***
— Для внука я не могу желать более выгодной партии, которая своей душевной добротой и внутренним компасом, ориентированным на добродетель и нравственность, даже такого блудного сына может вернуть на путь истинный, — объясняла Миссис Блэкфайер, помешивая серебряной ложкой чай, — но для тебя, моя прелестная Адриана, я бы желала гораздо большего. На следующее утро она была разбужена довольно странным и непредвиденным звонком: Анабель, бабушка Сэма, приглашала ее к себе на легкий бранч, чего ранее никогда не случалось. Впрочем, она раньше никогда и не звонила Адриане, ограничиваясь лишь приятными обеим ежемесячными встречами в доме сына. Последняя, застигнутая врасплох, само собой, согласилась. Вероятно, она бы согласилась в любом случае, но мысль, что звонок этот связан с недавним предложением, не выходила из головы и неприятно покалывала кожу. Впрочем, Миссис Блэкфайер пригласила ее не для того, чтобы убеждать произнести заветные две буквы. Первое, что она сказала после приветствия, было «Стоит ли мне вообще тебя поздравлять?». В одной такой фразе лучше всего становились очевидны намерения это пожилой женщины, которая, несмотря на кровное родство предпочитала ему родство доброты. — Вы заблуждаетесь, мэм, — она сделала глоток горячего чая и обожгла язык, — я не такая, какой вы меня описываете, я … — она не находила подходящих слов, чтобы описать своего благоверного, при этом не задевая чувства его бабушки. — Под стать Сэмюэлю? — спокойно спросила она, и ее зеленые глаза заблестели с той долей знания, в котором читались ответы на многие вопросы. — Да, — едва слышно прошептала Адриана, заерзав на кушетке. — Нет, моя лучезарная, — не согласилась с ней Анабель, и положила руку на ее колено, нежно потрепав. — Его пороки и грехи легли и на твои плечи, а его слова возможно и погрузили твой разум в бесконечный туман, но я чувствую сердцем, — ее сухие губы изогнулись в изящную улыбку, — что это не ты. Она отставила чашку на фарфоровое блюдце и внимательно посмотрела на девушку. -Я помню нашу первую встречу, ты помнишь ее? — спросила Миссис Блэкфайер, поправляя свои белоснежные волосы. Мало кто умел носить седину с поистине королевским достоинством, не пряча ее под бесполезной краской и помадой, но Анабель, казалось, родилась с этим умением. — Да. — Сэмюэль познакомил нас в том ресторане у Озера. Я видела его влюбленные глаза, и твои я тоже видела, — она задумалась будто вспоминая то утро. — Я не сомневаюсь, что и сейчас он любит тебя, — Анабель сделала паузу, взвешивая следующие слова: но его любовь тебе во вред, — она замолчала, пытаясь угадать, о чем думает ее собеседница. — Ты любишь его сильнее и безоговорочно — и это твоя слабость. Адриана начала теребить контур нижней юбки, пытаясь избежать проницательного взгляда, понимая, что мудрая женщина говорит то, что она пыталась так долго отрицать. — Но ты ни разу не задумывалась, достоин ли он твоей любви, потому что тебе казалось, что этого и не требуется, — она взяла ее ладонь в свою, привлекая внимание. — Но сейчас, по причине мне неизвестной, ты прозрела и видишь то, чего видеть отказывалась и как поступить с этим — не знаешь. Девушка теперь с особым вниманием смотрела на эту пожилую леди, не понимая какое ей дело до тревог постороннего человека. — Ты понимаешь, что любви бывает недостаточно, — повторила она слова самой Адрианы. — Недостаточно, — произнесли и ее губы онемевши. — Ненужное надо выбрасывать. От лишнего — избавляться. А токсичное — уничтожать, — она взяла сухими пальцами девушку за подбородок и пристально заглянула к ней в глаза и спросила, чтобы удостовериться — Ты это понимаешь? — Да. — Вот и отлично, — Анабель снова приобрела то радостное расположение духа, в котором находятся все богатые бабушки, не обремененные ни хлопотами, ни заботами. — Мы останемся друзьями? — спросила она, снова беря чай в руки и протягивая Адриане тарелку с макарунами. Чтобы