Стоп! Снято!

Рю не стал ничего выдумывать — рассказал всю правду. И о том, как первый раз увидел Кэй, и о том, как проследил за подозрительным посетителем, и о том, как тайком пробрался к ней в комнату ночью, и, конечно, о том, что произошло в чайном домике. Только в конце он робко уточнил: — Думаешь, это всё-таки считается?.. Тяжело вздохнув, Никита закрыл ладонью лицо. — Я... я вовсе не хотел с ней трахаться! — Ты, вроде, в душ собирался? Давай, иди. — Никита! Я задал вопрос! Вздохнув ещё раз, тот ответил: — История... впечатляет. Но я не могу спокойно думать, когда от тебя за километр разит этой Кэй. Прими душ. Потом договорим. Подскочив как ужаленный, Рю кинулся в ванную. От души хлопнул дверцами душевой кабинки. Врубил горячую — и тут же отпрыгнул насколько мог, зашипел, добавил холодной. Он остервенело тёрся минут пять, заводясь всё сильнее. Каждую секунду метался от ужаса к раздражению и обратно. Никита ведь точно что-то почувствовал, затаил обиду! Кого вообще могло обмануть это напускное равнодушие?! Тибо уже летал бы под потолком и крушил номер, орал бы как ненормальный, а этот?.. Рю такого не понимал. На глаза против воли наворачивались слёзы. Вернувшись в комнату, он сказал — почти выкрикнул: — Это был... не секс! — Что же это было? — спросил Никита. Он так и сидел на своем футоне. Густые утренние сумерки скрывали выражение его лица, а голос говорил только об усталости. — Не знаю, — Рю сел рядом. — Не знаю! Но точно не... Я не хотел этого, понимаешь? Просто не смог оставить её там одну. Ей было очень плохо. Не думаю даже, что она и секса-то хотела. Скорее уж — почувствовать хоть что-то. — С тобой-то? — зло фыркнул Никита. Впервые за весь разговор он выдал предельно искреннюю эмоцию, и Рю ухватился за неё, как за единственную возможность хоть что-то понять о его истинных чувствах. — Она не знала, кто я. Мы ведь без света там сидели. — Дала неизвестно кому? Серьёзно? — Не совсем. Подумала, что я — Лино. — Лино? — он прыснул. — Да, этот мог бы в такую историю попасть. — Никита! — Рю схватил его за руку. — Пожа… Но раньше, чем он договорил, тот раздражённо выдернул ладонь и отодвинулся. Всё внутри оборвалось. Грудь сдавило. В горле встали комом все заготовленные для примирения слова. — Давай просто ляжем спать, — буркнул Никита. — Просто ляжем спать? — Рю не поверил своим ушам. — А какие ещё варианты? Я не хочу в третий раз услышать, что ты сорвался из номера посреди ночи, потёр где-то там чью-то пизду и считаешь, будто поступил правильно. Рю вскинулся. На смену страху перед неизбежной ссорой пришла горечь. Разве это было справедливо? Почему, если помогал кому-то одному, то обязательно задевал кого-то другого? Следом его захлестнула невыносимая обида, что обычное сочувствие снова показалось любимому человеку чем-то... неприемлемым. Но он промолчал. Распахивать душу перед таким Никитой и дальше объяснять ему причины своих поступков точно не имело никакого смысла. Эта злая мысль вернула силы, вырвала из оцепенения. — Хочешь, чтобы я прощения просил?! Тогда так и скажи! — Прощения? — Никита фыркнул. — Так ты же не виноват. «Да что тебе тогда вообще нужно?!» Пока Рю сжимал кулаки, тот отодвинул подушку на самый край футона и сказал: — Извини. Не хочу продолжать этот разговор. Никита лёг лицом к балкону. Натянул одеяло до ушей. — Ты разве сможешь уснуть?.. — Было бы неплохо. Больше он ничего не произнёс. Даже не пошевелился. Так прошла минута, другая, третья… Наконец, Рю устал сверлить взглядом его затылок и тоже забрался под своё одеяло. Уставился в потолок. Злость постепенно таяла. Освободившееся место стремительно заполняло чувство вины. Может, Никита был прав? Может, Рю стоило поступить иначе? Если Кэй не нуждалась в сексе, может, следовало проявить твёрдость и не поддаваться её