Стоп! Снято!

Руслан проснулся от сладкого стона. – А-ах! – повторила женщина за стенкой. – Тише-тише, – прошептал в ответ мужчина по-японски. Новые соседи, очевидно, решили поставить мировой рекорд по количеству трахов за сутки, потому что иного объяснения их жажде близости Руслан не находил. Рю и Никита уверяли, что те начали сразу после заселения, но об этом он ничего сказать не мог. Вечером воскресенья и утром понедельника было тихо, а вот потом – началось. Соседи неистово трахались днём. Трахались после ужина. Наверняка, трахались ночью, пока шли съемки в онсене. И вот, снова трахались в пятом часу утра, когда Руслан только-только нырнул в сладкий сон! – А-а-ах! – снова выдала женщина. Он отвернулся от стены. И, приглядевшись, понял, что оба соседних футона пусты. – А-а-амх!.. – донеслось из ванной. «Да вы серьёзно?!» – вспыхнул Руслан. – А-а! А-а! – женщина начала вскрикивать на каждый такт. – А-а! – О-ох, да-а, Ни... ки-и-ита! Он накрыл голову подушкой. К такому террору еблей жизнь его не готовила! И ещё меньше Руслан был готов к тому, что услышал дальше. – Любимый, – выдохнул в ванной одновременно знакомый и незнакомый голос. Любимый. Он думал, что может представить что угодно. В исполнении кого угодно. Но сбившийся, счастливый голос Ершова мгновенно заставил соснуть воображаемого хуйца. Отпали все незаданные вопросы, как Никита сыграет Виктора и где отыщет светлое взаимное чувство, в которое никогда не верил. На их месте возникли другие. Например, как забыть услышанное? Как не выдать в лоб, чтобы Ершов даже не думал морочить голову Рю, как своим петербургским поклонникам? И как не спойлерить Рю, что не получится вертеть Никитой как тем же Ламбером? И как... Наверное, прямо сейчас он ненавидел обоих – за то, что если у них, не дай Аллах, что-то пойдёт не так, ему придётся встать перед какой-то ужасной дилеммой. Руслан не успел додумать, какой. За стенкой бурно кончили. В ванной завозились тоже. С разницей в несколько секунд зашумели два душа. В голову пришла диковатая мысль, что имеет место некое негласное соревнование. Руслан зажмурился. Его самого такое скорее приятно щекотало, но Юра Плисецкий ничего не хотел об этом знать. Голубки, как стараниями Луизы все называли их за спиной, вернулись через несколько минут. Первым из ванной вышел Рю. Озарённый ярким лунным светом, абсолютно голый, он беззвучно сел в сэйдза и убрал под свою подушку целый набор: холодно блеснувшую металлом анальную пробку-ёлочку, тюбик смазки, презервативы, салфетки. Тень скрывала лицо Рю, но из того, как двигались его руки, складывая предметы один за другим, Руслан как будто понял даже больше, чем смог бы извлечь из мимики. Он словно узрел часть великого гейского церемониала. Это был, выражаясь языком сфинксов, ёбаный сюр. На секунду Руслан поверил, что видит сон. Возможно даже, сон Ершова – в годы совместной жизни в Питере случалось и такое. Но вот из ванной явился второй голубок, расправил накинутое на плечи одеяло на манер вампирского плаща, рухнул сверху на свою добычу, охнул, неслабо получив под дых, забулькал, сдерживая смех, – и жуткая магия рассеялась. – Никита! – прошипел Рю. – И-и-извини, – тот то ли всхлипнул, то ли закашлялся. – Ха-ха-ха, смертельный локоток! – Сейчас вторым получишь! Ершов прополз на футон. Театрально рухнул. Задрыгал ногами и закряхтел, будто бы издыхая. Замер на боку. Рю стянул с него одеяло. Не дождавшись реакции, потыкал пальцем. Подобрался ближе. Опрокинул на спину. – Я мёртв, – сообщил Никита. – Это мы ещё проверим. Рю сел сверху. Сверкнули выбеленные луной ягодицы. Руслан зажмурился, но следом донёсся омерзительный звук поцелуя, и он открыл глаза – всё же лучше было смотреть, как они сосутся, чем слушать это. Сверху уже лежал Ершов. Елозил губами