louder than sirens

Сказать, что Деррен был зол, значило бы не сказать ничего. Он пытался вернуть себе обычную ясность мысли, пока спешил следом за Алистером, высоко подняв воротник пальто, но получалось чертовски плохо. Он даже не очень понимал, почему его так задела смерть Лисбет, с которой он и познакомился-то только накануне ночью, были на его памяти потери и более острые, но эта неожиданно выбила почву из-под ног. Быть может потому, что в этом незнакомом, подёрнутым позёмкой городе она была так неожиданно мила с ним, с такой охотой и любовью рассказывала о городе и о людях, о своей большой семье с тремя младшими братьями, в которых она души не чаяла, и теперь, чувствуя новую крохотную брешь в сердце, Деррен осознавал: это дело только что превратилось в личное. И мимолетность и хрупкость их знакомства делала лишь больнее. Глядя на слегка припорошенное снегом тело, лежавшее на полу чердачной комнаты, Деррен не мог не думать о том, как растерянно на него глядели трое одинаково светловолосых мальчишек, мимо которых ему пришлось подниматься на верхний этаж дома - глаза у них были такие же, как у Лисбет: большие, внимательные и, теперь уже, невыносимо тревожные. Деррен презирал себя за то, что даже не попытался сказать им пары ободряющих слов, но видит бог, он никогда не был в этом хорош; его всегда словно сковывало чувство вины за чужую смерть, и он никак не мог нащупать те правильные слова, что люди умеют говорить друг другу в тяжелую минуту. Лисбет убили в её собственной комнате под самой крышей - комнатка была небольшой, зато с высоким потолком, и на балках под крышей висели пучки засушенных трав и бережно сохранённых с лета цветов, так что в комнате стоял едва уловимый горьковато-цветочный аромат. Огромное окно - практически единственный источник света в комнате кроме маленькой помятой керосинки на прикроватном столике - было разбито вдребезги; в комнате, стывшей с глубокой ночи, было чертовски холодно - и, судя по всему, убийца собрал свою кровавую жатву когда-то в середине ночи, а потому температура внутри давно уже совпадала с уличной. Лисбет лежала на полу у окна с таким же умиротворенным выражением лица, что и первая жертва; под короткими нежно голубевшими на холоде ногтями опять не было ни следа, следов борьбы тоже никаких. Одежда практически нетронута - только разорвана и залита кровью вокруг раны. Единственное, чем отличалась эта сцена - Деррен разглядел темневшую на осколках стекла кровь, и она, тёмно-бордовая, почти чёрная, скорее всего, принадлежала убийце. Мать Лисбет рассказала, что окно при желании открывалось наружу - через него был выход на верхнюю галерею, но обычно его заделывали на зиму, просто потому что иначе бедная Лиз мерзла ночами - каминная труба, проходившая через чердак, отдавала тепло неохотно, почти не прогревая комнату. Мать и обнаружила собственную дочь в стылом озере чёрной крови ранним утром - Лисбет лежала в ночной рубахе с таким лицом, будто и правда спала - и держалась, по мнению Деррена, крайне достойно, глаза у неё были сухие и руки почти не дрожали, но Деррен видел её припухшие, тяжело моргавшие глаза - мать несчастной Лисбет, кажется, просто больше не могла горевать. Не сейчас, когда первый шок начинал только-только её отпускать, а настоящее, подлинное осознание случившегося еще не пришло. Он повидал людей в таком состоянии, и знал, что будет потом, когда ледяные руки до сердца дотянет настоящее горе. Алистер, сопровождавший его на месте преступления, всё это время молча наблюдал за его действиями: и пока Деррен осматривал ледяную комнату, нетронутый снег, припорошивший половицы; и пока осторожно склонялся над телом в поисках какой угодно зацепки; и пока внимательно разглядывал выход на галерею за окном. На вопрос же о каких-то его собственных наблюдениях только сокрушенно покачал головой: уцепиться, по его мнению, было не за что. Алистер уже предусмотрительно вызвал доктора Бауэрса, и, пока они ждали его предварительного заключения, Деррен принялся методично просматривать личные вещи Лисбет - ящики, полки, немногочисленные книги и засушенные в них ясно-голубые колокольчики и другие, незнакомые ему цветы. Ни одного намека на присутствие какого-то молодого человека в её жизни. Мать тоже ничего такого вспомнить не могла, только указала на маленькую жестяную коробочку с письмами и безделушками от подруг, и Деррен, конечно же, переписал все имена с конвертов - он привык не недооценивать женщин в таких вопросах. Кроме того, под именем одной из подруг мог прятаться и какой-нибудь поклонник, которого она бы скрывала от родителей - мало ли на то бывает причин? Лиз ни с кем не ссорилась, не имела никаких проблем в магазинчике, в котором подрабатывала с весны до поздней осени - ничего. Как и у Нины, ни одной потенциальной зацепки, ни одного подозреваемого, маленький