Smith&Wesson

— Наполеон! — холодные пальцы Ильи испуганно хватались за бледное лицо мужчины рядом с ним. Он не мог остановиться даже на минуту. Нет, если он остановится, то будет ненавидеть потом себя всю жизнь. — Твою ж мать, Наполеон Соло. Говори со мной! Илья вновь шлёпнул его по лицу, но в этот раз ударив его сильнее, оставляя после себя красный след от удара. Он сделал это неосознанно, очевидно уже теряя свой контроль над бурей кипящих эмоций внутри. — О чём? О погоде? — тихо ответил Наполеон, не открывая глаз, при этом постоянно кашляя. Наполеон бы сейчас так хотел заснуть и не проснуться, но, чёрт возьми, он не мог сдаться так просто, ведь иначе он будет в глазах Ильи слабым. — Да мне всё равно. — Илья с неохотой медленно отпустил его, он и так позволил себе лишнего, когда решил убрать прилипшие к его лицу волосы назад. А если бы он ещё дольше держал свои руки сначала на его лице, а позже и на шее, то это начало бы выглядеть как-то странно со стороны. — Почему у тебя дрожат руки? — Давай о чём-нибудь другом, — Илья не думал, что это было так заметно. Но говорить в открытую о том, что ему страшно, он не мог, так как начал бы чувствовать себя тем ещё слабаком, хоть, по идее, страх не являлся каким-то постыдным пороком, но именно в этой ситуации он сам до конца не знал, чего именно он боится. Даже если и знал, то не очень хотел это признавать. — Теперь-то ты веришь мне? — отчаянно спросил Наполеон спустя какое-то время. Курякину трудно было поверить в то, что всё происходящее — последствия предательства Габи. Зачем и почему тогда она это сделала? По его мнению, так осуждать её ни за что ни про что было слишком уж хладнокровно с его стороны. Для Ильи это было нонсенсом. Но он верил Соло. Возможно, это только из-за того, как Нап сейчас выглядит, только из-за его состояния. А его голос… такой отчаянный. Он будто ложился грузом на его сердце. Несомненно, видя Соло в таком состоянии, он был готов винить уже кого угодно, да хоть себя, даже если его вины как таковой и не было. — Я так и думал. Я всегда был третьим лишним, — Наполеон хмыкнул, при этом утихая с каждым словом. Илья нахмурился, услышав эти слова. Поверить только, Наполеон Соло называет себя третьим лишним. Курякин сел рядом, стараясь не смотреть на напарника. Но у него не получалось, ведь почему-то даже сейчас, в таком состоянии, он казался ему красивым. Сейчас не время думать о подобном, ведь он… чёрт, да, он умирает. Но его слегка задранная вверх голова, очертания бледного лица, уже появляющиеся синяки под глазами, даже прилипшие к лицу мокрые чёрные кудри… он всё ещё прекрасен. Нет, он будет жить, ведь даже невозможно представить жизнь без него. Просто, блять, невозможно представить. У Ильи даже нет желания этого делать. Как если бы его напарником был кто-то другой. Тогда бы Курякин сейчас так не переживал, а может, он был бы уже мёртв. Жить без этого выскочки… Кто же будет тогда им готовить? Кто будет сидеть напротив него с книгой, когда Илья будет играть в шахматы? Кто постоянно будет заставлять чувствовать себя то в опасности, то в давно забытом покое? Года было достаточно, но при этом слишком мало. После А. Н. К. Л. Илья точно будет работать один, но Курякин надеется, что этого никогда не произойдёт. Ведь именно сейчас он чувствует себя ворчливым стариком, который наконец счастлив. — Я боюсь, — тихо и немного неуверенно начал Илья. — Что? — Наполеон приоткрыл глаза. — Что ты сказал?! Повтори-ка. — Мои руки дрожали, потому что мне страшно, Наполеон. Обычно это происходит когда я зол, но сейчас я не чувствую ничего, что должен бы был. Или чувствую всё сразу. Я зол, что ты подставился под эту пулю. Сожалею. Упрекаю. И боюсь. Я не верю, что за всеми проблемами сегодняшнего дня стоит Габи, но я попросту верю тебе, поэтому и говорю всё это. Поэтому больше не спрашивай меня об этом, я попросту больше тебе не отвечу, ведь ответ тебе теперь и так будет ясен. Наполеон слегка улыбнулся, отводя взгляд в сторону. Голова ужасно болела, отдавая при этом по глазам, поэтому надо было постараться, чтобы не причинить себе ещё больше неудобства. Но он просто не мог смотреть на Илью, ведь без улыбки на него нельзя было взглянуть. Он так этим восхищался сейчас. Почему, ну почему он говорит это с таким лицом? Такой твердолобый, но всё равно маняще правильный. Соло боролся с ужасным желанием его обнять, учитывая то, что он знал, что Илья после этого отбросит его куда подальше. Но это был зов откуда-то