louder than sirens

Прибор оказался маленьким, узенькой длинной коробочкой с мутным стеклянным окошком, за которым разгорались нежные голубые огоньки при приближении к источнику магии или её остаточным следам. Пока Деррен заполнял бумаги на выдачу архивного прибора — всё-таки Деррен решительно ненавидел бюрократию, сопровождавшую каждый его шаг — Марк сидел в приёмной, дожидаясь его. Конечно, это для Деррена он теперь был Марк, для остальных он всё так же оставался Мэйлин. Многие в участке понимающе улыбались, завидев их вместе, и Деррену от этого становилось порой неожиданно тошно. Когда он вернулся с прибором на руках, Марк мило беседовал с парой констеблей, внимательно следивших за его стремительно складывавшими слова руками и то и дело добродушно смеявшихся над чем-то, что Марк говорил. Они даже заботливо предложили барышне кофе и удобное кресло, которые Марк благосклонно принял. Деррен, остановившись в дверях и опершись на дверной косяк на какое-то время даже залюбовался — всё-таки Марк был феноменально хорош в этом маскараде, у констеблей явно не возникало и тени сомнения в личности молодой барышни, сидевшей перед ними. Конечно, траурная лёгкая вуаль дополнительно смазывала черты Марка, рассеивая внимание, но всё равно. Марк пару раз даже вежливо принимал чужие знаки внимания, и Деррену в этот момент хотелось только покачать головой: теперь понятно, почему самозванная Мэйлин так веселилась, когда у него самого проскальзывало что-то отдалённо похожее на ухаживания — он теперь легко мог представить себя со стороны в такие моменты. Наверняка все эти люди бы ужаснулись, узнай, кому на самом деле так старались понравиться. Наконец, Деррен откашлялся и деловито сказал: — Пойдемте, мисс, времени мало. Марк с готовностью поднялся, оправил пышный подол платья и коротко кивнул в знак прощания двум совершенно разомлевшим от такого внимания холостым констеблям. — Хорошо бы было конечно проверить, работает ли прибор, — задумчиво добавил Деррен, когда они уже вышли из участка в свежий морозный уличный воздух. Хотел было спросить, не осталось ли в городе известных в прошлом магических мест, но запнулся — Марк непринуждённо подхватил его под руку, совершенно сбивая его этим с толку. — Ты что делаешь? — тихо, почти без раздражения спросил он. — Хочешь, чтобы все решили, будто я из личных симпатий допускаю тебя до расследования? Марк, оглядевшись, быстро зашептал: — Послушайте, все и так уже считают, что у нас с вами… особые отношения. Проще подыграть, чем придумывать, за каким чёртом вы теперь таскаете меня по местам преступления на самом деле. А так всем ясно: у меня погиб близкий человек, я ищу утешения и правосудия, такие темы вслух обсуждать при нас не станут. И ваша репутация-то точно не пострадает — наоборот, в чужих глазах вы тот еще герой, деликатно подбивший клинья к даме в беде. — Да я… — возмущенно зашипел Деррен, но Марк совсем не нежно сдавил пальцами его предплечье, призывая замолчать. — Я к тому, что перестаньте нервничать из-за ерунды. У нас четверо погибших, не всё ли равно, что подумают люди. Вы слишком много беспокоитесь на эту тему. Деррен на ходу прикрыл глаза и мягко досчитал от десяти до нуля несколько раз. Гнев и беспокойство действительно были не лучшими его советчиками, это он знал. Медленно выдохнул, заставил себя расслабиться и признать, что Марк был прав, и если чьей репутаций они и рисковали — так это репутацией настоящей Мэйлин. Он кивнул глядевшему на него с любопытством Марку и чуть-чуть отставил локоть — так им идти было гораздо удобнее. Марк склонил голову в знак благодарности. — А теперь — не будете ли вы так любезны показать мне какое-нибудь старое место магической силы? — в меру галантно поинтересовался он у Марка. Тот задумался, потом огляделся и уверенно потянул его в другую сторону, прочь от Часовой башни и мест первых убийств, в сторону центра Зоннштаттена. «Там часы старинные на главной площади», — сообщил ему Марк, вновь переходя на жестовый язык. Пусть прохожих и было мало, осторожность никогда не могла повредить. «Все считают, что они были зачарованы, и поэтому, когда пробивали