Smith&Wesson

Когда Наполеон пришёл в себя, уже было утро, и во всю светило жизнерадостное солнце. Яркий свет из окна падал на одеяло, согревая замёрзшее тело агента. Не то что бы на улице было холодно, просто Соло в принципе ну никак не мог переносить холод нормально, постоянно замерзал, а прохладными вечерами его обычно спасал только костюм. Удивительно, но ему никогда не было жарко в пиджаке. Соло очень любил тепло и хотел бы, чтобы он никогда не чувствовал холода. Всегда был из тех детей, которые ненавидели зиму не только из-за рождественского безумия, но и из-за чёртового снега. Замерзал он быстро, а отмерзал долго. Если бы он приехал в СССР, то выходил бы на улицу только в семи тулупах и с пледом на плечах. Наполеон попытался присесть, но как только он сделал небольшое усилие, по его телу отдалась волной лёгкая боль, из-за которой он недовольно выдохнул, сдерживая голос. Но эта боль была ничем по сравнению с тем, что он испытывал в тот вечер. Хотя сейчас она ему словно приснилась, и это было так странно, но наверняка это всё из-за того, что Илья до последнего держал его в сознании, доводя до полуобморочного состояния, и за это ему надо было сказать отдельное спасибо. Наполеону казалось, что всё будет намного хуже. Например, что он вообще не сможет пошевелиться. Но нет, если приложить немного усилий, то можно будет встать, разве что грудь будет болеть при взаимодействии с посторонними предметами. А так он уже здоров. Сколько прошло времени? Его тело слишком размякло, что свидетельствовало о том, что лежит он как минимум целый день, если не больше. Но эта слабость была ничем по сравнению с его прекраснейшим состоянием. Как же давно он так не высыпался. Всегда были проблемы со сном. Ни то совесть, ни то болезнь, но из-за чего-то он точно не мог заснуть, постоянно пялясь в потолок, думая о том, кто он, сколько ему лет и что он здесь делает и доволен ли он. И да, его всё устраивало. Засыпать с женщинами и просыпаться, когда рядом с ним, на кровати, их след уже остывал. Просто не любит засыпать один. Что ж, у всех своих заскоки. Он не кричал по ночам, не боялся собственных снов, нет, слава богу, его так не изматывает как, например, Илью. На его страдания не то что сложно смотреть, но и слушать трудно. Тогда он впервые увидел то, о чем как-то рассказала Габи мимолётно, будто случайно проговорившись о том, что её ужасно беспокоило. Что-что, а обсуждать Илью он любил. И правда. Ужаснейший крик или молящий о помощи стон, Соло уже не помнил, что это было, но этот звук из непоколебимых уст заставлял его сердце стучать быстрее. Весь диван под ним был пропитан холодным потом, смешанным со страхом. А его лицо, полное не так страха, как больше дезориентирования… это будто был другой человек. Но что не говори, даже этот другой человек был ему чересчур близок. Наполеон так хотел как-то его успокоить, но при этом боялся его разбудить, ведь он мог и накинуться в таком случае, избить, если даже не убить. Только поэтому он, на свой страх и риск, неуверенно медленно запустил в его волосы свои прохладные пальцы, осторожно проводя ими по светлым намокшим волосам. Наполеон сам не знал, зачем он это сделал. Это было что-то инстинктивное, не поддающееся ничьей логике. Но сейчас Соло вспоминал мягкость его поначалу кажущихся жёсткими волос с какой-то сладкой нежностью. И то, как Илья зависел от чужих рук. Ведь именно его неуправляемая глупая прихоть медленно, но верно успокоила разрывающегося на части от беспомощности Курякина. Впервые он чувствовал такое странное проявление власти. Нет, он не чувствовал себя выше Ильи, но Наполеон явно понимал, как сильно он мог подействовать на русского. Одними только прикосновениями он смог угомонить испуганного зверя. Сам же он просто не мог долго спать. В основном он всегда лежал в кровати, а точнее занимался кое-чем куда более интересным, чем сон. Конечно же, он проводил ночь с девушками не только из-за того, что ему нечем занять ночное время, несомненно было что-то ещё. Но принять, чего именно ему не хватало, у Наполеона не получалось. Так же он не мог никогда объяснить каждый свой поступок, у него даже не получается различить его от проступка. Просто так делает, старается как можно меньше времени тратить на ненужные размышления: «а что было бы, если бы я встал с другой ноги?». Нет, иногда важно покопаться в себе, но не каждую же ночь. Начни он так делать, так сразу же его придавит гнетущее депрессивное состояние. Этого ещё только не хватало. Только через минут пять после пробуждения Соло заметил, что в этой комнате он не один. Сзади был кто-то ещё. Стоял неподвижно, до идеального тихо и незаметно. Если бы не странные скрежеты о пол, он никогда бы не заметил чужого присутствия. Наполеон приложил все свои усилия и выдержку, чтобы тихо лечь на бок, на тихо постанывающем матраце, дабы увидеть Илью, но без шума не получилось, в этом виноваты старые скрипучие пружины. Фигура стояла на веранде, выходящей прямо на красивое поле, тонущее в цветах. Услышав скрип, Илья повернулся. Он был удивительно домашним. В помятой майке, которая была ему немного в облипку, но, благо, телосложение было весьма привлекающим, так