Smith&Wesson

— Я хочу к маме! — Влад истерически катался по полу, ударяя всё, что попадётся на его пути, вкладывая всю силу в каждый свой удар, не контролируя себя. — Мы сейчас не можем… — Рамона пыталась его как-то остановить, но мальчик не давался, отбиваясь и продолжая так же громко плакать. Илья смотрел со стороны на происходящее не в силах подняться. Его опустошённо смотрящий на страдающего мальчика взгляд заставлял всех чувствовать себя неудобно. Габи сидела на коленях рядом с Рамоной, пытаясь как-то его остановить, но её просьбы и предложения делали всё ещё хуже. Она пыталась помочь не действием, так хоть словом, но он всё равно не утихал. Казалось, любые слова помощи и понимания выводили его из себя ещё больше, что в итоге резко перешло из громкой истерики в не останавливающийся тихий плач. Перед всеми лежал закрытый руками ребёнок, бьющий по рукам любого, кто его коснётся. Маленькое тело дрожало и периодически задыхалось, испуганно хватая себя за волосы. — Что… чёрт. — Соло вошёл в чужой номер из-за надоедливого шума, который мешал ему спать всё это время. Как хорошо, что с другой стороны номера соседей нет. — Влад, хватит вести себя как ребёнок, – нервированно прорычала Рамона. — Я и есть ребёнок, и я хочу к маме! — Он жадно хватал воздух, странно кряхтя, будто он просидел под водой пять минут и сейчас пытается надышаться недостающим кислородом. — Я хочу услышать хотя бы её голос! — Сейчас не время, идиот. — Пусть мама приедет. Где папа? Мне это не нравится... я хочу домой! Наполеон понятия не имел, что надо делать с детьми в таких случаях. Влад всё время вёл себя спокойно для восьмилетнего ребёнка, и рано или поздно подобное должно было произойти, все это знали. Рамона изо всех сил пыталась его успокоить, хотя было видно, что ещё немного, и она тоже взорвётся. Из-за этого шума раздался ещё и детский плач со стороны кровати. Теллер быстро встала, беря полюбившееся золотце на ручки. Он ещё какое-то время плакал, пока его в итоге не заткнули соской. Миша был хорошим предлогом скрыться от детской истерики в номере Наполеона, который в этот раз располагался в левом номере от них. В итоге в комнате их оставалось четверо. Хотя, вряд ли Илья был с ними. Мужчина просто сидел на диванчике, смотря за страданиями маленького белобрысого мальчика со стороны. Наполеон ожидал увидеть его на месте Рамоны, успокаивающим Влада любым способом. Почему-то когда Соло представлял подобную сцену, Илья никогда не бездействовал, успокаивал его в первых рядах, но, вопреки ожиданиям, Курякин лишь смотрел, впившись руками в кресло. В это верилось с трудом. — Заткнись! — Мамочка… — Она умерла, и ты это знаешь! — закричала Рамона, сильно теребя его за плечи. — Нет! Нет... — Рамона, хватит. — Наполеон схватил её за запястье и велел идти к Габи. Тишина. Влад лежал на полу, будто мёртвый. Лишь тихие всхлипы, ничего более. Илья вдавливался в кресло ещё сильнее, под звуки его плачущего детства. Мужчина побледнел, как если бы подхватил какую смертельную болезнь. Все уже забыли даже о том, что он вообще здесь, кроме Соло, который при всём желании не мог успокоить ещё и его. Курякин ничего не делал не потому что не хотел, а потому что не мог. Всё тело, словно поражённое параличом, не двигалось, несмотря на все усилия. Но причиной его бессилия являлся не недуг, даже не отравление его организма. То был обычный, давно забытый страх. Это не реакция на что-то пугающее, смертельно опасное. Ничего, что могло довести обычного секретного агента до такого состояния. Кроме него самого. Потерян и забыт. В детстве эти слова ровнялись синонимами к его имени. Сидя в тёмной, освещённой луной комнате под звуки скрипящей кровати и фальшивых стонов за тонкой стеной, только эти два слова крутились в только что повзрослевшем уму. Два слова и куча вопросов, которые задаёт сам себе любой человек, потерявший всё в одночасье, обвиняющий бога, в которого он слепо верил, хоть это и было запрещено. У порога он ждал отца, умом понимая, что он не вернётся, сердцем чувствуя, что он мёртв. Ранее знакомое миловидное светлое женское лицо, улыбающееся по утрам, больше никогда не появлялось. Вместо него в спальне лежала женщина, просыпающая пепел на свою дорогую одежду и на простыни, запивая сигаретный дым стаканом уже тогда ненавистной водки, разбавленной её слезами, смешанными с тёмной тушью. В попытке воскресить женщину, которую когда-то мальчик звал «мамой», Илья получил первый шрам, от удара разбитой пепельницей по лицу. Он заслужил это, потому что его осуждающий