ни случилось, — подтвердила та, не желая отказываться ни от приятного десерта, ни от приятной компании. Их беседа продлилась чуть больше часа, но больше они столь неприятной для обеих темы не касались. Анабель искренне расспросила ее об учебе и будущем, а Адриана, чувствуя неподдельный интерес, не останавливаясь, говорила: о языке, о своем желании объединять людей посредством него, обучать их ему, и, может даже, уехать волонтером в страну третьего мира и давать детям то, чего им так не хватает: знаний. Анабель говорила мало, но слушала с живым любопытством и неподдельным воодушевлением. Она много кивала и иногда задавала вопросы. Эта девушка казалась ей полной противоположностью Сэмюэля, и она снова удивилась, как они пробыли вместе так долго. Единственным ответом ей казалось любовь Адрианы, что только укрепляло ее веру в чистоту помыслом и доброту сердца. Ей редко удавалось поговорить с ней наедине, но когда это случалось, она всегда становилась о ней еще лучшего мнения, если такое вообще было возможно. И, как бы Анабель ни хотела верить и надеяться, что внука можно исправить, цена за такую малоуспешную операцию была слишком высока. Загубить невинную душу, изначально не заслуживающую такой участи, было слишком жестоко и эгоистично.***
Разговор с Миссис Блэкфайер неожиданно подарил девушке временное умиротворение и спокойствие. Кроме того ее слова, как солнце для молодого деревца, только и терпевшего бури да ветра, склоняющие его до самой земли, придавали проснувшейся в ней силе все большей непоколебимости и уверенности. Сэм молчал, да и она не стремилась к общению. Кольца неприятно маячили перед глазами, но, по крайне мере, напоминали о необходимости принять решение. Иногда ей казалось, что она уже давным-давно определилась и лишь тянет время; в другие часы ей казалось, что она никогда не сделает выбор. Тем не менее, учебный год был уже на носу, и кампус стал заполняться студентами, а общежития — вещами. Ее комната по-прежнему пустовала, но непрекращающиеся звуки наполнили коридоры и стены. Адриана решила начать готовиться к предстоящим курсам, понимая, что потом времени и вовсе не будет. Она перечитала прошлогодние лекции по языкознанию и внимательно повторила все основы итальянского и немецкого. На конец она оставила теорию и практику перевода, к которой больше всего лежала ее студенческая душа. На привычном месте учебника не было, и Адриана решила, что закинула его куда-то подальше. После утомительных поисков девушка так и не нашла томик, отчего заметно приуныла. Оставался только один вариант: она забыла его у Сэма в одну из предыдущих ночей. Адриана, не желая показываться у него дома потому, что в обмен на учебник с нее наверняка потребовали бы ответ, она решила воспользоваться университетскими ресурсами. Но библиотека тоже не смогла ей помочь: те студенты, что брали его в прошлом году, еще не вернули, а все копии, что были в наличии, уже разобрали.***
Открывая запасным ключом дверь, который когда-то вручил ей Сэм, она почти каждую секунду порывалась дать задний ход. С другой стороны она уже приехала, и ей всего-то оставалось забрать учебник. Сэма могло там даже не быть. «А даже если он и был там, — рассуждала она, — рано или поздно нам все равно придется поговорить, а мне — оповестить его о своем решении.» Адриана, безусловно, могла бы сейчас пойти на попятную и дать деру, но ей все равно был жизненно необходим этот учебник, почти также как одна из почек. Она бесшумно закрыла за собой дверь и огляделась. Квартира была такой большой, что ей трудно было сказать, дома Сэм или нет. Она тихо прошла в гостиную, внимательно прислушиваясь к этой пугающей тишине. На книжных полках, на которых рядами стояли самые разные тексты ни разу не тронутые, а просто коллекционировавшие слой пыли, учебника не было. План «А» провалился — это значило, что надо было подняться в его спальню. Адриана понимала, что наткнись