okay, so you eat people.. what else?

Только когда звуки зверских обрядов дикарей стихли, Робин позволил себе расслабиться. После того, как они с беглецом, которого он решил назвать Пятницей, прикончили двух его преследователей, они замерли в зарослях на склоне холма, откуда Робин в свою подзорную трубу наблюдал за поведением людоедов. В тот момент он чувствовал себя спасителем, не задумываясь о том, что один из этих нелюдей стоял прямо у него за спиной. Он жался к нему, как маленький ребёнок, что было довольно комично, учитывая его высокий рост. Пока его сородичи, а, как выяснилось в последствие, враги, не уплыли с острова, Пятница не смел пошевелиться. Он всё ещё пребывал в ужасающем трепете от звука и эффекта ружья, из которого островитянин убил одного из погнавшихся за ним дикарей, но чувствовал нужду выразить ему свою благодарность любым возможным способом. Всё время, пока Робин кормил его и показывал, где он будет спать, Пятница пытался предлагать ему различные услуги, что весьма затруднялось тем, что ни один из них не мог понять речь другого. Робин много болтал, истосковавшись по собеседникам и надеясь, что так спасённый им человек быстрее привыкнет к звуку английского языка, и проще будет его ему обучить. Рассуждения эти были верны, но всё же до понимания на словах им было ещё очень далеко, а пока приходилось обходиться жестами или рисунками на земле. Пятница пытался молиться ему, как богу, целуя ноги, он предлагал даже угостить его кусочком своего бедра, указывая сперва на своё тело, после на рот, и завершая жуткую пантомиму, поглаживая живот с сытой улыбкой. Всё это Робин с отвращением отвергал, и тогда лицо Пятницы становилось мрачным и озадаченным — он считал себя недостойным своего спасителя, которому даже не мог как следует отплатить. Наконец, он решился на последнюю попытку. Показав Пятнице местечко для сна в гроте, Робин собирался было тоже отправиться спать, но был остановлен неуверенной хваткой смуглой ладони. Когда же Пятница упал перед ним на колени, он решил, что тот снова вздумал молиться в своей странной манере, и хотел уже было поднять его, но Пятница потянулся к поясу его штанов и принялся распутывать узел, чтобы, очевидно, снять их с него. Первые несколько мгновений Робин простоял в оцепенении и шоке, после чего резко шагнул назад и, размахнувшись, залепил Пятнице крепкую пощёчину, так что тот пошатнулся. Его лицо выражало смесь удивления и отчаяния, бледное пятно на щеке стремительно наполнялось краской, а глаза — слезами. Когда же Робинзон в гневе закричал на него, тот весь сжался, сделавшись совсем маленьким, и отполз к стенке, обнимая колени руками. Он не понимал ни слова из этого чужого ему языка, но считывал негативные эмоции, которыми сквозила каждая чёрточка на лице его спасителя. К его щекам тоже прилила кровь, но гораздо быстрее и гуще из-за изначально более светлого тона кожи, а мышцы на его шее напрягались настолько, что, казалось, голова может запросто взорваться. Пятница не думал о пульсирующей боли в щеке, не чувствовал, как отекает вся левая часть его лица, утопленный самим же собой во всеобъемлющем чувстве вины и стыда за то, чего он не мог уразуметь. Видя, как хрупко отреагировал на его действия Пятница, Робин окончательно осознал, что перед ним был ещё очень молодой человек, почти подросток, несмотря на его развитое телосложение и мужественные черты лица. Сам он был значительно старше, пусть в его поступках и сквозило порой юношеское безрассудство, а значит, обязан был вести себя соответственно своему возрасту и статусу владельца острова. Эти размышления заставили Робина успокоиться и предпринять попытку доходчиво показать Пятнице, что его действия, если не богохульны, то, как минимум, нежеланны здесь. Выполнив свою нравоучительную пантомиму и получив активные понимающие кивки Пятницы в ответ, Робин устало вздохнул и вышел из пещерки, чтобы, наконец-то, лечь спать в своей крепости. ** Несколько недель прошло, прежде чем Робину удалось выучить Пятницу некоторым простым словам и их именам. Себя Робин нарёк <господином>, что соответствовало его первоначальной задумке сделать из дикаря слугу, а так же вполне подходило тому отношению, которое складывалось к нему у Пятницы. Молодой парень действительно покорно выполнял все его поручения, вёл себя очень скромно и