по шее Рю. – Ах! – шёпотом воскликнул тот, лицом изображая оргазм. – Вероломный вампир! – Омномном! – донеслось в ответ. Рю всхрюкнул. Никита одним движением нащупал и натянул на них обоих одеяло. Некоторое время оно сотрясалось под приглушённые звуки сдавленного смеха. Потом всё замерло. Потекли долгие секунды, полные тишины. Руслан напрягал уши, но голубки лежали смирно, без единого звука, и скоро его снова охватили сомнения: бодрствует он или видит странный сон. Наконец, Никита встал, сдвинул сёдзи и лёг на своё место, головой на подушку. Рю устроился у него под боком – и тут же дёрнулся: – А-ай, не надо там! Щекотно! – Извини, извини. А здесь? – Тут хорошо. Они долго молчали. Руслан уже подумал – уснули, как вдруг Никита тихо сказал: – Слушай… – Да?.. – отозвался Рю. – Я не сильно события тороплю? Мысленно Руслан ударил ладонью по лицу. – Нет. Я давно на этом днище не был. – Неужели соскучился? – Вроде того. – Рю... Они завозились, обнимаясь крепче. Зашептали ещё тише, отчего слух Руслана обострился в разы. – Ты не думай, что у меня таких историй полно. Ебался много, да. Но так, чтобы время хорошо провести. До чувств редко доходило. С фейспалмами одному Ершову Руслан погорячился. Хороши были оба! Признаться, не ждал он от Каваками такой сентиментальной херни. Ну, почти не ждал. – Рю, – Никита приподнялся на локте. – Честное слово! – Да я не о том. Не нужно оправдываться, если ты кого-то любил. Боже мой, я странный, конечно, но не ебанутый же. У тебя столько всего за спиной. Такая жизнь. Да мы друг друга даже не знали. Нужно совсем конченным быть, чтобы... Руслану не показалось: раздался всхлип. – Извини. Извини, молчу. Всё хорошо. Иди ко мне. – Никита, – Рю шмыгнул носом, – прости, я снова... – Ты ни в чём не виноват. Дать салфетку? – Тут есть, – он пошарил под подушкой. – Пойду, высморкаюсь на балконе. – Может, там посидим? – Давай. Рю сдвинул сёдзи. Никита взял одеяло. Оба вышли на балкон. Закрыли за собой. Руслан слышал, как они шуршали, устраиваясь, потом Рю высморкался, но дальнейший разговор было уже не разобрать. Наверное, к лучшему. Потрясений для одной ночи набралось достаточно. Не нужно оправдываться, если ты кого-то любил. Сфинкс! Сфинкс! Ёбаный сфинкс! Только притворялся недалёким бесчувственным человеком, а сам как будто прожил тысячу жизней! Как будто всё про всех знал! Да никогда Руслан не смог бы за полминуты довести человека до слёз – и тут же утешить его, сказав такие слова, какие только одному этому человеку и были нужны. – Твою мать, – пробормотал он, уставившись в потолок. Ночь уже теряла свои насыщенные тёмные цвета. Ушла луна. Близился рассвет. А Руслан всё рассуждал о глубине человеческих душ и прервался, только когда голубки вернулись с балкона. Снова прикинулся спящим. Они по очереди пробрались в ванную и снова улеглись. – Спасибо, - сказал Рю. - Сто лет ни с кем из парней так не говорил. – Делом, наверное, были заняты, – Никита весело фыркнул. – Я не об этом, – Каваками повернулся к нему, поправил растрепавшуюся чёлку, погладил по щеке. – Просто здорово, когда есть ещё что-то общее, кроме секса. По-настоящему общее. Как с друзьями. – Да. – Уже и не думал, что такого человека найду. – Я тоже. Они долго смотрели друг на друга, а потом, не говоря ни слова, крепко обнялись. И чуялось в этом что-то, на вкус Руслана, несовместимое с близостью – такое отчаяние, что стало больно смотреть. Будто оба они были лишь изображениями на постере, за которым зияла вечная чёрная пустота. Но именно здесь, в этой немного жуткой точке, ему вдруг открылась истина, до которой он никогда не дошёл бы путём сравнения, хотя в том она и заключалась: что перед ним люди одинаковой величины. Пусть Ершов и казался порой человеком без больших амбиций, но весь этот отвод