изнутри, который он отвергал с большим трудом, и его нынешнее слабое состояние помогало ему. — Если бы ты был женщиной, мы уже год как были бы женаты. — Думаешь, я бы согласился? Наполеон издал до ужаса хриплый смех. Позже он чуть не захлебнулся в своей же крови. Постоянно вздыхая, яро пытаясь вдохнуть воздуха. Вот это выглядело ужасно. Да что там, вся ситуация сама по себе ужасна. Весь чёртов вечер. От срыва Илью огораживал только Соло. Несмотря на то, что сидели они рядом, он был слишком далеко. Илья хотел хоть что-то сделать, но не мог. По одной простой причине, что сейчас ему банально нечем помочь. Пока что. Только если успокоить? Но как? Он не умел даже себя-то успокоить, что уж говорить о других. Очень вовремя подъехала чёрная машина, которую Илья приметил лишь в тот момент, когда она остановилась рядом с ними. По ту сторону окна дёргано постучали, поэтому стало понятно, что вот-вот всё наконец встанет на круги своя, и Соло будет в безопасности. Илья быстро встал и протянул руку своему напарнику, тот, резко вздохнув, попытался подняться, но его словно тянули вниз. Голова ужасно болела, а всё вокруг шаталось, будто он чувствовал вращение Земли напрямую. Вслух проклиная себя и всё вокруг, он раздражённо ударил по ступеньке из всех оставшихся сил. — Осталось немного… я помогу. Вновь матернувшись, он собрал все свои силы для одного рывка и, наконец, ужасно шатаясь, он смог подняться. Илья тут же подхватил его почти безжизненное ватное тело и помог дойти до машины. Илья сначала еле-еле посадил Наполеона, а затем уже сам сел рядом, забывая пристегнуться, ибо в голове сидела совсем другая забота. В машине пахло какой-то едой и чем-то ещё, не очень приятным, словно они едут на очень дешёвом такси. Сиденья были мягкими и немного поношенными, но грех было жаловаться, ведь это было хоть что-то. Машина поехала сразу же, не ожидая никаких указаний. Илья приоткрыл окно, чтобы в этой чёрной консервной банке наконец стало свежее. Наполеон устало откинул гудящую голову назад, глубоко вздыхая. Слегка облизывая обсохшие губы, мужчина всё чаще начинал клевать носом, явно отключаясь. — Через сколько приедем? — раздражённо спрашивал Илья, слегка нагибаясь вперёд, ведь из-за открытого окна было очень шумно и не слышно почти ничего. — Двадцать пять минут? — неуверенно ответил толстоватый водитель в замызганном свитере. Как он вообще согласился на эту работу, Илья представить не мог, ведь мужчина был явно уставшим домашним обывателем, не очень любящим такие экстремальные выезды. — Ответ неверный. Десять минут, не больше. — Курякин озадаченно посмотрел на Наполеона, двадцать пять минут для него могут стать роковыми. Этого никак нельзя допустить. — Но… — Через десять. Блядских. Минут, — с каждым словом он становился всё громче. — Мне всё равно, у нас нет времени. Водитель ничего не ответил и только испуганно кивнул головой, быстро посматривая на русского через зеркальце. Он ещё долго боялся посмотреть на него больше пяти секунд, страшась его до ужаса. В голове уже крутилось много вариантов того, как он будет бить его и во что голыми руками превратит его машину. Илья не мог сидеть спокойно. Он то смотрел по сторонам, с нетерпением ожидая конца поездки, то каждую минуту поглядывал на отцовские часы, каждый раз удивляясь, сколько времени прошло на самом деле. Через каких-то семь минут он уже закипал от ярости. Наполеон, находясь в полуобморочном состоянии, всё равно это заметил. Каждый раз Курякин настукивал разную мелодию, Соло ни разу не замечал повтора. Иногда он угадывал мелодию по его агрессивному ритму, чему потом ещё долго радовался как ребёнок, озадачивая Илью своей неожиданной радостной улыбкой после очередного срыва. Соло сейчас не понимал, сколько времени прошло. Одна минута или целый час. Для него время словно перестало существовать. Но он, не без страха, был уверен, что это его последний день. Всё его тело болело и горело, словно ломая его на маленькие частички. Силы покинули его, и каждый поворот машины словно ударял его по голове, так сильно, что в его мозгу пульсация раздавалась эхом. Было страшно представить, как он сам выглядит, а Илье же было уже страшно на это смотреть, ведь теперь он думал не о том, как он красив, а о том, как ему плохо сейчас. Он, взмокший насквозь, устало шатался из стороны в сторону на частых поворотах, запрокинув голову. Соло большую часть времени был в какой-то полу-отключке, но когда просыпался на пару секунд, то тут же начинал жадно