эмоциям?.. — Ник?.. Никита не ответил, хотя не спал. Точно не спал. Просто… игнорировал. Тибо не сразу освоил этот приём, а вот мать — да, та владела им в совершенстве. И теперь, столько лет спустя, по спине тёк неприятный холод, стоило только вспомнить те мрачные дни на съёмной квартире, когда она делала вид, что никакого сына у неё нет. Уж лучше было выслушивать её упрёки, плакать, злиться в ответ, чем чувствовать себя в шаге от развоплощения. Едва ли Никита хотел его наказать. Может, просто не знал, что нет на земле худшего наказания?.. Всё он знает, Каваками, всё он знает. Люди одинаковые. Просто ждёт, как твой Ламбер, сколько пройдёт минут, прежде чем ты начнёшь его упрашивать. Упрашивать… Может, если бы это имело смысл, Рю уже упрашивал бы. Давал обещания. Клялся. Ради расположения близкого человека он готов был унижаться как угодно. Потому что отвращение к себе приходило потом, а перед тем ему всё же давали желанное — сладкие слова любви. Пусть даже пустые, вымученные. Но произнесённые вслух. Разве это жизнь, Каваками? Больше похоже на дерьмо. Тяжёлые, тошнотворные споры с самим собой затягивали, мешались с воспоминаниями о бесконечных примирениях с Тибо. Рю бежал от них, но только глубже проваливался — как в болото. Он не спал — во всяком случае, думал, что не спит, — однако с первым будильником испытал нечто вроде пробуждения. С одним лишь отличием: стало только хуже. Никита так и лежал лицом к балкону. Не дожидаясь, когда он шевельнётся, Рю ушёл в ванную. Зеркало над раковиной отразило припухшее бледное лицо с огромными кругами под глазами. И хотя Рю смотрел на это отражение каждый раз, сегодня оно показалось особенно уродливым. Постаревшим. Он увидел на себе разом все прожитые годы. И ушедшая ночь была всего лишь новой чудовищной неудачей в череде его грандиозных провалов. «Тебе никогда не отмыться, Каваками. Никогда. Никому ты такой не нужен». — Рю? Никита замер на пороге ванной и разглядывал… наверное, с долей удивления. Как будто ожидал чего-то другого. Цветущего настроения? Или, может, раскаяния? Отвернувшись, Рю схватил зубную щётку — и выбил страйк. Всё, что вплотную стояло под зеркалом, с оглушительным грохотом разлетелось в стороны. Что-то упало в раковину, что-то опрокинулось вниз и покатилось по полу. Вздохнув, Никита нагнулся за ближайшим тюбиком. — Сам подниму, — буркнул Рю. — Слушай… — Не трогай, я сказал! Выпрямившись, Никита протянул подобранное со словами: — У меня плохое зрение, а не слух, так что не ори, пожалуйста. Тем более, с самого утра. — Не орать? — Рю сильнее сжал зубную щётку. — Не орать?! После того, как ты решил игнорировать меня?! — Боже мой! — Никита оказался рядом за долю секунды, яростно тряхнул за плечи и прошипел: — Да не рассказывай ты всей гостинице! Рю дёрнулся. Этот холодный, взбешённый взгляд пробрал до костей. Однако вырываться не пришлось — Никита отпустил сам, сделал полшага назад и сказал уже спокойнее: — Я тебя не игнорирую. Я просто… в ахуе от такого поворота. Ты срываешься среди ночи неизвестно куда, на ёбаных полтора часа, без смартфона, а потом возвращаешься и рассказываешь, что был с женщиной. И я, типа, должен принять это как данность. Мы так не договаривались. — Я не хотел с ней трахаться, — Рю тоже перешёл на шёпот. — Не хотел, Никита! Всего лишь обнял, чтобы утешить, а ей как крышу сорвало. Я выкрутился как мог! — Сунув руку ей в пизду? Волшебно! А как насчёт «развернуться и уйти»? Он, в самом деле, не понимал. Недоумевал так искренне. Опустив взгляд, Рю вздохнул — с каким-то даже отчаянием. Сказал, разглядывая зубную щётку в своей руке: — Я не мог. Я… Прости, что нарушил наш уговор. Но ей, правда, было очень плохо. Хуже некуда, по-правде говоря. Что-то вроде истерики или аффекта. Кто знает, что она сделала бы, оставшись в таком состоянии одна. Никита