Стоп! Снято!

Рю проснулся от звука воды, спущенной в унитаз. Хлопнула крышка – стало немного тише. Зашумел кран над раковиной. Плеск, фырканье, шорох зубной щетки. Рю нашарил под подушкой смартфон. Было почти семь утра. Немного тянуло мышцы, в желудке как будто лежал кирпич, но в остальном он чувствовал себя хорошо. Может, потому что выспался – впервые за много дней. Сдвинулись сёдзи, пропуская утренний свет. – Привет, – сказал Рю. – Привет, – Никита улыбнулся. – Разбудил тебя? – Всё в порядке. Ты закончил? – Ага. – Я быстро. Рю чистил зубы, а сам всё смотрел на отражение, пытаясь понять, что и где упустил, если теперь одна мысль о том, что Никита на самом деле его не хочет, доводила до трясучки. Как будто секс был единственным, что их связывало. Как будто отсасывая ему на холме, Рю крал чужое. Как будто утро в мотеле, когда он вдруг открыл глаза и семь минут до своего будильника просто лежал, прижавшись к горячей спине и слушая ровное дыхание Никиты, тоже предназначалось кому-то другому. Кому-то, кто лучше. Ответов на ум не приходило. Знай он ответы, не довёл бы себя до такого безобразного состояния. Рю сплюнул белую пену в раковину, прополоскал рот, промыл зубную щётку и выключил воду. В комнате сладко зевнул Никита. Рю посмотрел в сад. Солнце уже подсветило верхушки сакур. Розовые бутоны застыли в золотом свете. Они были так близко – и всё-таки никто не мог их достать. К горлу подступил ком. Рю закрыл глаза, но всё равно видел их – цветы не для него. И эти утренние лучи – только высвечивали каждый дюйм ванной, но не дарили ни капли тепла. От кафеля шёл холод, поднимался по ногам, по спине, по животу, проникал всё глубже и глубже в грудь… – Рю? Он моргнул. Наваждение отступило. Осталась только дрожь. Рю стоял голый посреди выстывшей за весеннюю ночь ванной. – Иду. Никита приподнял своё одеяло, и Рю нырнул туда без лишних слов. – Бр-р-р! Только окунувшись в тепло, он понял, как сильно замёрз. – Вид того стоил? – хмыкнул Никита. Юкаты на нём уже не было. Рю обвил его руками и ногами, желая только одного – согреться, и этим только сильнее развеселил. Но стоило прижать ледяные ступни к горячим икрам, как он строго сказал: – Надеюсь, ты взял те следки с помпонами? – Они для избранной публики, – фыркнул Рю. Никита отодвинулся ровно настолько, чтобы посмотреть в глаза, но ничего не сказал, обнял снова, зарывшись носом в волосы. Рю теперь слышал только его дыхание – ровное, тёплое. – Ты как сегодня? Лучше? Или не лезть пока? – Смотря куда лезть собрался. Хохотнув, Никита прижался губами к уху: – Глубоко не буду, не переживай. И снова шутка, которую Рю начал сам, кольнула так, что он вздрогнул. Всё тепло выбило из груди. Никита отодвинулся. – Что не так? Рю сжался. Да что с ним творилось? Почему это было так важно?! – Грубовато слишком вышло? Давно он не испытывал такого желания исчезнуть. Рю уткнулся в подушку – и похолодел, вспомнив другой футон. Тот, что после бесславной кончины матраса на супружеском траходроме, служил ему постелью в Монреале. Рю отволок его в скверный угол. Тибо дал углу такое имя. Намекал, что брезгует туда подходить, и Рю в это верил, а теперь подумал вдруг: может, дело было не в неряшливом виде и не в запахах – ебались же они в гостиной, когда Ламбер того хотел, – может, дело было в чём-то другом. Например, в ужасе перед тем, во что Рю превратил матрас, и перед тем, во что, наказанный хером в