вдыхать воздух, ведь просыпался он только потому что задыхался в бессознательном состоянии. Губы уже засохли, а сам язык вдруг стал таким жёстким, как наждачная бумага. Он впервые так ранен. Впервые чувствует этот страх. Но он не может заплакать или закричать. Соло просто хочет закрыть глаза и покончить с этим. Ведь он так устал. Всё так надоело. Эта навязчивая боль в груди, беспомощность, шум с улицы… Наполеон словно начал слышать всё. Все эти шорохи, шумы вне машины, скрип рук о кожаную баранку, ритмичные постукивания пальцами о ногу. Соло хоть сейчас не имел достаточно сил для решения задач по геометрии, но их было точно достаточно на то, чтобы обдумать, на что же злится Илья, ведь его выдаёт обычное постукивание пальцами. Если бы сегодняшнего утра не было, то Соло нашёл бы в себе силы представить, что он злится на него из-за его безалаберности. Но это было вовсе не так, он злился на всё. На сегодняшний день, на вечер, на Уэверли и даже на себя. Илья хоть и выглядел злым, больше походил на уставшего и грустного мальчика, который просто хочет домой. Жаль, что Соло не знал, что для него есть дом и никак не мог помочь, ведь ему самому нужна помощь. Может, он злится из-за того, что Наполеон поймал пулю? Может, он наконец понял, как сильно ошибался на его счёт? В голове Соло только и крутилась мысль о том, что он наконец не выглядел в чистых русских глазах эгоистом или просто какой-то самодовольной мразью, коим он любил себя подавать. Это всё, о чём он мог думать, слабея с каждой минутой, ничем другим он заниматься не мог. Пускай и болела голова, но когда он начинал думать, то боль словно притуплялась немного, давая хоть немного отдохнуть от этого ужаса. На самом деле Наполеон уже привыкал к постоянно жгущей боли во всём теле, но всё ещё никак не мог до конца сжиться с мыслью, что он умирает. Разве люди не странные существа? Они буквально привыкают ко всему новому, конечно, каждый за свой период времени, но всё же привыкают. К удобствам, к определённому графику, к боли. Может, он когда-нибудь привыкнет к Илье. Потому что сейчас только к русскому Соло не успел привыкнуть. Или нет, он так быстро привык, что не заметил этого. К сожалению, он никогда не следил за подобным. Он следил за Ильёй, да, иногда по просьбе ЦРУ, а иногда из личного интереса. Правда, он обычно терял Курянина через пять минут. Находил, но потом получал по лбу каким-нибудь помидором с рынка и был таков. Собственно, от Ильи он тоже всегда убегал, но это было не так интересно. Скрывать ему было нечего, список дел на каждый вечер почти всегда один. Это удобно. Например, Илья поверит в его алиби безоговорочно, просто потому что привык, что по графику Наполеон обычно весело проводит время в компании местных красоток. Но, наверное, он бы вскоре раскусил обман, ведь что-что, а Илья очень хорош. Все бы были такими, как он. Но иногда Наполеон очень хочет узнать о нём больше, больше, чем написано в глупом досье, полном дыр и несостыковок в некоторых пунктах. Он хочет узнать не о советской машине, а о человеке, который его манит к себе чем-то опасным, нестабильным и при этом почему-то спокойным. Ему нужно знать что-то, благодаря чему над ним можно не только посмеяться, но и приятно удивиться. Хотя, если бы он знал об этих мелочах, хоть что-нибудь бы изменилось? Повлияли бы новые аспекты на его отношение к Илье? Вряд ли. Он всё равно продолжит, ему нравится как человек, несмотря на какие-либо недостатки. Наполеон не сомневался, серьёзно думая о том, что русское имя слишком часто заседало в его голове в последнее время, и это не могло не встревожить. На очередном повороте Соло уже совсем не хватило сил, и он всем своим весом облокотился на плечо Курянина. Тот сразу же перестал агрессивно настукивать свою мелодию и нахмурился, поворачиваясь к Соло. Он чувствовал жар чужого тела и в полной мере ощущал, как американец слаб сейчас. Его учащённое дыхание было слышно прекрасно, хоть оно и было ужасно тихим. — Сколько ещё?! — рыкнул Илья, осматривая алую рану напарника, подмечая, что кровавое пятно наконец перестало увеличиваться. — Скоро проедем Брон, — ответил водитель, понимая жирный намёк на то, что надо прибавить скорости. Илья опасливо смотрел на рану. Он боялся дотронутся до неё, даже несмотря на то, что Соло больше не мог закрывать рану перчатками самостоятельно. Его руки пропитались собственной кровью. Илья уже успел сделать ему сегодня больно, и, видимо, придётся поступить так ещё раз. Он не