The little things give you away

(Финикс. Аризона. США. 1993 год); Она сидела на полу своей комнаты. Ловила мгновения тишины. Она боялась ее, но понимала, что без тишины не обойтись. Только, когда мир замолкал, она могла вздохнуть. За окном свистел ветер, пробираясь сквозь провода и ветки. Небо свинцового оттенка не пропускало солнечного света. Небеса готовы были разрыдаться холодными слезами, но ветер беспощадно терзал тяжелые тучи, разгоняя их прочь. Не давая им никакого шанса. И им ничего не оставалось делать, как исчезать под напором холодного вихря. И когда очередная туча была растерзана, сквозь ее дыры просвечивались лучи солнца. И так целый день. Одна за другой, тучи наплывали, окутывали небо, а потом просто исчезали. Хлоя внимательно всматривалась в листок, который лежал на полу перед ней. В руках уже почти стершийся карандаш. Она взяла листок в руки, вытянув перед собой. Немного присмотревшись, девушка нахмурила брови. Затем, положив листок обратно на пол, она принялась усердно давить карандашом по листку. Так, склонив голову перед листком, она просидела еще минут пять. Положив карандаш, девушка вдруг встала на ноги. Подойдя к мольберту, она взяла кисть, которая уже успела подсохнуть. На холсте начали проявляться какие-то линии, точки, которые постепенно перерастали в какие-то узоры. Хлоя не отрывала глаз от холста, погрузившись в процесс. Кусая обветренные губы, она уверенно держала кисть, но руки по-прежнему дрожали, когда она касалась ею холста. В голове было что-то свое. Своя Вселенная. И сейчас она в ней. Совсем одна. И в этой Вселенной ей очень страшно. Там темно и холодно. И поэтому, Дайзингер пытается согреть свою вселенную, раскрашивая холст теплыми оранжевым и желтыми цветами. Она пытается согреться, но Вселенная куда больше чем Хлоя. И поэтому, как бы она не старалась, на холсте остается только черный. С темно-синими подтеками. Даже холст плачет от того, насколько холодно и одиноко сейчас там, где она ищет вдохновение. Девушка вдруг приходит в реальность, тряхнув головой. Делая шаг от мольберта, она минуту стоит и смотрит на холст. Всего лишь минута… Вспышка. Откуда-то из груди вырвалась электрическая волна, растекаясь по венам. Настигая руки, заставляя их судорожно сжать кисть в руках. Так, что деревянная ручка начинает трещать. В ушах зазвенело. Зубы крепко сжались, скрепя друг о друга. Ярость. Еще мгновение, и глаза вспыхивают пламенем. Еще мгновение и… Она сдается. Слезы. Не помня себя, она походит к мольберту, начиная бешено колотить кистью по холсту. Зубы по-прежнему сжаты, но сквозь них слышно еле уловимое утробное рычание. Будто пес, сорвавшийся с цепи, она рычит, швыряя все, что попадается под руки. Взяв измазанный безобразным образом холст, девушка с громким всхлипом впивается тонкими пальцами в него, изо всех сил сжимая и комкая его. А слезы бесконтрольно стекают по щекам, капая куда-то на пол. Рывок. Второй, третий. И вдруг ток исчезает. Мышцы обессиливаются. Пальцы расслабляются, выбрасывая сжатые в ладонях клочки бумаги. Челюсть сводит от сильного давления. Давая ей прийти в себя, девушка закусывает губу. Тяжелый вздох. Она закрывает глаза, плотнее сжимая веки. Внутри все сжимается, провоцируя тихие всхлипы. Она хватает руками голову, пытаясь спастись от самой себя. Плохо. И она не знает, когда сможет остановиться. Не знает, когда в этот раз ей станет легче. Сквозь плотно сжатые глаза все же просачиваются горячие слезы. Она трет кулаками глаза, вытирая их. Сил больше нет, и она просто снова садится на пол, прижимая ноги к груди. Злость. Отчаянье. В ней борется все и сразу. Она сжимает губы. Они дрожат, так же как и веки. Скрип. Дверь открылась меньше, чем наполовину. Несколько