что майка выглядела на нём чертовски горячо. Многие девушки бы оценили. Да и стёртые в коленях чёрные спортивки умудрялись навевать спокойствие и уют. Видно было, что Курякин не выспался, да и к тому же зарос щетиной, собственно, как и сам Наполеон. Но несмотря на усталый взгляд и очевидную вялость, он умудрился еле заметно ухмыльнуться, при виде напарника. Почему-то он был так счастлив увидеть его, что не хватало слов или даже сил, чтобы хоть что-то сделать. — Доброе утро, — сказал Наполеон, только сейчас понимая, как у него всё во рту пересохло. Да и голос был такой хриплый и сонный, что он поначалу даже себя не узнал. — Доброе. Дать воды? — спросил Илья, не дожидаясь ответа идя на кухню. — Было бы здорово ещё и съесть что-нибудь, — протянул Соло, чувствуя, как его желудок готов переваривать сам себя. — Я тебя понял. — Илья заглянул куда-то назад и свистнул. Наполеон тут же услышал уже знакомый скрежет о пол, который недавно сдал присутствие Курякина. На зов прибежала серая, немного ободранная и побитая жизнью собака, странно поглядывающая на Наполеона с неким не то что удивлением, а даже неприязнью. Соло улёгся поудобнее. Именно сейчас он почувствовал ужасную слабость во всём теле. Наверняка хороший завтрак, эспрессо и свежий хрустящий багет могли бы привести его в чувства. Но он был более чем уверен, что насладиться подобной прекрасной едой ему не светит. Надо будет ещё спасибо за гречку сказать, а так овсянка и вода. Наверняка ничего другого он ему сейчас не принесёт. Ну, помимо бульона, если позволит холодильник. Всем всегда готовил Соло. У него был потрясающий вкус во всём. Поначалу Курякин постоянно ему возражал и спорил с ним, но буквально через первые же два месяца он понял, что это бесполезно и проще с ним согласиться, нежели постоянно проверять свои нервы на прочность. Да и тем более, выбор Наполеона уже понемногу становился ему по душе. А сейчас же Илья просто обожал, когда Соло сам принимался готовить всё из ничего, несмотря на то что раньше и близко не подходил к еде, так как боялся, что там не только продукты, но и что-то принадлежащее ЦРУ, например, наркотики или ещё что похуже, поэтому готовил себе сам. Обычно гречку или овсянку, запивая это крепким чёрным чаем без сахара. А иногда, если ситуация позволяла, добавлял немного варенья или мёда в овсянку на молоке, вспоминая при этом детство. Наполеон уже не раз умудрялся замечать призрачную улыбку на его лице, пока он поедал слишком пресную, по мнению Соло, пищу. В крайнем случае именно он запомнил кашу как нечто безвкусное, даже отвратное, от чего вообще нельзя наслаждаться. Вот таким было его воспоминание о детстве. Но однажды, когда Илья умудрился словить царапину от отравленного ножа и пролежал на кровати целую неделю, Курякину наконец пришлось, только после пробы самого Наполеона, отведать его еды. Как все и говорили, это было ужасно вкусно. Илье нравилась его излюбленная каша по утрам, суп из чего попало или просто прожаренный стейк (иногда пережаренный), но это было не менее вкусно, иногда даже гораздо вкуснее, чем его обычная еда, но признать этого сразу Курякин не мог. Гордость ли, али другой порок тому виной. Как и думал Наполеон, Илья приготовил ничто иное как овсянку, ну и какой-то сомнительный кофе. Наверняка на вкус никакой, хотя пахло ничего так. Ну, рано или поздно ему бы пришлось почувствовать коммунизм на вкус. Хотя кофе был под сомнением. Даже малиновое варенье сверху не могло заставить Наполеона захотеть съесть это нечто, пускай и выглядело весьма эстетично, даже учитывая то, что он положил кашу в белую тарелку для супа. Сейчас он чувствовал себя каким-то капризным придирчивым ребёнком, иногда посматривая на Курякина. Делая вид, что очень горячо, он дул, оттягивая неизбежное. Но в итоге, чтобы не обижать Илью, ему пришлось съесть хоть немного, ведь русский уже начинал вопросительно смотреть на него. И, к удивлению Наполеона, это было вкусно. Словно это какой-то десерт. Бурда, которую готовила его вечно пьяная мать, полностью отличалась от того, что ему сейчас дал Илья. Соло не мог поверить в то, что это та самая вещь, которую он не любил так долго. Хотя, это относится и не только к еде. Наполеон с нескрываемым удовольствием поедал кушанье, пока сонный Илья сидел рядом, клюя носом. Взъерошенные светлые волосы на свету становились и вовсе золотыми. Локоны словно звали, манили к себе, и теперь уже он ничего не мог сделать со своим неестественным наваждением. Хотелось вновь провести рукой по его волосам. Это было глупо и чертовски странно. Но он всё ещё хотел почувствовать то же, что и тем самым утром. Свою значимость. Робко, иногда одёргивая руку, Наполеон пытался провести ладонью по мягким волосам и перестать сомневаться в том, что он делает, а точнее, что пытается сделать. Просто погладить это светлое гнездо без какой-либо причины, и это усугубляло всё только ещё больше. Его действия бежали впереди его мыслей, как обычно и происходило. Они бежали так быстро, что Наполеон не понимал самого себя. Что он пытается сделать? Не успел Наполеон опомниться, как его рука уже умудрилась оказаться на чужой голове. Илья тут же очнулся и вопросительно