круг общих знакомых. Тоже очень хорошая, очень тихая девушка, никогда не привлекавшая особо ничьего внимания, особенно дурного внимания. С Ниной, на первый взгляд, их ничто не объединяло, кроме разве что того факта, что они жили в соседних кварталах; Лисбет, в отличие от Нины, в церковном хоре не пела, Нина же работала совсем в другом месте - она была подмастерьем у живущей совсем в другой части города швеи. Общих друзей, на первый взгляд, не было. Зато других совпадений, тревожных совпадений, было даже слишком много: обеих убили наверху, оба преступления были совершены ночью, у обеих девушек забрали их сердца - в прямом смысле. Слишком много, чтобы быть совпадением. Опыт показывал, что, скорее всего, у ритуального действа с вырезанием сердца был некий иной, второй смысл, иносказательный, имевший смысл для убийцы - если только, конечно, в городе не объявился каннибал, использовавший сердца в тривиальных целях. В последнее Деррен верил слабо - он о таких делах только слыша изредка, сам никогда не сталкивался ни с чем подобным. Вполне возможно, что, несмотря на отсутствие следов борьбы и прочих признаков, преступление имело какую-то эротическую, если не эротоманскую подоплёку, одна такая цепь преступлений прогремела на всю Столицу несколько лет назад, но там была совсем иная картина, и у девушек обрезали волосы. Что тревожило всерьез - так это скорость, с которой совершилось второе убийство. В норме серийники отличались достаточно большими временными интервалами, и счёт шел на недели или даже на месяцы, здесь же - два трупа в две ночи. Обычно это говорило о каком-то срыве, о чём-то, что заставило убийцу сорваться с цепи, но преступления были совершены чертовски чисто, это требовало бы куда более длительной подготовки. Доктор Бауэрс явился достаточно быстро, вырывая Деррена из тягостных размышлений. Доктор, тяжело дыша, сердито отряхнул собственную бороду от снега, оглядел место преступления с порога, и только после этого прошел внутрь. Как-то неуклюже опустившись на колени, деловито изучил тело, оттянул веко мертвой девушки, чтобы что-то внимательно рассмотреть в её глазах, осторожно исследовал края рваной раны на груди. - Вот что, - начал тот, не поднимаясь с колен. - Время смерти точно смогу назвать позже - из-за температуры в комнате необходимо внести поправки, но по моему опыту - вряд ли позже трех часов утра. Деррен торопливо черкнул заметку в записной книжке. Нину убили в районе полуночи, механически отметил он. - Еще что-то? - Да, - кивнул доктор Бауэрс задумчиво. - Сейчас, когда я видел два тела, рискну все же предположить, что сердце не было вырезано. По крайней мере, человек, сделавший это, не заботился об аккуратности, и крупные сосуды практически оборваны. Может, обрублены, но беспорядочно - знаний о человеческой анатомии ему очевидным образом не хватает, он не знал, что именно и где надо перерезать. Или же убийца совершал преступление в измененном состоянии сознания и не понимал, что он делает. Был в состоянии аффекта. Деррен задумчиво кивнул. Оставалось только понять, с чего кто-то будет в такой ярости, чтобы регулярно взбираться на верхотуру и вырывать чужие сердца. - Что с орудием преступления? По-прежнему непонятно? - Что-то тяжелое и острое, колюще-рубящее - явно не простой нож. Скорее что-то вроде заострённого молотка. - Колюще-рубящее, - задумчиво повторил за ним Деррен. Нечасто бывало. И картину происходящего пока совершенно не проясняло. - Вроде стамески или долота, - пожал плечами тот. - Острая часть значительно короче, чем у того же топора. Возможно, был еще и второй инструмент для выскрытия грудной клетки, она практически разворочена. Честно, никогда не видел такого. И, судя по всему, как и в тот раз, убила именно рана на груди - других видимых повреждений нет. Чтобы жертва не издала ни звука, её почти наверняка пришлось опоить чем-то очень сильным - или впрыснуть что-то в кровь. Я еще поищу следы от иглы. - Тут еще кровь на стекле, - вспомнил Деррен. - Почти наверняка принадлежит убийце. Доктор так же медленно поднялся на ноги и, заметив взгляд Деррена, прикованный к его движениям, неожиданно осклабился и подтянул штанину - под ней тускло блестел металл механического протеза. Деррен не слишком в этом разбирался, но смотрелся протез очень сложно. - Простите, что вытащил вас на эту верхотуру, - искренне извинился он. - Не знал. - Если бы я хотел торчать безвылазно в морге, я бы не стал себе приделывать хороший гидравлический протез, вам не кажется? - проворчал тот беззлобно и подошел к окну, чтобы внимательно рассмотреть бурые следы на стекле. - Вряд ли, - наконец, вынес вердикт он. - В смысле, вряд ли я смогу сказать что-то определённое. Кровь промерзла, все клетки почти наверняка разрушены, но я отправлю в лабораторию в соседнем городе. Это займет время, конечно, но можно