глаз имел силу ровно до того момента, пока на горизонте не появлялась по-настоящему желанная цель, и вот тогда-то другие и могли узреть его настоящее лицо. – Давай спать, – шепнул Никита. – Давай, – ответил Рю. Они поцеловались и затихли, но поток мыслей всё нёс и нёс Руслана дальше. От приятного удивления к другому, тёмному чувству. К тому, что он искал в себе с тех пор, как представил Юру Плисецкого, и что – не стоило обманываться в таких вещах – до последнего в себе отрицал. С ролью Дениса тоже было сложно, но мог ли Руслан представить, что стать подростком окажется тяжелее, чем убийцей? Рациональная часть подсказывала: мог, если бы сразу подумал хорошенько и понял простую вещь, что внутренний мир жестокого маньяка – поле для самых разных предположений и слепая зона для абсолютного большинства людей, а подростком был каждый, и непростая это задача – угодить сразу стольким знатокам. «В том и состоит мастерство актёра», – напомнил себе Руслан. И всё-таки как тяжело, как мучительно было завидовать до слёз, слепо ревновать, рваться на части – словно вместо амбициозного мальчишки ему подсунули худший кошмар. Руслан уже пробовал зайти с другой стороны и думать об истоках этой неприязни, но быстро понял, что даже если какая-то часть проблемы и кроется во внутренних запретах, то основная – лежит совсем в другой плоскости и заключается в том, что Тони Чеккарелли всегда заставляет актёров делать ужасные вещи. Ужасные для самих актёров, разумеется, а вовсе не для зрителей, как наивно считали некоторые знатоки. На землю вернул Рю. Выбравшись из-под руки уснувшего Никиты, он сдвинулся на свой футон. Забрался под два одеяла. Съёжился, но глаза не закрыл – смотрел перед собой, время от времени медленно моргая. Так близко. Руслан, если бы просто высунул руку, коснулся бы его щеки. Интересно, что чувствовал Ершов, когда так же лежал рядом с ним? Не как любовник. Как актёр. Не мог же просто вытеснить тот факт, что... – Разбудили мы тебя, да? Руслан вздрогнул. Рю теперь смотрел точно на него. – Нет. Соседи. С тех пор вот то засну, – он немного приврал, – то проснусь. – Да, понимаю. Тоже плохо сплю, когда сбиваю режим. Рю подвинулся. Его подушка лежала так, что казалось, будто он смотрит снизу вверх. У Руслана предательски похолодело в груди. Сколько раз воображение создавало этот взгляд! Гипнотические тёмно-карие глаза в обрамлении длинных чёрных ресниц. Едва ли живой человек мог искусить сильнее запретной фантазии, но Рю Каваками и здесь стремился стать исключением из правила. – Ничего, – продолжил он, – скоро закончим с онсеном, будем работать днём. – Хорошо, что погода наладилась. – Это точно. Со вчерашнего полудня стремительно теплело. Даже после захода солнца Руслан вышел на прогулку в одной толстовке и не замёрз. Рю пошарил под подушкой, нащупал что-то, довольно хмыкнул, продолжил поиски и только тогда вытащил свой смартфон. На лицо лёг мертвенный свет от вспыхнувшего экрана. – Эх, больше часа ещё. – До чего? – голос Руслана предательски сел. Он гнал эти мысли, но они всё вертелись вокруг догадки, чего рука Рю коснулась до смартфона, и предположений, развлекался ли Каваками с этим сам или всё-таки доверил дело Ершову. – Выйти сейчас нельзя, – донеслось откуда-то издалека. Руслан моргнул. – Ты хочешь выйти?.. – Да, прогулялся бы по берегу, – Рю вздохнул. – Может, уснул бы потом. Его лицо, ставшее вдруг таким грустным, отрезвило Руслана. На месте обожаемой Лилит лежал всего-навсего такой же уставший, страдающий от бессонницы человек. – Если Макото уже встала, то выпустит. – Да? Не знал. – Это… неофициально. Хмыкнув, Рю приподнялся на локтях: – Раз так, давай, может, пройдёмся? Руслан хотел сказать «нет», но открыл рот и оттуда вырвалось: – Давай. Макото подсказала короткий