прилежно учился всему, что Робин пытался вложить ему в голову. Через пару-тройку месяцев они уже могли переговариваться во время работы или когда обходили часть острова в поисках дичи. Пятница всё ещё страшно пугался выстрелов, но с каждой охотой привыкал к ним всё больше и уже не пригибался к земле, пытаясь спрятаться и взмолиться о пощаде одновременно. А Робин добродушно посмеивался и забрасывал парня вопросами о его жизни в племени, географии и обычаях той местности, где они находились. Между ними установились доверительные отношения, а потому Робин нередко отправлял Пятницу в рощу или на отдалённые поля с разными поручениями. Однажды, во время отсутствия Пятницы Робин решил прогуляться до одного из пастбищ и порубить прутьев для новых корзин. Он углубился в рощицу по знакомо утоптанной тропинке и, насвистывая незамысловатый мотив, двинулся в сторону дачи. Он проходил мимо скопления железных деревьев, когда услышал знакомую фразу, которую частенько повторял Попка:  — Робин, Робин, Робин Крузо! Только это не был голос его попугая. Ударение в его имени и тот распев на гласных и придыхания на согласных звуках звучали чужестранно. Робин уже успел испугаться, пока не сообразил, что теперь кроме него на острове жил ещё Пятница, и этот голос вполне мог принадлежать ему.  — Странно, но я не называл ему своего настоящего имени, — пробормотал он себе под нос. — Должно быть, услышал от птицы. Прислушавшись, он уловил ещё и протяжно-отрывистые звуки незнакомой речи. Убедившись, что голос, который он слышал, был единственным, Робин успокоился и двинулся дальше по маршруту. На ужин они съели яйца черепахи, виноград и немного сыра. ** С тех пор Робин несколько раз снова различал зовущего его Пятницу в глубине острова, который, впрочем, ни разу не осмелился называть его так лично. В один из походов любопытство Робина превозобладало над доводами его рассудка и порядочности (потому что он слабо догадывался, что не увидит ничего хорошего), и он подобрался к дикарю поближе, спрятавшись за одним из широких стволов деревьев. Но маскировка была излишней: глаза Пятницы были плотно зажмурены, рот, издающий целый спектр непривычных — на вдохе — звуков, очевидно, заглушал все окружающие шумы. Это было очень неосмотрительно с точки зрения безопасности, но Робин и сам думать об этом забыл, когда спустился глазами ниже к снова полностью обнажённому телу парня. Он в очередной раз восхитился литой, словно из бронзы, долговязой фигурой Пятницы, переключая затем внимание на молодой огонь желания, растекающийся, казалось, не только по каждой его мышце, но и в воздухе вокруг. Пятница трогал себя так откровенно, открыто и отчаянно, что Робин не посмел его прервать, позволив себе лишь понаблюдать за ним какое-то время, после чего ушёл по своим делам с самыми будоражащими мыслями в снова беспокойном мозге. Каждый раз Робин задерживался и наблюдал всё дольше, подкрадывался ближе, пытался разгадать значения тех более долгих возгласов, что доносились от Пятницы и могли быть больше, чем просто междометиями. Всё это было дикостью, одной из тех, что Робин поначалу приравнивал к каннибализму. Но, как и в случае с поеданием людей, он находил этим чуждым европейцу извращениям своеобразное оправдание. В конце концов, его и самого уже едва ли можно было назвать типичным человеком с материка. Собственное имя на губах другого человеческого существа звучало так сладко. Так необходимо. ** Однажды, привычно затаившись в зарослях, он увидел, что Пятница лежит на земле и, корчась, стонет громче обычного. Робин насторожился, но довольно скоро понял, что жизни его слуги не грозит никакая опасность и что он не ранен. То, что ему удалось увидеть затем, повергло его в немалый шок. Помимо обёрнутой вокруг члена руки, Пятница работал второй, проталкивая один из несъедобных продолговатых фруктов себе между ног. И Робин никогда не интересовался анатомией туземцев, но представлял, что строение их мужчин мало отличается от его собственного, а из этого следовало только одно — Пятница засовывал фрукт себе в задницу, изредка выстанывая его имя. И, судя по выражению лица, получал от этого немалое удовольствие. Это было дико, и Робину хотелось уйти, но что-то приковывало его к земле и словно заставляло смотреть. Это было дико, но это завораживало. Это было странно, непонятно, и потому Робина тянуло к этому невиданному действу. Так что он вышел из своего укрытия и подошёл совсем близко. Только заметив над собой тень, Пятница распахнул глаза и в испуге уставился на заставшего его врасплох Робина. Он замер в ожидании, и это пугающее предвкушение непредсказуемой реакции завело его ещё сильнее. <Он может прикончить тебя тут же, придурок!