***
Стилетом под ребро. Стилетом под ребро было бы не так больно, как необходимостью убедить Фольтеста в том, чего его упрямство не давало увидеть. Марии приходилось разрываться на две части: она хотела уберечь детей, она хотела быть рядом со своим королём. Верного выбора не было, и в обоих случаях кто-то что-то терял. Даже чувствуя себя в крепких его объятиях, Луиза думала о том, что дети в опасности. Как бы хотелось ей сейчас отбросить всё! Типично женское, волнительное лезло наружу, путало мысли, соблазняло на слабость: чего ей стоило сейчас просто доверить все Фольтесту? Поступить по его слову, отказаться принимать на себя ответственность за любые решения? Ничего. Но не это Фольтест ценил в баронессе Ла Валетт, не за это он её любил — а она знала наверняка, что любил — не за это предпочёл другим женщинам Темерии. Слишком самостоятельной она стала. Она подняла глаза на Фольтеста, он позволил себе улыбку, но ей было совсем не смешно. Скорее, хотелось расплакаться… Только вот женщина, к великому сожалению, прекрасно знала - слезами горю не поможешь. — Я не солгала тебе, Фольтест, — она действительно не чувствовала за собой вины, оправдываться было не в чем: о своих намерениях Ла Валетт говорила королю вполне ясно, и вполне ясно он знал, куда она хочет уехать. Только вот о помощниках говорить не собиралась — знала, что Фольтест взбесится, стоит ей пропасть, и перевешает всех, кто причастен. И просила остаться она вполне искренне, разве только король понял это по-своему. С другой стороны, этот вечер был прощальным, и сердце Фольтеста чувствовало её, Луизы, тоску. От осознания этого становилось только хуже. Она сжала пальцы на его дублете. И все-таки каким прекрасным мужчиной он был! Голову на мгновение пленила эта пряная мысль. Как сообразителен, как чуток! Полон демонов, да, опасен, да, порой жесток и упрям, да, но… Этот его сдержанный, но каплю властный поцелуй, рука на щеке, другая сталью чуть ниже лопаток. Тепло, исходящее от начищенных до блеска золотых и металлических вставок, что-то мужское, каскадом запахов перемешавшееся и обвившее Мари, стоило ей сделать шаг в его объятия… Она отчетливо помнила, как волнительно это было впервые с ним. Как заманчиво, трогательно, и даже отчего-то забавно!.. Ла Валетт любила. Но ещё больше гордилась им. Им, своим королём. Но омут рассеялся, возвращая Луизе то, к чему оба пришли. Сердце с тоской и обидой ударило в грудь, будто во всем только Луиза и была виновата. Она могла поклясться ему сейчас, заранее зная, что лжет, и он бы поверил. Но такой поступок кромсал сердце на куски, делая Луизе больнее, чем в перспективе Фольтесту, ведь какое-то время король бы верил. А она знала уже сейчас. Тогда другая, ещё более крамольная мысль ударила ей в голову. Как последний шанс, она скользнула в ладонь, точно меньшее из зол. Мари помолчала некоторое время, уже зная, что скажет, но желая продлить последние мгновения, задержаться в прошлом. Она провела ладонью от скулы Фольтеста вниз, к шее. Все ещё стоя на цыпочках, подалась вперед и прильнула виском к щеке, зажмурилась, затаилась … а потом сказала: — Сделай меня своей женой, Фольтест, — она почувствовала, как напряглись его мышцы, но не остановилась, лишь отняла руку от его лица, — отвези нас с детьми в свой замок, и это кончится. Пусть всё будет по-человечески, — «меньшее из зол, меньшее из зол» твердил ей внутренний голос, — достаточно этих полумер, посещений по утвержденным часам и кроватей на одного, — она подняла на него глаза снова, ожидая, когда он оттолкнет её, когда в нём взыграет огонь ярости и бешенства, но взгляд её был спокоен и трезв, потому как Мари делала это не из личных чувств, а с четким и сухим рационализмом, — дети должны расти рядом со своим отцом, а не в апартаментах в зоне досягаемости, куда ты приходишь, как гость. За окном заржали лошади, и Мари на мгновение моргнула, зажмурившись, будто от боли. Пальцы сами собой сжались. Мари не хотела терять Фольтеста, но между ним и его детьми… она выбирала его детей. Его детей.Часть третья. Соскальзывающая
29 сентября 2017 г. в 14:39
Король Фольтест. Да здравствует король! Король, который разбил Нильфгаард под Бренной. Фольтест хорошо помнил эту битву. Вот она — его разбитая рать, вот конница, обходящая с фланга и давящая крепкие махакамские спины союзной добровольческой хоругви. Вот она — бешеная Ветряная Мельница, до умопомрачения рубящая Чёрных. Вот они — кровь и земля. Умирает солдат, умирает офицер, умирает десятник, латник, конник. Умирает сын, которого ждут где-нибудь дома, умирает муж, на славу которого надеется большая семья, умирает брат — единственная опора и защита. Умирает смелый гонец, несущий приказ Фольтеста, с размозженной головой волочится за впавшим в безумие конем. Умирает. Умирает. Умирает. А конца этому кошмару нет. Нет конца рыдающим и стонущим в полевом лагере, нет конца страху. Нет конца Чёрным. Рота молодых копейщиков с трясущимися руками героически стоит, стоит до последнего, как материнское слово, как слово Божье, выдавливая из разбитых губ: «Держать строй, сукины дети!»