хотел. Ничего не хотел. Соло наконец-то выглядел умиротворённым, словно спящим… в собственной крови. Нет, это обман, Илья знал это. Но чёрт, он правда словно спит. Как сегодня утром. А сейчас он здесь, перед ним, лежит с таким же выражением лица, медленно умирая. Нет. Его спящее лицо сегодня было так красиво, как никогда. Нап лежал тогда с таким умиротворённым лицом, прижимая к себе его подушку. Сейчас то же лицо вызывало у него резкий диссонанс. — Нет, — громко шептал Илья ему на ухо, похлопывая по щекам. — Не-не-не, не спать, ковбой. Приложив перчатки сильнее к больному месту, Илья смог вытащить его из этого состояния. Но затем его словно ударило хриплым болезненным стоном, который издал Наполеон на гране истерики, но, вспомнив, где он и с кем, вскоре успокоился, боясь показать, как ему сейчас чертовски страшно. На самом деле Илья уже готов был лечить его хоть здесь и сейчас, но вскоре он заметил отсутствие кое-чего важного, без чего всё продолжение дня окончится плачевно. — Где медикаменты?! — Извините, мы были к этому немного не готовы. Медикаменты лежат в тайнике. Илья медленно и громко вздохнул, держа в себе ярость. Соло всё ещё лежал на его плече, поэтому сейчас он не мог ни сломать что-то, ни закричать, потому что на это просто не было времени, да и Илья почему-то боялся пошевелиться, словно один неловкий толчок, и он больше не будет на нём лежать. Почему, ну почему это в итоге случилось? Нет, всё неспроста. Он целый день чувствовал, что что-то произойдёт, точно что-то нехорошее, и вот, получи и распишись. Оставалось ещё немного. Правда немного. Вот-вот, уже скоро. Пять минут и они на месте. Но Соло этого не знал. Американец думал, что он умрёт раньше, чем они доберутся. Он никогда не мог найти в себе сил проститься с жизнью, но сейчас ему было так плохо. Он так устал и замечал это только сейчас, ничего не хотелось. Но даже несмотря на то, что он был готов принять свою участь, Наполеон продолжал цепляться за остатки своего существования. Илья вздрогнул, почувствовав, как кто-то оттягивает его одежду. Это был не кто иной как Соло. Одного простого действия хватало, чтобы его таким образом успокоить. Надо держать себя в руках, чтобы Наполеон выжил. Что он, не сможет пережить это? Конечно же сможет, ведь он уже почти научился контролировать этот ужас внутри себя. — Ещё немного… — шептал Илья, явно говоря это больше самому себе, нежели Наполеону, слегка нагибаясь к нему. Соло устало вздохнул, лишь ещё больше зарываясь лицом в его плечо. Это действовало успокаивающе, но чужая кровь возвращала его к суровой реальности. Опять запахло жареным, ведь руки Ильи снова начали подрагивать. Он изо всех сил старался остановить ещё и эту помеху. Снова страх. Илья никогда раньше не пытался спасти Наполеона от смерти, обычно это происходило наоборот. Не то чтобы Илья часто бывал при смерти, но пару раз Соло и правда спасал его шкуру. Он всегда был мастером на все руки, даже швы у него выглядели красиво и опрятно, не то что у Курякина. Илья не способен к аккуратности, это не его. Витающая в воздухе обречённость наваливалась на него всем своим весом, преумножая тревогу где-то в его сердце. И как теперь быть? Больше не на кого было положиться. Не на кого переложить эту давящую ответственность. Из головы не выходила мысль о том, что он не просто умрёт, а умрёт по его вине. Он не мог отвезти его к врачу, хотя очень хотел, но, к сожалению, это невозможно. — Ещё немного… — шептал Наполеон в ответ, прижимаясь ближе к Илье. Он слегка подрагивал, сгорая от температуры, ещё сильнее цепляясь за его одежду, как за спасательный круг. Ещё немного и он вовсе впадёт в бред, а пока Илья только положил свою тёплую ладонь на его шершавую от засохшей крови руку, так отчаянно схватившуюся за куртку. Наполеон, теряя сознание, утыкался ему теперь уже в шею, окатывая её жаром собственного тела. Илья тут же положил руку на его голову, слегка при этом поглаживая. Да, прямо как Наполеон делал сегодня утром. Тогда ему казалось, что Соло делал это как от нечего делать, чтобы побесить. Но, если подумать, даже если он и делал это не для утешения, Илья хотел чувствовать то спокойствие, которое он ему дал, каждое утро. Всегда. Даже сейчас он хотел, чтобы Наполеон успокоил его хоть немного, так, как получалось раньше только у его отца. Эти мягкие движения его руки, теплота на макушке, питающие Илью давно забытыми воспоминаниями о счастье. Он хотел вновь почувствовать что-то такое уже очень давно, и