Нырнув в спасительную тень широкой террасы, опоясывающей дом, Эрис облегчённо перевёл дух, утирая выступившие на лбу капли пота. Июльское солнце, несмотря на ранний час, пекло немилосердно, обещая день, такой же знойный, как и предыдущие. Жара этим летом била все рекорды. Эрис с удовольствием прошлёпал босыми ступнями по прохладному мрамору пола, потряхивая ещё не просохшими волосами. Утреннее купание в маленьком и всегда холодном из-за бьющих ключей озерце неподалёку от имения давно стало его любимой зарядкой в любое время года, а уж в такое пекло и подавно. Можно было растянуть удовольствие и поплавать подольше, но сегодня у Эриса были особые причины не опаздывать к завтраку.
Переступив порог пустой, затенённой прихожей, он замер, смешно сморщив нос, принюхиваясь и расплываясь в счастливой улыбке. Из кухни доносились приглушённые голоса, звон посуды и умопомрачительный аромат свежей выпечки.
Сегодня Эрису исполнялось шестнадцать. И добрая Канида, пообещавшая собственноручно испечь его любимый ягодный пирог с корицей, судя по всему, исполнила обещание.
В доме было тихо и безлюдно. Помимо Эриса и матери, в нём постоянно проживали лишь Канида и Тамир. А приходящая прислуга из числа жителей маленькой деревушки, расположенной по соседству, приступала к своим обязанностям позже. Значит, в этот ранний час лишь Лаутерия могла составить компанию своей преданной наперснице. Эрис на цыпочках пересёк пространство, отделявшее его от кухни, гадая, какой же подарок приготовила ему мать на этот раз.
Имение не приносило большого дохода, но нужды его обитатели не испытывали. Еда была простой и сытной, одежда — крепкой и практичной. Лаутерия никогда не баловала сына дорогими игрушками или пустыми безделицами. Но на каждый день рождения он получал редкий и необычный подарок, свидетельствующий, что выбирался тот долго и с любовью, и всегда вызывавший бурный восторг у юного Эриса. В детстве это было игрушечное войско — настоящее произведение искусства — выточенное из слоновой кости, в филигранно отделанных перламутром доспехах, или редкие в их краях книги с завораживающей красоты картинками. Став постарше, он стал обладателем диковинного арбалета, словно изготовленного на заказ, точно соответствующего физическим параметрам и возможностям. А в прошлом году улыбающийся Тамир вручил ему вожжи великолепного рысака знаменитой скаковой породы, славившейся своими непревзойдёнными качествами по всей Империи, и с азартом взялся за уроки выездки молодого господина. В каждом подарке чувствовалось желание Лаутерии не только порадовать сына новой забавой, но и способствовать его всестороннему развитию. Она не скупилась на образование, выписывая из столицы опытных и дорогих наставников, преподававших Эрису различные дисциплины. И хоть учиться Эрис особо не любил, предпочитая, как большинство мальчишек, оружие, скачки и боевые искусства, но, ценя заботу матери и понимая, чего ей это стоит, старался и радовал учителей. И самой главной наградой была сдержанная, но явно горделивая улыбка, появляющаяся на её лице, когда те с похвалой отзывались о своём воспитаннике. Вообще, Лаутерию нельзя было назвать мамочкой-наседкой. Она никогда не сюсюкала с сыном, даже в детстве, говорила всегда, как со взрослым. Но все его маленькие радости, неудачи и проблемы принимала близко к сердцу, вникала, слушала, утешала. Вот только приласкать могла лишь изредка. А Эрису порою сильно не хватало простого тёплого объятия, поцелуя в щёчку, умильного поглаживания по волосам… Он не думал осуждать, скорее, стыдился собственных желаний. Мама была идеалом — самая добрая, красивая, любимая. И оттого нечастые вспышки нежности у Лаутерии становились для него поистине драгоценными моментами, наполнявшими безграничным счастьем. К сожалению, с годами эти вспышки случались у неё всё реже, пока однажды мать не объяснила Эрису, что он уже взрослый, почти юноша, и пора научиться держать эмоции в узде, не навязывая их даже близким людям. Ему было тринадцать…
Эрис мало общался со сверстниками. В нежном возрасте компанию для игр ему составляли лишь дети поденщиц, работавших на полях имения. Но в сельской местности рано приобщаются к труду, и вскоре у его товарищей уже не оставалось времени на игры. Единственным другом, остававшимся рядом с Эрисом, был Ноэль — сын кухарки, двумя годами старше, но и тот, отметив совершеннолетие, погрузился во взрослую жизнь — готовился к свадьбе, вовсю помогал будущему тестю управлять семейной лавкой и уже больше месяца не навещал скучающего друга.