И некуда отступать, за спиной Родина.
Вот он, Фольтест, который выиграл битву под Бренной, который разбил войско Эмыгра на голову сильнее и больше, чем его собственное. А в ушах до сих пор звенит: «За Темерию! За короля!»
Чем, спросите, любовь отличается от войны? Мужчина, который прошел и то, и другое, разницы не увидит, потому что любовь, как и война, рано или поздно занимает короля целиком и полностью, и уже не ясно, чего он добивается — победы или поражения.
Любовь становится нужной мужчине, как война становится необходимой королю. И, смотря сейчас в томные тёмные глаза баронессы, он не понимал, находится на войне или просто рядом с женщиной, которая может волновать сильнее, чем грохот осадных орудий? А ее взгляд, полный непонятного желания, был страшнее умирающих на поле боя юношей.
Фольтест, который выиграл битву под Бренной, проиграл много других битв. Он любил свою сестру, а Адда — плод греховной любви. Та любовь тоже была похожа на битву, только на битву первую и самую безрассудную. Но эта любовь… любовь к Марии-Луизе Ла Валетт была битвой иного рода. Он уже чувствовал себя победителем, но противник никак не сдавался. Не хотел. Постоянно брал откуда-то силы и сопротивлялся именно в тот момент, когда Фольтест был готов признать за собой право победителя. Мария делала выпад, она колола под самые ребра без всех этих осадных орудий, без катапульт и без таранов, голыми руками разрушала его крепости.
Он любил её за непокорность, она никогда не давала ему победить окончательно, и это странно будоражило его.
А теперь она, кажется, решила, что пора заканчивать с этой игрой. Нежно проникала под броню, оттягивала тонким пальцем тяжелый панцирь, знала, куда надо запустить свои мягкие, бархатистые ручки. И как следует смотреть королю в глаза, чтобы он понял, что именно сейчас терпит неминуемое поражение. И нет уже никакого пути назад.
И все же удивительные эти создания, мужчины. Всё они знают, всё понимают, всё видят. Да ничего не могут.
Его острая, колкая, ароматная Мари. Её запах ударил в нос, заставил привлечь к себе. Перед этим терпким ароматом он никогда не мог устоять, снова задавая себе вопрос — что это за запах, почему он настолько подходит ей? Каждая нота в нём передает одну из черт её характера, делает её чуточку материальной. А Фольтест был падок на это, как последний болван. И как последний болван, подчинялся, чувствуя, как в нём рос протест, подправленный горьким желанием.
Она пыталась манипулировать им, а Король ненавидит, когда им пытаются манипулировать. Даже женщины, которых он любит.
Или любил.
— А завтра утром ты сбежишь, пока я надеваю свои кальсоны? — заулыбался король, испытующе смотря на свою любовницу.
Каждый раз, когда она говорила ему: «Останься со мной», он слышал невысказанные слова об ином прошении. Она была его любовницей, никогда не заикаясь о том, что желает стать его женой, хотя частенько, сама того не зная, давала ему об этом догадаться. И его это раздражало. Выводило. Бесило. Фольтест злился, когда не мог объяснить доходчиво простых вещей или, что более вероятно, попросту не находил тому объяснения. Он не взял ее в жёны, потому как…
— Сегодня ты хотела сбежать, пока я доедаю свиные ушки на ужин, — он смотрел уже не в глаза, а на ее губы, — как же мне вам верить, Госпожа? Милым дамам не пристало врать королям.
Король. И милая дама. Картина маслом. Но всё это было уже не смешным. Мягкое прикосновение к щеке стало более жестким, но недостаточно, чтобы Мари испугалась. Казалось, не было в мире чего-то, чего она боялась бы. Да и детей женщина хотела забрать совсем не из-за страха за их жизнь, а потому, что была настроена против него. Расправляя пальцы, он поцеловал ее так, как целовал всегда — с присущей ему сдержанностью, но с выражением не столько открытого желания продолжения, сколько требования, чтобы так оно и было.
Только вот это ощущение битвы никуда не делось. Что он на войне, и она неминуемо одерживает верх.
— Дьявол, что ты делаешь, Мари — рыкнул король, сжимая женщину в объятиях. — Какое честное слово я должен получить, чтобы остаться сегодня с тобой, а на завтра не получить ничего? Мало тебе осадной баллисты, — улыбнулся король, совсем не злобно, совсем не так, как хотел бы, — подарить тебе хоругвь?
Фольтест воевал, да проиграл. Мари победитель, а победителю достается всё.