посмотрел на Соло, который сейчас мог только улыбаться и гладить его против шерсти, до конца не понимая, зачем он это сделал. — И что ты делаешь? — с нескрываемым недоумением спросил недовольно Илья. — Вроде как… глажу тебя? — Я заметил, — ответил Илья, зевая. — С чего вдруг? — Не знаю. — Наполеон замолк, прекрасно понимая, что ему точно нужно оправдание, иначе он будет походить на чудика. — Ты просто так был похож на псину сейчас. — Спасибо. Если хочешь погладить пса, то Дружок всегда под рукой. — Пёс, услышав своё имя, подбежал к Курякину и улёгся на пол, положив голову и передние лапы ему на колено. — Ты назвал его… Дружком? — в голосе проглядывалось лёгкое разочарование, которое Илья смог не воспринимать как штык в основном потому что он чертовски устал за всё это время. — На самом деле я назвал его Шопенгауэром. — Правда? — Нет. Чем тебя не устраивает кличка Дружок? — Так зовут почти каждую вторую собаку у тебя на родине. Позови одну, и прибежит целая толпа. — Но не во Франции же. — Ладно. Значит, Дружок. Наполеон хотел погладить дворнягу, но тот с презрительным взглядом отвернулся. Илья тут же усмехнулся, а смотря на обиженное лицо Соло, он будто поблагодарил Дружка за это. Только вот сам Наполеон смеха не разделял, так как эта шавка сумела задеть его робкую натуру. — Я ему не нравлюсь, — с некоей досадой протянул Соло. — Ну да. Он не любит котов и дураков. А ты похож сразу на двух. — Я похож на кота? — Вроде того. — И это всё? Мог бы сказать, что я такой же милый, как котик… — Илья никак не отреагировал, хотя должен был. Да и сегодня он вообще сам не свой. Слишком уставший и какой-то более открытый что ли? Но не смотря на это, во взгляде Курякина Соло видел отблеск назревающей ссоры. — Ладно… почему я теперь дурак? — Ты ещё спрашиваешь? Это кто недавно начал прыгать под пули?! — Ты, — кратко ответил Наполеон, уже видя, как светлые брови начинают хмуриться. — Ладно я, но ты-то куда кинулся? — Что… что ты имеешь ввиду под «ладно я»? По-твоему, нормально получать по три тяжелых ранения и пять лёгких за один чёртов год? Илья, это ненормально. На восстановление всегда уходит много сил, а ты даже долечиться нормально не можешь. — Это его бесило. Как никак, Илья его напарник. Хороший напарник. А хорошими напарниками нужно дорожить. А он же будто сам умереть хочет. — У меня нет времени на ожидания, пока эти раны затянутся. Работа не ждёт. — Да ты же вымотан до невозможности! Тебе не задания, а отпуск нужен. — Как раз отдохну благодаря твоей глупой выходке, — бросил в ответ Илья, делая акцент на «глупой». — О да, всегда рад спасти твою жизнь. Обращайся. Илья огорчённо, но при этом слегка раздражённо посмотрел в сторону, тяжело вздыхая. Ещё не хватало Наполеона, отчитывающего его почти без веской причины. Пускай он ничего не ответил и лишь пронзительно посмотрел на Соло, но тот почему-то вдруг начал чувствовать вину, пускай и прекрасно понимал, что не сказал ничего плохого. Но почему-то это чувство появилось. Тут же Илья взял грязную посуду и вскочил с места, желая побыстрее покинуть это место. Быстрый и резкий шаг, как обычно. Наполеон уж было подумал, что на этом сегодня всё, но вдруг он неожиданно встал в дверях и, не поворачиваясь, сказал: — Того не стоило. Курякин ушёл не поворачиваясь, явно не желая слушать пока ничего более от напарника, что могло ещё больше заставить его чувствовать что-то больше походившее на обиду, нежели на злость. Да Илья и никак не ожидал, что стрелки вдруг переведут на него, к тому же и слышать подобное от Соло он всё равно не хотел, в крайнем случае сейчас. Что, отпуск? КГБ давало отдыхать только поставив к стенке с грязным мешком на голове, на котором осталась закоптившаяся кровь предыдущих «отдыхающих». И разве он может отдохнуть, когда Наполеон в таком состоянии? Он уже не выглядит как умирающий, но всё равно по нему видно, что Соло надо ещё хотя б немного отлежаться. Да и к тому же постоянно мерещится всякое, будто на них уже началась охота за подобные выходки. А сны и вовсе не давали ему выспаться. Стоило закрыть глаза, как он вновь сожалел о своём решении сделать это. А в доме даже снотворного нет, чтобы выспаться наконец. О каком отдыхе может идти речь?! Дружок сначала послушно пошёл за Ильёй, немного прихрамывая и скользя по стёртому в некоторых местах полу, слегка царапая поверхность своими когтями. Прежде чем завернуть за угол, он печально посмотрел на Соло, но затем презрительно сощурился, явно что-то пытаясь сказать. — И ты туда же?! — раздражённо произнёс Соло, не веря тому, что за спасение жизни на него теперь злится Илья и незнакомая собака. В голове засела эта его ужасная фраза: «того не стоило». То есть Илья предпочёл бы валяться на этой кровати вместо него?! Звучало слишком ужасно. Как если бы Курякин сказал, что лучше бы он там умер. Разве Наполеон не прав? Всем нужен отдых, а Илье так особенно. Он и до этого мучился от простреленного плеча, а сегодня вообще выглядел ужасно. Красные глаза, синяки под глазами… было страшно смотреть. Почему бы просто не прислушаться к Соло? Всего лишь отдохнуть немного. На самом деле, надо бы сейчас же уложить этого большого ребёнка