молчал. Не верил? Или, может, как Тибо, насмехался над чужой впечатлительностью? Рю не находил сил, чтобы взглянуть ему в глаза. Боялся увидеть в них что-то такое, чего уже не сможет забыть. Что-то, способное перечеркнуть всю эту волшебную любовь. Ночью думал, будто готов снова хлебнуть ради неё любого дерьма, а теперь понял — нет, граница всё-таки есть. Прошла секунда, другая, и тишина стала раздражать. Выждав ещё немного, он всё же посмотрел на Никиту. Совершенно потерянный, тот пребывал уже где-то глубоко в своём внутреннем мире и очнулся только от прикосновения. Вздрогнув, он пробормотал: — Я… Извини. Забудем об этом. Никита поспешно ушёл в душ. И все семь минут, что за стеклянными дверцами шумела вода, Рю провёл в странном оцепенении. Он почистил зубы, собрал все упавшие тюбики, умылся и даже успел нанести два крема, а всё никак не мог уложить в голове, что до сих пор знает о Никите и его прошлом ничтожно мало. «Неужели кто-то из его знакомых тоже?..» Тихий стук, ставший за три недели таким привычным, оборвал мысль на середине. Рю повернулся и услышал: — Может, сходим покурим прямо сейчас? При свете солнца ничего в виде чайного домика не напоминало о ночных событиях. Рю заглянул внутрь, но всё выглядело так, словно нога человека ступала сюда разве что ради уборки. Никита курил, присев на низкую деревянную ступеньку перед входом, и в задумчивости разглядывал одинокое облако, упрямо плывущее через голубое небо. — В Сеуле, — сказал он, наконец, — я был последним, кто видел Дилона живым. Мы в соседних номерах жили. В тот вечер… Снова затянувшись, Никита замолчал. Рю устроился рядом с ним и, погладив по колену, сказал: — Не продолжай, если тяжело. — Мы с ребятами собирались выпить вечером в баре. Днём он отказался, но я всё равно постучал — и из вежливости, и… Знаешь, он, правда, хороший был парень. Своеобразный, конечно, и не совсем в моём вкусе, но приятный, — Никита тяжело вздохнул, опустив взгляд на площадку перед чайным домиком. — Дилон открыл. И я ему: «Может, всё-таки посидишь с нами?». А он мне: «Может, лучше ты зайдёшь?» — и тут же — «Извини, извини, глупости это всё. Иди без меня. Я, правда, очень устал». Мы попрощались. То есть, как. Я сказал: «Тогда до завтра?». И он кивнул в ответ. Улыбнулся даже. Он всегда так улыбался — словно ему неловко заканчивать разговор. И я ушёл. Ничего не заподозрил. А он... Повисла тяжёлая тишина. Рю опомнился не сразу. Тоже закурил. И только тогда произнёс: — Дерьмовая вещь — последний разговор. — И много у тебя их было? — Больше, чем хотелось бы. Никита кивнул. Помолчали ещё. Потом он спросил: — Если бы не наш уговор, ты бы ей вставил? — Будь у меня гондон, наверное, — Рю выдохнул дым. — Но так, без огонька. Я ведь говорил уже, что давно с женщинами завязал, разве нет? — Говорил. — Вот. — Только верится в такое с трудом. — Никита! — Честность в обмен на честность, — он сунул в рот вторую сигарету. — Это из-за той истории с художником и его женой? Лицо у Никиты стало совсем грустным. Он прикурил от зажигалки, снова посмотрел на облако, потом — на сад вокруг. — Чёрт знает. И да, и нет. Тогда я об этом не думал. Потом уже вылезло. Когда мой бурят о девчонке своей начинал, меня разрывало на части просто. Рю снова погладил его — на этот раз по спине. — Дело не в самом сексе, понимаешь? — Никита отвернулся. — И даже, наверное, не в чувствах вроде флирта или очарования. В отношении. В том, что вариант с женщиной всегда — всегда будет на первом месте. — И для тебя тоже? — Для меня-то особенно, — он усмехнулся. — Наверное, если бы хоть от одной в постели не тошнило, давно уже женился бы и делал вид, что нормальный. Такой как все. Его голос звучал глухо. Застарелая ненависть к себе в этих словах мешалась с горечью. — Иди ко мне, — сказал Рю. Он обнял Никиту, и