путь на пляж. Выйдя к морю, Руслан и Рю двинулись в сторону моста. Утро только-только начиналось, но на влажном песке уже лежали две цепочки свежих следов. Человек и собака. Застегнув ветровку до подбородка, Каваками ёжился на ветру и, щурясь, смотрел на залив. Всклоченные волосы, тени под глазами, тонкие нити первых морщин – Руслан подумал, как было бы здорово, покажи его кто-то именно таким: уставшим, но не озлобленным, умеющим просто радоваться новому дню. – Часто гуляешь так по утрам? – Гуляю – сильно сказано. Так, подышать выхожу: сижу около бассейна или под кипарисами. Люблю кипарисы. – Никогда бы не подумал. Представлял тебя… большим японцем. – Да? Почему? – Ну, знаешь, есть вещи, которые с нами помимо нашей воли, – Руслан тоже глянул на море. – То, что мы впитали, пока были детьми. Тяжело от этого уйти, если вообще возможно. – А, в этом смысле, – Рю кивнул. – Да, понимаю. Я после съёмок в Японии боялся ехать в Россию. Хотел, мечтал, но появился страх, что так же ничего не пойму, буду чужим, – он усмехнулся. – А всё наоборот вышло. Многое незнакомым, новым было, да. Но главное я как будто знал. Как, кстати, дела в Петербурге? Все рады, наверное, что вы вернулись с победой? Руслан фыркнул, вспомнив рассуждения некоторых умников о «глупом, неуместном и возмутительном эпатаже», который ни много ни мало «позорит всю нацию». – Что смешного? – удивился Рю. – Скажем так, есть разные мнения на этот счёт. В основном, конечно, рады. Зовут теперь во все подряд фильмы, еле успеваю отмахиваться. – Да, грустно отказываться от предложений только из-за нехватки времени. – Я немного не об этом. – Извини, – Рю мотнул головой, – я, наверное, плохо соображаю уже. О чём тогда? – О том, что обидно будет сейчас ошибиться и потратить такое удачное время на то, что в итоге не взлетит. Каваками остановился. Прищурился так хитро, что на секунду Руслан устыдился своих корыстных мыслей и замер в ожидании философского поучения вроде тех, которыми любил отвечать в таких случаях отец, но услышал лишь весёлое: – Мой агент, будь он здесь, заплакал бы от счастья, услышав твои слова. – Разве? – Он так и не простил мне «Прямую кишку». Руслан захохотал, кажется, на весь пляж. Упомянутый шедевр молодого Тома Райли, по счастью, не дошёл до больших экранов, но среди фанатов Рю обрёл легендарную славу и, вероятно, до сих пор передавался от человека к человеку, несмотря на многочисленные просьбы самого режиссёра оставить в покое неудачную шутку многолетней давности. Ходили слухи, что существует некая полная версия фильма, в которой всё происходящее обретает смысл, но Руслан её не нашёл и считал обычной выдумкой. – По-твоему, Танака прав? Рю улыбался, но в глазах снова была хитринка, заставлявшая сомневаться во всём. – Разве нет? – выкрутился Руслан. – Мне нравится «Кишка». Мало кто рисковал предложить мне что-то такое. – Я слышал версию, что ты сам к Райли пришёл. – Да, – Рю пожал плечами, – и Том не зассал. Не отказался от своей идеи. Снял настоящий добротный артхаус. Жаль, мы оба были слишком молоды и неопытны, чтобы прославить «Кишку» в веках. – Так, – сказал Руслан, скрестив руки на груди. – Узнаю этот стиль. – М-м-м, что? – И ты ничем не докажешь, что последнюю фразу сказал не Ершов! Рю рассмеялся. – Внезапно. Но приятно, – помолчав, он добавил. – Не сочти, что лезу в личное... у Никиты вообще есть недостатки? – Ты рискуешь, задавая этот вопрос мне. – Вы давно дружите, знаю, – Рю кивнул. – И прожили вместе почти три года. – Два с половиной. – Всё равно огромный срок. Мне, когда я в Монреаль приезжал, порой хотелось убить Ламбера уже недели через полторы. Они снова двинулись в сторону моста. Руслан задумался над сказанным. Он никогда не рассматривал соседство с Ершовым как некое достижение. Это