в кровать, да вот он сесть нормально не может, не то что встать. На один бок он даже лечь не мог, так как тут же чувствовал жуткую тупую боль в груди. Но он хотя бы что-то чувствует, уже хорошо. А то Наполеон так залежался, что дальше бездействовать становилось противно. Получившее топливо тело уже не хотело отдыхать, он и так в отключке належался, аж тошнило. Но стоит ли попытаться встать? Нет, ему нужно встать. Ведь если он продолжит тут лежать пластом, то опять навыдумывает себе всякого от нечего делать, из-за чего они с Ильёй опять могут начать ругаться без всякой видимой причины. Ему сейчас лучше не думать, а действовать. Глубоко вдохнув, Соло почувствовал как же всё чертовски болит. Дышать было до ужасного неприятно, так как казалось, что рёбра сдавливают его лёгкие. Но надо двигаться. Он же не парализован, ему не нужны капельницы и аппараты. Кое-как перевернувшись на не болящий бок и поднявшись, Соло сел на матраце, судорожно выдыхая от боли. Повернувшись к свету, он сумел насладиться лёгким дуновением ветра с цветочным ароматом, нежно обволакивающим его лицо и кокетливо мягко проводящим по волосам, как робкая милая барышня, по коим Наполеон давно соскучился. Солнечный свет пятнами падал на однотонные стены, отражаясь о металлические рамки картин с вазами и пейзажами. Но необычайно светлый, чуть ли не белый свет начинал желтеть, знаменуя, что скоро солнце и вовсе зайдёт, и наступит наверняка красочный вечер. Соло, словно только сейчас замечая, осторожно провёл пальцами по повязке, чувствуя последствия своего самопожертвования. Больно, да и к тому же разноцветные синяки удобно разместились на пол тела маленькими галактиками и, несмотря на красоту, выглядели, по его мнению, ужасно. Стиснув зубы, он всё же смог подняться. С непривычки он еле-еле передвигал ногами, но старался держаться так же гордо как и обычно, сохранять осанку. Несмотря на тяжесть во всём теле он всё равно передвигался бесшумно, разве что иногда мог слегка потерять равновесие. Но вот долго оставаться в тонусе не получалось. После спуска по лестнице от осанки остался лишь намёк на неё. Илья оказался на кухне, на первом этаже. Сидел спиной к двери, при этом устало закрывшись руками. Свет из окна, которое было напротив него, вновь придавало этот странный золотой оттенок, отчего Илья выглядел ещё более далёким и недосягаемым, как мираж. Как часто раньше он подолгу смотрел на его широкую спину? На его памяти подобное раньше его никогда не интересовало. Сейчас же Наполеон не мог оторвать глаз, считая это очень эстетичным. Сначала казалось, что Курякин был подавлен или что-то вроде того, при этом сидя скрючено, напоминая со стороны дугообразную гору с пышным полем пшеницы на верхушке. Наполеон стоял в дверях и пристально наблюдал, ожидая хоть какого-нибудь действия. Обычно Курякин всегда замечал чужое присутствие, словно у него глаза на затылке. Однако сейчас же он сидел тихо, не реагируя, словно обиделся или просто застыл. Но что же он тогда делает? Неужели так читает или просто думает о тщетности бытия, а может и вовсе спит. Соло поначалу не хотел подходить и хоть как-то его тревожить, просто продолжал наблюдать, ведь в тот момент время для него словно остановилось. Наполеон смотрел, как красиво плавают в воздухе локоны под силой ветерка из открытого окна. Царила потрясающая тишина. Слышен был лишь одурманивающий шорох крон деревьев, звучащих дуэтом с далёким птичьим пением. А вся комната, пейзаж за окном, Илья… всё выглядело, если можно так сказать, изысканно. Наполеон хотел ещё немного так постоять, наслаждаясь тишиной и безмятежностью, но когда Курякин неожиданно ударился головой о стол, пришлось себя рассекретить. Соло осторожно подошёл сзади, нерешительно касаясь его напряжённой спины. Илья под ним тут же вздрагивает и испуганно поворачивается в его сторону. Вскоре лёгкое сонное недоумение перерастает в недовольство. — Почему не лежишь? — Илья смотрел на него устало и очень раздражённо. — Залежался. Курякин перевёл взгляд с чужих голубых глаз на повязку, на которой теперь виднелись пара капель крови, и всё из-за Наполеона и его привычки доставлять неприятности. Парой мгновений ранее неожиданно чистый взор Соло стал вдруг до странного открытым, и его всегда тёмные глаза отдавали непривычным светом. Так было странно видеть его таким… переживающим? Нет, правильнее будет назвать его честным. — Ляг ещё на четыре дня, а потом хоть со второго этажа прыгай. — Я один не пойду, — заявил Наполеон, показывая свою детскую натуру. — Это ещё почему? Наполеон не хотел признаваться, что ему просто не нравится нынешнее состояние Ильи, особенно его теперешний внешний вид. Скажи он это, и Курякин не спал бы ещё больше из принципа. Не надо быть врачом, чтобы сказать, что он не спал уже несколько дней. Наверняка всё из-за его дурных снов. Другая причина в голове не появлялась. Да и к тому же Соло было слишком одиноко. Один на один оставаться для него подобно мукам. — Мне скучно, — лениво протянул Соло. В доме были книги только на французском, поэтому никак занять себя книгой он не мог. Было ясно, если Наполеон прямо сейчас не добьётся желаемого, то тогда Курякина будут