определенное время, разыгрывалось целое представление». Деррен задумчиво кивнул — да, если следовые количества магии еще и можно было где-то обнаружить, то именно рядом с подобными памятниками другой эпохи, магической эпохи. Деррен вот в Столице толком и не мог бы наверное вспомнить подобных мест — как-то никогда не интересовался, но жители Зоннштаттена, конечно, хранили память о таких вещах. К тому моменту, как Марк вывел его на главную площадь, Деррен к собственному изумлению понял, что при всей насыщенности прошлых дней и постоянным перемещениям по городу, добраться до центра городка он так и не удосужился, потому что все происшествия были локализованы ближе к той окраине города, которая прилегала к озеру; он только видел главную площадь мельком, пока извозчик, неторопливо понукая своих лошадей, вез его от станции к полицейскому участку в утро его прибытия. Площадь была огромной — и совершенно пустынной, только редкие прохожие спешили куда-то по своим делам, высоко подняв воротники пальто и напряженно оглядываясь — видимо, тревога наконец начала сдавливать людей в своих стальных тисках, не позволяя им больше спокойно и без оглядки ходить по улицам собственного города — города, в котором они родились и выросли. И частично вина за это лежала на нём — пусть он и осознавал прекрасно, что по-настоящему виноват был только тот, кто безжалостно лишал людей жизни. Но он-то? Он ведь тоже мог это изменить, работать чуть быстрее, чуть внимательнее… Деррен решительно отогнал эти мысли: они никогда не помогали, пусть и всегда приходили, если не удавалось закрыть дело быстро. Каждый новый погибший или пострадавший, казалось, тенью вины ложился на совесть; бесплотной тенью, но сонм таких теней легко своим дрожащим хороводом мог придавить к земле так, что не поднимешься. Деррен достал прибор и осторожно покрутил ручку, приводя его в действие, и принялся напряжённо вглядываться в исцарапанное толстое стекло, за которым должны были медленно заняться голубые огни, если рядом действительно присутствовал магический фон. Вроде бы, прибор всё равно должен был работать, даже спустя столько лет; в теле прибора были запаяны какие-то специфические минералы, чувствительные к даже к следовым количествам магии — честно, Деррен не слишком внимательно слушал этот курс в академии и названия не помнил хоть убей — которые начинали светиться, используя эту энергию. Прибор скрипнул, а затем за стеклышком медленно зажглась крошечная голубая точка, неторопливо, но всё увереннее разгораясь с каждой минутой. Деррен вдруг заметил, с какой силой сжимал в пальцах прибор — пальцы даже побелели от напряжения. Он коротко взглянул на Марка, но тот этого даже не заметил — с таким сосредоточенным восторгом наблюдал за разгорающимся сигналом, по-прежнему не отпуская его локтя. — Пойдем, — Деррен мягко потянул его за собой, призывая подойти еще ближе к башне, на которой красовались старинные часы с металлическими подёрнутыми ржавчиной стрелками и мелкой вязью кованных узоров вокруг циферблата. Голубая искра вспыхнула ярче, расцветая холодным лучистым сиянием. Прибор всё ещё работал. Хотя Деррен помнил, что раньше, по словам лекторов, сигналом считалось, только если экран разгорался целиком, так ярко, что прибором можно было светить, а не вспыхивал блекло отдельными пятнами, но в их случае это всё равно был успех. Деррен видел, как с каждой новой попыткой Марк едва заметно мрачнел, стараясь скрыть разочарование, но Деррен и сам чувствовал неясную досаду — идея тогда, на площади, при виде нежно разгоравшегося прибора казалась такой хорошей, такой правильной, каким обычно чувствуется верное решение к задаче. Они обошли почти все места преступлений, и везде было совершенно тихо, прибор, сколько они не подкручивали ручку, магических следов не улавливал. Ни на переходе верхних галерей, ни в чердачной комнате, ни у выгоревшей пекарни, которую медленно пытались вернуть к жизни. Иногда только проблескивало что-то голубое, словно свет выхватил цветное пятно, но эти всполохи и без того случались на улице. Из известных им мест преступления оставалась только церковь, и пока