Эрис задумался. Через два года и ему стукнет восемнадцать. Значит ли, что ему тоже придётся выбирать невесту? И что, вообще, с этой невестой делать? Опыт общения с противоположным полом у Эриса ограничивался матерью и Канидой. Юных девушек в поместье не бывало, женщины постарше его, естественно, не интересовали. Задать щекотливые вопросы подросток мог лишь Тамиру и Ноэлю, но спрашивать первого он стеснялся, а второй только хмыкал многозначительно и хитро щурился: «Мал ещё! Подрастёшь — узнаешь». Но Эрис подозревал, что приятель тоже мало сведущ в интригующей проблеме. Впрочем, впереди ещё два года, и Ноэль вот-вот женится… Вот тогда, может, и посвятит наконец закадычного дружка во все тонкости семейной жизни. Пока, впрочем, это сильно и не волновало.
Достигнув на цыпочках порога кухни, Эрис уже приготовился толкнуть чуть приоткрытую створку двери, собираясь напугать мать и служанку внезапным появлением, но неожиданно прозвучавшая фраза заставила замереть на месте.
— До сих пор не могу поверить, что он действительно ничего не помнит.
Он?! Кто — он?
— Не выдумывай, Канида, — голос Лаутерии звучал раздражённо, — столько лет невозможно притворяться. Он ещё дитя. Если бы что-то помнил — обязательно спросил.
Речь идёт обо мне?
— А если кто-нибудь проболтается? — чуть слышно пробормотала старуха, явно опасаясь гнева хозяйки. И, видимо, не зря.
— Кто? — ледяным тоном осведомилась та. — Тайну знаете только ты с Тамиром. В Тамире я уверена…
— Что вы, госпожа, я скорее откушу себе язык, чем предам вас. Да мне и представить страшно, что испытает мальчик, если узнает правду.
«Мальчик» за дверью действительно похолодел. Что за тайна? О чём они говорят?
Послышался звук резко отодвигаемого стула, и Эрис испуганно отпрянул. Но в щели приоткрытой двери лишь мелькнула спина матери и замерла у окна — прямая, напряжённая.
— Он её узнает, — не оборачиваясь, процедила Лаутерия, — когда придёт время исполнить долг.
— Долг? — переспросила старая кормилица.
— Да, долг. Пусть Эрис мне и не родной, но я единственная мать, которую он знает и, надеюсь, любит. Я вырастила и воспитала его, как собственного ребёнка, жертвуя многим. Но скоро наступит и его черёд пожертвовать собой.
— Пожертвовать… О боги, что он должен сделать, госпожа?
— Убить Риана.
Эрис вздрогнул. Ослышался?
— Ох, небеса, — голос Каниды зазвенел слезами, — я уж поверила, что время вылечило вас, что сердце ваше успокоилось и больше не жаждет мести.
— Никогда! — Лаутерия развернулась, полыхнув глазами. — Я никогда не перестану ненавидеть и не успокоюсь, пока не уничтожу эту гадину. Но у меня связаны руки, и Эрис должен стать моим оружием.
— А если он откажется или не сможет?
— Тогда я отрекусь от него. Мне не нужен сын, не способный отомстить за мать.
Служанка ахнула, раздался звон разбитого стекла и сокрушённый шёпот:
— Госпожа, что вы говорите-то?! Мальчик любит вас всем сердцем.
— Вот пусть и докажет это. — Лаутерия внезапно успокоилась и даже улыбнулась. — Кстати, где этот шалопай запропастился? Пора завтракать, да и пирог готов.
Такие приступы раздражительности и перепады настроения были не редкостью для Лаутерии. Но Эриса поразило, как просто и бескомпромиссно родная или — он ещё не осознал этого окончательно — не родная мать распорядилась его жизнью и судьбой, не оставляя никакого права выбора. То, как произнеся ужасные слова, смогла вести себя легко и непринуждённо, словно и не было сказано ничего ужасного. А может, ему всё это просто снится?..
Внезапно дверь распахнулась и яркий свет ударил по глазам. Испуганный вскрик вывел Эриса из прострации. Сорвавшись с места, он сломя голову бросился вон из дома, вылетел за ворота и понёсся, не разбирая дороги сквозь ослепившие глаза слёзы, в отчаянной попытке убежать от обрушившейся на него истины. Рухнул где-то в тени апельсиновой рощи, задыхаясь от бега, царапал ногтями землю и захлёбывался рыданиями. Там и нашла его Лаутерия.
К тому времени он уже не плакал, только внутри всё дрожало противно и больно. Сидел, уткнувшись в колени красным, зарёванным лицом, и пытался как-то смириться с открывшимися ему тайнами прошлого и будущего. Уловив лёгкие шаги и шелест одежды, даже не пошевелился. Он знал, кто это.