донимать до тех пор, пока он не разозлится, но сейчас у него не было сил ни на какую агрессию, поэтому Илья нехотя, но согласился пойти с ним, предчувствуя, что иначе Наполеон потащит его силком, а через пять шагов Соло споткнётся и начнёт красочно шутить и описывать то, какой Илья массивный и тяжёлый, и что из-за него он и упал, а вовсе не из-за того, что у Наполеона уже сил не хватает. Соло шёл впереди, Илья следовал за ним, слегка покачиваясь. Голова кружилась, а всё вокруг и вовсе иногда растворялось перед ним, словно мираж. Его вёл вперёд только ужасно знакомый силуэт, и исключительно на него он мог ориентироваться. И как он вообще умудрился не спать так долго? Ах, точно. То бессонница, то кошмары. Курякин не говорил этого Наполеону, да он и так всё понимал, без лишних слов. Делал всё, что нужно было, пускай Илья и не считал его действия таковыми. Курякин долго держался, но появившийся Наполеон послужил для него каким-то катализатором, заставляющим наконец успокоиться и расслабиться, пускай этого ему делать нельзя было. Уже на лестнице он готов был рухнуть наземь, но он всё равно умудрялся держаться на ногах, железной хваткой схватившись за деревянные перила тёмной лестницы, весьма громко хватаясь за них, как за единственную опору. Наполеон хотел было помочь, но Илья протестовал, его взгляд был явно недружелюбным сейчас, хотя так на него могло сказаться серьёзное недосыпание. Илья и так-то выглядел чуть ли не постаревшим на пару лет, отчего даже становилось не по себе. Они зашли в комнату, которая уже казалась рыже-золотой из-за быстро опускающегося за горизонт солнца. Илья, будто делая одолжение, сел на пол, подпирая спиной стену, устало вздыхая. Всячески показывая, что он делает это на отвали, Курякин пытался хоть как-то оправдать свою слабость. Но, что бы он не делал, Наполеон рано или поздно догадается, что да почему. — Сколько я спал? — спросил наконец Соло, подходя к источнику света. — День или два… около того. — Понятно. — Наполеон зашторил окно, чтобы яркий свет не слепил глаза. Тут же вся комната погрузилась во мрак, но отходить от плотных белых штор Наполеон почему-то не торопился. — Уэверли связывался? — Да, — ответил он, предварительно задумавшись. Было понятно, что говорить он ничего не хотел, либо поначалу хотел соврать, но в последний момент передумал. — Он решил… проверить твою версию. — Илья, очень многое показывает именно на неё, — начал Наполеон, прекрасно понимая, что данные дела Илью не устраивают. — Габи не могла так поступить! — С нами или с тобой? — Она нас не предавала… ну не могла она так поступить, я знаю. — Ты рассуждаешь как агент или как мальчик, которому разбили сердечко? — Какого… ты же знаешь, мы просто напарники. — Ты можешь врать мне, но хватит врать себе. — Да что с тобой такое?! Не нравится, что ты был «третьим лишним»? Конечно, ведь она хотя бы не вела себя как импульсивный бонвиван. Было темно, но даже в этом мраке он видел удивлённое лицо Соло, которое вскоре стало чуть ли не презрительным, обидчивым и яростным одновременно. Илья сказал это неосознанно, просто желая хоть как-то отстоять своё мнение, но сонное раздражение заставило его сказать то, чего он никогда бы не озвучил. Он тут же хотел извиниться, но Соло рванул с места что есть силы. Курякин за ним не пошёл, зная, что только всё усугубит, да и встать он уже не мог, к тому же притяжение ужасно притягивало. — Надеюсь, это был приступ, — с этими холодными словами Наполеон покинул комнату. Илья устало провёл рукой по лицу. Сейчас он варился изнутри, жутко злясь на самого себя. Медленно, но верно он закипал. Его тело жаждало выплеснуть излишний гнев, и тут же он со злостью ударил кулаком по стене, при этом шипя на родном русском различные оскорбления в свой адрес. Удар оставил за собой вмятину, а звук, словно от удара молнии, смог напугать даже американца. Соло всё слышал, так как не уходил далеко, просто очень стремительно завернул за угол, зная, что напарник за ним не пойдёт. Илья, засыпая на ходу, этого, конечно же, и не заметил. Наивно полагал, что Нап уже где-то на улице. Поэтому и продолжал легонько постукивать кулаком теперь уже о пол, пока не заснул, всё так же удобно припирая спиной стену. Соло, услышав, наконец, тишину, спустился вниз немного подышать свежим воздухом, пропитанным свежестью и надеждой в новый день, но тут же ему в ноги кинулся ободранный пёс. Он явно не хотел его выпускать, при этом огрызаясь, словно Наполеон собирается улизнуть с награбленным богатством. Понятно, что он доверял только Илье, может, даже считал, что это его дом. Но Дружок вёл себя слишком преданно. Что же Курякин для него такого сделал? Не увидев должного повиновения, пёс хотел залаять, так что Соло тут же вернулся наверх, дабы эта шавка не разбудила его спящего коллегу. Если его кто-то разбудит, этот кто-то получит тех ещё звездюлей. Поднявшись, он почувствовал усталость, которую почувствовать сейчас он никак не ожидал. Видимо, он ещё и правда слишком слаб. В сон его не клонило, но прилечь хотелось даже очень. Илья сидел на полу. В любую минуту его тело готово было накрениться и упасть на пол, знатно стукнувшись головой, а этого