попробовать посмотреть наличие основных опиатов и токсинов. Видит бог, Деррен старался не впадать в уныние. И не потому что грех - честно говоря, в когорте признаваемых церковью грехов этот всегда казался ему самым безобидным - а потому что делу это никак не помогало. Всё утро он провёл в рутинных делах - опросил соседей, естественно, не рассказавших ничего полезного, привёл в порядок заметки, доложил инспектору Рейнольдсу об отчаянно пробуксовывавшем деле и своих опасениях, что у них в городе действительно орудовал серийный убийца, прошерстил архив на предмет подобных преступлений в последние пять лет - и не продвинулся в расследовании практически ни на дюйм. Версии рассыпались одна за другой за недостатком улик - для стандартных преступлений на сексуальной почве всё-таки отчаянно не хватало физических улик; версия о том, что череда преступлений была лишь маскировкой для одного, настоящего, упиралась в то, что трупов было всего два и оба с равной вероятностью могли оказаться искомой жертвой. Или не оказаться ей вовсе - Деррен уже почти не сомневался, что в ближайшее время будет найдена еще одна жертва. И если так и случится - придется запрашивать помощь из Столицы, он не может позволить свершиться новым убийствам из-за его бездействия. Но что по-настоящему тревожило Деррена, так это то, что убийца был действительно хорош, просто дьявольски удачлив и неуловим. Почти никаких следов. Чётко соблюдаемая картина преступления. Не сопротивляющиеся жертвы. Этот человек точно не был психически здоров в традиционном понимании слова - но он явно сохранял удивительный контроль над собственным разумом; Деррен пару раз сталкивался с серийными убийцами, и часто тех выдавало их собственное безумие: желание быть пойманными, ошибки, совершенные в состоянии глубокого делирия - что угодно. Этот же пока выполнял своё дело технически безупречно, с идеально выверенной ноткой безумия. В какой-то момент Деррен понял, что уже давно рассказывает обо всём Алистеру вслух - и не только Алистеру. Бесплодный мозговой штурм какое-то время назад перерос в импровизированную лекцию на тему маньяков и серийников, и через какое-то время к ним в кабинет подтянулась большая часть участка. Кто-то даже заботливо принёс ему чашку горячего кофе, кто-то из молодых констеблей жадно расспрашивал Деррена о тех делах, в которых он принимал участие. Деррен отвечал, однако, то и дело вспоминая о том, что никогда не числился в столичном бюро в числе наиболее перспективных следователей - это для Зоннштаттена он был хорош, не для родного участка. Инспектор Рейнольдс, присоединившийся к ним не так давно, коротко, но неизменно тепло улыбнулся Деррену и, воспользовавшись паузой, вынес на обсуждение вопрос о том, что стоило делать дальше. - Превентивные меры? - тихо спросил его сидевший рядом Алистер, и Деррен кивнул. Прочистил горло и начал: - Необходимо сегодня же известить население. С десяти часов вечера вводится комендантский час, особенно строго необходимо следить за его соблюдением со стороны женщин - предположительно, пол жертв имеет значение. Также необходимо запереть все чердаки и сообщить жителям, что в верхних комнатах сейчас жить опасно, пусть на время переселяются вниз, - Деррен рассеянно окинул взглядом потолок, пытаясь понять, что ещё он мог забыть. - Очень желательно, чтобы никто не спал в комнатах по одному - он очень хорош именно в тихом бесследном нападении на одиночек. Констебли, воодушевленные его предыдущим рассказом о полицейской жизни Столицы, старательно записывали указания и уже вполголоса делили между собой городские районы - обходить придется от двери к двери, ничего не поделаешь. Деррен был рад, что этим придется заняться кому-то еще, не ему - он уже чертовски устал от людей, совершенно не желавших его слушать или отвечать на поставленные вопросы. - Ал, - Деррен осторожно коснулся плеча своего помощника, - пойдешь сначала со мной. Алистер подхватил голубую полицейскую куртку со спинки стула и дал понять, что готов идти куда угодно; слава богу, он уже смотрел на Деррена почти без того неловкого восхищения, с которого всё началось накануне - по крайней мере, Деррену хотелось в это верить. Возможно, так отрезвляюще на человека может подействовать взваленная на него бумажная работа - а может просто время, проведённое за работой бок о бок. В коридоре было гораздо тише, чем в том крохотном кабинете, в котором они все собрались, так что Деррен снова различал звук собственных шагов, шорох закинутой на плечо куртки - словом, всё то, что так поражало его. В Столице почти никогда не было твоих собственных звуков, был только извечный гул неспящего города, свист и тяжелое дыхание машин, лязг металла и шум толпы, за которым ты не мог услышать себя. Деррен на ходу заглянул в свою потрепанную записную книжку и, мысленно поставив галочку