они шли, Деррен видел, как неуловимо напряжён был Марк, словно пытался не расплескать на ходу остатки своей веры в успех — и Деррен мог его понять. Идея поначалу действительно казалась блестящей, но вот результаты… результаты явно оставляли желать лучшего. Раньше когда-то, когда магии в мире было много, пока она ещё не исчезла, словно вода под палящим летним зноем, при помощи детекторов умели определять очень многое, сейчас же их с трудом хватало на то, чтобы попытаться определить, был ли оставлен хоть какой-то магический след, пусть самый тусклый. Ведь теперь и какой-то сложной или мощной магии ждать не приходилось, верно? В церковь, которую они оставили напоследок, по одному тянулись люди, и у многих в руках были хотя бы засушенные с лета цветы — живых сейчас было не отыскать, но отца Лестера действительно любили и хотели хоть как-то воздать ему последние почести. Деррен невольно поглядывал на Марка, но тот уже, кажется, оправился от ночного потрясения в достаточной мере, и держался очень достойно, пусть и цеплялся за его руку куда крепче, чем всё время до этого, и Деррен невольно вспоминал, как отчаянно тот цеплялся за него ночью, не зная, как выплеснуть своё горе и не имея рядом никого, кроме своего случайного квартиранта. Деррену было действительно очень, очень жаль, что у Марка не нашлось никого ближе в этот тяжёлый момент. Снег перед церковью, ночью практически нетронутый, теперь пересекали десятки и сотни чужих следов, самых разных, сплетавшихся друг с другом в спутанную карту; окровавленный снег констебли убрали, по всей видимости, ещё ночью, но Деррен хорошо помнил, где они нашли отца Лестера. Он глубоко вдохнул, собираясь с мыслями, и вытащил детектор из кармана — видели бы его сейчас почтенные профессора полицейской академии, с трепетом рассказывавшие о подобных приборах и их возможностях. Сегодня, к сожалению, при всей своей исторической ценности, прибор едва ли был чем-то большим, чем занимательная коробочка. Всё-таки механическая энергия — или энергия пара — были на порядок надёжнее такой нематериальной субстанции как магия и никуда из мира деться вдруг не могли. Когда они приблизились к тому месту, где не так давно ещё лежало тело, прибор рассеянно голубел очень тусклыми всполохами, проходившими скорее волной, чем отдельно загоравшимися точками. И всё-таки, кажется, это было больше, чем они видели на предыдущих сценах преступления — но, честно, Деррену отчаянно не хватало компетентности, чтобы истолковать такие неуверенные показания прибора. — Смотри, — тихонько позвал он было Марка, но Марк, стоявший у него за плечом и без того напряжённо вглядывался в прибор, даже приподнял мешавшуюся вуаль. — Я не эксперт в таких вещах, но, кажется, что-то всё-таки здесь скорее есть, чем нет. Не знаешь, здесь рядом больше нет старых магических мест? Марк уверенно помотал головой, потом тронул Деррена за плечо и добавил: «Мы в детстве облазили все такие места, про которые слышали. Тут рядом ничего такого». Деррен кивнул своим мыслям. «Так что?», спросил Марк осторожно. — Не знаю, — честно признал Деррен. — Думаю, не стоит скидывать эту версию со счетов — по крайней мере, если не появится ничего лучше. Но прежде предлагаю еще посмотреть внутри. Марк кивал, сосредоточенно о чём-то размышляя — Деррен уже давно знал это отстранённое выражение лица, когда Марк смотрел куда-то перед собой невидящим взглядом и либо внимательно слушал говорившего, либо что-то обдумывал. «Не может ли быть так», наконец, медленно начал он, «что воздействие использовалось для того, чтобы одурманить жертву?». Хороший ход мысли, определённо. В конце концов, такое предположить было совершенно разумно. Но только как именно это осуществлялось технически? Всё-таки в последние десятилетия не было зарегистрировано ни одного случая использования магии человеком, это Деррен знал точно. Оставались, конечно, другие варианты, но они казались ещё менее вероятными. — Пойдем, — Деррен кивнул в сторону церкви. — Это последнее. Марк кивнул, поправил шляпу и, особенно тщательно, вуаль — всё-таки на дневном свету не стоило рисковать, кто-то мог догадаться о