она на Сэма, с ним придется говорить. Правда, она была бы счастлива еще больше, если бы они не столкнулись лицом к лицу, а разговор о свадьбе был бы перенесен до лучших времен или времен никаких. Поднявшись на второй этаж, она услышала шум воды, раздававшийся за дверью его спальни. Вероятней всего, план «Б» тоже летел к черту, потому что Сэм был не только дома, но и в душе. Проклиная все на свете, она открыла дверь в его комнату и, убеждая себя, что она всего лишь кактус, тихо прошла к кровати. За матовой дверью в ванную комнату она услышала громкий голос Сэма. Если бы она зашла к нему и увидела его поющим, то, наверное, бы умерла со смеху, настолько престранной показалась бы Адриане эта картина. Но он не пел, а будто бы разговаривал. Впрочем, она сосредоточилась на поисках: открыв третий и последний ящик на прикроватном столике, она наконец-таки нашла то, что искала. Едва сдержав победный клич, она уже собиралась уйти, как услышала женский смех. Она оглянулась, но никого не увидела. Снова женский смех и череда подозрительных звуков. Пока сознание делало скоропостижные выводы, чувство самосохранение кричало ей убираться подальше. Но было поздно: она поняла, что источник их — ванная комната. Сердце Адрианы опустилось, когда она бросила взгляд на кровать: простыни смяты, подушки разбросаны в беспорядке, а на его тумбочке лежат использованные презервативы. Как раз в этот момент из ванной раздались громкие шлепки, а потом неестественный женский стон, который будто лезвием рассек ушные перепонки. Она не могла сдвинуться с места, в ушах невыносимо пульсировало, а легкие отказывались дышать. Догадываться одно, упрекать — тоже, видеть, или по крайне мере слышать — совершенно другое. Это был не пьяный флирт с официантками или поцелуи с девушками друзей с «открытыми» отношениями. Шум воды прекратился и голоса стали четче, а ее ноги по-прежнему отказывались идти. Щеки Адрианы залила краска, но не смущения, а стыда и гнева. Когда дверь ванной открылась, она все-таки успела спуститься на первый этаж и бесшумно закрыть входную дверь. Неудивительно, что дворецкий не сильно обрадовался приходу Адрианы, но запретить ей подняться не мог. Наверняка, он не один раз попытался связаться с хозяином, но Сэм был слишком занят, чтобы ответить. Ничего не говоря ему, но испепеляя взглядом, отчего тот даже снял шляпу и начал лепетать слова извинений, она покинула этот порочный дом и поймала первое же такси. Его приставания к разным женщинам, когда он пьяный, она научилась терпеть, поцелуи по пьяни тоже — он ведь сам как-то буквально заставил ее засунуть язык в рот лучшего друга у него на глазах, чем явно вызвала определенный всплеск больного удовлетворения. Она также смотрела сквозь пальцы или даже пыталась не замечать все эти шуточки друзей и странные полунамеки о его донжуанских похождениях, когда Адриана оказывалась очень занятой, чтобы уделить ему время. Но вот так застать его за адюльтером, особенно после того, ка кон клялся в любви, делая предложение, было равносильно разрыву аорты. Отъехав два квартала от его дома, она даже задумалась не вернуться ли ей обратно и не вылить ли содержимое презервативов ему на лицо, а тупой симуляторше оргазма — выцарапать глаза. Она никогда не могла понять, как может уважающая себя девушка крутить с человеком уже занятым. Очевидно, заключила она, эти девушки не сильно себя уважали. «Тупой сукин сын, — думала она про себя. — Значит как трахаться с другими, так он о своем здоровье думает. А как со мной, так пей, милая, таблетки. Чтобы ты сдох, мразь несчастная»***