— Ты всё слышал, — тихий голос матери был исполнен сочувствия, но не раскаяния. Эрис кивнул, не поднимая головы.
Несколько минут царило молчание. Наконец Лаутерия тяжело вздохнула и опустилась рядом.
— Что ж, значит, пора…
Эрис никогда не бывал в больших городах и тем более в столице. Все знания о внешнем мире он черпал из описаний наставников и Тамира да из редких иллюстраций в книгах. А уж о нравах и повадках знати и вовсе имел понятие самое смутное. А потому не мог судить о правдоподобности истории, поведанной ему матерью. Все эти князья, дворцы, коварство и интриги казались чем-то нереальным. Но ещё сложнее было представить четырнадцатилетнего мальчишку по имени Риан, сознательно убивающего брата, и Лаутерию, всаживающую нож в грудь этого самого мальчишки. Изгнание из дома, заточение в глухой провинции, жизнь, полная страдания, пока в ней не появился он, новый Эрис… История больше походила на сказку — страшную и трагическую.
Но ведь мама не стала бы выдумывать. У него нет оснований ей не верить. Теперь Эрис лучше понимал, что так мучило Лаутерию все эти годы, какая боль скрывалась под маской безмятежности и какая ненависть снедала её сердце.
Но более всего повергло в шок даже не открытие, что он — приёмный, даже не то, что носит имя умершего сына Лаутерии, а то, что изначально его предназначением было стать орудием мести в руках безутешной матери. Но со временем Эрис смирился с этой мыслью, как и с тем, что Лаутерия права — она его единственная и любимая мама, давшая ему всё, заботившаяся о его благополучии больше собственного. И он готов на всё, чтобы сохранить её любовь. И если для этого надо убивать — он убьёт, придётся умереть — значит, так и будет.
Но так думал Эрис не всегда. На осмысление ушло почти два года. А тогда, в день своего шестнадцатилетия, сидя в тени апельсиновых деревьев, мысль о его предназначении вонзилась в сердце отравленной стрелой и растеклась по телу ядовитым холодом, еще долго покалывая горечью и обидой.
Подняв взгляд на замолчавшую Лаутерию, он повторил вопрос, заданный недавно Канидой: «А если я не захочу или не справлюсь? Ты действительно отречёшься от меня?»
В прекрасных миндалевидных глазах матери лишь на секунду промелькнуло что-то тёмное и неумолимое, а затем она улыбнулась с чарующей нежностью, ласково касаясь его ещё не высохшей от слёз щеки.
— Но ты же не откажешься? Ты мой сын…
Приговор обжалованию не подлежал.
Эрис повернул голову на подушке. В тусклом свете прикроватной свечи хищно сверкнул красным массивный рубин в рукояти кинжала. Ещё один памятный знак его шестнадцатилетия. С тех пор он всегда лежал у изголовья, как символ грядущего возмездия. Подарок матери — тот самый, что однажды вонзился в грудь ненавистного ей Риана. Теперь пришла очередь Эриса взять его в руки.
Его совершеннолетие праздновали доселе непривычно пышно. С гостями, музыкой и танцами. Для слуг и работников накрыли столы в саду. Веселье продолжалось до темна.
Все было просто замечательно — подарки, поздравления, игривые улыбки девушек, горделивая нежность во взгляде матери в ответ на тосты в честь сына — пока Лаутерия не произнесла в застольной речи одну фразу:
— Мой сын вырос настоящим мужчиной. Он докажет это всем, и в первую очередь — своей матери. — Лучистые зелёные глаза взглянули на него в упор. — Ты ведь знаешь, как это сделать, мальчик мой.
И праздник для Эриса померк.
Лаутерия словно подвела черту, намекая, что лимит отпущенного времени исчерпан. Теперь он взрослый, и пришла пора оплачивать долги. Точнее, долг, что вот уже два года дамокловым мечом висел над головой. Эрис до последнего надеялся, что мама передумает, не станет возлагать на него такую страшную повинность, пожалеет, наконец… Не пожалела.
С того дня в каждом взгляде матери Эрису чудился немой укор, в каждом сокрушенном вздохе — разочарование. Лаутерия не торопила сына, она ждала, когда тот сам захочет сделать шаг. А тот не делал, не хотел, оттягивал, прекрасно понимая, что всё равно придётся. Как долго ему удалось бы притворяться, что не замечает её растущего неодобрения, неизвестно. Лаутерия в очередной раз решила за него.
— Что с мамой? — промокший насквозь Эрис ворвался в дом, как вихрь, и тут же налетел с вопросами на Каниду.
Он гостил в деревне у Ноэля, когда прискакал гонец с известием, что Лаутерия внезапно заболела и просит сына поскорее возвратиться. Не глядя на проливной дождь, Эрис поспешил домой.