том, о чем им знать не следовало, и в этом Марк с Дерреном сходились однозначно. Вечером Марк сварил им полный кофейник — вечер обещал быть долгим, потому что данные, полученные при помощи детектора, скорее сбивали с толку, чем проясняли хоть что-нибудь. Так, например, в самой церкви фон практически отсутствовал, хотя они с Марком на всякий случай обошли даже самые тёмные углы — и то и дело их останавливал кто-то из знакомых Марка и выражал ему соболезнования по поводу отца Лестера, а Марк был вынужден стоять, молчаливо выслушивая слова чужой скорби, и потом стараться как можно мягче отделаться от всех этих людей. Впрочем, после того, как они закончили с церковью, они были наконец свободны — разве что пришлось вернуть прибор обратно, так как под расписку он выдавался не больше, чем до конца дня, да и Деррен заглянул к инспектору Рейнольдсу, чтобы подробно доложить обо всех новых данных по делу. Инспектор хмуро записывал отдельные детали и смотрел по-настоящему обеспокоенно — выглядел он словно тень того жизнерадостного человека, которого Деррен встретил впервые несколько дней тому назад. Люди, кстати, завидев его с Марком — с Мэйлин, по их представлениям — улыбались той самой улыбкой, которую иначе как понимающей назвать было нельзя, хоть они и пытались делать это незаметно. Но Деррен, конечно, видел — и был почти уверен, что Марк тоже прекрасно понимал, как на них начинают смотреть местные. Деррен с наслаждением опустился на любимый диван, вытянул ноги и медленно отпил ещё горячий кофе. Марк вскоре присоединился к нему и принялся просматривать подшитые к делу бумаги, что Деррен мог только одобрить — он, конечно, ввел Марка в курс дела, но желание разобрать материалы самостоятельно находил исключительно похвальным. Деррен же слушал, как тихо шуршала бумага под чужими пальцами, и просто любовался звёздным небом сквозь окно в потолке, медленно отпивая свой кофе и чувствуя, как горячее тепло наконец разливалось по телу после долгих часов, проведенных на морозе. — Знаешь, — начал он, когда Марк наконец перестал шелестеть страницами. — Думаю, надо запрашивать помощь из Столицы. Я очевидным образом не справляюсь, каждую ночь — новая жертва. Так нельзя, каждая следующая жертва, считай, на моей совести — просто из-за моего бездействия. — Это не так, — тихо, но уверенно сказал Марк и потёр глаза тыльной стороной ладони, потом зевнул, с трудом пытаясь удержать зевок. — Вы не виноваты в том, что какой-то урод убивает людей. Вроде, глупость, но стало немного легче. Деррен неожиданно чувствовал, что рад на самом деле, что Марк был рядом всё это время — иначе бы можно было сойти с ума от чувства вины и одиночества в чужом городе. И пусть в Столице он предпочитал быть одиночкой, там всё равно никогда не выходило остаться по-настоящему одному. — Иди спать, — махнул он совершенно беззлобно в сторону жилых комнат. — Завтра разберёмся, — и повисшей тишине Деррену показалось, что невысказанная мысль о том, что завтра будет новый погибший, неизбежно проскользнула в сознании у них обоих. Но Марк только кивнул, аккуратно сложил бумаги на столе и с наслаждением потянулся — Деррен невольно проследил взглядом за этим мягким движением — прежде чем пожелать ему доброй ночи и действительно уйти спать. Деррен же просидел еще какое-то время, перебирая в уме возможные варианты дальнейших действий, выискивая ошибку в своих рассуждениях и заново рассматривая каждую версию. В такие чёрные времена оставалось только собирать данные, ещё и ещё, в надежде найти хоть какую-то связь между жертвами. Она же должна была быть, верно? Очнулся он от своего забытья только когда ветер за окном дул уже так, что чуть слышно дребезжали стёкла; теперь уже беззвёздное небо заволокли тяжёлые тучи, и ощущение беды дремало где-то в груди. Судя по всему, снаружи собиралась снежная буря. Деррен поднялся, взял керосинку и, решив не будить Марка почём зря, отправился проверить все ли окна были закрыты в доме — не хотелось бы наутро обнаружить заметённый снегом пол или не выдержавшее натиска окно; гостиная, прихожая, подняться в мастерскую и проверить все окна там, затем