взгляд, полный только-только зарождающегося отвращения, украшенный синевой отцовских глаз, выводил женщину из себя. Ведь в отражении она видела кем в итоге стала. Её на секунду пробудившийся взгляд, испуганные объятья и поцелуй запаха крепких сигар слишком припоздал. В его квартире уже жил чужой Илье человек. Впервые в жизни он тихо постанывал лежа на грязном полу, разрываясь от неожиданной конвульсии и последующей от непонимания истерики. Вырывающийся из его глотки крик никем не был услышан. В тот момент ему показалось, что на этом его жизнь закончится, и глубоко в душе этого ему и хотелось. Потерян и Забыт. Сейчас Курякин будто смотрел сквозь время, на тот самый момент, который был давным давно стёрт. Он забыл это ради себя, ради сомнительного будущего в качестве агента. Илья не видел света, он видел лишь своё восьмилетнее отражение, плачущее на полу. Расставив приоритеты, Наполеон начал успокаивать Влада. Удивительно бережно обнимая плачущего, уже не беспокоясь о состоянии своего костюма. Проводя рукой по светлым волосам, Соло что-то успокаивающе шептал ему на ухо, отчего Влад вёл себя всё тише и тише, что выглядело как какое-то чудо. Курякин вскочил с места, убегая в ванну. Наполеон хотел рвануть к нему, но бросить сейчас мальчика он не мог, хотя, что Илья, что Влад, одинаково страдающие дети. Илья не мог сдержаться. Ему становилось паршиво, это было приступом, но не тем, к которым он привык, а куда более отвратительным. Он еле-еле сдерживал рвотные позывы, но, войдя в ванную комнату, терпение сдерживать себя кончилось. Ненависть к себе, живущая с детства, лезла из всех щелей, соединяясь с горечью в один омерзительный ком. Детский плач всё ещё слышался ему повсюду, но он не знал, чей это молящий стон: Влада или его самого. Илья умыл лицо, устало смотря на своё отвратительно бледное и уставшее отражение. Тогда же он поставил себя под вопросом, больше похожим на укор самому себе: если бы сейчас Илья был младше, получил бы он нужную ему заботу, или его так же оставили бы лежать в своей кровати, заставляя заткнуться и наконец повзрослеть? Наполеон бы… обнял его? Может, сказал бы то, чего ему так хочется узнать. Тайну, которая останется только между ними? Неважно, всё равно. Но он уже не маленький ребёнок. Правда ли ему это так нужно? Или что именно ему нужно? А ещё точнее кто? Нормально ли желать вернуться в самые ужасные закоулки своей жизни ради внимания другого человека? Эгоистом Илья не был и не хотел становиться, но как по-другому можно назвать такое поведение? Это отвратительно, думать о том, чтобы его успокоил другой мужчина. Это должно быть отвратительным, но почему-то подобного он не испытывал. Включив воду в раковине, он сел на пол, облокачиваясь о ванну, немного трясясь от нарастающей злости. Чем дольше он сидел, тем сильнее его окутывало какое-то очень странное чувство, заставляющее будто бы сгибаться под его силой. Прямо сейчас ему нужен был только один человек. Определённый голос. Но сам факт того, что ему кто-то нужен, заставлял чувствовать себя ещё хуже. Ладно, если бы он хотел видеть здесь Габи, но нет, его подсознание просило Наполеона, как утопающий просил бы спасения. Но именно этот утопающий предпочтёт смерть. Что в нём не так, что сломалось? Почему сейчас его преследует чувство, будто из-за этих мыслей он предаёт не только себя, но и страну. Это неправильно, эти мысли даже незаконны. Под весом всего этого Илья обязан вести себя подобающе, излечиться от этой болезни. Это ведь болезнь, да, точно. Но как можно излечиться от мыслей о ком-то. Возможно ли это вообще? Своим существованием Соло добавляет столько проблем в его и так сложную жизнь. Это так злит, Наполеона хочется за это ненавидеть, да и не только за это, а вообще за всё на свете. За ненормальные мысли, за его вечно завораживающий внешний вид, за манеру разговора, за все странные вещи, произошедшие за последнее время. Всё это вызывает в нём сильные эмоции, которые сейчас Илья называет их ненавистью. Да, Курякин ненавидит его за то, что он сеет в нём хаос своим взглядом, своими действиями. И если устроенный Наполеоном в нём хаос из противных нежных чувств и видов вылетит наружу, то тогда он станет предателем собственной родины. Будучи в одиночестве, Илья всё равно как-то чувствовал чужое присутствие рядом. Ему казалось, что неподалёку витает знакомый запах, и что тёплые руки вот-вот коснутся его, а бархатный голос прошепчет «всё хорошо», вытаскивая из очередного кошмара. Точно, он ведь ему снится. И что теперь? Не спать? Да проще убить