Служанка скорбно покачала головой.
— Сердце. Сегодня утром госпожа почувствовала боль в груди, Затем упала в обморок. Пока мы ожидали лекаря, я сама чуть не умерла со страху. Но всё обошлось. Ей прописаны лекарства, полный покой и никаких волнений. — Канида всхлипнула. — Конечно, так настрадаться в жизни — какое сердце выдержит, пусть и не старое. Она же, ласточка моя, и до сих пор страдает.
Эрис вспыхнул, явственно услыхав невысказанный упрёк в свой адрес: «Ты, ты виноват. Не оправдал надежды матери».
— Как она сейчас? — пряча лицо, он устремился к лестнице.
— Отдыхает, ждёт тебя, — Канида семенила следом. — Переоденься и ступай. Только заклинаю, не расстраивай её и не перечь ни в чём.
Эрис удивлённо обернулся.
— Когда это я намеренно огорчал матушку?
Старуха многозначительно поджала губы. Но он и сам себе ответил на вопрос.
Спустя пять минут он уже входил в покои Лаутерии. Свет был приглушён, резко пахло травами. Женская фигурка с вытянутыми поверх шёлкового покрывала руками пугала неподвижностью. Ступая осторожно, Эрис приблизился и облегчённо выдохнул, встретившись с устремлёнными на него глазами.
— Мамочка, — он рухнул на колени, приникая губами к её прохладной кисти, — как ты себя чувствуешь?
Лаутерия улыбнулась ласково, погладила прижавшуюся к ладони щёку.
— Прости, мой милый, что заставила поволноваться, — голос тихим шелестом слетал с бескровных губ. — Жизнь человеческая так хрупка, может оборваться в один миг.
— Но ты же не умрёшь? — Эрис умоляюще взирал на мать, словно в её силах было обещать подобное.
Улыбка Лаутерии померкла.
— Сегодня нет, но чувствую, что и мой срок близок.
— Не говори так…
— Я не жалею, — не слушая, продолжала она, словно разговаривала сама с собой, — и смерти не страшусь. Печалит лишь, что самое заветное, моё единственное сокровенное желание так и останется не исполненным.
Сердце Эриса ухнуло. Не было нужды уточнять, о каком желании идёт речь. Веки Лаутерии опустились, и одинокая слезинка, скользнув сквозь занавесь ресниц, скатилась по щеке. Это добило юношу окончательно.
— Мама, только не умирай, прошу. Оно исполнится, обязательно исполнится. Клянусь тебе.
Он лихорадочно сжимал безвольные сухие пальцы, в этот миг искренне уверенный, что готов на всё, лишь бы не потерять её. Лаутерия открыла глаза и улыбнулась ещё нежнее и ласковее.
— После таких слов я просто не посмею оставить этот мир. — Приподнявшись на локте, поцеловала в лоб крепко, горячо и вновь бессильно откинулась на подушки. — Только поспеши, не медли. Моё сердце больше не может ждать.
Эрис покорно поднялся с колен, словно собирался прямо тотчас броситься исполнять обещанное. На самом деле, это было, скорее, неосознанное желание сбежать, но Лаутерия, слава богу, увидела именно готовность.
— Ну-ну, не сию секунду, конечно. Позови Каниду и Тамира. Надо обсудить детали твоего путешествия.
— Но, мама, ты ещё слаба… — робкая попытка Эриса возразить была отметена сходу.
— Ах нет! Твоя любовь вдохнула в меня силы — я прямо чувствую, как возвращаюсь к жизни. Не стоит откладывать то, что должно быть сделано. Кто знает, сколько мне осталось? Думаю, к вечеру мы всё решим, и уже завтра ты сможешь отправиться в путь.
Она с неожиданной силой сжала его руку, пытливо всматриваясь в лицо.
— Ты же не передумаешь, сынок?
— Не передумаю, — эхом отозвался Эрис. Мышеловка захлопнулась. Пути назад не было. Он должен сдержать слово.
Дальше всё завертелось с невероятной скоростью. К вечеру вещи были собраны, провизия в дорогу приготовлена, Тамир проинструктирован. В глубине души Эрис радовался, что едет не один. Не то чтобы он боялся предстоящих трудностей — он о них и не догадывался — но Большой мир был неизведанным океаном, а Тамир мог стать для него проводником через скалы и рифы неизвестного фарватера. Силе, смелости и жизненному опыту преданного слуги Эрис доверял безоговорочно.
На следующий день, снабжённый тысячей наставлений, увесистым мешочком с золотом и материнским благословением Эрис в последний раз с тоской оглянулся на родной дом, гадая, суждено ли ему вернуться обратно.