снова через гостиную подняться на чердак башни по другой лестнице. Чердак. Деррен только сейчас вдруг с удивлением понял, что ни разу, кажется, там не был и даже не интересовался, что там; вернее, теперь он по рассказам Марка знал, что Мэй держала там голубей — значит, там были окна?.. Во всяком случае, надёжней было проверить. Деррен поднялся выше по винтовой лестнице, до самой двери на чердак, и нахмурился, глядя на знакомым образом выглядевшую дверную ручку, тускло поблескивавшую в неверном свете фонаря. Он же уже поднимался на чердак и запирал там окна, вот буквально десять минут назад. И как у него из головы вылетело?.. Должно быть, задумался о своём, не иначе. Деррен рассеянно пожал плечами и побрёл обратно в гостиную. Кабинет инспектора Рейнольдса был очень чистым, очень аккуратным, почти безликим — никаких растрёпанных стопок бумаг, забытых кофейных чашек или пятен на столе, никаких забытых вещдоков, аккуратно собранные в шкафах тёмного дерева подшивки дел за последние годы. Инспектор содержал пространство вокруг себя крайне организованным и чистым, так что Деррен, даже выдвинув все ящики стола и отперев нижний ящик шкафа, не нашёл практически никаких личных вещей, странных предметов или поводов предположить, что старшему инспектору кто-то угрожал — впрочем, ведь не угрожали никому из жертв, верно?.. Или, по крайней мере, никто из них не понял, что что-то в их жизни стоило расценивать как угрозу. И теперь все они были мертвы, и инспектор Рейнольдс тоже. Деррену хотелось влепить себе хорошую затрещину — то ли чтобы придти в себя, выбраться из этого неотвязного ощущения какого-то глухого делирия, в который его повергло известие о новом найденном трупе, то ли просто чтобы напомнить себе: это была твоя вина, твоя. Деррен шумно выдохнул и ещё раз вернулся к столу инспектора. Несколько плотных бумажных папок, пара книг, чернильница, настольные часы, сделанные вчера же при Деррене заметки по делу сердцедёра, ничего больше. Деррен на всякий случай бегло просмотрел заметки, и нашёл несколько листов, на которых инспектор явно предавался размышлениям: имена жертв были выписаны и сгруппированы самым разным образом, где-то, наоборот, искались общие знакомые — Деррен узнавал почти все эти имена, потому что сам уже не раз занимался тщетным поиском свзяей. Вообще, это напоминало кое-что — Деррен так когда-то давно, ещё в годы учёбы, решал задачи по алгебре, когда не удавалось решить их иначе и оставался только методичный и дотошный перебор вариантов. В этом он был хорош — как и инспектор Рейнольдс, по всей видимости. В хаосе чужих сырых заметок всегда было практически невозможно сориентироваться, но, быть может, тот всё-таки что-то нашел? Деррен обошёл стол и рухнул в высокое кресло инспектора и принялся лихорадочно перекладывать бумаги, надеясь отыскать в них всё же какой-то смысл. — Ты уверен? — спросил он, но голос звучал как наждачная бумага. Деррен откашлялся и спросил еще раз, тверже и громче: — Ал, ты уверен, что господин инспектор шёл ко мне? — Совершенно, — ответил Алистер от дверей кабинета, где он стоял тоже с совершенно потерянным видом и наблюдал за метаниями Деррена. — Зачем? — не поднимая головы, продолжил расспрашивать Деррен. Записки отказывались складываться в единое осмысленное полотно. — Он только сказал Лоуренсу, дежурившему в участке, что ему срочно надо было с вами увидеться и что-то обсудить, и что он обязательно вернётся ко второй смене ночных дежурных. Он сегодня должен был во второй смене присоединиться к патрулям, — несчастно закончил тот. Зачем, зачем инспектору было так необходимо его видеть, что он отправился к нему один, среди глухой ночи? Наверняка ведь что-то нашёл, что-то заметил, что-то заподозрил — словом, было что-то, что требовало безотлагательного обсуждения. Ну же, где оно? Наверняка он до чего-то додумался, и думал явно здесь, в кабинете. Деррен тяжело оперся локтями о полупустой стол инспектора и на несколько секунд позволил себе спрятать лицо в ладонях. Видит бог, он больше не мог. Каждая ночь приносила новый труп и не приносила почти ни единой зацепки. И вот теперь, когда