тот прижался лбом к плечу. — Для меня на первом месте — вариант с мужчиной. Даже если тебе тяжело поверить, это правда. — Почему? — Я так решил, — Рю погладил его по голове, поцеловал розовое ухо. — Подумал, раз есть выбор, то можно выбрать что-то, что нравится чуть больше. — Тебе, наверное, противно слушать слова такого труса, как я. — Вовсе нет. Твой страх не на пустом месте рожден. — Даже решить не могу, что чувствую, — словно не слыша, продолжил Никита. — Ночью бесился, а теперь… Он замолчал, отодвинулся. Затянувшись последний раз, затушил окурок в пепельнице и только тогда посмотрел на Рю. — Разве нормально, если человеку в такой ситуации насрать вообще, был там секс или не был, и всё, о чём он думает: «Слава богу, эта женщина просто случайность»? Его глаза блестели от влаги, ноздри гневно раздувались. Сколько же ненависти Никита до сих пор обращал внутрь себя! Поменьше, чем Тибо, но тоже немало. — Линда сказала бы, что эмоциональные реакции — часть нашей индивидуальности. Они не обязаны совпадать с общепринятыми в той же степени, что и не обязаны от них отличаться. Если тебе хватает одного понимания что и почему произошло — порадуйся, наверное, за свою самодостаточность. Не многие люди могут таким похвастаться. Никита вздохнул. — Извини, если не помогло, — Рю тоже докурил. — Сам-то я считаю нормальной как раз ту реакцию, которую ты описал. Когда случайный секс и воспринимается как событие соответствующего масштаба. — Я не хочу менять наш уговор насчёт этого, — донеслось в ответ. — Никто и не просит его менять. — И не хочу, чтобы ты ещё кого-то спасал подобным образом. Если вчера тебя тут застали врасплох — ладно, чёрт с ним, забудем. Только не думай, что… Не закончив фразу, Никита поднялся и, бросив грустный взгляд на чайный домик, убрал пепельницу в каменный фонарь. — Не думай, что?.. — Рю тоже встал. — Что мне это было легко. — Но теперь-то всё-таки мир? — уточнил он. — Да, — Никита глянул в сторону. — Мир. Рю сделал к нему только полшага, как в карманах у обоих зазвонили будильники, в обычное время напоминавшие, что пора заканчивать с утренними нежностями и двигаться в сторону завтрака. — Чёрт, — Никита отключил свой только с третьего раза, — думал, ещё успеем поваляться. Поваляться. Он сказал это так легко, с неприкрытым сожалением, и только тогда Рю немного поверил, что их размолвка осталась в прошлом не только на словах. — Поцелуй перед завтраком? — Да, давай. Рю приподнял голову, и тут же его губ коснулись губы. «Он ведь не обманывает? Не обманывает?!..» Никита не спешил. Целовал медленно, заставляя забыть обо всём на свете. Панические мысли бились всё тише, растворялись в нежности, наполняющей тело, и в конце концов Рю о них забыл. Целовались до следующих будильников. И даже после них ещё минутку постояли обнявшись, нехотя возвращаясь в реальный мир, где впереди ждал целый съемочный день. — Тепло сегодня, — заметил Никита. — Боюсь, Тони исполнит свои угрозы. — Я что-то пропустил? — удивился Рю. — Он грозился вчера, что заставит нас лезть под тот душ, если погода не испортится. От своих угроз Тони действительно не отказался. Закончив с последними сценами на улицах, съемочная группа двинулась к одному из пляжей, где на подступах к набережной возвышались столбы с душевыми лейками. Сунув руку под одну из них и включив воду, Чеккарелли встряхнулся: — Ух! Свежо! — потом он бросил взгляд на скептически настроенное общество, застывшее за его спиной: — Значит, так. Сначала снимем работающий душ отдельно, а потом всё-таки по плану «Б». — План «Б»? — переспросил Рю. — Мария! — не замечая его, крикнул Тони. — Звони Луизе, пусть везёт те большие кастрюли с кипятком и дюжину бутылей обычной воды. Ещё нам понадобятся лейки, две стремянки, Юмико… — А Юмико-то зачем? — удивился Никита. — Кто-то должен