секунд, и на пороге оказался Беннингтон младший. Оглядев весь хаос, который царил в комнате, он вовсе не сразу заметил забившуюся в угол, рыдающую Дайзингер. Он вздохнул. Совсем бесшумно. Она, казалось и не слышит его. Ей сейчас не до этого. Ее колотит мелкой дрожью от того, как сильно она сама себя ненавидит у себя внутри. Парень осторожно прошел вперед. Разгребая куски неудавшегося рисунка, он находит на полу тот самый маленький листок, на котором карандашом аккуратно были выведены птицы. Много птиц. Их детали не были четкими, но очертания были четкими и ясными. Острый клюв, большие черные крылья. Они кружились небольшой стаей, демонстративно выпуская острые когти. Они кружили, готовые напасть. А прямо под ними была яма. Она была неглубокой. Совсем не подходящая для могилы. А в ней лежит девушка. Ее глаза почернели, а тело изувечено ссадинами и порезами. Она тянет руку к небу. Будто бы взывает к птицам. Будто бы просит, чтобы они прекратили ее мучения. А они все так же кружат над ней и прожигают своими черными глазами. Готовые напасть на ее тело в любую минуту, они смотрят, как она в муках все еще ловит последнее дыхание. Честер качает головой, подходя к Хлое и присаживаясь рядом. Она по-прежнему, опустив голову на колени, всхлипывает. — Они хотят тебя растерзать, но не могут. — он снова устремил взгляд на листок, который держал в руках. — Потому что ты еще жива. И знаешь… Это даже к лучшему. — теперь парень повернулся на дрожащую девушку. Она на мгновение замерла, а потом медленно подняла голову. Опухшие голубые глаза с растекшейся тушью взирали на юношу, и в них проскользнула обида. — Много ты там знаешь. — она помотала головой, шумно выдыхая, отворачиваясь к окну. Хвост на ее голове давно уже растрепался. Светлые пряди прилипали к мокрым щекам и вспотевшей шее. — Но это видно! — он кивнул на листок у себя в руках. Она закусила губу, снова отводя взгляд к окну. Честер хотел лишь, чтобы она перестала уничтожать себя изнутри. Он знал, что у нее в голове. Как ни странно, он не догадывался. Он знал. И причина этому понятна лишь самому Беннингтону. — Перестань убивать себя! — полушепотом сказал он, почему-то не решаясь говорить громче. Слишком уж тихо было в комнате. — Да, эта жизнь — дерьмо! Но кого это интересует? Научись жить со своими минусами. Полюби свою тьму. И тогда она не будет тебя преследовать. — Да, что ты можешь понимать о моей тьме? — сорвалась она вдруг на крик, поворачиваясь к нему и смотря в упор. На глаза снова наворачивались тяжелые горячие капли. — Не лезь не свои дела! Все умеют говорить, но никто нихрена даже представить не может, о чем вообще идет речь! Все могут говорить шаблонные фразы, мол, перестань страдать, все образуется, время лечит и бла-бла-бла. Знаешь, что? Пошли вы на хер! Если нечего сказать, то уж лучше вообще молчать, чем трепаться о том, чего не можешь понять. — она говорила, а руки ее тряслись от напряжения. Ей нужно было на ком-то сорваться. И она понимала, что возможно, Честер живет не по этим шаблонам, но душевная обида на весь мир глушила это чувство. — Думаешь, я не знаю, что ты чувствуешь? — теперь уже в ответ взорвался Честер, подавшись ей навстречу так, что Хлоя чувствовала, как горячее дыхание Беннингтона обжигает ее влажные щеки. — Серьезно? Думаешь, мне это чуждо? — он смотрел своими шоколадными глазами так, будто бы заглядывал в самую душу. Словно читал ее, как книгу, которую перечитывал в третий раз. В его взгляде мелькнуло пламя, которое обожгло ее изнутри. Она поежилась, отпрянув от него. — Что ж, тогда, я скажу, что ты тоже из тех, кто говорит и думает шаблонами. — он с вызовом взглянул на нее. — Ты просто маленькая обиженная девочка, которая