Лаутерия в нарядном белом пеплосе, торжественная и сосредоточенная, словно жрица, совершающая обряд, обняла сына так крепко, как давно не обнимала. Её сердце грохотало рядом с его собственным.
— Я буду ждать тебя, — шепнула страстно в самое ухо и отступила.
Зелёные глаза светились влажным блеском, но слёз в них не было. Эрис медлил, ожидая ещё каких-то, сам не ведал, слов. Но тщетно. Через секунду он взлетел в седло.
— Я люблю тебя, мама, — в горле застрял колючий ком.
Губы Лаутерии дрогнули трагически.
— Я знаю.
— Господин, пора, — Тамир первым тронул поводья.
Выехав за ворота, Эрис заставил себя не оборачиваться. Вот и всё. Он перешёл свой Рубикон.
***
Они достигли Тессарии, столицы Империи, спустя почти два месяца. Тамир неоднократно бывал здесь и неплохо ориентировался в огромном городе. Во всяком случае, маршрут к конечной цели их с Эрисом путешествия — особняку князя Сараэлоса — в потоке всадников, повозок и экипажей прокладывал вполне уверенно, несмотря на хитросплетение улиц, улочек и площадей. Тамира в план не посвящали, он сопровождал молодого господина в качестве слуги и телохранителя. Да и самого плана как такового не было. Ладно бы у Эриса, но — что обескураживало — у его матери тоже. Он-то думал: столько лет вынашивая мечты о мести, Лаутерия должна была бы досконально проработать все детали её воплощения. Ан нет! Единственным её желанием было, чтобы перед смертью Риан узнал, за что несёт расплату. Единственным советом — действовать по обстоятельствам. По этой причине всю дорогу Эрис пребывал в смятении, даже не представляя, что это могут быть за обстоятельства. Спросить совета у более опытного Тамира он так и не решился, не желая втягивать в пособничество убийству.
Тессария поразила Эриса размерами, архитектурой, блеском — величественные здания, помпезные дворцы, бесчисленные статуи и храмы… И люди. Огромное множество людей, спешащих куда-то или праздно прогуливающихся, одетых в пурпур и рванину, взрослых и детей… Целое море человеческих существ, ярких и шумных. Многолюдные, как ему казалось прежде, ярмарки в соседних городках, на которых он пару раз присутствовал, на этом фоне выглядели как скромная семейная вечеря — чопорно и серо. Эрис слегка оробел от такого скопления народа, но тут же смекнул, что в столь разномастной толпе легко спрятаться — она даже не заметит, как ещё один непримечательный субъект примкнёт к её рядам. Впрочем, насчёт непримечательности он, пожалуй, погорячился. Довольно быстро Эрис обратил внимание, что представителей его национальности в толпе не наблюдалось, и уже перехватил несколько любопытных взглядов и удивлённых возгласов. Тамир не замедлил подкрепить возникшие опасения.
— Господин, скройте лицо. Ваша внешность слишком бросается в глаза.
— А твоя? — усмехнулся Эрис, но капюшон послушно накинул.
— Я стар и сед, никто не станет на меня глазеть. А ваша молодость, красота и необычность сразу привлекают взоры. Эольцы в Тессарии — диковинка.
— Красота… Скажешь тоже! — щекам стало горячо.
Красота — это мама; это рассвет над маленьким озером близ имения — пронизанный тёплыми лучами туман, плывущий над водой; это апельсиновая роща — оранжевый пожар в объятьях зелени. А он… Какая красота?!
Остаток пути прошёл без происшествий, и к вечеру они стали на постой в небольшой таверне, сдававшей комнаты, в десяти минутах хода от княжеского дворца. Разведку местности решили отложить на завтра.
Это была почти окраина города. И, судя по внушительным особнякам с вычурными портиками и фонтанами, утопавшими в экзотических растениях и огороженными высокими заборами, люд здесь обитал зажиточный.
Родовое поместье семьи Сараэлос располагалось в некотором отдалении от остальных строений, словно отрезанное от них целым морем цветущих подсолнечников и крепкой каменной стеной, убегавшей вдаль насколько хватало глаз. Разглядеть дом или дворец — как называла его Лаутерия — за густым ажуром кованных ворот не удавалось. Видимо, он прятался в глубине имения, недоступный посторонним взорам. Где-то вдалеке слышался монотонный шум. «Река! — догадался Эрис. — Та самая, где утонул мой тёзка». Едва занявшееся утро ещё не пробудило обитателей особняка. Вокруг царила тишина. Но отираться возле входа даже в столь ранний час было неразумно. Напротив покачивалось под лёгкими порывами ветерка ещё одно ослепляющее желтизной поле, и Эрис с Тамиром сочли, что лучшего укрытия не найти.