вот, наконец, он получил что хотел. Илья не готов. Он не готов потерять Наполеона, как он потерял отца. Свой маленький островок счастья. У него недостаточно сил на то, чтобы распрощаться с вновь полученным спокойствием. Приятное чувство, разносящееся по всему телу томной сладкой дрожью, только благодаря незатейливым движениям чужих пальцев. Так хотелось чувствовать это каждое утро. Если бы каждый его день так начинался, он бы наверняка был бы намного спокойнее. Вскоре Илья увидел вдалеке поле. Вот и всё, они подъезжают. Наконец-то. Но вскоре его как холодной водой окатило, он вспомнил, что ему ещё придётся потратить время на беготню туда и обратно за медикаментами, необходимыми для его выздоровления, которые агентство так заботливо оставило в тайнике, на остановке в пяти минутах от убежища. — Последний поворот и мы на месте. Ну же, оставайся со мной, — тараторил Илья, замечая, что Наполеон отключился снова. В его голосе отчётливо слышалась паника. Но сейчас его тон был удивительно мягким, таким ласковым. Наполеон уверен, что слышал его только несколько раз, случайно подслушивая разговоры Ильи и Габи. — Похоже, что я могу уйти? — прошептал Наполеон, через силу двигая ртом, отчего Илья не сразу понял, что он сказал. Мужчина уже до конца не мог понять, что говорит Курякин, и что ему надо ответить на это, отвечая самое первое, что пришло в голову: — Ты же будешь скучать по мне, поэтому я полежу здесь. — Так и есть, — Курякин печально усмехнулся, ведь даже сейчас Наполеон умудряется успокаивать его, неся осмысленный бред. Даже сейчас, даже в таком состоянии он знал, как он сейчас ему нужен. — Так и есть… Машина наконец остановилась посреди пустой пыльной дороги, с одной стороны окружённой полем, с другой стороны забором. Илья с неохотой отстранил от себя Наполеона и выпрыгнул из машины, не до конца закрывая дверь. Воздух был таким пленительно чистым и сочным, что Курякин поначалу не мог им насытиться. Сейчас ему придётся перепрыгнуть через забор и открыть дверь, ведь так было гораздо быстрее. Хотя ему, видимо, придётся выбить дощечки из старого деревянного забора высотою в два метра, чтобы затем перенести в дом Наполеона, но придётся действовать тихо, чтобы не разбудить соседей этого дома, иначе всё пойдёт насмарку. Удивительно, что драный соседский пёс, которого Илья помнил ещё со старого задания, не подал голоса, хоть этот четвероногий бродяга уже показал свою морду в надежде на то, что в этот раз его лай будет оправдан. Раньше он постоянно лаял, до тех пор, пока Илья наконец не обратил на него своё внимание и не начал разговаривать с ним, иногда гладя или играя между делом. Тот ещё питомец, любил, когда на него обращено внимание и, будучи в то время одиноким, Курякин это внимание преподносил этому гордому, но потасканному жизнью псу. Возможно, как-раз чувствуя знакомую душу и явно выражающийся запах беспокойства, пёс молчал. Что значило, что скоро кто-то получит вкусную награду. Илья делал всё как можно быстрее и бесшумнее, но ему по ушам бил буквально каждый шорох, который каждый раз замедлял его, будь то ветер или скрипящая ступенька. На самом деле, уже было всё равно на всё, особенно на свою безопасность. Оставалась только одна главная задача — Наполеон должен выжить любой ценой. Это им и двигало. Проскользнув на территорию, Илье осталось взломать один лишь хиленький дверной замок, подобные он уже часто взламывал и вроде бы уже должен был отработать схему идеально. У него итак это всегда получалось долговато, а тут и вовсе уже не выдерживали нервы, и он даже так не мог нормально его открыть. Курякин хотел выбить дверь, но как-то умудрялся сдерживаться. Через некоторое мучительно долгое время, он смог открыть треклятый замок. Наполеон кое-как пытался встать без какой-либо сторонней помощи, но в итоге он сейчас не мог сделать ничего самостоятельно. Голова болела и гудела, как неугомонный пчелиный рой. Он и так намучился, а его добивало ещё и это. Будто мозг смачно ударяется о черепную коробку. Он так хотел остаться в машине, которая сначала была для него худшим местом на земле. Под предлогом того, что Соло слишком слаб и плох на вид, Илья вновь взял его на руки и звериными рывками побежал к маленькому деревянному загородному домику в два этажа высотой. Наполеон был не в силах издавать хоть какой-то протест или вообще звук, поэтому просто наслаждался сильными руками Курякина, обхватившими его за спину и ноги. Ему было так стыдно за свою слабость, особенно