Ready to go

Снова ночной клуб, а с с ним и неизменно едкий дым, отвратительный перегар и мерзкий пот. Снова любимые ремиксы, но кожа не испещрена мурашками желания от состояния нирваны. Адриана не попала в такт, а затем еще раз. Посреди песни она остановилась, потеряв всякий интерес и к танцу, и к беспрестанно орущей музыке. Две минуты назад она распрощалась с очередным ловеласом без границ. Он был слишком неуклюж, чтобы незаметно обхватить ее талию, за что получил приличный пинок. Сознание только сейчас нарисовало другой образ, который все это время подсовывало то самое бессознательное: незнакомца, с которым все ушло намного дальше и гораздо ниже полу интимных танцев. Адриане стало дурно: сколько бы она не пыталась вздохнуть, легкие будто получали только двойную порцию двуокиси углерода, словно устроив забастовку очередной тусовке. А как же новая жизнь? — вопрошали они. Смрад от потных тел и только усугубляющегося перегара, тонкий едва ощутимый запашок женой травки и противно облепившая кожу всеобщая похоть. Как она раньше этого не замечала? Как ей могло это нравится? Она больше не хотела танцевать и вообще находиться здесь. Она пришла сюда только для того, чтобы покончить со всем. Но водоворот музыки захлестнул девушку и она на время забыла, что являлось первопричиной всех ее сегодняшних мотивов. Адриана также не хотела быть с Сэмом и тем более становиться его женой. Она взглянула на него: на своем привычном месте, опять мертвецки пьяный, опять под кайфом с сигаретой на перевес. «Обещания для него пустое место: всегда были и всегда будут». Она прекрасно знала это, когда брала с него слово, но почему-то возомнила, что может это изменить, что она сильнее него. Пазл за пазлом, ее странная жизнь стала складываться в какую-то нуар-мозаику, и еще не собрав все части воедино, чутье подсказывало, что рисунок будет дерьмовым. В какой момент она целенаправленно с поражающей педантичностью начала губить свою юность и жизнь в целом? Последние несколько лет выдались не легкими, но не настолько, чтобы желать гибели собственной души и собственноручно ее уничтожать. Бутылка пива, которую она даже не помнила, как взяла, стала невыносимо тяжелой, будто все скопившиеся за 21 год грехи были заточены в ней как в ящике Пандоры и добавляли темному стеклу титанический вес. Пальцы разжались, бутылка, надменно храня содержимое внутри, под силой тяжести устремилась вниз, и, вдребезги разбившись, только тогда показала свое нутро, высвобождая на свободу то, что было заточено в самой Адриане. Но ничего кроме хмеля, на полированном бетоне и быть не могло. Только теперь слова, сказанные Анабель за чаем обрели подлинный смысл. Токсичными были их отношения, а она была слишком слаба или слишком влюблена, чтобы пытаться изменить его и не достаточно сильна, чтобы оставаться собой. Ненужным была ее любовь к нему — ему достаточно было рабского обожания и полного подчинения. Лишним был он: потому что все, что она получала в итоге — страдания и боль. — Сэм, нам надо поговорить, — обратилась она к нему, за несколько секунд преодолев разделяющее их расстояние. Ему потребовалось время чтобы сфокусироваться на ее лице и ее просьбе, оторвавшись от декольте девушки его лучшего друга. Она повторила, но уже без напускной вежливости хотя по-прежнему с желанием уйти с миром. Тогда слова дошли до него. Он, едва ли разделяя фантазию от реальности, подчинился: для этого ему пришлось отпустить талию на этот раз незнакомой Адриане девушке. — Ну так говори, — она развел руками, — здесь все свои. Очевидно, что он до сих пор не мог пережить ту щепетильную ситуации, в которую сам себя поставил. Она презрительно фыркнула, сдерживая весь гнев и злость, скопившиеся внутри. Он, не спуская с нее глаз, это заметил и будто попытался стать более сосредоточенным, чтобы предугадать дальнейшие действия девушки. — Я