Накануне ночью, ворочаясь без сна, Эрис вновь и вновь перебирал в памяти всё, что ему было известно о предполагаемой жертве. Отец Риана — прославленный полководец Маркус Сараэлос — несколько лет назад погиб от ран, полученных в бою. Его супруга Ксана, по версии Лаутерии — подстрекательница рокового преступления, скончалась чуть позже от неизвестной болезни. Таким образом, на данный момент Риан являлся обладателем всего фамильного наследия — титула, земель, богатств, как и мечтала его мать. Сам же он к неполным тридцати годам — благодаря ли знатному происхождению, иль собственным талантам — добился весьма завидного положения, занимая пост председателя сенатской комиссии по налоговым сборам. Женат не был и нрав имел, как говорили, жёсткий и необщительный. От кого Лаутерия получала эти сведения, для Эриса осталось загадкой, но неиссякавший интерес к жизни врага и его семейства свидетельствовал, что жажда мести не покидала её ни на минуту. В который раз мелькнула мысль — насколько вероятно, что этот незнакомый и загадочный Риан мог совершить преднамеренное убийство? В глубине души то и дело вспыхивало сомнение. Но Эрис тут же одёргивал себя — не в этом суть. Главное, что в это верит мама. И её сердце не обретёт покоя, пока виновный ходит по земле. Эрис старался проникнуться теми же чувствами, но выходило плохо. Трудно ненавидеть человека, не сделавшего тебе ничего дурного. Так что, не стоило кривить душой — его поступками двигало вовсе не желание отомстить. Он хотел стать настоящим сыном Лаутерии, не заменой умершему, а самым что ни на есть единственным и любимым. Вот только в его ли силах заплатить заявленную цену, у Эриса уверенности не было.
Он не заметил, как опять увяз в тяжёлых мыслях, рассеянно ковыряя семечки созревшего подсолнуха.
— Господин, едут, — Тамир сжал локоть. Встрепенувшись, Эрис пригнулся ниже, осторожно раздвигая листья, мешавшие обзору.
Слуги торопливо разводили в стороны тяжёлые створки ворот, выпуская процессию. Впереди — двое вооружённых всадников в серебряных кольчугах на вороных рысаках. Охрана, как же без неё! Взгляд Эриса был прикован к третьему.
Молодой мужчина, статный, широкоплечий, с царственной осанкой восседал на сером в яблоках жеребце, чья ухоженная грива матово лоснилась в солнечных лучах, ниспадая почти до самых бабок. Густые волосы наездника тоже отливали пепельным. Спускаясь ниже плеч, они были отброшенны назад, позволяя по достоинству оценить правильные, словно высеченные из мрамора черты. Высокий, гладкий лоб, безукоризненной лепки нос, чуть тяжеловатый, очень мужественный подбородок. Широкие дуги тёмных бровей подчёркивали белизну кожи. Красивое лицо, надменное… Риан! Нет никаких сомнений — это он.
Тамир тут же шёпотом подтвердил догадку Эриса.
— Вот тот, кого вы хотели видеть. Князь Сараэлос
Выехав за ворота, упомянутый князь вдруг натянул поводья и бросил взгляд на раскинувшееся перед ним жёлто-чёрное великолепие. Неожиданная улыбка тронула сомкнутые напряжённо губы.
У Эриса ёкнуло сердце. Несколько секунд казалось, что они смотрят друг другу в глаза. Но, полюбовавшись полем, Риан пришпорил коня, что-то коротко бросив своим спутникам. И вся кавалькада рысцой устремилась прочь, вскоре скрывшись из вида.
С усилием втянув воздух, Эрис обнаружил, что всё это время неосознанно задерживал дыхание. В ушах стучала кровь. Но, так или иначе, знакомство состоялось. Теперь он знал врага в лицо.
Несколько дней наблюдений и обследование периметра поместья привели к неутешительным выводам: во первых, незаметно пробраться на его территорию не получится. Со всех сторон дом окружала крепкая высокая стена. Помимо парадного входа имелся чёрный для прислуги, но и тот, и другой находились под круглосуточной охраной.
А во-вторых, Эрис слабо представлял, что предпринять, даже окажись он за стеной. Затаиться в саду, ожидая пока Риан соизволит выйти на прогулку? А если там собаки? Или попытаться проникнуть внутрь, отыскать покои князя? Так для этого необходимо знать планировку дома и самый короткий путь. Да и шансы не столкнуться с кем-то из обитателей огромного особняка ничтожно малы. В лучшем случае, его примут за вора и вряд ли отпустят, пожурив. Нет, не зная внутреннего распорядка и обстановки, глупо было надеяться даже на мизерный успех.
Эрис даже посылал Тамира выяснить, нельзя ли наняться в услужение, но результат оказался отрицательным.