Она едва помнила как добралась домой, вероятно, в основном действуя на автопилоте. Едва переступив порог комнаты, Адриана, будто добравшись до земли обетованной и целительной, осела на пол и уставилась в никуда. Потом, спустя пять минут или может шестьдесят, вдруг резко поднялась и начала поистине ураган страстей: все, что плохо или хорошо лежало падало на пол и в дребезги, при наличии хрупкого материала, разбивалось. Если не выходило с первого раза она поднимала предмет и кидала его с еще большей ненавистью. Больше всего досталось фоторамкам, на которых всегда улыбающиеся были изображены они с Сэмом. Сублимация здесь не работала, как и игра в теннис. Иногда — единственный механизм, который может помочь это вымещение, перемешенное с тотальным уничтожением всего подряд. «Ложь, ложь, ложь — все с самого начала было ложью,» — беззвучно кричала Адриана в своем сознании. Она доставала фотографии из разбитого стекла и рвала их на части, пока лицо Сэма не распадалось на десятки частей. Капли крови усеивали изорванную целлюлозу, ножки от фоторамок и стекло, но она казалось не замечала. Следом она ломала все, что дарил ей Сэм, хотя оказалось, что не считая броских вещей и дорогих украшений, он был не любитель делать подарки. Она схватила бирюзовую коробочку с кольцами, достала их и, зайдя в ванную бросила в туалет. Вода порозовела от капель крови. Она вернулась в комнату и, не найдя будущих жертв, начала беспокойно ходить по комнате. Стекло превращалось в мелкую крошку под ее ногами, а неприятных хруст наполнил комнату. «Какая же я была дура», — думала она, впиваясь ногтями в ладони. Неужели она правда поверила ему и на этот раз? Никогда, никогда бы он не смог быть верным ей и любить только ее. «Ему всегда будет мало: мало секса, мало любви, мало меня», — как заведенная она снова и снова повторяло это. Истерика, захватившая всю ее, впрочем, мало-помалу начала стихать, как стихает любой ураган, уничтожив все на своем пути и не найдя новых жертв. Она дрожала словно ее лихорадило, а голова кружилась. Он сводил Адриану с ума. Промелькнула мысль, что она получила по заслугам: теперь девушка понимала, что чувствовал Сэм, когда застал ее в туалете с незнакомцем. Но что-то одернуло ее, говоря, что не она начала это. — Но могу закончить, — прошептала Адриана почти безумно. Она рванула в туалет и, не брезгуя и не задумываясь, засунула руку в унитаз. Достав рубиновое кольцо, она с мылом ополоснула его в раковине и положила на стол. Фамильная драгоценность была не причем. Затем собрала осколки стекла еще больше порезав ладони. Комната приобретала первоначальный вид, хотя прежней ей было стать не дано. Без рамок и сувениров она стала отчасти пустой и безжизненной, хотя вторая половина, принадлежавшая соседки, так и сияла, наполненная всякими приятными мелочами и воспоминаниями. Наконец, Адриана занялась своими руками, но в скором времени у нее кончились пластыри и она, в очередном приступе гнева, сорвала их все, проклиная всех, кого могла вспомнить.***
*** В момент, когда весь мир окончательно рухнул, Адриана как никогда нуждалась в матери, любви которой она так рано лишилась. Поэтому, переборов свой страх, она все-таки набрала заветный номер, который помнила с самого детства наизусть, но последние два года не набирала ни разу. Молчание причиняло перепонкам почти осязаемую боль. Наконец-то гудки прервались и на другом конце линии произнесли: — Алло, — голос был женский и юный. — Кэти? — будто не веря, спросила Адриана, стараясь не заплакать. — Кто это? — голос был недовольный, собеседника не устраивало, что его узнали. — Ади, — прошептала она. — Адриана! — почти взвизгнула девушка на линии. — Это правда ты? — казалось она бы удивилась меньше, если бы позвонил Санта Клаус. — Да, да! Как ты, милая моя сестренка? — голос Адрианы наполнился любовью и нежностью, как когда-то наполнялся голос их брата, когда он звонил ей. — Сойдет, — как-то неуверенно ответила та. — Ты почему не звонила так долго? — упрек послышался на том конце телефона, и Адриана сглотнула горький комок сожалений. Она это заслужила. — Извини, кнопка. — Знаешь, я очень скучаю, — грустно ответила сестра. — Я тоже, я… — Адриана не успела договорить: второй голос заставил остановиться. — Кэти, кто