кто-то, возможно, наконец сделал шаг вперёд в том деле, в котором они никак не могли сдвинуться с мёртвой точки, сделавшего этот шаг убивают ночью посреди улицы. Деррен не сразу почувствовал осторожное прикосновение к собственному рукаву, и тогда его коснулись настойчивее, явно привлекая внимание. — Что… — начал было Деррен, чувствуя, что больше не мог сдерживать раздражительность, но осёкся. Марк, стоявший рядом, смотрел на него очень сочувственно, но главное — протягивал ему какую-то бумажку, на которой явственно виднелся подсохший грязный след чьего-то ботинка. Дурак, господи, вот дурак, это же надо! На столе всё перерыл, а под столом, откуда Марк наверняка и достал этот обрывок бумаги, внимательно искать не стал. Вот поэтому при расследованиях всегда требовалась холодная голова, всегда. Деррен схватил исписанный листок, и сначала хотел в раздражении отшвырнуть прочь — всё тот же мелкий почерк и теснящиеся рядом буквы и имена, всё те же попытки увидеть лес за деревьями — но, привычно отсчитав от десяти до нуля, заставил себя собраться и внимательно проглядеть и этот листок тоже. И нашёл. Среди безуспешных попыток отыскать общее звено для всех, среди явных попыток увязать всех жертв на этот раз с хором и церковью, он нашёл. Коротких два слова, ни о чём ему не говорившие, но явно что-то прояснившие для инспектора, потому что они были обведены несколько раз — Деррен сам так делал порой в задумчивости, когда не был уверен в чём-то или думал на отвлечённые темы — и потом подчёркнуты. «Словно ангелы», гласила короткая подпись в углу листа, и Деррен понимал: большего он так и не узнает. Но это и так уже было много. Значит, инспектор нашёл всё-таки общий знаменатель — или ему так показалось. Надо будет первым же делом после осмотра нового места преступления отыскать ту связь, которую заметил инспектор Рейнольдс. Деррен без заглядывания в бумаги мог только сказать, что одна из жертв пела в церковном хоре, а отец Лестер был связан с церковью самым непосредственным образом. А остальные? Может, они были верующими и чаще других посещали службы или приходили исповедаться? Убийца примечал их там? Или имел что-то личное против религии?.. Или всё-таки версия с культом была самой верной? О нет. Нет, нет, нет. Деррен почувствовал, как дурной холодок пробежал по спине. Мэйлин пела в церковном хоре, и если действительно всё так или иначе было завязано на местной церквушке, то у бедной девочки не было почти никаких шансов выжить. И Марк тоже это наверняка поймет почти сразу же. Деррен аккуратно сложил записку и убрал во внутренний карман пальто. — Спасибо, — улыбнулся он Марку, но сам чувствовал, насколько напряжённой вышла эта улыбка. Марк же только коротко кивнул, безмолвно отвечая на благодарность и спросил — как обычно, на языке жестов — не пора ли, в таком случае, отправиться на место преступления; и вдруг замер, глядя на Алистера. Деррен, стоя вблизи, прекрасно видел даже сквозь дымку вуали, как Марк недобро сощурил свои светлые глаза, а потом решительно сложил следующее, явно обращаясь к Алистеру: «Судя по вашему лицу, вы считаете, что мне там делать нечего, но вчера господин детектив оказал мне всю возможную моральную поддержку в трудную минуту, и я считаю, что настала моя очередь быть рядом в непростой для него момент. Даже если господин детектив никогда не признает, что смерть инспектора Рейнольдса его подкосила». Алистер, кажется, слегка оторопел от подобной отповеди, а потом коротко принёс свои извинения и сообщил, что будет в его, Деррена, распоряжении в любой час дня и ночи. А Деррен ощущал неожиданно острое чувство признательности, расцветшее в груди от подобных слов — хотя, конечно, он бы никогда не признал, насколько сильно его задела смерть старшего инспектора, тут Марк попал в точку. Инспектора нашли прямо посреди одной из улиц в районе четырёх утра, когда стало понятно, что он так и не вернулся в участок к смене дежурных, и толком еще не проснувшиеся констебли второй смены вышли на обход. Они его и нашли, после чего сразу отправились будить Деррена. Теперь уже было что-то около пяти утра, но зимой в такое время ещё