за то, что он даже не мог нормально за него держаться, то и дело в беспамятстве склоняя голову то ему на плечо, то и вовсе откидывая её назад, отчего он сразу же начинал походить на раненную «даму в беде». Он донёс его до второго этажа, так как спальни были только там. Положив напарника на какой-то твёрдый диван, Курякин достал из большого стенного шкафа полутроместный матрац и поместил его на середину пустой спальней комнаты второго этажа с видом на поле, резво меняя старые простыни, так как было видно, что настоящие хозяева этого дома пользуются матрацем на улице, чему свидетельствовали грязь и следы травы на наволочке. Наконец, хоть немного успокоившись, он положил Наполеона на ложе, рвано снимая с него верх, пока кровь не засохла и не прилипла к телу. Илья сначала неуклюже расстегивал рубашку, но затем терпения просто не хватило, и русский и вовсе разорвал её в клочья. Сейчас он прикрыл ранение куда более подходящей вещью, нежели перчатки — полиэтиленом, который Курякин нашёл на кухне. Убрав вновь прилипшие вьющиеся волосы с чужого лица, Илья попытался выглядеть более-менее спокойным, даже попытался улыбнуться, чтобы Наполеон не думал, что всё хуже, чем есть. Но лоб Соло просто пылал, подавая сигнал тревоги. Как же было больно на это смотреть. Ну вот никогда он не думал, что хоть раз в жизни ему придётся лицезреть эту картину. На его месте должен быть он. Илья должен лежать здесь, истекающий кровью, умирающий в агонии. Но Наполеон, будто чувствуя его глажения совести, слегка приоткрыл глаза, при этом часто вздыхая. — Пять минут. Ни больше, ни меньше. Слышишь, Наполеон, пять минут, — Илья дёргано снял так дорогие ему отцовские и вложил в подрагивающую руку Соло, пропитанную собственной кровью. — Засёк, — пробормотал Соло, неестественно улыбаясь через ужасно большие усилия. Набрав воздуха в лёгкие по край, он стремглав побежал до нужной ему остановки. Обычно такое расстояние занимает у людей десять минут. Но он куда лучше обычного человека, как ему часто раньше говорили. Он же машина из мяса, монстр в человеческой шкуре. Да, разве это не значит, что он может бежать ещё быстрее? До боли во всём теле. Быстрее, чем их машина, уже уехавшая назад по приказу сверху. Если бы он мог, он бы уже бежал со скоростью гепарда, но, к сожалению, как бы он ни хотел, добиться такой скорости было невозможно. Если бы он мог… Сейчас же он пару раз чуть не упал, спотыкаясь о непонятно откуда взявшиеся камни на пыльной дороге, которые он не мог увидеть из-за ослепительной ярости. Илья загнан в угол. Всё идёт против него. Страх смешивается с яростью в ядерную смерть, которая поддаёт ему скорости. Но он животное, а животное, загнанное в угол — опаснее всего. В нём нет ничего, кроме не угасшего прилива адреналина. Он чувствовал, как сильно колотится его сердце, особенно когда он начинал думать о том, ради чего именно он сейчас бежит. Ради чужой жизни. Ради жизни, которая могла оборваться вместо него сегодня. Прохладный воздух болезненно обжигал лёгкие, пока Илья бежал по пустой улице в одной только окровавленной куртке. Сколько уже прошло одна или десять минут? Быстрее, быстрее. Он кричал это сам себе, надеясь, что так он хоть немного ускоряется, или что время для всех начнёт идти медленнее. Но это только заставляло его злиться ещё сильнее. Добежав, Курякин только на пару секунд остановился передохнуть. Внизу лежала чёрная спортивная сумка, которую трудно было не заметить. Илья открыл её, чтобы удостовериться, и да, это была так нужная ему сейчас вещица. Он побежал обратно, почти так же быстро, как и до этого. Сжимая ручку сумки покрепче, он немного расслабился. На мгновение он почувствовал, что теперь-то осталось всего ничего. Правда. Илья был уверен, что пуля вылетела наружу. Ничего не пойдёт не так, Курякин попросту этого не допустит. Потому что… с чем он тогда останется? Год. Один год. За один чёртов год хоть кто-то стал для него действительно значим. Чёрт, и как после такого можно называть себя лучшим агентом? Не привязываться? Работать одному? Он уже разучился, как да что. Почему людям свойственно привязываться? Илья так ненавидел эту часть себя, которая решила, что очень хочет быть с этим американцем. Если бы он был сильнее, то уже бы отправился на специальные лечение от такого рода болезни. Но он слаб. Он не может оставаться хладнокровным по отношению к нему. Не может. Илья забежал в дом, открывая дверь чуть ли не с ноги. Сняв обувь, Курякин захватил стоявшую в