думает, что ее никто не понимает. Да, тебя не все могут понять. Очень не многие. Но это не значит, что тебя никто не понимает. И ты отказываешься это понимать. Ты не хочешь думать, что где-то рядом есть люди, которые знают все это дерьмо. Которые тоже на себе это проверили. Ты не хочешь понимать, что помимо тебя, есть еще люди, которые тоже страдают. Ты не единственная… — парень отчеканивал каждое слово, интонационно оказывая давление каждым своим оборотом. Хлоя насупилась, боясь шелохнуться. Она слушала его и не могла ничего возразить. Она лишь вдохнула, опустив голову. Она сдалась, понимая что, наверное, он прав. — Ты не одна. — вдруг, Чез понял, что совсем не так это все хотел преподнести. Последнюю фразу теперь он уже сказал спокойно. Успокаивающе. Делая это не укором, а, по-настоящему, поддержкой. — Я не из тех, кто будет лезть тебе в душу, пытаться надавить на больное, а потом скажет что-то типа: «Да, забей! Все пройдет». Я не буду этого делать. Потому что знаю, как хреново тебе в таком состоянии, и как хреновее становится от подобной «поддержки». Я все это знаю… — он замолчал так же неожиданно, как и начал разговор. Он сидел напротив нее и смотрел под ноги. Хлоя подняла голову, снова разглядывая его как потенциального лидера, только что доказавшего свою власть. — Прости. — сказала она, перебирая в голове что-то свое. — Все хорошо. — он положил руку ей плечо. — И ты меня прости. Просто я хочу, чтобы ты знала… — он не решался заглянуть ей в глаза и поэтому продолжал смотреть под ноги — Когда тебе плохо… Ты не одна. И не думай, что я не понимаю… — а дальше он уже и не стал ничего говорить. Хлоя просто обняла парня, зарывшись лицом в его толстовку. А Честер лишь глубоко вздохнул, прижав ее покрепче к себе. Чувствуя ее всхлипы, он пытался всеми силами мысленно заглушить в ней это паршивое чувство. Он знал, что оно ее убивает, и так долго нельзя продолжать. И внутри вдруг что-то завелось. Как старый мотор, который давно не заводили. Кажется, их сердца в одно мгновение синхронизировались. Охватило одно пламя. То, как в этот момент они прочувствовали друг друга энергетически, поразило их обоих. Хлоя никак не ожидала, что найдет пристанище для своей души в этом худом кучерявом пареньке, которого она еще совсем недавно на дух то переносить не могла. Сейчас ей стало даже как-то стыдно за то, с какой едкостью она принимала его все это время. Поняла, что все это было просто ребячеством. По началу, когда Честер только заехал сюда и обосновался в комнате, которая была кабинетом Дайзингер, она злилась на него и не упускала возможности при каждом удобном случае поязвить в его сторону. Для нее Честер оказался нежданным гостем, который просто чересчур задержался, и никак не хотела принимать его как часть семьи. Тут уже было дело характера. Но все изменилось… Прошло буквально около двух недель с тех пор, как Честер полностью перебрался к матери и ее новой семье. И в принципе, места хватало всем, и от появления в доме младшего Беннингтона никто не застрадал, но Хлоя, пожалуй, была единственным человеком в этом доме, который пытался всеми способами выразить свое недовольство. После скандала, устроенного своему отцу на тему, зачем им превращать дом в хостел, Дайзингер затаила обиду и на родителя, и на всех остальных, но в чуть меньшей дозировке. Еще ее жутко бесило то, что сам Честер никогда особо не светился. Он редко выбирался из своей комнаты. В прочем, если он это делал, то тут же ему напоминалось «добрым» Дайзингерским тоном, что это вообще-то была ее комната, в которой она уже много лет занималась рисованием. Возможно, еще и поэтому Бенингтон не желал бродить по дому. Он был самым тихим в этом доме. И этот