> — на родном языке кричало его сознание, но даже его призывы не особенно спасали ситуацию.  — Убери от себя руки, — приказал Робин, делая ещё один шаг к Пятнице, почти упираясь кончиками пальцев в его разведённые бёдра. Он повиновался, опустив подрагивающий орган на живот и не посмев изменить положение фрукта, который теперь доставлял дискомфорт, растягивая стенки без стимуляции и трения.  — Вставай, — и, видя, что для Пятницы это сейчас трудно, помог ему подняться, придерживая за локоть, для чего пришлось сократить расстояние до того, что они стояли теперь почти вплотную. От тела Пятницы исходили волны жара и нервно-возбуждённой дрожи.  — Прости меня, господин, прости, прости, прости.. — заладил он, но Робин не дал ему договорить, на пробу проводя кончиком языка между пухлыми приоткрытыми губами, искусанными и на удивление нежными. Он не целовался уже очень много лет и всё ещё не был уверен в том, что делал, потому что теперь перед ним стоял такой же, как и он сам, мужчина. Но это не было противно, и Бог, которому он так прилежно поклонялся последние годы, не извергал на него кислотный дождь.  — Даже не думай кончить, — прошипел Робин, оторвавшись от его лица, и жестами объяснил Пятнице значение последнего слова. Когда тот понял, то боязливо коснулся его руки и, сложив пальцы Робина кольцом, обхватил ими свой член у основания.  — Контроль, — пояснил он, на что Робин рассеянно кивнул и снова столкнулся с его губами, теперь уже позволяя языку Пятницы вертляво проникать в его рот, двигаясь в ритме на границе невинности и нахальства. Мысль о неправильности только делала действие приятнее. Робин вжимался в обнажённое тело Пятницы всё плотнее, животом чувствуя, как трётся через тонкую ткань рубашки о свою же руку, сжимающую основание члена юноши. Робин завёл руку сзади и вынул несчастный плод из его задницы, заставив Пятницу крупно вздрогнуть и начать с жадностью хватать воздух.  — Тебе это нравится? — поинтересовался он.  — Да, — Пятница стыдливо опустил голову, потому что помнил, что Робин не поощрил его прошлую попытку доставить ему удовольствие тогда, в гроте. — Ты наказать меня за это? Робин задумался, но не успел ничего сказать, как Пятница наклонился к валявшейся на земле связке прутьев для корзины и, ловко выхватив один из них, стегнул себя по ноге, сжав зубы, чтобы не вскрикнуть. Он протянул прут Робину, но тот выбил его из руки парня и придвинулся так близко, что их носы соприкасались.  — Я не хочу тебя калечить, — сказал он, — ты слишком красивый. У него не было ощущения, что юноша понял, что именно он хотел до него донести. Тогда Робин опустил руку и осторожно провёл по быстро розовеющей полоске кожи, замечая, как Пятница приглушённо зашипел от неприятных ощущений.  — Ты знаешь какие-нибудь травы, чтобы это вылечить? — тот открыл глаза и активно закивал. — Хорошо, тогда я хочу, чтобы ты занялся этим после.  — После? — непонятливо переспросил он, но тут Робин неожиданно двинул кольцом из пальцев по его члену вверх, после чего обхватил уже всей ладонью и принялся дрочить, чувствуя на пальцах липкий сок того самого фрукта. Пятница вёл себя так же и одновременно непохоже на всех девушек, с которыми Робину приходилось заниматься сексом прежде. Из его горла вырывались совершенно незнакомые возгласы, и он целовался так, что было понятно: если Робин руководил внизу, то их языки были в распоряжении Пятницы. Пока он кончал, во рту вибрировало от его вскриков. С бесконечными словами благодарности, на смеси английского и родного языков, Пятница опустился на колени. Уже понимая его намерения и теперь не сопротивляясь им, Робин собрал капли спермы со своей одежды и сунул испачканный палец парню за щёку. То, как тот к нему присосался, отчётливо предвещало лучший минет в его жизни. Направляясь обратно к крепости, Робин размышлял о том, как из подручных материалов изготовить маленький эластичный обруч, чтобы впоследствии заменить им свои пальцы.