допустить нельзя. Наполеон аккуратно уложил его на пол, придерживая тело за шею, при этом подкладывая мягкую подушку для его удобства. Илья тут же сильно схватил Соло за запястье, при этом не открывая глаз, отчего тот вздрогнул от неожиданности и чуть было не уронил напарника. Сначала хотелось освободиться и отойти куда подальше, но вскоре Наполеон переменил своё решение. Немного приблизившись, он лишь прошептал, что всё в порядке. Курякин успокоился, услышав знакомый голос. Он отпустил его, и эта покорность не могла не радовать. Несмотря на слова, сказанные ранее, Соло не мог на него обижаться, хоть осадок и остался. Ему просто хватит того, что Илья так просто ослабляет защиту перед ним. Тихо кряхтя и всячески ругаясь, он улёгся на уже знакомый матрац, устало поглядывая сначала на Илью, а позже и на потолок. Он не хотел спать, но точно хотел отключиться и проснуться, когда всё наладится. Но это было невозможно. Соло оставалось только лежать и смотреть в одну точку, пока его не накрыло мягким полотном сна. *** Редкие холерные вздохи, больше напоминающие Соло, когда он задыхался, звучали прямо у уха. Илья выглядел ещё хуже, чем в прошлый раз. Волосы, прилипшие ко лбу, были цвета мокрого сена и ужасно контрастировали на фоне белого, больного лица, сияющего от пота. Он припадочно поворачивался из стороны в сторону, словно отмахиваясь от кошмара. Соло не привык к подобному и из-за этого поначалу запаниковал. Но, как и в прошлый раз, ему просто следовало мягко провести рукой по волосам, будто бы снова говоря, что всё в порядке. Правда, в этот раз Илья промок ещё больше, но проблемы это не составило. Выглядел как после тяжёлой тренировки. Мокрая майка повторяла очертания его рельефного тела, при этом придавая ему мужественности. Соло нерешительно дотронулся сначала до горящего мокрого лба, словно Илья перегревается изнутри от перегрузки. Затем Наполеон медленно и немного неуверенно провёл по его волосам, зачёсывая их назад. Это не помогало так, как должно было. Он почти не успокаивался, что заставляло беспокоиться. Тогда Наполеон начал с ним говорить, даже не осознавая этого. — Эй, Илюща, ты чего? Всё ведь хорошо… успокойся. Здесь безопасно. Илья всё ещё тяжело вздыхал, уже с хрипотцой от пересохшего горла, но он хотя бы перестал дёргать головой из стороны в сторону, словно припадочный. От чего ему может такое сниться? Наполеон и представить не мог, что он пережил, раз теперь мучается от подобного. Тёплые ладони Наполеона всё блуждали по лихорадочному телу, разнося в каждую клеточку его тела успокаивающее тепло, которое мало помалу начинало действовать, стартуя от груди, где ладони задержались намного дольше. Вся суматоха медленно заканчивалась. Теперь Соло слышал лишь тяжёлое дыхание. Илья приоткрыл глаза, чувствуя себя ужасно невыспавшимся. Увидев знакомое лицо американца перед собой, он почувствовал дежавю. И как же Курякин рад, что это происходит на самом деле. Наполеон здесь, он жив. Это была его маленькая просьба перед кем-то вроде божества. Как никак, все мы в период отчаяния обращаемся к кому-то, у кого есть достаточно силы, чтобы остановить катастрофу. Улыбнувшись, он пробурчал что-то вроде спасибо и умиротворённо впал в сон. Поначалу Наполеон хотел сбегать в ванну за полотенцем, чтобы немного обтереть мокрое тело Ильи. Во-первых, он не знал где ванна. Во-вторых, он мог его разбудить. В-третьих, он замёрз. На дворе медленно светлело, но теплее не становилось. Наполеону оставалось только укутаться одеялом, словно облачившись бронёй, да так, чтобы ни одной бреши и в помине не было. Чтобы холод даже и не думал проникать в его теплицу. Но всё равно ему было холодно. Ровно до тех пор, пока чьё-то обжигающее дыхание эфемерным шёлком не накрыло его шею. Соло не открывал глаза, ибо и так прекрасно понимал кто тому причиной. Открой он их, и вся красота момента словно… открой он глаза, и что-то приятное в один момент стало бы омерзительным и неправильным, а этого Наполеон не хотел. *** Каждую ночь Илья успокаивающе посапывал рядом, как огромный зверь. Почему-то это так расслабляло, так что Наполеон тут же погружался в сон, плавая по волнам своего океана подсознания. До сих пор Соло не мог перестать наслаждаться этим местом. Давно ему не было так хорошо. Бессонницы как не бывало, даже наоборот, теперь Соло с упоением досматривал пропущенные сны, которые он наблюдал под шум ласкового ночного ветра. Несмотря на открытое окно, ему всегда было тепло. Раньше, даже заворачиваясь в одеяло, Соло всегда сквозило, но теперь, благодаря горячей русской крови Ильи, он чувствовал себя потрясающе. После этой ночи Нап думал, что подобное больше не повторится, но Илья и на следующий день пришёл ночевать на пол рядом с Наполеоном без какой-либо ведомой причины. Соло не знал, почему он вдруг решил спать вместе, учитывая, что весь дом в их распоряжении. То ли потому что теперь рядом был кто-то, кто успокаивал его от кошмаров, которые были то милым бурчанием во сне, то лютым приступом, от которого Наполеону было даже хуже, чем Илье. Но иногда везло, и ничего не происходило. Это было всего несколько дней, учитывая, что так уединённо они прожили