напротив очередного пункта, спросил: - В участке есть план города? Алистер задумался. - В кабинете старшего инспектора висит один, но в принципе, надо в городском архиве попросить снять копию. - Снять копию? Если честно, подобного уровня развития технологий он от Зоннштаттена не ожидал. Алистер поймал его взгляд и рассмеялся, качая головой: - Нет, надо попросить дежурного в архиве перерисовать план. Вообще летом у нас открывается филиал типографии, потому что туристы требуют свежих газет, но это приезжают работники из соседнего города, зимой типография закрыта. Деррен не удержался и фыркнул - да, это больше походило на то, чего он ожидал. От руки ему, значит, план города будут перерисовывать. - Я понял. А бумаги по старым делам где хранятся, тоже в архиве? Я искал, но в участке только за последние пять лет подшивки. Алистер кивнул. - Архив рядом, он делит здание с нашей крохотной библиотекой. Хотя что уж там, там вообще одни и те же люди работают, так выгоднее - по крайней мере, так считает мэрия. Деррен усмехнулся себе под нос, глядя на искреннее возмущение Алистера - наверное, не стоило рушить его иллюзии и рассказывать о том, как чудовищно наворочена и неподъемна была бюрократическая махина Столицы, где у каждого ведомства были свои подведомства. А у них тут что - маленькая библиотека, маленький архив, маленький морг в больничном здании - все в шаговой доступности, красота. - Ладно, пойдем, покажешь мне архив. Надо прошерстить дела за последние лет двадцать - может, были какие предупреждающие звонки. Замученные животные, непонятные смерти. Или кто-то, кем наш убийца может восхищаться и на кого равняться в своих ночных вылазках. Вернувшись домой к обеду, Деррен с изумлением понял, что действительно только что назвал про себя это место домом. Конечно, ему не привыкать было спать в новых местах - в бытность младшим детективом его вечно отправляли расследовать мелкие дела в таких же мелких городках-сателлитах Столицы - но тут привыкание прошло практически мгновенно. И как бы Деррен ни противился, рисуя себе Зоннштаттен стоячим болотом, ему начинало здесь неотвратимо нравиться - ему нравился и снег на улицах, белый, как бумага едва начатых отчётов, и тихий скрип проржавевших флюгеров на некоторых домах, в которых яростным золотом отражалось солнце, и чистый воздух, такой чистый, что казалось - вот-вот зазвенит. И Часовая башня, гордо резавшая небо. Мэйлин, заслышав его шаги, выглянула с лестницы, ввинчивавшейся в мастерскую этажом выше и коротким движением руки поприветствовала его. На ней был старый, истёртый кожаный передник - наверняка принадлежал еще её деду: выглядел он так, словно застал последний ледниковый период и нашествие варваров. Но Мэйлин в нём выглядела на удивление куда менее неприступной, почти домашней, и улыбнулась она ему вполне приветливо. “Я бы приготовила обед и на двоих сегодня, но мне нужен еще час времени закончить работу”, сообщила она ему. Деррен против воли улыбнулся - чужая забота была приятна. Интересно, его договорённая невеста стала бы готовить хотя бы ужин на двоих или была бы слишком занята собственной карьерой?.. Деррен одобрял стремительную женскую эмансипацию последних десятилетий, но какого-то домашнего уюта - которого в его жизни не было с того момента, как он уехал из родного города - всё равно хотелось. Чтобы было, с кем поговорить после работы - или помолчать. Помолчать, наверное, даже лучше. В мире было не так уж много людей, умевших делить с другими тишину. - Спасибо, - поблагодарил он и в ответ получил вопросительно вскинутую бровь. - Не знаю, - пожал он плечами, отвечая на невысказанный вопрос, - просто приятен сам факт, что вы обо мне думаете. Мэйлин с каким-то иронично-недоверчивым выражением лица вскинула и вторую бровь и даже демонстративно уселась на кованную ступеньку лестницы, расправив подол платья и принялась рассматривать его своим смеющимся взглядом - мол, так-так, уж не делаете ли вы мне особого рода реверансы часом, господин детектив?.. Деррен против воли скользнул по обнажившимся из-под платья икрам в плотных тёмных чулках - красивые ноги, крепкие - прежде чем в полной мере осознал, как, должно быть, была воспринята его последняя фраза. - Извините, мисс, если это прозвучало как-то не так, - вздохнул он устало. Видит бог, он действительно ничего такого не имел в виду. Мэйлин беззвучно рассмеялась и только медленно покачала головой, показывая, что это была всего лишь шутка с её стороны. Смеялась Мэйлин, даже лишённая голоса, очень хорошо, пусть и беззвучно, и от её живой мимики совсем не выходило отвести взгляд - в эти секунды она была как живой, своевольный цветок, проросший сквозь мостовую. Колючий, горько пахнущий чертополох. Мэйлин действительно отличалась от остальных женщин, она была какая-то совсем… другая? Деррен катастрофически не