факт дико раздражал Хлою — человека, который способен разжечь жаркие распри где угодно и с кем угодно, с поводом и без (а чаще — без). Еще ей было жутко интересно, чем же занимается все это время Честер, что его из комнаты и калачом не выманишь. Она заглядывала туда, но ненадолго. Обычно, она приходила, чтобы напомнить парню, что уже обед или ужин, и все собрались на кухне. Парень тоже был не многословен, да и отношения были не лучшими. И в этот вечер как-то все было вроде по стандартной схеме. Она постучала в дверь, заглядывая, скорчив недовольное лицо. Честер сидел на кровати и смотрел куда-то в окно. Хлоя огляделась, удивившись тому, что он все это время сидит в полумраке. — Идем ужинать. — безразлично бросила она, хотя глаза с интересом поглядывали за его реакцией. Впрочем, у Честера эмоций было так же не много. Он даже не обернулся. — Я не голоден. Скажи, что я не приду. — лишь ответил он, не отрывая взгляда от окна. Дайзингер лишь пожала плечами, выходя из комнаты. Она отошла на шаг, и за не прикрытой дверью в комнате послышался скрип. Девушка замерла. Скрип и скрежет разрывали полумрачную тишину комнаты. Она осторожно подошла к двери, всматриваясь в щель. Парень так же сидел на кровати, а руки его судорожно впивались в прикроватную тумбочку. Он тяжело дышал, сбивчиво, и было видно, как тело его начинает подрагивать. Пальцами он царапал деревянное покрытие тумбочки, пытаясь привести в чувства пальцы. Девушка нахмурилась. — Эй! — она сунула голову в проем, не решаясь войти. Услышав ее голос, Беннингтон опустил руки, лишь плотнее сжимая их в кулаки. — С тобой все хорошо? — на ее лице впервые появились искренние эмоции. И сейчас она была слегка напугана этим парнем. — Все в порядке. — кратко бросил Честер, не шелохнувшись в ее сторону. — Точно? — Уходи! — лишь оборвал ее парень, наконец, повернувшись лицом. В полумраке он показался ей еще более угрюмым чем, обычно. Глаза были прикрыты. — И скажи, что я не голоден. — Как скажешь. — лишь фыркнула та, удаляясь и комнаты, закрывая за собой дверь. Она была возмущена и крайне заинтересована, что же все-таки не так с этим парнем. Честеру же было плевать, что она там подумала. Сейчас у него были проблемы поважнее, чем думать о том, обидится ли эта вредная девчонка на него. Услышав с первого этажа приторное «Чести не голоден!», выданное с львиной дозой пафоса, Беннингтон усмехнулся. Глупая девчонка. Она действительно думает, что Честеру есть дело до ее истерик. Его тело пылало изнутри от недостатка отравы в себе, и от этого он сходил с ума. Каждая вена в его теле, каждый чертов сосуд, сустав, каждая клеточка была пропитана огненной кислотой, которая будто разъедала его. Мучительно медленно она превращала его в мертвеца. Каждый новый такой приступ заставлял парня все больше желать собственной смерти. Ибо эти пытки были невыносимы. И он снова не выдержал. Руки на ощупь нашли ручку от прикроватной тумбочки. Немного пошарив, парень достал оттуда то, что откладывал на ближайший «черный» день, который, судя по всему опять настал. Откупорив бутылку дешевого портвейна, который он взял тайком, через знакомого, он скорее приложил губы к горлышку. Запах этого портвейна заставлял кишки выворачиваться, поэтому он старался не думать о том, что сейчас пьет, делая большие глотки. Спиртное жгло глотку, а пробирающий запах и вовсе заставлял желудок сжиматься, подгоняя портвейн обратно туда, откуда он, собственно явился. Но перебарывая в себе все самые скверные чувства, Честер проглатывает портвейн, тут же скручиваясь в три погибели, жадно хватая ртом воздух. Его жутко тошнит, суставы и мышцы жутко ломает и вообще тело отказывается функционировать, не причиняя боль, но он