задницу, Рю превратился сам… Монреальское дерьмо тянуло вниз, во тьму – туда, откуда не возвращаются. Только чудом он нашёл силы захлопнуть эту дверь, отлепить лицо от подушки и посмотреть на Никиту. Сколько пройдёт времени, Каваками, прежде чем он назовёт тебя мешком с костями или чёрным пятном? Ему нет нужды обманывать себя фантазиями о родственных душах, как это делал Тибо. И нет нужды любить тебя через силу, как это делала мать. Он взрослый, разумный человек. – Знать бы, что ты там себе думаешь, когда так смотришь. «Не знать, Никита, никогда и никому на свете лучше этого не знать», – мысленно ответил Рю, а вслух сказал: – Почему ты меня не хочешь? Может, стоило сделать наоборот, но у него не осталось сил держать это внутри. – Я всегда тебя хочу. – Незаметно что-то! Голос снова не слушался, летел куда-то вверх. Но Никита не огрызнулся в ответ. Сказал тихо, даже смущенно: – А должно быть? Рю открыл рот, но слов так и не нашёл. – О… Нужно показывать? Тебе это нравится? – Да почему это может не нравиться?! – Люди так говорят. Неприлично демонстрировать сексуальный интерес. Это... варваров удел, – было не понять, иронизирует он или говорит всерьёз. – Так-то речь, в основном, о женском комфорте. Но мой парень чем хуже? Рю снова упал лицом вниз и, наверное, взвыл. Из горла вырвался звук тише крика, но громче стона. Никита погладил по спине. Шепнул на ухо: – Прости. Я, правда, не знаю, где тут граница, если без шуток. Не хочу обидеть тебя случайно. И стрёмно ещё. Ты столько всего умеешь, а я... чурбан какой-то, который никогда хер за щеку не брал. – Что? – Рю повернулся. – Ни разу в жизни. – Но почему?! Они были так близко. Рю видел каждую красную крапинку на его лице. – У меня есть ответ, – сказал Никита, – но он тебе не понравится. Рю приготовился к худшему. К тому, что в самом начале слышал от Тибо, а до него – от других парней, убеждённых, что секс существует вовсе не для удовольствия. – Всё потому что я... жук-дрочильщик. – Так!!! – Сижу себе на веточке высоко-высоко и... Рю зажал ему рот и тут же вскрикнул, отдернув руку, – так щекотно язык лизнул ладонь. Тогда он сел на Никиту. Сдавил бока бёдрами и сказал, склонившись к красному от смеха лицу: – Ты меня не проведешь, жук-дрочильщик. Серьезный будет разговор. – Угу, – донеслось в ответ. – Ну-ка, рассказывай, как меня хочешь. И шутить не вздумай! – А если вздумаю? – Ты об этом пожалеешь. До конца отбросив одеяло, Никита сдвинул Рю ниже. Бёдра к бёдрам. Встающий член задел мошонку. Рю приподнялся и проехался яйцами по всей его длине. – Блядь, – выдохнул Никита. – Подожди… Рю дотянулся до своего несессера в изголовье, нащупал тюбик смазки. Дело пошло веселее. Придерживая за задницу, Никита направлял его снова и снова. Оба члена встали – Рю обхватил их рукой, и они скользили, тёрлись друг о друга. Он стонал, толкаясь в свою ладонь, соприкасаясь с членом Никиты, таким большим, уже представляя, как примет его в себя, как... Вниз по спине побежали мурашки, Рю вскрикнул и почти сразу услышал стон – как тогда, в пустыне. – Боже... Никита лежал под ним расслабленный, порозовевший. На животе белела сперма. В прошлый раз Рю так завелся, что не смог устоять, даже не сразу понял, что делает, но никто, вроде, не возражал?.. Поддев несколько капель, он облизал пальцы. – Кайфуешь от этого? – Вроде того. Дашь руку? Брови Никиты выгнулись дугой. – Если не хочешь трогать, не