коридоре вешалку и прошёл в комнату к Наполеону. Осталось буквально всего ничего. Он справится с этим. Ведь если он не справится… Вновь думая об этом, Илья чувствовал, как сердце пропускало удар при одной мысли о том, что Соло может умереть. Наполеон лежал на застеленной кровати с закрытыми глазами, сильно сжимая в руке дорогие часы, прижимая их к груди. Илья бегом снял с себя окровавленную куртку, в которой он бегал на всеобщее обозрение пустых улиц, и кинул куда-то в угол комнаты как ненужный мусор. Вымыв руки, а затем промыв их в спирте, Илья, всё ещё страшась действовать, подошёл к Наполеону. Курякин боялся даже дотронуться до него, не то что лечить. Наконец, Илья больше не мог держать его в сознании, Соло уже был не в силах и дальше бороться с усталостью, наконец-то отключаясь. И это было понятно, ведь он долго продержался и мало того, ещё умудрялся успокаивать и себя, и Илью. Назвать его теперь эгоистом язык не поворачивался. Даже сейчас, когда он в отрубе, он умудряется его успокаивать, просто дыша. Ещё никогда чужое дыхание не звучало так успокаивающе. Илья сразу же достаёт антисептик и скальпель, предварительно надев перчатки. Промыв слабо подымающуюся окровавленную грудь антисептиком, Курякин начал осторожно удалять сгустки крови, частички пороха и некротизированную ткань. Соло под ним шипел от боли, пытаясь схватиться за что-то, чтобы случайно не дёрнуться и не сделать всё в разы хуже. Курякин до боли сдавил челюсть, ведь прекрасно понимал его адскую боль, но сам он никак не мог облегчить его страдания. Обезболивающего не было никакого, и это его просто выводило из себя. В следующий раз он это Уэверли припомнит. Илья надеялся, что Наполеон наконец-то валяется в обмороке, но нет, почему-то американец предпочитал чувствовать каждое движение скальпелем, нежели отключиться. Каждый его приглушённый вскрик отдавался болезненным эхом в сердце. Курякин уже хотел ударить его, чтобы тот наконец не чувствовал этой жгучей агонии, но Соло, поняв его намерения, протестуя, кивнул головой. К и так шаткому нервному состоянию прибавилась ещё и вина сверху. Да, очень вовремя. Словно он виноват в случившимся. Нет, и вовсе нет. Но почему тогда его ранняя недоверчивость и капля скептицизма казалась теперь непростительной и глупой ошибкой. Затем он робко надавил на участок рядом с пулевым ранением. Соло издал уставший ноющий звук, отчего Курякин немного сдал назад, не желая слушать его болезненные вопли больше. Чужая грудь медленно вздымалась. Грубые пальцы впервые пытались не навредить Наполеону. Это было странно. Большая часть всех его действий раньше несла только насильственный характер или просто безболезненный контакт. Но теперь ему надо быть мягким, чтобы не причинить боль, что было непривычно по отношению к напарнику. Рука неуверенно проскользнула до его рёбер. От этого действия Наполеон слегка вздрогнул, отклонив голову в сторону. Он не издал ни единого звука, поэтому Илья продолжил. Ему оставалось только высосать кровь из плевры, а поставить пенициллин труда не составит. Надо только сделать всё правильно. Его обветренные губы робко коснулись ранения. Лёгкая щетина слегка царапала кожу, отчего Наполеону становилось немного щекотно, но позже он не чувствовал этого. Дрожа, он глубоко вдохнул в предвкушении чего-то страшного. Илья почему-то не торопился. Чувствуя, как тело под ним дрожит, он не мог продолжать, ведь прекрасно понимал, как это чертовски больно. — Может всё-таки одумаешься? — спросил Курякин, боясь посмотреть на измученное лицо. — Делай, — резко ответил Наполеон, набрав воздуха вновь. Курякин без предупреждения начал действовать. Наполеон тут же понял, от чего хотел его обезопасить Илья. Адский сжигающий холод в лёгких, который при этом отдавался по всему телу. Он готов был завопить от боли, закричать изо всех сил. Его руки не знали за что схватиться, чтобы не закричать. Наполеон тянул за пододеяльник, при этом выгибаясь в спине. Ничего хуже он не чувствовал, но он знал, что если не переживёт это, то никогда не сможет понять Илью до конца, ведь Курякин сам умудрился пережить это без наркоза однажды. Это было его первым ранением. И сейчас, чувствуя, как всё внутри него болезненно сжимается, он не мог понять, почему Илья не боится лезть под пули. Что с ним такое, раз он почти себя не бережёт? Слыша всё это, Илья боялся продолжать. Хотел остановиться, но тогда бы он не закончил дело до конца, что не могло бы пройти незаметно. Яро борясь с желанием