Приходилось признать, что путь оставался лишь один — самый отчаянный и равный самоубийству. Напасть в открытую, внезапно, уповая только, что его меч достигнет цели раньше, чем он сам будет изрублен на кусочки телохранителями князя. Не то чтобы он не готов был к смерти — при любом варианте шансов остаться невредимым практически не оставалось. Но хотелось принести себя в жертву не напрасно.
На пике мучительных раздумий Эриса озарило, что не исследована ещё одна, последняя возможность. Сенатская комиссия, где Риан трудился на благо императора. Эрис не ведал, что это за заведение, но изучить проблему стоило. Вдруг удобный случай поджидал его именно там?
Тамир в очередной раз был отправлен на сбор информации, и добытые им сведения показались весьма многообещающими. В таких местах всегда полно народа — просители, жалобщики, мелкий чиновничий люд. Затеряться в толпе будет не сложно. Окрылённый Эрис следующим же утром в сопровождении слуги направил свои стопы в город.
На круглой площади перед Сенатом царило оживление. Люди группами толпились у широкой лестницы, к которой то и дело подъезжали всадники и экипажи, и сановного вида мужчины неторопливо с достоинством поднимались по ступеням, скрываясь под высокой аркой. С десяток лошадей под присмотром слуг утоляли жажду в небольшом фонтанчике, украшавшем центр площади.
Эрис с Тамиром осторожно примкнули к самой многочисленной компании ожидающих. Никто не обратил внимания. Обсуждали налоги, политику, ругали какого-то Леокрита. Эрис особо не прислушивался, изучая обстановку. Да, пожалуй, тут у него есть шанс. К полудню всё пространство перед зданием гудело словно улей. Если именно в такое время Риан окажется снаружи, к нему удастся подобраться незамеченным. Один удар и, если боги будут милостивы, он растворится в многолюдье. Конечно, всё равно почти самоубийство, но хоть с крошечной надеждой на спасение. Правда, подходящий момент может выдаться не скоро, но это ничего. Эрис готов был ждать.
Припекало. Капюшон на голове не столько укрывал от солнца, сколько нагревал макушку. Пить хотелось неимоверно. Решив оставить ненадолго наблюдение за лестницей, Эрис рванул к манящему фонтану. Откинув надоевший капюшон, сполоснул лицо, сложил ладони ковшиком, собирая пенящиеся струи, и с наслаждением приник к прохладной влаге, зажмурившись от удовольствия. Выпрямился, утирая рот рукой, и застыл в испуге — метре от него стоял Риан.
Тот только что спешился, ещё не выпустив луки седла, и, видимо, отдавал последние наказы неизменным сопровождающим. Рассеянно окинул взглядом площадь и… замер на полуслове.
Эрис видел, как вспыхнули глубокие, тёмно-серые глаза, в одну секунду превращаясь в чёрные, как недоуменно дрогнули брови. Взгляд из рассеянного стал напряжённым. Кадык судорожно дёрнулся.
Волна необъяснимой паники окатила Эриса, заставила попятиться, натыкаясь на прохожих. Услышал возмущённое «куда ты прёшь?» и получил весьма ощутимый тычок в рёбра, но даже не почувствовал боли. Трясущейся рукой нахлобучив капюшон, развернулся и пустился наутёк, в гущу людской массы, расталкивая встречных, по заячьи петляя и путая следы. Когда тяжёлая рука схватила за плечо, прерывая бегство, он чуть не заорал.
— Господин!
От облегчения Эрис был готов заплакать.
— Тамир, пойдём скорее отсюда. Он меня видел.
— Кто — он? — слуга нахмурил брови.
— Риан! Он так смотрел…
Тамир задумчиво пожевал губами, глядя в расширенные ужасом глаза.
— Господин, может, я не вовремя… И не имею права, но… Зачем вы преследуете князя?
И Эрис, даже не задумываясь, на одном дыхании выдал то, что ещё вчера охранял как государственную тайну.
— Я должен убить его.
Старый слуга поник.
— Понятно, я так и думал, — и совсем тихо, сокрушённо: — Госпожа…
Две недели, проведённые у стен Сената, результатов не принесли — удобный случай так и не представился. Хотя Риан и приезжал на службу регулярно, но подступиться к нему было невозможно. Он всегда был окружён людьми, да и охрана ревностно исполняла свои обязанности, расчищая путь и прикрывая тылы. А ещё сам Риан то и дело, бросал в толпу какие-то тревожные, ищущие взгляды, заставляя Эриса пугливо втягивать голову в плечи и раз за разом провожать глазами знакомую фигуру, разочарованно выпуская из пальцев рукоять кинжала, спрятанного под плащом. Цель снова ускользала от него, продлевая пытку ожиданием. Но помимо воли, наряду с досадой, накатывало облегчение. Эрис принимал его за трусость, злился и презирал себя, но сделать ничего не мог. Он страшился предстоящего и не хотел его, но был полон решимости выполнить свой долг. И снова, день за днём шагал, как одержимый, уже проторенной дорогой к круглой площади с фонтаном, а в мозгу билось со страхом и надеждой: «Мне сегодня повезёт». День за днём… Узнать цену своему мужеству Эрис так и не успел. Вмешался случай. А может, и судьба.