почему-то до сих пор держится. Через минуту, кишечник начал прогреваться. Жжение не убирало тошноту, но вместе с ней в голову ударил тот самый противный портвейн, отчего в глазах слегка поплыло. Это был добрый знак для Беннингтона. Знак того, что он выпьет сейчас примерно половину бутылки, и его мышцы забудут об этих страшных огненных иглах, которые пронзают его каждую секунду. А значит, он сможет даже немного поспать. Было далеко за полночь, когда загулявшая Дайзингер вернулась с вечеринки, на которую она тайком сбежала через окно, после того, как пожелала родителям спокойной ночи. Скрежет ногтями по стеклу. Противный. Пробирающий до истерики. А далее, минут пять возни с ручкой. Окно, что было в ванной комнате, наконец-то открылось. Тишина. Проверка — услышал ли кто-нибудь, как открылось окно. Света нигде по дому не зажглось, а это значит, что все по плану. Минута, и за оконную раму уверенно вцепились тонкие дрожащие пальцы, содранные с тыльной стороны до крови. На среднем и безымянном пальцах левой руки под самый корень поломанные ногти, которые сейчас так не кстати цепляются за все подряд. Руки ноют и предательски дрожат, позволяя тем самым пробраться домой не с первого раза. Наконец, перекинув свое тело через окно, девушка с глухим шлепком приземлилась на холодный кафель. И снова тишина. Такая напряженная. Она поежилась от того, что было невозможно темно и подозрительно тихо. Вздох. Тяжелый. Самый отчаянный из всех, что проходили через ее легкие. Она медленно поднимается на ноги. Колени трясутся. И только теперь она чувствует, что ее колени жжет. Плевать. Она на ощупь находит раковину. Ей нужно открыть воду. Пару сантиметров к стене, и она нащупала кран. Открылась вода. Не на всю мощность, потому что будет слишком шумно. Слегка. Тонкая холодная струйка бежит в ее ладонь. Пальцы начинают щипать. Вода, попавшая на исцарапанную кожу, заставляет ее зудеть. Девушка только сейчас привыкла к темноте. Теперь уже кажется, не так темно. Отблески убывающей луны проскальзывают в окно, открытое настежь. Еще пара шагов, и пальцы нащупывают керамическую прохладу. Не закрывая крана, она переступает дрожащими ногами через края ванной, плавно съезжая на самое ее дно. Открыв клапан, она включает небольшой напор в ванную. Холодные струи, которые постепенно заполняют дно ванны, будоражат ее горячие ступни. Она обхватывает колени руками. Негромкий шум воды успокаивает воспаленные нервы. Она не может больше. Делая глубокий вдох, на выдохе она не может сдержать всхлипа, томно вырывающегося из груди. А вода все так же плещется, брызгается, попадая на мелкие раны. Ее сердце колотится так, что его гул сейчас заглушает даже звук воды. Тело пробирает дрожь. Дрожь, которая сбивает дыхание, делая его отрывистым, громким. Она теряет последние силы, опустив голову и вполголоса поскуливая куда-то в дно ванны. Она никогда не думала, что в жизни может быть однажды вдруг станет так паршиво. Все, что она сейчас ощущала — отвращение. Отвращение ко всему: к этому противному запаху крови, который исходил от нее, к этому противному холодному ветру, который через открытое окно пробирался в ванную, заставляя ее дрожать еще сильнее. Отвращение к самой себе, к этой чертовой жизни и ко всему миру. Просто сейчас было настолько противно, что сил уже не оставалось ни на что, кроме как просто сидеть здесь и рыдать. Потому что больно. Потому что мерзко. И она уже не замечала, что каждый всхлип становился все громче и громче. И не сразу услышала шум не только воды. Шорох в противоположном углу комнаты заставил ее поднять голову, встревожено устремив взгляд в темный закуток. Сердце на секунду сжалось. Стало не по себе. Она подумала уже, что, скорее