прекратить, Илья сильно сжал кулак, умудряясь как-то оставить на ладони следы от коротких ногтей. Вскоре Соло почувствовал, как его рот закрыла сильная ладонь. Только когда Илья так сделал, Наполеон понял, что как бы он не старался, боль всё равно была сильнее его, и крик вырвался наружу. Наполеон положил свою ладонь поверх его, ведь он и сам мог заткнуть себе рот. Но Илья не отпускал, ведь он боялся услышать хоть ещё один болезненный крик. Не от Соло. И никогда больше. Ранее гордый и сильный, сейчас он выглядел сломленным. Илья, ранее каждый день желавший увидеть его таким, больше не мог терпеть его страданий. Казалось, лучше бы ранили его. Куда он вообще полез? Раньше Соло никогда бы так не сделал, и это было нормальным. Он мог предупредить его, как делал обычно. Крикнуть дежурную фразу вроде: «осторожно», «наверху» или «вниз». Но почему вдруг Наполеон сделал что-то настолько для всех необычное. Во рту Илья чувствовал металлический привкус чужой крови. Это заняло всего навсего пару минут, но всё тянулось так долго. Наконец-то он закончил причинять ему боль. Илья ещё некоторое время не мог убрать свою ладонь с его губ, боясь, что Соло всё ещё больно. Илья промыл рану антисептиком, отчего Соло вновь сжался от боли. Только после этого он решился убрать руку, но это казалось не так просто, так как рука Соло ещё не готова была отпустить его. Холодные пальцы хватались за его руку так сильно, словно от этого зависима его жизнь. Но теперь, почувствовав, что всё благополучно закончилось, он отрубился. Илья обмазал йодом края и наложил коллодийную повязку, уже не так сильно боясь навредить. Поставив ему капельницу, он наконец почувствовал облегчение, устало опираясь о тонкую белую стенку. Она была такой тонкой, что один удар Ильи в порыве ярости, и вместо двух комнат осталась бы одна. Спокойное посапывание Соло было самой приятной мелодией на сегодня. Илья выключил и без того тусклый свет и направился в ванную с какой-то более-менее чистой тряпкой, которую он только мог найти в доме. Намочив её тёплой водой, он подошёл к потному Наполеону. Курякин обтёр его блестящий от пота лоб, шею. Ниже он заходить просто боялся. На улице было темно, но Илья не мог заснуть. Ему всё ещё казалось, что он сделал что-то не так, что-то упустил. И это лежало на нём грузом. Отойти от Соло он не мог, ведь вдруг ему станет хуже, так он сразу же сделает всё возможное, чтобы помочь. Он ещё никогда не был так не уверен в себе. Давно он не оставался один на один с самим собой. В последнее время он всегда был окружен примилыми разговорами на разные темы, или же просто оставался один на один то с Габи, то с Соло, постепенно узнавая обо всех их привычках, пока те того не замечали. Но сейчас, в обволакивающей тишине, он слышал только всё ещё сумасшедше бьющееся сердце, которое только сейчас начало успокаиваться. И медленно его возбуждённое состояние перерастало в безжизненную слабость, сопровождаемую дикой головной болью. Илья смотрел на Наполеона в темноте. Курякин боялся засыпать или даже просто отходить от него по непонятной для себя причине. Он смотрел каким-то прожигающим взглядом, как на врага, но стоило Наполеону вдохнуть наконец полной грудью, и тут же этот взгляд смягчился. Ему стало хоть чуть-чуть легче. Устало положив голову на колено, Илья подметил, какой чугунной казалась его голова. Он не хотел ни есть, ни пить, хотя должен был. Он чувствовал только дикую усталость, как физическую, так и эмоциональную. Но несмотря на это, его преследовала бессонница, во время которой он обдумывал каждое своё действие последние двадцать четыре часа. В голове всё ещё крутились слова из его прошлого кошмара. Это был чёртов вещий сон, как раньше об этом говорила его мама. Она в это верила, как, собственно, и многие в ближнем кругу вождя, но Илья всегда осмеивал это. Но сон не сбылся. Он не один, по крайней мере пока живой Наполеон лежит рядом, ему этого вполне достаточно. Илья не привык просить или умолять. Виной тому его гордость или простота, но для него это было что-то крайнее, только для отчаянного положения. Никогда не просил, чтобы с ним общались, или чтобы никогда его не покидали. Ещё немного, если бы он не успел, то сделал бы самое им нелюбимое. Сквозь гордость и свои принципы, он бы просил его остаться и не оставлять его одного. Давно Курякин никого об этом не просил, но сегодня он был готов к этому. На улице было темно. Илья Курякин лежал на полу, страдая от бессонницы и самокопаний.