ухожу, — поразительно спокойно произнесла она, подразумевая не сколько эти четыре стены, сколько его жизнь. Ей там больше не было места. Она кинула ему помолвочное кольцо и он, почти протрезвевший таким поворотом событий, его поймал. Удовлетворенная, она развернулась на высоких шпильках и самой своей величественной походкой проследовала к выходу. Мысленно она начала считать до десяти, убеждая себя, что если за это время Сэм не окликнет ее, то она будет окончательно и бесповоротно свободна. Она открыла дверь: свежий ветер казался ей девственно невинным, когда она покидала это лежбище разврата и похоти. Она сделала максимально глубокий вздох, надеясь разом избавиться от всего того, что было ей омерзительно — голова пошла кругом. Но не настолько, чтобы прослушать как дверь с хлопком закрылась. Она не закрылась. Десять. — Что значит уходишь? — раздался голос позади. Она, зная, что убежать не сможет, пыталась глазами найти хоть кого-то поблизости. — То и значит, — она говорила словно в пустоту, потому что он, казалось, отказывался понимать, а только подходил все ближе. Его пальцы в очередной раз обхватили ее запястье, и Адриана подумала, что щелчок наручников был бы ей милее. — Я те-бя не люб-лю — по слогам произнесла она. — Ты — отрава. Я не хочу быть с тобой. Я не хочу выходить за тебя. — Чушь собачья, — его дыхание неприятно облизывало ее лицо. — Ты губишь нас обоих, — попыталась объяснить она, но тщетно. — Я без конца верила и надеялась и без конца оказывалась наказанной за то, что не хотела видеть правду, — она попыталась вырваться, но он сжал руку еще больнее и она непроизвольно заскулила. — Ты к нему идешь, да? — теперь была ее очередь удивляться. — К этому мудаку? — он почти орал на всю улицу, и она надеялась, что их услышат. — Я возвращаюсь к себе, — она резко выдернула руку, застав его врасплох. Как и в прошлый раз за этими словами подразумевалось гораздо нечто большее, чем возвращение в пустую комнату общежития. Это означало возращение к прежнему иному человеку. Но Сэм был до сих пор слишком пьян, чтобы это понять. — Дело в тебе, — убеждала она его, держась на расстоянии. — Всегда было в тебе, ты всегда останешься таким, — считая, что разговор окончен, она сделала несколько шагов к дороге. — Постой, — внезапно его голос смягчился, но это была всего лишь уловка, которую она уже давно выучила. Нужно было завершить дело, а для этого надо было оставаться такой же сильной, как в день, когда она отказалась говорить «да». — Нет, ты приносишь страдания и боль, — она смотрела ему в глаза, надеясь, что завтра он вспомнит эти слова. — Ты заставляешь меня быть хуже, чем я была когда-то, и чем могла бы стать. Меня такой делала любовь к тебе, — она ткнула пальцев в свою грудь. — Я терпеть не могла все это! — она многозначительно махнула на клуб, но и теперь имела ввиду нечто иное: клуб быль лишь частью того, что представлял этот образ жизни, к которому у нее выработался рвотный рефлекс. — Я единственный, кто был добр к тебе, — надменно с высоко поднятой головой, ответил он. — Если доброта это унижение и оскорбление, избиение и принуждение — то да. Ты был поистине добр ко мне, — не сдерживая презрения парировала она. — Я относился к тебе лучше твоей семьи, я не ставил тебя перед выбором, — он развел руки, не понимая, что ему еще сказать. — Не трогай мою семью! — взорвалась она криком. — Тогда не делай из меня козла отпущения за все дерьмо, с которым ты сама не справляешься, — на удивление спокойно произнес Сэм. — Ты не козел отпущения, — она вздохнула, — ты просто козел. Она ожидала, что он пойдет за ней следом, но этого не произошло и она поняла, что наконец-то покончила со своей настоящей жизнью. Временная петля была разорвана: она больше не собиралась повторять своих ошибок. «Я не сразу учусь на них, но все-таки учусь», — сказала она, в пустоту, когда все было позади.