нужно. – Хочу, – сказал он. Вот его рука скользнула по животу, собирая сперму, а вот Рю уже сосал длинные пальцы, толкая их глубже в рот и не отпуская изумлённый, почти испуганный взгляд. Не сейчас. Потом – что угодно, только не сейчас!.. Рю застонал. Никита сел, отнял руку, но лишь затем, чтобы крепче обнять. Губы прижались к губам. Язык толкнулся к языку. Оба ласкали друг друга, где могли. – Никита, – выдыхал Рю между поцелуями, и в ответ слышал своё имя. Завелись так, что кончили ещё по разу. – Ох, – сказал Рю, откатившись на свой футон, – вот это было зря! – Зря-я-я? – Теперь я сыт и не хочу поворачиваться попкой. – Велика потеря! – хохотнул Никита. – День долгий, успеешь нагулять аппетит. – Чем, кстати, займемся? – Может, м-м-м, ничем? Просто... побудем вместе. Для себя. Как в прошлый раз. – Здорово всё-таки съездили, да? – Каждый день вспоминал. – Я тоже. Никита переполз к Рю. Снова обнялись. Прижались носом к носу. – Эскимосский поцелуй? – Давай, – улыбнулся Рю. Они потёрлись носами. – Там, в самолёте, – сказал Никита, – я не сообразил, что это ты пришёл. – Забей. – Нехорошо вышло. Может, придумать стук какой-то условный?.. Рю фыркнул ему в шею. – Да что смешного? Глаза Никиты были так близко. Смотрели так нежно. – Всё-таки дрочил там? – Ну... да. – Хотел бы я посмотреть. Никита хохотнул. Лицо порозовело. Подмывало продолжить, но он опередил: – Может, спустимся позавтракать? Сколько там? Восемь? Наверняка, уже можно. Господин Огава любезно сообщил, что его жена может приготовить европейский завтрак, но Никита выбрал маринованные овощи и омурайсу, а Рю ограничился мисо-супом, взяв с хозяина обещание, что тофу не будет не только плавать там, но и даже просто лежать рядом. Сели в общем зале. Никого, кроме них, пока не было. Работал телевизор – показывал утренние новости. – Ого, – сказал Никита, – где-то уже так цветёт? – Южнее. И здесь завтра-послезавтра будет так же. – Не верится. А сегодня пятница, вроде? – Вроде, да. Никита вертел головой. Рассматривал всё вокруг. – Нравится? – спросил Рю. – Необычно, – ответил Никита. – Не верится немного, что не музей и не декорация. – Декорацией точно станет. – Когда ещё это будет, – он беспечно махнул рукой. Рю не ответил бы, почему оглянулся. Мимо зала в сторону номеров прокралась женщина – молодая, в лёгком красном пальто. Пучок чёрных волос на голове растрепался, капрон на левой ноге дал стрелку, лицо с ярким макияжем застыло в выражении вечной тоски. В руках она держала стильные чёрные туфли с красной подошвой. Рю зажмурился, а когда открыл глаза, женщины уже не было – только в том месте, где она прошла, как будто бы дрожал воздух. – Что там? – Никита тоже оглянулся. – Да так. Показалось, прошёл кто-то. – Я ничего не слышал. Несколько минут спустя жена господина Огавы – невзрачная худая женщина, на вид не молодая и не старая, – принесла оба завтрака. Едва она ушла, Рю потянулся к вилке, но Никита схватил её быстрее. – Эй! – Да у тебя же всё равно суп! – Там, вон, плавает что-то. – Ничего не знаю, – Никита подвинул к себе омурайсу. – Утащу тогда твои овощи. В качестве компенсации. – Компенсации? Вилки только для гайдзинов! Рю показал язык – высунул самый кончик. Так мать дразнила Нину за завтраком, думая, что никто не видит. Кто знает, где она это подцепила! И зачем её странноватую манеру флирта он пронёс через всю жизнь?.. Даже себе Рю не мог до конца объяснить, что этот