только две недели. Если быть точными, то всего лишь три дня у Ильи не было кошмаров, и это было, к большому удивлению, в те дни, когда они умудрялись не ругаться друг на друга и просто жить по соседству, как старые друзья. Они стали за это время так близки, что Илье хватило храбрости осудить коммунизм, а Наполеону заявить, что Америка не такая великая, какой кажется. И чем дольше они были под одной крышей только вдвоём и чем холоднее становилось лето, тем сильнее Наполеон хотел открыть глаза в тот момент, когда одурманивающее тепло касалось его кожи. И это учитывая, что даже мысль о том, что они спят вместе, заставляла его трепетать. Он не мог пошевелиться, боясь чего-то. Но Соло не мог сказать, что его что-то не устраивало, ведь тогда это было бы враньём. Никто из этих двоих не помнил таких спокойных времён. Утром они ели вкусную молочную кашу, в последний раз Илья даже сделал не кашу, а молочную вермишель, которая сначала ввела Наполеона в ступор. Затем следовали разговоры, игры с псом, который мало помалу принимал Напа в качестве… пока что в качестве кота по соседству, но прогресс на лицо. Илья даже взял волю в кулак и решил научить это чудо французскому, чтобы он мог хотя б правильно заказать шампанское для влюблённых в пьяном состоянии. Кстати, за тот инцидент Соло было стыдно. Очень. А каждая ночь заканчивалась философскими диалогами на веранде при керосиновой лампе и тусклых звёздах. Такие разговоры… как он раньше мог жить без них по вечерам? Что-то из серии: когда же войны ради продажи оружия перестанут быть в моде? Или почему их правительство так смачно ничего не делает. Да, это в основном политика, но под бокальчик вина Соло перетекал в философию, а Илье только и оставалось что плыть по течению. Уже привычным стало говорить по утрам доброе утро, смотря на сонное лицо товарища с гнездом на голове. Думать о том, что если бы не их работа, они могли бы так жить, тоже поселилась в головах. Всё бытовое вдруг стало для них не чуждо. Обычное общение. Даже Илья стал роднее. Его серьёзное лицо, ранее несокрушимое, теперь подвергалось ранее не характерным ему изменениям. Чертовски смешное зрелище. Особенно забавляли попытки Ильи спрятать выступающую ухмылку, предательски вырывающуюся из него наружу. А взгляд… будто щенячий, молящий Наполеона заткнуться, иначе вся его сосредоточенность сойдёт на нет. Можно поспорить, но Габи наверняка его таким не видела, и это добавляло какой-то пикантности. Но с хорошим приходит и плохое. Осознание того, что он привязался, рухнуло посреди ночи как на Илью, так и на Наполеона. По голове сразу же что-то застучало маленьким молоточком, вроде остатков совести или похожее. Так называемое главное правило секретного агента полетело в пух и прах. Думая о смерти напарника, их накрывали ужас и болящая грусть, а они были первыми симптомами нарушенной заповеди, чей запретный плод Илья вкусил раньше. *** Заканчивалась вторая неделя и начиналась третья. На улице было пасмурно, чему Наполеон даже радовался. Пускай он и был фанатом солнечных деньков, ещё один залитый золотом день он видеть не хотел. Над цветочным полем сгущались тучи, солнцу даже негде было пробиться. Ветер усиливался, сметая с крон деревьев ещё девственные листья, унося их в неизвестность. Как хорошо, что окно было закрыто, иначе бы его продуло будь здоров. Но несмотря на вечный холод, ходит он по прежнему без верха, в одних спортивных штанах, которые принадлежали Илье когда-то давно, когда они ещё не знали о существовании друг друга. Протёртые в некоторых местах, они были всё равно довольно удобными и приятно мягкими. Впервые за долгое время Наполеон проснулся в одиночестве, чему совсем не был рад. Он ожидал увидеть излюбленную сонную физиономию русского, который больше походил на сонного зверёныша. С неохотой встав, агент направился в кабинет, который использовался Курякиным в основном для уединённого чтения или игры в шахматы, в надежде увидеть его там. Но комната была пуста. Вокруг было темно, словно на дворе и вовсе не день, а ночь при яркой луне. Это отдавало каким-то странным холодом, будто бы что-то не так. Царила ужасная тишина, и Соло даже не знал, дома ли Илья вообще, или он ушёл за продуктами? Но пёс пробежал по первому этажу, а значит он дома. Дружок всегда ездил с ним, несмотря на просьбы Ильи защищать его собственность (Наполеона в том числе). Но пёс выбирал его вопреки командам. Тогда Наполеон тихой поступью пошёл за старой псиной. Илья оказался на кухне. Жамевю… Причиной этому другое освещение или его настроение. Может, потому что ранее невероятно красивое золото его волос закрыло глубокой чернотой? Даже сама комната казалась ему чужой. Он слышал, как одиноко капал кран, и почему-то этот звук заставлял себя чувствовать брошенным в оглушающей темноте, бесхозным, как бы странно это не звучало. Как и в тот раз Наполеон встал в дверях, чего-то ожидая. Он повторно осматривал почему-то кажущуюся ему странной кухню. Вымытая посуда стояла на столе рядом с плитой, ожидая в очереди, чтобы их наконец убрали на место. А так, всё было бы как обычно, если бы окружение не казалось таким чужим и незнакомым. Илья заметил его, но не