даже не начинало светлеть, только разве что мерещилось, что ночная мгла стала уже не такой угольно-чёрной, как казалось час тому назад. Инспектора Рейнольдса убили прямо посреди улицы, и так и оставили лежать — только, конечно, вырезали у него сердце. А больше сказать было практически нечего, так как чёртова метель, из-за которой Деррену пришлось закрывать окна перед сном во всей Часовой башне, не прекращалась, по всей видимости, ещё несколько часов — потому что тёмное пальто старшего инспектора было сильно заметено снегом, и снежинки больше не таяли на его лице, на его поседевших, почти бесцветных ресницах. Зрачки были нормального размера, и Деррен, вздохнув, бережно опустил покойному веки. Бедному старшему инспектору оставалось всего три месяца до пенсии. Магический фон среди ночи они проверить, увы, никак не могли, так что больше ничего не оставалось: тело стоило доставить в полуподвальный морг зоннштаттенской больницы, чтобы доктор Бауэрс утром его обследовал, констеблям же следовало велеть убрать окровавленный снег с улицы — и больше, кажется, пока сделать было ничего нельзя, только отправиться домой или в участок, чтобы по горячим следам разобраться с идеей про связь убийств с церковью. Видимо, это преступление всё-таки принципиально отличалось от остальных: инспектор был убит прямо посреди улицы, без обычной заботы о том, чтобы не было случайных свидетелей. Скорее всего, это говорило об отчаянии сердцедёра — откуда-то тот знал, что инспектор что-то нашёл, до чего-то додумался, иначе было не объяснить и подобный выбор жертвы, и подобное нападение, которое легко могло стать первой крупной ошибкой нападавшего. Откуда-то узнал… Так ведь знать мог скорее всего только кто-то, в такой час приглядывавший за участком — или лично за инспектором, если жертва убийства всё-таки не была случайной. Деррена замутило от неизбежной мысли — может, убийца скрывался в рядах сотрудников полицейского участка или близких к расследованию людей, вроде доктора Бауэрса? Весть о последних двух жертвах приносил один и тот же человек, если он правильно услышал Алистера — некий констебль Лоуренс, который ничем не выделялся среди остальных. Но стоило этой мысли промелькнуть в сознании, сразу начало казаться, что взгляд у констебля Лоуренса был какой-то неприятный, слегка маслянистый. Деррен решительно отогнал это ощущение — в конце концов, в подозреваемых в серьезных преступлениях всегда задним числом начинало мерещиться что-то такое неприятное, независимо оттого, верным ли оказывалось обвинение, и эту иллюзию Деррен знал прекрасно и её жертвой становиться не собирался. Но вот что Деррен знал наверняка — так это то, что многие убийцы находили почти сладострастное наслаждение в том, чтобы как можно ближе подбираться к расследованию. Неважно, как — проходить в качестве добровольных свидетелей, старательно разыгрывающих беспокойство за собственную безопасность, или как-то еще пытаться повлиять на ход расследования, ходить по острию бритвы, мозоля глаза детективам, чувствуя, как им казалось, себя самыми умными и сильными. Деррен решил, что надо будет на всякий случай поинтересоваться жизнью и алиби констебля Лоуренса поподробнее, даже если его сочтут совсем свихнувшимся со своими подозрениями. Он, наконец, поднялся — задумавшись, он так и сидел над телом на корточках — отряхнул полы пальто и размял затёкшие ноги. Марк спокойно ждал его поодаль, присев на невысокий каменный парапет и задумчиво наблюдая за его работой. Деррену было жаль, что рядом находились констебли — разговаривать с Марком вслух нравилось ему куда больше, голос у Марка был хороший, мягкий, чем-то напоминал своей мягкостью интонации отца Лестера. А ведь, кстати, у Марка тоже толком не было алиби на все, кажется, моменты убийства. В основном, конечно, потому, что Деррену и в голову не приходило проверять, спит ли юная леди по ночам в своей кровати. Но, тем не менее — в ночь взрыва пекарни Марка дома не было, в остальные ночи — неизвестно, потому что Деррен сам либо спал, либо по каким-то причинам оставался в участке. Деррен почувствовал, что начинает сходить с ума. Если он станет