язычок всё-таки значил, – мог только повторить, когда ловил похожее настроение. Тем не менее, жест возымел результат. Хрюкнув от смеха, Никита подвинул маринованные овощи, чтобы они оказались посередине. – И-та-да-ки-мас? Его брови выдали нечто чудовищное, и только чудом Рю не заржал на весь зал. Давясь смехом, пожелал приятного аппетита в ответ. Огурчик оказался хорош. Дайкон, перец, какой-то корешок… Как ни странно, есть хотелось. Более того, попробовав овощи, Рю вдруг понял, как сильно оголодал, и разделался с мисо-супом в два счёта. Это было волшебно: снова получать удовольствие от еды. Но посмаковать приятное чувство не пришлось. – Доброе утро! – Макото словно выросла из-под земли. – Не созрели ещё для массажа, парни? А то я готова! Она смотрела исключительно на Никиту. – Э-э-э, – ответил он. – Настоятельно советую, – она лихо подмигнула. – Хм-м, нет? Что ж, подумайте ещё. До девяти я свободна. Макото ушла, насвистывая. На ходу прикурила сигарету. Господин Огава с грустью посмотрел ей вслед, но ничего не сказал и вернулся к просмотру спортивных новостей. – Не такими я представлял японских девушек, – пробормотал Никита. – Девушек? – удивился Рю. – Выглядит молодо. – Пф-ф, да она моя ровесница, если не старше. – О, – он просиял, – тогда, может, стоит согласиться. Массаж-то мне как раз не помешал бы! Или, – хмыкнул, – не разрешишь? От поясницы вниз побежали мурашки. Рю сто лет не пускал в ход сексуально-ревнивый тон, отточенный на вечеринках в Малибу, но тут вырвалось само: – Смотря что она тебе будет мять. – Самое мягкое, – пообещал Никита, – оставлю для тебя. Они допивали кофе, когда в зал вышла сонная Мария. Взяв бутылку негазированной воды, она упала рядом с Рю и повисла у него на плече. – Отсто-о-ой. Как будто всю ночь бухала, о-о-о! Еле глаза продрала в такую рань! – Дела? – спросил Никита. – Госпожа Огава, мать её, экскурсию обещала, но она только утром может. – Экскурсию? – удивился Рю. – Да, расскажет-покажет что тут как. – Ого. И можно с вами? – Легко! Как раз нужен кто-то, кто примет главный удар на себя, пока я буду всё фиксировать. Мико не смогла вста-а-а... – Мария широко зевнула. – Мням. Не смогла. Встать. Да. А я не настолько сильный некромант. – Никита, пойдешь? – спросил Рю. – Я лучше на массаж. – Массаж? – Мария встрепенулась. – Мико ходила вчера. Говорит, Макото просто космос! Я на одиннадцать записалась. Еле успела! Спустилась госпожа Огава. Никита остался в зале, а Рю с Марией ушли с ней. История основания, семейные легенды, назначение помещений – она легко переходила от одного к другому, и так же легко это воспринималось, связывалось, складывалось в общую картину жизни, неотделимой от места. Постояльцы менялись каждый день, любители онсена тоже приходили и уходили, но члены семьи видели эти стены и всё происходящее в них изо дня в день. Иногда Мария просила остановиться. Пока она делала фото или снимала короткие видео, госпожа Огава замолкала и смотрела на Рю. Долго, почти не мигая. Но, в отличие от вчерашнего вечера, теперь по её лицу ничего было не понять. Вскоре Рю надоело играть в гляделки, и он отдался своим мыслям. Даже почти не вслушивался в слова. Представлял. Какой была жизнь Юри до того, как он уехал в Детройт? Как он рос в месте, похожем на это? Как просыпался каждое утро? Что видел, кроме школы, балетной студии и катка? Как увиденное день за днём проникало в него, становилось