всего это все уже воспроизводит ее подсознание. Но стоило ей лишь начать себя успокаивать, как снова в углу что-то зашумело. Звук был похожим на тот, который получается при шорканьи подошвами обуви. Девушка в панике поспешила закрыть воду. Руки теперь тряслись еще сильнее. Она понимала, что еще чуть-чуть и от страха она может упасть в обморок, но она все-таки вылезла из ванной, всматриваясь в темноту. Воображение рисовало самые разные картины. И одной из них было лицо. Явные очертания, которые она тщательно пыталась рассмотреть, вдруг перестали для нее быть такими таинственными. Она даже беззвучно ахнула, разглядев в темноте тот самый образ. — Честер?! — она округлила глаза, но потом тут же нахмурила брови, сама пытаясь до конца понять, что происходит. — Что ты здесь делаешь, черт возьми? — в глубине души она была даже рада, что это был реальный Честер, и что она не сошла с ума. А природная стервозность тут же поспешила следом за удивлением. Она возмущенно скрестила руки, но в большей степени оттого, что стало холодного от очередного дуновения ветра. — Сижу, — кратко отозвался парень, теперь не производя ни одного движения. — как ты уже заметила. — спустя небольшую паузу дополнил он. — А ты чего? — теперь она видела, что он смотрит прямо на нее. От этого стало дурно. Ее передернуло, вспомнив, что все это время он если и не видел ее, то точно уж слышал. — Не важно. — она хотела сказать это как можно холоднее, но в самый последний момент голос дрогнул, становясь таким по-детски обиженным. — Какого хрена ты сидишь по ночам в ванной в полной темноте? — тут же попыталась отвлечь от темы она, все еще хмурясь. — А какого хрена ты среди ночи лазишь в окно в эту же самую ванну и точно так же сидишь здесь? — встречно, с такой же интонацией повторил Беннингтон. — Я сбежала. — сама не ожидая, вот так сразу, раскололась Хлоя. — На вечеринку. — ее дыхание снова оборвалось, а в носу защипало. Она поспешила отвернуться, но ноги вдруг подкосились, отчего она с грохотом упала прямо перед ним. Честер, явнее не ожидая всего этого, тут же подскочил на ноги, склонившись над девушкой. — Эй! — он подхватил ее под руки, поднимая с кафельного пола. — Ты чего? Все в порядке с тобой? Не ушиблась? — в темноте не было толком ничего видно, поэтому, Беннингтону оставалось лишь расспрашивать обмякшую Дайзингер, смотря на нее перепуганными глазами. Она лишь помотала головой, дрожащими пальцами цепляясь в рукава его свитера. — Что случилось? — он окинул ее взглядом и решил, что как бы там ни было, нужно включить свет. Дотянувшись до выключателя, теперь он сморщился от резкого и столь болезненного света, который реал глаза. Хлоя тоже прикрыла глаза рукой, скорчив недовольное лицо. — Выключи свет! — тут же зашипела девушка, часто моргая в попытках привыкнуть к свету. — Что с тобой стряслось? — Беннингтон смотрел на потрепанную девушку перед собой. Колени были разодраны сквозь чулки в крупную сетку. Локоть на левой руке тоже был в ссадинах. Волосы были собраны самым хаотичным образом в какой-то непонятный хвост. Растекшаяся тушь черными дорожками до самого подбородка выделяла опухшие красные глаза. — Выключи свет! — она еще раз повторилась, но теперь уже менее злобно. — Прошу. — она опустила голову. Сил играть стерву уже не было. Она была уже практически обесточена. — Эй! — Беннингтон подошел к девушке, приобняв, а плечи. И только сейчас Хлоя заметила у него в руках бутылку бурбона. — Слушай, пошли на чердак. Там неплохой вид открывается. Посидим, поболтаем… — парень вдохнул. — Выпьем. — окончательно рассекретившись, он вытянул перед собой наполовину пустую бутылку. Дайзингер подняла голову, понимая, что, наверное, он прав. Стоит поговорить.