взглядом прекрасных глаз, цвета кофе, и самой красивой улыбкой, какую только Адам видел в своей жизни, перевернул и вывернул наизнанку всю душу Ламберта буквально за мгновения. В эту минуту Адам ещё не совсем понимал, что всё, что он сейчас чувствовал, было только началом.