подозревать ещё и Марка, у него вообще не останется никого, с кем бы он чувствовал себя спокойно; с таким же успехом он мог бы и Алистера подозревать, чего уж там. Более того, Марк раскрыл ему свой маскарад, искренне переживал за сестру и горевал о смерти отца Лестера — и всё это выглядело крайне искренне. Да и сколько ему было, почти мальчишка же. Хотя Деррен знал — настоящим убийцам-виртуозам актёрского мастерства и хитрости порой было не занимать, так может?.. Деррен зажмурился до цветных кругов перед глазами и помотал головой. Со своей параноидальной подозрительностью стоило срочно что-то делать, так жить было попросту невозможно. — Пойдем, — коротко бросил он Марку после того, как отдал распоряжения констеблям, и тот, кивнув на прощание констеблям, пошел рядом, то и дело увязая в снегу. Какое-то время они шли молча по пустынным ночным улицам, было слышно только, как скрипел снег под ногами и шуршал подол платья. — Слушай, — негромко начал Деррен, нарушив повисшее молчание. — Я так больше не могу, я совсем скоро с шестерёнок съеду. — Из-за инспектора? — тихо уточнил Марк, убедившись, что людей вокруг не было. Велико было искушение кивнуть, но Деррен выбрал правду. — Из-за тебя. Марк даже остановился и, сняв свою теперь уже привычную шляпу с вуалью — она плавно соскользнула с его тёмных густых волос — изумлённо поглядел на Деррена. — Что-то не так? — осторожно спросил он. — Где ты был в ночь смерти Кэти? Деррен ждал, что Марк оскорбится, или растеряется, или напряжётся, но тот только посмотрел на него задумчиво и потом кивнул. — У меня ведь нет алиби? Деррен чувствовал одновременно чудовищное облегчение — господи, какое же счастье, что Марк был таким, каким был — и всё возраставшую подозрительность. — Нету, — наконец, признал Деррен. Марк поразмыслил и сообщил: — В ту ночь я был у подруги Мэй. Я же не мог при свете дня проводить своё расследование, а она была моей последней надеждой. Мы заранее договорились, что я приду ночью, как только смогу выбраться, не вызвав у вас подозрений, — на этом месте Марк даже не попытался сдержать смешок, паршивец, — потому что это было очень важно, как я её убедил. Я, правда, сказал, что дело касается Марка. — Так есть ещё люди, знающие про схему с переодеваниями? — Только она, — покачал головой Марк. — Она — лучшая подруга Мэй, и знает очень давно. Но она начала беспокоиться, не видевшись почти неделю с Мэй. Так что я понял, что придется её посвятить в историю с пропажей, потому что иначе она могла из лучших побуждений случайно впутать меня в расследование. Она живёт в противоположной стороне от пекарни, и я пробыл у неё с одиннадцати — я ушёл почти сразу, как вы уснули — и почти до самого момента взрыва, я торопился успеть вернуться до того, как вам пора будет просыпаться на дежурство. — Так ты знал про комендантский час, — возмутился Деррен, вспомнив, как Марк, еще в свою бытность Мэйлин, упрекнул его в том, что её никто не известил. — Знал, — покаялся Марк, — даже про две смены знал. Но мне же надо было как-то выкручиваться. — Так ты узнал что-то о сестре? Марк мгновенно растерял своё весёлое настроение: — Нет. Мэри сказала, что Мэй в последнее время вела себя совершенно как обычно, никакой тревоги не выказывала и никаких странных планов не строила. Ничего. — Пойдём, покажешь мне, где живёт твоё алиби. — В такое время? — Ты же умный, сам понимаешь — если я приду к ней только завтра вечером, я буду сомневаться, не успел ли ты свою маленькую подружку попросить обеспечить тебе надёжное алиби. А вот расспросить её прямо сейчас, когда она толком не проснулась, было бы хорошо. — Она не моя «подружка», — с вызовом бросил Марк, нахмурившись. — Советую вспомнить, где и почему я живу. И ещё — что вы о таких, как я, думаете по указке столичных снобов. Глядя в спину зашагавшему отдельно от него Марку, Деррену захотелось уже в который раз за последние дни отвесить себе подзатыльник: ну вот кто его за язык дёргал, откуда это взялось вообще, про подружку? Он, кажется, практически впервые умудрился задеть Марка, хотя тот спокойно да этого шёл на сотрудничество. Великолепно, так держать.