там? — послышалось возле трубки. — Никто, мама — неуверенно напряженно ответила младшая сестра, пытаясь скрыть старшую. — Дай трубку, — потребовала женщина. — Мама, не. — на линии послышалась возня. Адриана не сомневалась, что Кэти проиграла. — Здравствуй, мама, — не дожидаясь вопросов, слишком сдержанно произнесла она. — Адриана, ты зачем звонишь? — спросил этот новый голос, так похожий на голос Адрианы, только более грубый и зрелый. — Мама, — она сглотнула, борясь с собственной гордыней, — мне нужен твой совет. Несколько секунд Мишель, так ее звали, молчала. Адриана даже решила, что связь оборвалась. — Ты четко дала мне понять, что мое мнение для тебя пустое место, — сурово и холодно ответила та, как и предполагала девушка. — Мама… — настаивала Адриана, не оставляла надежды. — Ты потеряла право так ко мне обращаться, — бессердечная, как и всегда. — Мама, — снова начала она, будто веря, что это волшебное слово разрушит все стены между ними. — Адриана, я не знаю, что случилось и не хочу знать, — она тяжело вздохнула, как будто ей было трудно говорить. — У тебя был шанс все исправить, но ты сделала собственный выбор, — голос ее на мгновение смягчился, но потом вновь стал привычно пустым: Поэтому чтобы не происходило — ты пожинаешь свои плоды. Послышались короткие гудки: Мишель повесила трубку, как будто она разговаривала не с собственной дочерью, а с навязчивыми работниками рекламных агентств и брокерских компаний. И тогда, тот самый взрывной механизм сработал: Адриана разревелась так сильно и так громко, что наверное соседи бы заглянули к ней в комнату, если бы им было не наплевать. Все смешалось в этом жесте: обида и горечь, душевная боль и жалость к себе, уязвленное самолюбие и униженная гордость, любовь к матери и ненависть к Сэму, а может, и наоборот, тоска по дому и по прежней жизни, отчаяние и слабость, презрение к себе и скорбь о потери той, кем когда-то была. Слезы жгли ей глаза и щеки, щипали нос и губы, а она плакала, словно ребенок, потому что по-другому плакать не умела — ведь последние слезы она пролила именно тогда.***
Адриана не помнила, как уснула, но, наверное, это произошло, когда рыдания навзрыд сменились вздохами и всхлипами, а слезы — соплями. Она устыдилась за проявление такой слабости, но чувствовала, что вместе со слезами ушло то, что она так долго в себе держала. Чувство тотальной легкости заполнило ее сознание, хотя голова болела от долгих и затяжных рыданий. Она не имела права злиться на мать: та была права во всем. Не только сейчас, но и тогда, когда ставила ей ультиматум, а Адриана была слишком высокомерна, чтобы услышать ее. Она была права и в том, что теперь дочка пожинает плоды своих ошибок. Адриана не знала, что сделала в прошлой жизни не так, что карма вновь и вновь посылала к ней чудовищ, но понимала, что только от нее зависит, когда это закончится. Она совершала одни и те же ошибки больше десяти лет. Они все верили в отца и прощали его, теперь она постоянно прощает Сэма. Ее мать позволяла отцу бить Адриану, а сейчас она сама позволяет Сэму делать это. Она терпела это насилие так долго, что казалось, уже давно надо было сказать «хватит», но девушка, словно это приносило ей внутреннее удовольствие снова и снова переживала это вновь и вновь. Она срослась с унижением и болью и не могла представить, как может быть иначе. Она ходила по порочному кругу, совершенно не пытаясь найти выхода. Так поступала ее мать и теперь она поступает точно также, словно генетически запрограммированная на страдания и нелюбовь к себе: ждет чуда, которое ей, не такой везучей и удачливой, вряд ли светит. Она так и будет проходить одну и ту же ситуацию, пока не поймет, что должна сделать иначе. И ей казалось, что она знает, что надо делать. И хотя было страшно, еще страшнее ей стало не делать ничего. «Завтра я начну совершенно новую жизнь, — думала она, — но сначала мне необходимо было разобраться с настоящей».