показывал виду какое-то время. Вскоре он немного повернул голову в его сторону, что сообщало Напу, что он рассекречен. Соло подошёл поближе, но так медленно и неуверенно, словно чего-то боясь. Только подойдя немного ближе, он заметил гнетущую атмосферу вокруг. Курякин обречённо прикрыл лицо рукой, при этом другую руку сжал в кулак до дрожи так сильно, что все жилки полезли наружу. Наполеон был босиком. Удивительно, как вовремя он заметил под ногой стекло, на которое чуть было не наступил. Нагнувшись, чтобы поднять стёклышко, Соло чётко увидел пятно, которое всё это время скрывалось во тьме комнаты. Капал вовсе не кран, как сначала казалось. — Илья… — неуверенно произнёс Наполеон, боясь, что Илья вот-вот на него накинется. Он не понимал, почему вдруг Курякин так завёлся, ведь всё было хорошо. Только если он узнал что-то от Уэверли. Ну конечно… Соло аккуратно положил руку на его плечо. Русский тут же вздрогнул и сердито посмотрел на Наполеона. Американец сразу же отдёрнул руку. Лицо Ильи немного смягчилось, но на нём всё ещё остался ужасно болезненный оттенок. — Извини… — Илья будто бы пришёл в себя. Он разжал руку. Ладонь была залита кровью. Наполеон не мог представить, что могло так сильно его разозлить, чтобы он начал разбивать маленькие стеклянные бутылки просто сильно их сжав. — Тебе не за что извиняться. — Наполеон лёгким шагом пошёл в ванную комнату за аптечкой. Пока он вынет все эти осколки, уже солнце выйдет, наверное. Быстро вернувшись, он включил свет, чему Курякин по началу был не рад. В освещении всё казалось ещё хуже. — Чем это было? Соло достал пинцет и, набрав в лёгкие побольше воздуха, принялся за работу. Вытаскивать все эти мельчайшие осколки поначалу казалось нереально, но всё же он справлялся хорошо. — Лекарством. — То, к которому ты привык? — Как я только что узнал… нет, оно всё ещё на меня действует. Я не принимал его всё это время и как только перестал, плечо зажило. — Соло медленно перевёл взгляд с окровавленной руки на его плечо. Он ещё никогда так сильно не хотел выпалить «а я же говорил», но при этом просто не мог сказать ему это в лицо. Он так сильно верил в то, что Габи не могла так с ними поступить, что даже Соло начал понемногу в это верить. — Только Габи знала, где я его храню. Он хотел вновь сжать ладонь, но Наполеон вовремя ущипнул его пинцетом. Илья сначала нахмурился, а затем отстранёно потупился. Соло вроде хотел что-то сказать, как-то поддержать, но не находил ничего подходящего. Это было так отвратительно неловко. Наполеон не мог поддержать, не мог успокоить в таких ситуациях. Будто он слишком чёрствый, не способный на это. Предательство… с этим он не мог помочь. Они сидели в тишине вплоть до того момента, пока Наполеон не вытащил всё стекло и не протёр раны антисептиком, от чего Илья скривился. Перевязав руку, Соло развалился на стуле, притворяясь очень уставшим и задолбанным, явно копируя Илью. — Ты был прав, — вдруг выронил Илья. — Возможно, у неё была причина, ты ведь сам говорил. — Почему ты теперь придерживаешься такого мнения? — Ты постоянно так говорил. Что наверняка если она и виновата, то явно по какой-то причине. — А возможно я недооценивал её актёрскую игру. Илья потупил взгляд и устало посмотрел на пол. Почему, ну почему Наполеон всегда видит в нём ребёнка? Именно сейчас он был обиженным маленьким мальчиком. И хоть эта ситуация очень сильно била его по больному, Наполеон почему-то улыбнулся. Но даже его улыбка была равносильна грусти. Американец встал, провёл по волосам и попытался улыбнуться правдоподобнее. — Но я здесь, и я хочу свежий багет и выгулять Дружка. Но один я не выживу здесь, поэтому давай резче. — Хорошо. — Илья сначала нахмурился, но затем почему-то расплылся в улыбке. Мысль о том, что хотя б Наполеон не предавал его, почему-то подбадривала, ведь если бы и Соло поступил так с ним, то Илья и в правду стал бы не живее машины. Наполеон быстро надел более-менее пригодные для выхода спортивки, как бы смешно это не звучало, и белую майку. Волосы зачесать было нечем, поэтому Соло лишь расчесал их пятернёй, тем самым размножая раздражающие кудри на своей голове, но ничего поделать с этим не мог. Намочи он их, и через десять минут они закудрявятся ещё сильнее. Илья как раз хотел подняться наверх, когда Соло спускался при параде. Выглядел чертовски обаятельно по-домашнему. Но при этом всё ещё умудрялся выглядеть вальяжно, будто он вовсе не похож на модного дачника. — Согласись, моя одежда поудобнее будет, — в голосе Ильи прослеживались нотки веселья. — По-твоему в этом я смогу очаровывать дам? — Да? — вроде утвердительно ответил он. — Питайся иллюзиями. Это понравится только простушкам. — Наполеон сделал ужасный русский акцент на последнем слове. — Меня впервые назвали простушкой. Спасибо? — Чёрт, ладно. Пока что ты — лучшая простушка, которому нравится мой прикид. Так лучше? — О да, намного, — Илья усмехнулся. Всё же этот чертяга умел поднять настроение. Курякин открыл дверь и замер. Соло не понимал в чём причина, пока не пододвинул застывшего напарника немного в сторону. В дверях стояла немного растерянная маленькая Габи, старающаяся не смотреть им в глаза. — Привет.