поливать вас сверху, — Мико похлопала его по плечу. — Уже предчувствую неземную радость Коямы. С лицом, полным азиатского достоинства, Юмико взобралась на предпоследнюю ступеньку левой стремянки, которую придерживал Йошито. Руслана страховала Мико. Луиза подала наверх металлические лейки, полные тёплой воды, и те с тяжелым лязгом приземлились на площадки. Потом она взяла широкий экран и встала перед лестницами, только чудом удерживая его под непредсказуемыми порывами пронизывающего морского ветра. — Боже мой, — пробормотал Никита, озирая эту конструкцию, — может, проще включить сраный душ? — Не мели ерунды, Ник, — проворчала Мария, сражаясь со вторым экраном. — Если ты сляжешь с пневмонией, папе тоже ой как не поздоровится. — Ну, — Тони потёр руки, — по счастью, это будет потом, а пока рядом нет ни одного страхового агента. — Девиз всех твоих съёмок со времён «Отрока», — проворчал Рю, переминаясь с ноги на ногу. День, конечно, был солнечный и по-весеннему жаркий, но не настолько, чтобы разгуливать по пляжу в плавках. Уже через пару минут после выхода из гримвагена неприятно зябко становилось даже в банном халате. — Есть в мире неизменные вещи, — отозвалась Юмико с высоты. — Годы идут, а Тони Чеккарелли всё так же делает кино в стиле «из говна и палок». — Гениальное кино, заметь! — хмыкнул тот, взяв в руку микрофонный журавль. — Ты зря думаешь, что я собираюсь стоять здесь вечно. — Да что с вами такое? — Тони взмахнул свободной ладонью. — Взбодритесь! Мы снимаем фильм о любви! Где ещё совершать безумства, как не здесь? Эй, Лино, ты готов? — Всегда готов, — тот помахал из-за камеры. — Тогда вперёд! И всё-таки Чеккарелли снова оказался прав — было что-то такое особенное в этих сценах на берегу. Очень быстро Рю забыл обо всех странностях происходящего и отдался роли. Дул пронизывающий ветер, но он чувствовал кожей летний жар. Лилась из леек тёплая вода, а он видел включенный душ, замечал одного только Виктора и тонул в его озорном счастливом взгляде так быстро, что вскоре забыл своё имя. Осталось только подводное течение. Оно сносило даже такого упёртого человека, как Юри. Уже без капли смущения, опьяненный собственной смелостью, тот плескал в своего «тренера» водой, а после — дурачился с ним на виду у всех. Вис на плечах. Щекотал. Убегал, оглашая пляж громким хохотом. В глубине души он хотел, чтобы все видели, как Виктору с ним хорошо. ...Тебе ли, Каваками, не знать, какое это сладкое чувство? Игла пронзила его внезапно, словно выскочила из песка. Рю знал: если колет игла — нужно собраться и станцевать лучше всех. Сколько он так танцевал! Сквозь злые слёзы. Но в этот раз силы оставили его. Запнувшись, он полетел вниз, прямо на вынесенный приливом морской мусор. И следом навалилось всё, что долгие годы гналось следом: незаслуженные обвинения, лживые посты Тибо с признаниями в Инстаграме, бесконечный стыд за него и за себя — за тех, в кого они оба превратились. — Боже мой! Ты не сильно ушибся? Этот голос заглушил боль, сгладил обиду, но ещё несколько секунд Рю тяжело дышал, потрясенный не столько жуткими флешбеками, сколько тем, что после всего пережитого вообще смог хотя бы на мгновение забыть, как это больно — падать в грязь. — Рю?.. — Я в порядке, — он сглотнул. — В порядке, Никита. Спасибо. — Напугал, — Никита помог подняться, обнял крепко-крепко. — Всё в порядке, — повторил Рю. — Не прижимайся ты так сильно, испачкаешься. — Пф-ф! Да у нас там ещё целая кастрюля в запасе. Не думаю, что вода сильно остыла. — Вы там как? — крикнул Тони. — Помощь нужна? От места, где стояла камера, уже спешил Йошито. — Нормально всё! — отозвался Никита. — Только сполоснуть бы нас обоих! Может, сделаем перерыв? Чеккарелли не стал спорить. Юмико и Луиза поехали обратно в рёкан. Остальные, разобрав свои бэнто, разбрелись