разбирался в этом и не мог сформулировать для себя, в чем же дело, поймать эту неуловимо фальшивую ноту; зато понимал: на женщин никогда смотреть не хотелось, а к Мэйлин, которая красавицей пожалуй что не была - к её лицу взгляд с каждым часом прикипал всё крепче. Да и люди, узнав, что он снимает комнату у мисс Мэйлин Ляйхт, горячо заверяли его, что Мэйлин была замечательной, пусть и очень замкнутой. По словам некоторых она выходила даже чересчур серьезной особой, трудолюбивой, пунктуальной и жившей согласно собственным убеждениям - как будто не только Часовая Башня была выстроена вестландскими архитекторами, но и в её собственных венах бежала холодная вестландская кровь. Ещё кто-то вспомнил про её сестру - говорят, приезжала та нечасто и при всем внешнем сходстве была куда веселее и обаятельнее, и её в часовую мастерскую загнать было невозможно. Зато Мэйлин - помимо её спокойного трудолюбия - по мнению многих, пела как ангел. Деррену, если честно, было бы любопытно посмотреть на более живую и обаятельную сестру. Если, конечно, та не была чересчур шумной - ему куда больше нравились спокойные цельные люди. - Знаете что, Мэйлин? Она ответила ему вопросительным взглядом, и он продолжил: - Хотите, сегодня я приготовлю? Есть пара блюд, которые у меня выходят пристойно. Мэйлин просияла. “Это было бы очень кстати, мне действительно стоит закончить работу. Но только если вам не сложно”. - Мне не сложно, - заверил её Деррен и через две минуты получил от непроницаемой Мэйлин кухонный передник строгого покроя в мелкий цветочек. Ведь нельзя же было позволить господину столичному детективу испачкать его дорогую одежду, верно? Сдавалось Деррену, что жители Зоннштаттена недооценивали тихую серьёзную сестрицу Ляйхт. Лицо у неё могло быть сколько угодно серьёзным, но кто же не знал про тихие омуты? “Чудесно пахнет”, сообщила ему Мэйлин, коснувшись его рукава, чтобы привлечь внимание. В маленькой заставленной кухоньке практически невозможно было разойтись, и Мэйлин стояла совсем близко к нему, неожиданно оказавшись почти одного с Дерреном роста. Он мог видеть тёмные крапинки в светло-голубых глазах напротив, так близко они оказались - но Мэйлин, заметив его взгляд, торопливо отступила на пару шагов и нервно принялась накрывать на стол; Деррен видел, какой напряженной так и осталась её спина. Он был ей неприятен? Ей не нравилось подобное вторжение в личное пространство? Он что-то сделал не так? Нет, всё же Деррен катастрофически плохо разбирался в подобных тонких материях, редкие попытки выстраивать отношения с женщинами моментально оборачивались непониманием и взаимным разочарованием, оставляя только горечь и странную пустоту в душе. Именно поэтому с невестой его будет связывать договорной брак; поэтому - и потому что пора уже, наконец, было остепениться, иначе еще несколько лет - и люди начнут задаваться вопросом, сначала тихо, а потом кто-нибудь скажет это вслух: не потому ли детектив Спаркс одинок, сколько они его помнят, что его место - на окраине, во Внешнем кольце, где живут всякие люди?.. Может, он предпочитает мужчин? Или, еще хуже, вспомнят ту историю многолетней давности, которую все потом еще несколько месяцев обсасывали?.. Одна подобная анонимка, и его судьба будет не лучше. Деррена почти физически передёрнуло. Он не станет жить во Внешнем кольце, в гетто для извращенцев, как называли его многие столичные снобы; он не предпочитал мужчин. Он просто был не слишком заинтересован в женщинах, а так он был совершенно нормальным. Нормальным. Ему же понравилась Мэйлин, верно?.. Деррен снял с плиты старую чугунную сковороду и пригласил хозяйку к столу. Первые минуты позднего обеда прошли в молчании, но затем Мэйлин всё же привлекла его внимание и спросила: “О чём задумались? Вы такой мрачный”. Деррен помолчал, разглядывая маслянистую поверхность супа, блестевшую в ярком свете, падавшем из верхнего окна, а затем начал неохотно, не зная, как подступиться - казалось, любой вопрос выдаст его растревоженную душу: - О Внешнем кольце, - наконец, сознался он и прежде, чем Мэйлин что-то ответила, спросил: - У вас есть кто-нибудь там? Родственники, друзья? Мэйлин изучила его очень долгим, пристальным взглядом, но, видимо, отыскав для себя какой-то ответ, смягчилась и грустно улыбнулась. “Есть. Несколько родственников”. - И как вы к ним относитесь? “В смысле?”