тем, что ни один человек в себе не замечает, пока не окажется в месте, где всё не так? Легко ли ему было мыться вместе с другими людьми ребёнком, а потом подростком? Знал ли он чувство вины, когда вместо участия в ежедневных заботах бежал на тренировки?.. Много новых вопросов рождалось в голове Рю, и как-то незаметно рядом с ними появлялись ответы. Похожие и не похожие на те, что приходили в Беверли-Хиллз. Здесь он не был хозяином – был гостем, который просто шёл, куда его вели, и с каждым шагом это чувство погружения становилось всё сильнее. Они, вроде, поднимались по лестнице, а мысли Рю опускались вниз – туда, где солнечный свет становился лишь призрачным бликом, и набирало силу то, что зрело среди одиночества и тишины. Туда, где всё было другим. Он зацепился взглядом за свою тень на стене и подумал вдруг: «Моя ли это тень? Или это я – лишь чьё-то отражение?» Он чувствовал себя таким лёгким, таким… прозрачным. – Это наш старый банкетный зал, – донеслось как сквозь толщу воды. – Сейчас мы используем его как кладовку, так что вы уж извините, там немного не прибрано. Госпожа Огава сдвинула сёдзи и за то мгновение, что ей понадобилось, чтобы включить свет, Рю утонул в скорбной тишине места, утратившего своё назначение. Там, где веселились люди, где они ели и пили, теперь копились вещи – из тех, что нужны только время от времени, а может, и вовсе не нужны уже никому и потому никто не может решить, что пришла пора с ними расстаться. Он отвернулся. Коридор заканчивался дверью. – А там что? Госпожа Огава тяжело вздохнула и впервые за утро посмотрела с укоризной. – Ничего, господин Каваками, – сказала она. – Мы туда не пойдём. Пока Мария снимала банкетный зал, Рю стоял в коридоре и всё смотрел на эту дверь. Не то чтобы он сильно хотел её открыть, но что-то тянуло его туда. Рю закрыл глаза, снова отдаваясь ощущению невесомости и собственной призрачности. Представил, как открывает эту дверь изнутри. Как видит этот длинный пустой коридор и чувствует… да, чувствует себя и свой маленький мирок отделённым от большого мира. Как убеждает себя: «Не очень-то и хотелось». – Не очень-то и хотелось, – повторил Рю и с удивлением тронул губы, словно те заговорили без его ведома. – Хм-м-м… «Так вот ты какой?» Юри не удостоил ответом. Исчез, словно его тут и не было. – Э-э-эй! Приё-о-ом! Рю вздрогнул. Мария помахала ладонью перед лицом, и он, поморщившись, отпихнул её руку. – Слава Богу! А то я уже испугалась! – А старушка где? – Ушла. Разве не слышал, как прощалась? – Она? Со мной? С лицом, полным плохо скрываемого сарказма, Мария произнесла: – Страшно представить, кто ей вместо тебя ответил! Никита растянулся прямо поверх одеяла. Спал. Осторожно закрыв дверь, Рю прокрался в ванную. Там он долго сидел на порожке душевой кабины, глядя на сакуры. Распутывал чувства, которые уловил. Может, дело не сводилось к тому, что Юри осуждал или ненавидел Рю. Может, Юри вообще никого не осуждал и не ненавидел – кем, в конце концов, были все эти люди снаружи, чтобы он так много думал о них, испытывал к ним такие сильные чувства? Может, он просто хотел, чтобы к нему не лезли, чтобы не тянули наружу личное – то, что к делу отношения не имеет. Тебе ли не знать, Каваками, как с этим бывает тяжело? Рю сглотнул. Всё это время он думал о борьбе, о том, кто кого нагнул, и ни разу не вспомнил об этике. Хотел ли Юри говорить с ним? Смог бы он сам с легкостью