обедать. Тогда же и выяснилось, что к этому моменту успели иссякнуть все четыре термоса с кофе, которых обычно с лихвой хватало до вечера. Пока Никита отправился на поиски автомата с горячим чаем, Рю обул кроссовки, плотнее запахнул халат и отошёл покурить к ближайшей урне, но не успел сунуть в рот сигарету, как увидел целеустремленно идущего по набережной старика. Мотнув головой, он посмотрел ещё раз, но глаза не обманули — это действительно был Накасима. «Что он делает так далеко от дома?» Ни Кэнго, ни Мисато поблизости не наблюдалось. «Неужели добрался сюда один?!» Вернув сигарету в пачку, Рю поспешил ему навстречу. Завидев это, старик ускорил шаг, а когда они встали друг напротив друга, склонился в глубоком поклоне. — Господин Накасима! — в сердцах воскликнул Рю. — Что же вы такое творите? — Прошу вас, господин Каваками, — пробубнил тот, — простите моего внука, молодой он ещё, вспыльчивый, уверяю вас, Кэнго очень сожалеет о своих словах. — Пожалуйста, не нужно этого! — Очень я прошу у вас прощения, вовсе не так следовало молодым с вами разговаривать. Мысленно досчитав до восьми, Рю сказал как можно спокойнее: — Я не держу зла на Кэнго, и вы тем более не должны за него извиняться. Я... Мне жаль, что вы услышали наш разговор. Как мы говорили на таких тонах. Накасима, наконец, выпрямился насколько позволяла ему старая спина. Глянул в ответ здоровым глазом неожиданно жадно, живо. — Слышал я ваш разговор, верно-верно. И бумагу эту внучка мне показала, объяснила что к чему. Как же это... Неужели, в самом деле, вы, — его голос дрогнул, — сын моего пропавшего Рюсукэ? — Выходит, что так, — сказал Рю. — Эти исследования довольно точны. Я, правда, забыл взять вчера свой экземпляр, но... — А вот я вам его как раз и принёс! — Накасима полез во внутренний карман своей невзрачной куртки. — Сейчас-сейчас... Руки его не дрожали, но двигался он медленно, словно каждое мгновение подвисал. «Девяносто восемь лет! — в ужасе подумал Рю. — Девяносто восемь!» — Давайте хотя бы присядем, — опомнившись, предложил он. — Да я постою, постою, не переживайте. Извините вы старика, руки еле двигаются, извините, отвлекаю вас от работы! — У нас сейчас перерыв, — Рю улыбнулся. — Так что если сесть для вас не проблема, то присядем. — Сесть-то старику не проблема, — пробормотал Накасима, достав, наконец, сложенный вчетверо лист. — Проблема — встать. — Я вам помогу, не переживайте. — Спасибо, господин Каваками, добрый вы человек. Дойдя до ближайшей скамейки, старик тяжело опустился на неё и выдохнул с явным облегчением. — Вот, держите. — Спасибо, — Рю сел рядом и, развернув листок, усмехнулся. — Попрошу потом, чтобы сделали перевод. Я плохо читаю по-японски, а тут ещё слова не самые простые, так что... Но основное Мисато пересказала. — Не поверил бы я такому, признаюсь честно, — старик вздохнул, — так давно Рюсукэ пропал, что уже отчаялся я даже узнать о том, как он умер, где его похоронили... Думал, моё это проклятие — не знать таких вещей. Касуми ведь мою тоже так и не нашли, — он покачал головой. — Да только вспоминаю ваш смех, господин Каваками, и аж всё в груди сводит — как на неё похоже! Ни у кого больше я такого смеха не слышал. Накасима замолчал, и Рю тоже сидел молча, не зная, что тут можно сказать. — Не дал вам Кэнго вчера договорить, — опомнился старик. — И я всё о своём болтаю. Одна у нас беда на всю семью! Вы ведь начали рассказ о Рюсукэ. Выходит, дурную жизнь вёл мой сын? — Мне очень жаль. — Бросьте вы это, — он устало махнул рукой. — Старый я человек, понимаете? Дурным меня не удивить. На войне я был, понимаете? И после войны всякого повидал. Если мать он вашу обижал или вас, вы уж говорите как есть. Раз я его отец, мне и держать ответ. — Я пришёл не с обвинениями, — Рю покачал головой. — Может, Кэнго не так меня