***
— Хафи, говорю тебе, дело верное. Мальчишка просто чудо! Хозяин нам отвалит кучу денег. В его коллекции такой жемчужины нет.
— А если он из этих? — косматая, нечёсаная голова качнулась в сторону особняков, принадлежавших местной знати и богачам. — Шуму будет…
— Никто его не хватится. Я проследил: живёт в таверне у дороги, с ним старик — родственник или слуга. Всюду ходят вместе, но по утрам мальчишка убегает раньше и всегда одним путём. Вот через эту подворотню. О, вот и он. Ну, решайся!
— Эй, юноша…
Эрис замер, настороженно глядя на двух мужчин, вынырнувших из предрассветного тумана. Рожи самые что ни на есть бандитские — один без глаза, у другого шрам через лицо. Чувство самосохранения мгновенно подсказало, что следует бежать. Но гордость и некоторая самонадеянность не позволили Эрису последовать инстинкту. Да и кинжал, в конце концов, при нём.
— Вы это мне?
— Тебе-тебе, — две ухмыляющиеся физиономии придвинулись ближе. — Не подскажешь…
В следующую секунду Эрис получил мощнейший удар под дых, сложился пополам, хватая воздух. И тут же голову окутала тяжёлая материя, края которой стянули горло. Воздуха не стало. Подсечка под колени, и он кулем рухнул в пыль. В лодыжки и запястья мгновенно врезались верёвки. Эрис попытался крикнуть, но часть удушающего кокона безжалостно затолкали в рот, оставив лишь возможность беспомощно мычать. Он и мычал, и извивался из последних сил, придавленный к земле.
— Заткни его, — зло прошипел один из нападавших. И Эрис схлопотал ещё один удар, на этот раз по голове. Очнулся от рывка. Его подняли и закинули на спину, как мешок с мукой.
— Готов, — довольно скрипнул голос рядом. — Сучёнок с норовом. Хозяин будет доволен. Он любит дерзких.
Эрис чуть не взвыл. Вернее, взвыл бы, если б мог. Какой хозяин? Что происходит? Кто-нибудь, помогите!
И словно в ответ на безмолвную мольбу в подворотню ворвался стук копыт и громовой возглас:
— А ну, стоять, мерзавцы. Куда вы его тащите?
Послышались сдавленные крики и ругательства. Эрис снова соприкоснулся с мостовой, значительно жёстче, чем прежде. Перехватило дух.
— Брось нож, — прогремело сверху. Раздался полный ярости хрип, лошадиное ржание, и что-то тяжёлое чиркнуло Эриса по виску.
Острая вспышка боли, и темнота, окутавшая снаружи, просочилась внутрь, поглощая сознание. Вопрос: «я спасён или нет?» так и остался без ответа.
Первой прорезалась головная боль. Она назойливой мухой кружила в черепной коробке, с каждым витком становясь сильнее и тошнотворнее. Веки слиплись и казались неподъёмными. Эрис испугался, что теперь навеки обречён на темноту. Сглотнуть слюну не получалось — её попросту не было в сухом, омерзительно шершавом рту. Ломило всё тело.
Каким-то чудом он всё же разлепил ресницы, с облегчением улавливая слабый свет. Рискнул открыть глаза пошире. Над головой маячило что-то тёмное с разводами. Больше никаких ассоциаций на ум не приходило.
Где я? Что со мной?
Память пробудилась неожиданно и выдала довольно связную картину последних приключившихся с ним событий вместе с неотвеченным вопросом.
Так меня спасли? И кто спаситель?
Тихо скрипнуло дерево, слух, оказывается, тоже вернулся, и размытое пятно, напоминающее человеческое лицо, склонилось над Эрисом.
— Ты очнулся, — голос мужской, низкий, довольно приятный, — какое счастье. Я боялся, что мой конь зашиб тебя насмерть. Но лекарь успокоил — удар пришёлся по касательной, так что жить будешь.
Очертания постепенно обретали резкость, складываясь в смутно знакомый облик, почему-то вызывающий беспокойство.
— Меня зовут Риан Сараэлос. А как твоё имя?
В мозгу щёлкнуло и прояснилось.
О таком он даже не мечтал. Судьба, фортуна, чудо — как угодно! — он был в доме своего врага.