открыть незнакомцу душу? Тони – и тому пришлось попотеть, а ведь Рю доверял ему на все сто. Почти как Нине. Как нехорошо вышло. Как некрасиво! Зачем ты так?.. Движение губ вернуло его из мыслей. Похоже, он снова говорил вслух. «Надеюсь, не слишком громко?!» Признак был хороший – работа над ролью двинулась с мёртвой точки, но представлять, что подумает Никита, услышав его разговоры с самим собой, он не хотел. Тибо любил поддеть на эту тему, словно, придумывая очередную песню, сам никогда не слонялся по дому с безумным видом! Рю повернулся и вздрогнул, заметив Никиту. Он выглядывал из-за сёдзи. Смотрел не как случайно заглянувший человек. Как тот, кто наблюдает давно. Сколько он просидел так? Что успел увидеть?! – Привет, – весело шепнул Никита. Рю открыл рот, но не смог ничего сказать, изумлённый тем, что вспыхнуло внутри рядом с возмущением. Страх, неловкость, даже... стыд? Откуда это взялось?! Он ничего плохого здесь не делал! Просто сидел, думал о своём! – Можно на минутку занять? Никита кивнул в сторону туалета. – А? Да, да, конечно. Извини! Рю шмыгнул в комнату. Сел на свой футон, запустив пальцы в волосы. Дерьмо. Дерьмо! Он ведь действительно испугался, что ему что-то скажут! Рю гнал эту картину, но перед глазами вставал перекошенный от злости Тибо и дикий, стеклянный взгляд его серых глаз. Никита вернулся, сел напротив. – Извини, если отвлек. – Всё в порядке, – ответил Рю. Он заставил себя посмотреть – и увидел спокойное лицо с расслабленной улыбкой. – О чём думал? – Ну, так. Вид оттуда красивый. Вчера ещё заметил. Как массаж? Никита улыбнулся шире: – Лучшее, что со мной делала женщина! Они рассмеялись. Рю пересел к нему, и Никита тут же обнял. Губы почти невесомо коснулись уха, шеи, щеки, виска… Рю таял, жался к поцелуям. Хотел ещё. Хотел, чтобы так нежно его коснулись везде. Только это – ничего больше. – Поваляемся? – предложил он. – Я бы лучше прошёлся. Посмотрел, что есть вокруг, раз мы тут надолго. Или не хочешь? – Ну… Рю повис у Никиты на плече. Он не хотел ничего решать. Хотел только плавать в нежности, укрыться ею с головы до ног. Как ему не хватало этого последние пять лет. Может, даже больше. Может, с самого Чёрного Валентина. Рю зажмурился. Стиснул зубы. Не сейчас. Он не хотел ворошить это сейчас. Хотел наслаждаться моментом. Хотел жить здесь три недели так, будто никогда не знал никакого дерьма. Что с ним делал этот Кацуки Юри! Какие ставил условия, чтобы просто начать разговор! «Во что ты снова втянул меня, Чеккарелли?!» Не стоило поминать Тони даже мысленно – в ту же секунду дверь содрогнулась от могучего стука. – Открыто! – крикнул Никита. Просочившись внутрь, Тони окинул номер цепким взглядом: – А неплохо вы устроились, голубки. – Всегда мечтал месяц прожить в номере, размером с кровать! – вспыхнул Рю. – Не нравится? Махнемся! Будешь лежать среди гор аппаратуры, а я, так уж и быть, посплю с Ником. В довершении он очень плохо подмигнул. – Боже, – Никита прижал ладони к щекам, – никогда ещё не спал с режиссёром! Тони заржал, кажется, на всю гостиницу. – Ладно, Чеккарелли, говори, зачем пришёл? – Хотел, чтобы вы прогулялись: посмотрели места, которые я на карте отметил. – Мы? – удивился Никита. – Вы, вы. Не уверен насчет некоторых сцен. Может, вас озарит. – Работу на нас перекладываешь, – Рю сощурился. – Вовлекаю в творческий процесс! И пальцем, между прочим, не показываю на того, кто первый начал.