. - Ну, вы же знаете, как именно многие думают о Крае. Что там одни преступники и педики, - последние слова Деррен практически выплюнул, чувствуя, как его снова передернуло, - живут. Мэйлин посмотрела на него так сердито, что ему на долю секунды показалось, что она вот-вот перегнётся через большой обеденный стол и влепит ему пощечину своей крупной изящной ладонью. Может, если бы она это сделала, ему стало бы легче - ему самому было мерзко от того, как он это сказал. От того, какой узел противоречий стягивался у него в груди, стоило только коснуться этой темы. - Извините, - Деррен даже опустил голову. - Это не мои слова. Это мнение многих уважаемых сторонников апартеида*. “Вам всё равно не стоит повторять всё, что вы слышите от людей”, - ответила она быстрым движением пальцев. - Обещаю, больше не стану, - Деррена, как ему казалось, так строго со времен учёбы в полицейском корпусе не отчитывали. “Вот и правильно”, - ответила она, не выпуская ложки из рук. Потом все же задумалась, отложила в сторону приборы и продолжила уже куда спокойнее. “Я иногда навещаю их. Там здорово. Многие счастливы, что могут жить так, как им хочется. И иностранцев много - люди мигрируют из других стран, где подобных им преследуют. Ведь в некоторых странах их даже могут казнить", - она смотрела куда-то словно сквозь Деррена, погружённая в собственные мысли. "Все думают, что на Краю живут печальные озлобленные люди, преступники и больные, мечтающие наводнить Столицу, но это не так. Там живут люди, которые рады, что их наконец оставили в покое - просто никому в Центре не нравится так думать.” О, Деррен прекрасно знал, что именно думали в Центре. “А почему вы вообще спрашиваете?”, - этим вопросом Мэйлин застала его врасплох, и настала его очередь задумчиво молчать, прежде чем дать ответ. - Просто… Знаете, я вспомнил одну историю. Давно дело было, я тогда еще в полицейском общежитии жил, недавно поступил на службу констеблем. Просто эта история сильно прогремела в своё время, все обсуждали. К нам в тот год приезжал в Столицу иностранный детектив - тогда пытались открыть программу международного сотрудничества для обмена опытом - и ему поручили расследование достаточно громкого дела. Все мечтали попасть к нему в команду, очень он был хорош. А через некоторое время стало известно, что на него написали анонимный донос - приставал к кому-то из коллег. Говорят, ему предложили выбор - остаться в стране, но перебраться во Внешнее кольцо, и там и работать - детективом он был хорошим - или они вынуждены будут провести внутреннее расследование и сообщить об инциденте властям его страны. А там подобные отношения преследовались достаточно жёстко по закону. И даже если наши власти ничего бы не нашли, само подозрение оставило бы его навсегда запятнанным, закрыло бы все возможности карьерного роста как минимум. Мэйлин глядела на него в каком-то смятённом изумлении, нахмурившись и сцепив пальцы в замок так крепко, что они побелели от напряжения. “Что он выбрал в итоге?”, - спросила она наконец. Деррен пожал плечами: - Насколько я слышал - действительно перебрался во Внешнее кольцо. “Его же могли попросту оклеветать”, - возмутилась Мэйлин. “Подставить. Мало ли завистников было. Это совершенно бесчеловечно”. Деррен помолчал, затем всё-таки возразил: - Говорят, донос не был на самом деле анонимным, просто доносчику обещали протекцию. Обещали не раскрывать его личность. “Но какой интерес властям был поддерживать этот донос? Это же могло навредить программе обмена”. - Честно? Не знаю. Думаю, просто потому что законы в нашей стране на этот счёт категоричны. И потому что дав ход этому делу, они смогли заполучить себе хорошего детектива во Внешнее кольцо. “Это же шантаж чистой воды!”, - возмутилась Мэйлин еще яростнее. - Политика, - пожал плечами Деррен. - Просто иногда я вспоминаю эту историю и гадаю: каково ему там? Как ему живется во Внешнем кольце? Мэйлин сочувственно ему улыбнулась и даже коротко коснулась его пальцев своими, преждем чем ответить. “Я думаю, неплохо. Особенно, если он действительно предпочитал мужчин. И мне лично нравится во Внешнем кольце, там очень много замечательных людей”. - Но много ли вы знаете людей, которые думают так же? Мэйлин сощурилась и неожиданно ухмыльнулась. “Знаете что? Открою вам секрет: большинство попросту не думает о Внешнем кольце вовсе”. Деррен по инерции улыбнулся, но на душе что-то когтисто скреблось, как и прежде. Он - он лично вот думал. Наверняка и другие имели своё мнение о живших на Краю - и вряд ли многие из них не считали этих людей существами второго сорта. Деррен вздохнул и поковырял зубчиками вилки рассыпчатую капусту - овощи были какие-то водянистые, почти безвкусные; неудивительно при такой экологии в стране. Отодвинув тарелку, он заметил, что Мэйлин смотрела на него выжидающе - искала его внимания. “Как продвигается расследование? Если не секрет, конечно”, - торопливо изобразила она своими проворными пальцами. За два неполных дня Деррен уже научился почти спокойно успевать за темпом её жестовой речи - но усилие пришлось приложить титаническое, почти как перед экзаменом в своё время. Деррен, поразмыслив о том, что мог бы ей рассказать без нарушения конфиденциальности, хмыкнул. Беда была в том, что конфиденциальных сведений за эти сутки с небольшим он получил