было… просто приятно. И оттого не казалось чем-то, стоящим рефлексии. Но Каваками ждал ответа. – Не знаю, уместно ли сравнивать твои отношения и… – Какая разница, – он не дослушал, – если речь о жизни в одной квартире? – Может, и никакой, – согласился Руслан. – Мне иногда хотелось убить Никиту, врать не буду, но… по-дружески, а не в том смысле, когда настоящая ненависть. И это точно не имело никакого отношения к тому, что мы жили вместе. Рю ловил каждое слово. Глаза теперь смотрели цепко и как-то холодно. Не верилось, что пару часов назад этот же человек плакал от избытка сентиментальных чувств. Стоило ли вот так запросто открываться ему? Даже если Руслан считал те переживания Ершова пустым наматыванием соплей на кулак. Всё-таки он рискнул. – Никита, знаешь, любит драматизировать среди себя. – Среди себя? Это как? – Есть люди, которые на публику страдают, а его такое не возбуждает. Он… самодостаточен. Не только в этом. Во всём. И даже говном умеет быть, когда нужно, – Руслан усмехнулся. – Так что даже в какой-то степени удивительно, что не смог себе крепкое имя сделать. Да в том же театре: Сашу Веретина вспоминают через раз, а Ершов – запретная как будто тема. – Может, запретная и есть? – Я в эти глупости не верю. – Не назвал бы мнение важных лиц глупостью. – Вот уж от кого не ждал услышать! – Руслан изумился искренне, без зла. – Если говорить о любви поклонников, то да, согласен с тобой, это всё херня, но в карьере актёру нужна ёбаная благосклонность, – фыркнув, Рю снова отвернулся к морю и повторил, словно выплюнул. – Благосклонность! – сам же себе усмехнулся. – Сколько лет прошло, а до сих пор горит. Только сделай неверный шаг, сразу впадёшь в немилость. Никто не захочет иметь с тобой дел. Ни одна крупная киностудия. И все принимают это. Пойми, Рю, – он передразнил невидимого собеседника, – ты даже не представляешь, насколько ставки велики, какие деньги крутятся там, наверху. Эти люди просто не могут позволить себе ошибок. Да я ебал! Деньги! Срать им на деньги! Сколько угодно отвалят, лишь бы дальше верить в доброе имя или ещё какую чушь. Сколько угодно – лишь бы картина мира осталась цела! А вот сейчас Каваками был похож на себя из прошлого – настолько, что Руслана даже пробрал неуместный после стольких дней общения благоговейный трепет. – Извини, – Рю мотнул головой. – Вывалил тебе всё. Больное ты тронул. – Не любишь целые картины мира? – Идеальные картины мира не люблю. Где всё застыло. Нет в них, знаешь, чего-то главного, живого чего-то нет, – Рю остановился, глядя на высокий остров посреди залива. – Трещина, неровность, дыра, несовершенство – вот это мне по душе. – Ты больший японец, чем думаешь. – Ничего подобного! Просто… приятно, когда есть за что взгляду зацепиться. Из чего, по-твоему, должна родиться мысль? Из вещи, отполированной до глянца? Руслан похлопал его по плечу, еле сдерживая улыбку. – Так, – Каваками повернулся. – Ничего личного, но иди-ка ты в задницу, парень! – Всё равно это не изменит истины. – Просто хочешь подтвердить свою теорию корней! – Да-да-да. Они дошли до конца пляжа и повернули обратно. От идеальных картин мира разговор повернул к религиям, а оттуда недалеко было и до вопроса, можно ли считать религией творчество. – Мне кажется, – ответил Рю, широко зевнув, – значимость слова «религия» сильно преувеличена. Почему что-то должно иметь больший вес, если назвать это религией? Творчество – это творчество. И думается мне, оно вперёд религий родилось. Много вперёд. Руслан кивнул. Чего-то такого он и ждал, хотя в глубине души всё-таки надеялся, что собеседник если уж не поддержит его бунт против высших сил, то хотя бы укрепит веру, что ничего постыдного для свободного искателя истин в этом нет. Но Рю жил и мыслил гораздо проще – боги были