понял. Если вы много всего повидали, то знаете, наверное, что бывает всё равно уже, кто виноват, а только и хочется, чтобы наступил истории конец, чтобы... отпустило. — Ваша правда, — Накасима покивал. — Мудры вы не по годам. — Это вряд ли, но спасибо. Я пришёл, потому что чувствовал... ответственность. На самом деле, не хотел сначала всё это затевать — разговоры вроде наших, анализы, неприятные подробности. А потом подумал: разве, прожив такую долгую жизнь, вы не заслужили право узнать ответы, которые так долго искали? Тогда, в рёкане, ваша история, ваша боль... — в глазах щипало, и Рю вскинул подбородок, пытаясь проморгаться. — Я чувствовал её так сильно. Видел, что эта история не даёт вам покоя. Я... перестал бы считать себя человеком, если бы просто уехал отсюда, даже не попытавшись как-то помочь. Он повернулся к Накасиме, и увидел, что старик тоже едва сдерживает слёзы. — Простите, — пробормотал Рю, — я вовсе не хотел вас расстраивать. — Вы, пожалуйста, дальше говорите, — попросил тот. — Обо мне не переживайте. Всё выслушаю, что скажете. Впереди, за набережной и пляжем, синело море. Бликовало на волнах солнце. В соснах за скамейкой шумел ветер. И меньше всего на свете хотелось сейчас вдаваться в подробности о злодеяниях Масаши, но... — Я не выдумывал вчера, когда сказал, что ваш сын был плохим человеком, — Рю тяжело вздохнул. — У нас в Калифорнии тоже есть якудза. Вообще, много всяких бандитов. Крепко сидят. Как и везде. И он… высоко летал, если так можно сказать. Сначала наркотики, контрабанда всякая. На этом, говорят, поднялся. А потом другой талант в себе открыл — стал ломать людей. Запугивал их до смерти. Это я уже сам застал. Несколько месяцев жил в его доме и слышал, как они кричат за стенкой. Иногда ещё он смотреть заставлял. Редко, но бывало. Накасима сник. Сказал бесцветным голосом: — Вот оно как. Доводилось и мне, сынок, видеть как пытают. Долго потом снилось. Сколько, говоришь, тебе было? — Одиннадцать. — Совсем мальчишка... А убивал ли он, не знаешь? — Убивал. Повисла тяжелая тишина. Рю не знал, стоит ли продолжать рассказ. — И мне, сынок, доводилось людей убивать, — вдруг сказал Накасима. — Командир говорил: только первого тяжело. Верили мы ему, куда деваться. Да только половина правды в этом. А вторую половину не рассказывал нам никто. Возвращаются они потом. Один до сих пор за мной ходит. Приставучие эти русские. Не призраками возвращаются, так несчастьями, — старик тяжело вздохнул и спросил невпопад: — Он... умер? Рюсукэ-то мой. — Да. Давно уже. Подробностей не знаю, но поговаривали, он сильно ослушался их главного. Зарвался, вроде того. Свои же и убили. — Рюсукэ, — старик схватился за голову и, качая ею из стороны в сторону, простонал: — Что же ты наделал, Рюсукэ!.. Рю обнял его за плечи, и тот совсем сгорбился. На этот раз Накасима плакал тихо. Но тоже горько-горько. Сердце разрывалось от мысли, сколько боли пришлось ему пережить за этот бесконечный век. — Простите вы меня ради всего на свете, — сказал он, немного успокоившись. — Вам не за что извиняться, — Рю отодвинулся. — Вы не виноваты в его преступлениях. — И вы позволите называть вас своим внуком? — Если захотите. Я, знаете ли, из тех людей, которых не каждая семья принимает. — Семья, может, и не примет, а за себя так скажу, — произнёс Накасима со всей серьёзностью, — не моего ума дело вас судить. Живите как живёте. — Спасибо, — Рю улыбнулся, опустив взгляд. — Слышал, уже завтра уезжаете? — Да, в пятом часу. — Жаль, жаль... — Накасима вздохнул. — Но если будет у вас сегодня вечером немного времени, приходите к нам. Мисато приготовит карри. — Боюсь, Кэнго не очень-то обрадуется. — Не обрадуется, так потерпит. Редко я об этом вспоминаю, но пока ещё старик Накасима в доме хозяин, — он важно покивал головой. — Да. Пока ещё так.