катастрофически мало, было бы что утаивать. - В основном жители говорят о чем угодно, но не о том, что они могут вспомнить подозрительного. Я, кажется, в курсе теперь уже почти всех новостей Зоннштаттена, - он откинулся на высокую спинку стула и впервые за несколько часов расслабился. Из примыкавшей к гостиной кухни до сих пор умиротворяюще пахло горячей едой, и Мэйлин умела вдумчиво слушать, и потому с ней действительно было приятно поговорить. “О? Какие же?” Деррен задумчиво изучил витражное окно на потолке и принялся перечислять: - Миссис Иннен накануне разродилась двойней… девочки, - прибавил он в ответ на вздернутую бровь Мэйлин, - подлёдная рыбная ловля в самом разгаре, через несколько дней в город приезжает на отдых какой-то знаменитый оперный певец, только это большой секрет… Что там еще? Ах да, в гостинице “Зоннлейк” был пожар в дворницкой, но никто не пострадал. Довольны? “О, да вы лучше любой газеты”. Деррен рассмеялся было, но быстро вспомнил, чем это всё, помимо кухонных баек, на самом деле грозило обернуться для следствия, и закончил достаточно горько: - А у следствия почти никаких зацепок. И ресурсов тоже почти никаких. Дальше за обедом разговор как-то не клеился. Алистер зашел к ним ближе к вечеру, когда Деррен, бродивший в размышлениях по жилому этажу и гостиной уже отчаянно напоминал себе дикого зверя, разъярённо хлеставшего хвостом себя по бокам в приступе глухого раздражения. Комендантский час комендантским часом, но он действительно не мог сделать пока ничего хоть сколько-нибудь существенного, только бродить привидением по дому, надеясь, что хоть это как-то разгонит его мрачные, застоявшиеся, как воздух на нижних городских ярусах, мысли. Мэйлин после обеда вернулась в свою мастерскую и больше оттуда не показывалась - даже на визит Алистера никак не отреагировала. Деррену бы такую работоспособность - часы собирать это был адски кропотливый труд, и Деррен видел собранные в доме часовые механизмы - они даже выглядели крайне затейливо, так что он представить себе не мог, насколько Мэйлин была старательна и сосредоточенна. Алистер, подрастерявший свой энтузиазм из-за скверно застопорившегося дела, всё же заставил его оторваться от мрачного созерцания перспектив расследования хоть на полчаса - пора было составить отчёт о проведенной работе для старшего инспектора Рейнольдса и сделать копию для его собственного начальства; кроме того, они просмотрели отобранные в архиве дела, но в подшивках за последние десять лет было глухо. Десяток-другой убийств, в основном бытовых или крайне примитивных, еще несколько - поинтереснее, но в итоге тоже оказавшиеся пустышками. Оставалось завтра прочесать бумаги еще на десяток лет назад, максимум - на два, дальше вероятность найти хоть какую-то зацепку начинала отчаянно стремиться к нулю. Если и было у их убийцы вдохновение - наверняка что-то другое, газетные новости, криминальные романы, что угодно. Если бы был в Зоннштаттене до этого криминальный гений подобных масштабов, инспектор Рейнольдс бы непременно вспомнил. - Как люди отреагировали на введение комендантского часа? - спросил Деррен, разливая чай по двум безликим чашкам; огромной чашкой Мэйлин, равно как и второй, изящной, найденной в кухонном шкафчике, он пользоваться не рискнул. Задумавшись на секунду, он подошёл к винтовой лестнице и, осторожно постучав по ней щипцами для сахара, позвал Мэйлин присоединиться к ним, сообщив, что вода уже давно вскипела. - Неплохо, - пожал плечами Алистер, отвечая на его вопрос. - Многие, конечно, были вроде как недовольны, но на самом деле они рады, что полиция не забывает об их безопасности. Деррен, размешивая сахар, усмехнулся. Хорошие люди жили в Зоннштаттене, но всё-таки непростые. В жизнь их лезть не смей, но продемонстрировать заботу не забудь. - А в участке как настроения? - Деррен был не слишком хорош в поддержании духа подчинённых, но здесь, кажется, без этого было никуда - несмазанная машина полицейского дела бы попросту отказалась ехать. Заметив неуверенность на лице Алистера, он поднял руки в жесте капитуляции и рассмеялся: - Я не собираюсь выпытывать. Но действительно было бы хорошо знать. Алистер поколебался недолгое время, но потом поднял на Деррена ясные глаза и честно ответил: - Многим не нравится это дело, глухое. Но вы им действительно внушаете надежду, они хотят работать. И я хочу. Сердце Деррена против воли ёкнуло. Вот так пытаешься выслужиться всю жизнь в Столице перед людьми, которым на тебя плевать, а в непонятном захолустье, работу в котором воспринимаешь как наказание, вдруг находишь что-то, ради чего шел в своё время в полицию. Чтобы людям становилось хоть немного спокойнее жить оттого, что ты рядом. Собираясь с мыслями, Деррен заметил, что Мэйлин, оказывается, уже какое-то время стояла на лестнице; та, заметив его взгляд, поглядела