ему, по большому счёту, безразличны. – Извини, если задело, – сказал он. – Да брось. Я просто задумался. Всегда гадал, что тяжелее: верить или быть атеистом, – на секунду закрыв глаза, Руслан глубоко вдохнул воздух, пахнущий сразу и морем, и соснами, и мокрым песком. – А это, может, те вещи, которые не стоит сравнивать. – Разве тяжело быть атеистом? – удивился Рю. – Мне так кажется. Ведь, получается, отказываешься от самой концепции веры, от всех когда-либо существовавших богов. Уповаешь только на силу человека, а она, как принято считать, невелика. Усмешка Каваками совершенно точно несла в себе ответ, но какой? Руслан не мог постичь его разумом, но когда остановил поток мыслей, то как будто даже понял. – Идём в гостиницу, – сказал Рю, – а то ты засыпаешь на ходу. В номер поднялись не сразу. Сунув в рот сигарету, Рю свернул к чайному домику. Руслан поплёлся следом, хотя никто не звал, и теперь стоял рядом с Каваками на маленькой площадке, мерно покачивался, стараясь лишний раз не моргать, и слушал удивительную тишину утреннего сада: какую-то ясную, звонкую, сверху заполненную ослепительным солнечным светом, а у земли – холодную и влажную. Взгляд раз за разом возвращался к четырём розовым лепесткам на замшелом каменном фонаре. – Я тут хохму вспомнил, – сказал Рю, выпустив кольцами дым, – но не знаю, стоит ли рассказывать тебе такое. – Там безудержное гейство? – Вроде того. – Валяй, – кивнул Руслан. – Однажды мы ебались вшестером, и… Свернувшая с тропинки Макото замерла, не донеся зажигалку до сигареты в зубах. Молчание длилось секунд пять. – И? – наконец, спросила она. – И ничего так время провели, – быстро закончил Рю. Усмехнувшись, Макото встала рядом. Закурила. Руслан почти задремал стоя, когда услышал: – А если серьёзно? – Если серьёзно, – затянувшись, Каваками весело прищурился. – Это был один из наших первых уикендов. Вшестером, я имею в виду. Мы ещё не знали о привычке Барни без остановки повторять: «Боже-Божебоже-И-исус!». Мэт в итоге не выдержал, ответил голосом пастора: «Не поминай Господа всуе, сын мой»… Тут-то настоящая содомия и началась. Макото весело крякнула, а Руслан зажмурился, проклиная своё воображение. – Мораль? – И мораль тебе подавай? – Конечно. В любой американской истории должна быть мораль. – Хм-м, – Рю сделал вид, что глубоко задумался. – Хм-хм-м... Ах, да! Конечно. Мораль такая: не смеши людей, пока твой хуй у кого-то из них во рту. Руслан сложился пополам. Макото тоже захохотала. Первый раз он услышал у неё такой смех: громкий, звонкий, летящий вверх – совсем как у Марии или Мико. – Всё забываю спросить, – докурив, Рю глянул на домик, – он работает? – Хочешь чайную церемонию? – удивилась Макото. – Я? Ни за что на свете. Никита интересовался. – Так-то можно. Только я бы не советовала. Ба проводит, если просят, но это, – она поморщилась, словно съела неспелую грушу, – пустая трата времени. Поверьте, парни, я знаю, о чём говорю. Наш покойный братец Ючи настоящим чайным мастером был, а тут… Стыдоба одна, да отец всё никак смелости не найдёт, чтобы по-своему сделать. Кэй ещё может, но ба тогда совсем её со свету сживёт. – Кэй? – удивился Рю. На секунду лицо Макото застыло. Отняв пепельницу, она спешно удавила недокуренную даже до середины сигарету. – Кто это? – Заболталась я с вами, парни, а дела не ждут! Макото быстро ушла. – И нам бы пора, – зевнув, Руслан потянул Рю за рукав куртки. – Ты такое видел? Она слилась! – Слилась. Но в твоих же интересах ничего не знать об этой Кэй. А то как заставят её провести чайную церемонию для Ершова. – Да-а, тогда мне точно придёт пизда, – Каваками вернул зевок. – Я уже рассказывал, кстати, что однажды случилось со мной в Киото?.. Тяжело, по-плисецки вздохнув, Руслан схватил его под локоть и потащил прочь.