на них с Алистером с каким-то любопытным выражением лица и, молча заварив себе чашку чая, поднялась с ней обратно наверх. Деррен решил, что подумает об этом позже. Сейчас ему еще надо было вернуться в участок и проинструктировать констеблей перед ночным дежурством; людей было мало, и, чтобы составить две полноценные смены, Деррену и старшему инспектору Рейнольдсу тоже придется присоединиться к патрулированию во второй половине ночи. Деррен проснулся глубоко заполночь от пронзительного звона заведённого будильника. Тело затекло от сна на неудобном диване в гостиной, пальцы на занемевшей руке противно кололо; в комнате горела единственная лампа, отбрасывавшая острые угольно-черные тени. Хотя, в этом доме вообще освещение почти не бывало ярким, разве что в полдень, когда свет струился через верхнее окно. Деррен присел с бумагами по убийствам перед дежурством накануне вечером буквально на секунду и всё-таки уснул. Оказывается, пока он спал, кто-то заботливо прикрыл его тонким шерстяным пледом и аккуратно сложил бумаги на низком столике. Деррен потянулся, поднялся, проделал старенький гимнастический комплекс, которым будил себя перед ночными констебльскими дежурствами добрых лет семь назад, и сварил себе отчаянно крепкий кофе. В Башне было совсем тихо - должно быть, Мэйлин уже отправилась к себе; впрочем, накануне Мэйлин и сама засиделась заполночь в гостиной с какими-то угрожающего вида счётными книгами и прочим, в чём Деррен совсем не смыслил. Он сложил плед и спустился к жилым комнатам - комната самой Мэйлин была в торце коридора, недалеко от той, которую он снимал, но, легонько постучав, не получил ответа. Поколебавшись, он всё же решил вернуть плед хозяйке - и, открыв дверь, понял, что Мэйлин в комнате не было. Деррена кольнуло беспокойство: звуков из мастерской тоже не доносилось. А с Мэй он, кажется, о комендантском часе забыл поговорить, сочтя это само собой разумеющимся. Он торопливо взбежал по лестнице обратно в гостиную, а затем поднялся к двери мастерской; постучал, затем громче - но за дверью не раздавалось ни звука. Сердце Деррена упало: а вдруг Мэйлин там, в своей мастерской, только теперь уже с вырванным сердцем? Деррен же ни разу там не был и даже не знал, есть ли там окна. Понимал только, что мастерская была на одном их верхних этажей Башни. Чёрт, чёрт, чёрт! Он отчаянно забарабанил в дверь и, не получив ответа, толкнул её плечом. Плечо противно засаднило - тяжелая на вид дверь оказалась действительно крепкой. Лихорадочно соображая, Деррен пошарил в темноте у порога и на стенах - может, ключ хранился где-то рядом? Вернувшись с керосинкой, которая как назло долго не хотела зажигаться, он нашел под ступеньками спиральной лестницы крючок с запасным ключом и бросился дрожавшими от напряжения руками отпирать дверь в часовую мастерскую. Замок открылся практически бесшумно. В мастерской было темно; это было огромное помещение, в котором гулким эхом отдавались его шаги. По стенам было развешано огромное количество часов самых разных фасонов и других, куда более причудливых шестерёночных механизмов; несколько рабочих столов, какие-то незнакомые Деррену инструменты - и ни души. Он торопливо обошел комнату, с дурным предчувствием заглядывая под огромные столы, заваленные деталями; к собственному несказанному облегчению, Мэйлин он не нашел. В дальнем конце мастерской обнаружилась небольшая дверь - та поддалась легко, впуская его в крохотную ванную комнату. Деррен уже хотел было возвращаться, когда взгляд его привлек тусклый металлический блеск. Подойдя ближе, Деррен понял, что заметил в неверном свете лампы медный таз для умывания; вещь совершенно обычная, если не брать в расчёт того, что рядом нашлось маленькое походное зеркальце и опасная бритва с треснувшей костяной ручкой. Деррен, чувствуя себя бесцеремонно подглядывавшим за чужой жизнью, поднял бритву; на костяной ручке было вырезано: “Моей второй (и лучшей) половине. М.Л.”. Если что Деррена и поразило, то вовсе не надпись - скорее то, как отчётливо и противно засаднило в груди какой-то неуловимой тупой болью. Но прежде, чем он успел задуматься об этом, он стряхнул секундное оцепенение и вспомнил, зачем вообще пришел сюда в первую очередь. Мэйлин. Он нигде не может найти Мэйлин, и будь у нее хоть сотня любовников или женихов, живых или мёртвых, он всё равно боялся за неё - он никак не мог допустить, чтобы она погибла. Он почти бегом спустился в гостиную, даже не заперев дверь мастерской - некогда, некогда! - и, торопливо одеваясь, принялся лихорадочно составлять план поисков Мэйлин. Он понятия не имел, с кем она общалась и к кому могла отправиться на ночь глядя. Умная же вроде, так какого чёрта её понесло ночью на улицы города, в котором орудовал убийца? Он приложит все силы, чтобы её отыскать - если, конечно, ещё было не слишком поздно.