и не мучиться. Покончить с ним и не думать о том, как сильно он болен, раз думает только об одном и даже видит Соло в своих больных снах. Если бы Наполеон тогда умер… Илью что-то передёрнуло. Он схватился руками за голову, закрывая нижней частью ладони глаза. Нет, плохая мысль. Очень плохая. Если бы он тогда умер на его руках, то Курякин, наверное, окончательно истлел изнутри. Но что лучше: думать о мужчине так же нежно, как о женщине, или продолжать существовать в полном одиночестве до конца своей недолгой жизни, видя несмываемый след чужой крови на своих руках? Кажется, уже поздно об этом думать, ведь ответ он знал. Нет, это не может быть влюбленностью. Никогда и ни за что, пока он в своём уме. Илья наконец залез под холодный душ, мечтая, чтобы его смыло этой водой вместе со всеми его проблемами. Холод проникал в его голову, замораживая на время жгучие мысли. Наконец-то внутри царила душевная пустота. Но даже отсутствие каких-либо мыслей вводило в некий ступор, всё ещё создавая скованность в груди. Курякин вышел незаметно в одном только халате. В номере было тихо. Вероятнее всего, все пошли прогуляться перед сном, оставив уставшего Влада спать в одиночестве, ведь Рамона не могла сидеть на месте ровно, постоянно рвалась на волю наслаждаться невиданными ранее пейзажами, не смотря ни на что. Как же он тогда был удивлён, когда увидел Наполеона, сидящего на кровати вместе с Владом. Мальчик лежал на нём, вцепившись в рубашку, и спокойно посапывал, отдыхая после произошедшего. Соло лежал так, словно позировал. Тени от светильника мягко падали на его лицо, украшая то, что, казалось бы, ещё больше украсить невозможно. Когда Илья подошёл ближе, Наполеон медленно приоткрыл глаза, улыбаясь при виде того, что Курякин в полном порядке. Илья же смотрел на него с холодом, как на своего врага. Наполеон не понимал причины такого взгляда, но от этого на душе становилось беспокойно. Не говоря ни слова, Курякин ушёл так же быстро, как и появился. Соло проводил его взглядом, позже закрывая глаза в надежде на сон, но вместо этого мужчина видел только враждебные синие глаза.

***

— Ты видела Илью? — Да. — Габи подняла ползающего по полу юного Михаила. — Два часа назад. Он вроде как собирался на пробежку? Или три... Всё равно он объявится только часов в пять, так что не беспокойся. — Ладно? — Наполеон понятия не имел, почему она так спокойна, но по её лицу было видно, что он так уже уходил, и не раз. Интересно только когда такое происходило, потому что Соло такой особенности у него не припоминал. — Теперь надо ждать его. Ну что ж, думаю, есть смысл прогуляться, пока мы не уехали. Так ведь, Рамона? Девушка лежала на диване словно мёртвая. Ни единого звука не издала за всё время, даже не шевелилась. Но, услышав своё имя, она подняла голову, улыбаясь так, словно ждала этого момента всю жизнь. — Я готова! — Девушка схватила куртку, висящую на стуле рядом. — А… кхм, — Наполеон многозначительно посмотрел на смотрящего в потолок Влада. — Chcesz iść z nami? — Nie, — Тихо сказал мальчик, закутываясь в одеяло. — Dobra, — ответила Рамона, с лёгкой грустью отворачиваясь так, чтобы не видеть брата. — В путь. — Хорошо. Раз такое дело, то мы тоже вернёмся к пяти. — Наполеон быстро покинул номер вместе с юной шаловливой особой. — Я хочу попробовать украсть кошелёк, — сказала она, как только Соло закрыл за ними дверь в номер. — О, нет, милая. Тебе ещё рановато. — Тогда научи взламывать замки. — Не распыляйся. За двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь. — Не, всё, я решила. Научи взламывать замки. Это проще к тому же. — Да что ты говоришь. Не спеши с выводами. Тебе потребуется не один день, чтобы набить руку. — Я готова поспорить, что мне хватит и одного раза взглянуть на твою работу, чтобы сделать всё правильно. — Хочешь пари? — Наполеон был разгорячён очевидной победой и даже не скрывал этого. — Чёрт возьми да. — Тогда каковы ставки? — Хм… я хочу, чтобы мне наконец дали оружие. А чего хочешь ты? — Учитывая, что шанс моей победы более 98%, я хочу… чтобы ты разозлила Илью до абсолютно бесконтрольного состояния. — Он убьёт меня, — возмутилась девушка. — Нет, он не кусается. — Так ты один из этих… — Рамона сделала небольшую паузу, думая, как правильнее его назвать. — Извращенцев-мазохистов. — Что?! Нет. Пока до этого не дошло. — Наполеон посмотрел на девушку, вскоре якобы устало отворачиваясь. — Вообще не лезь в это. — Тебе нравиться смотреть на измученного Илью после того, как он придёт в себя? Получаешь удовольствие от… о-о-о. О-о-о! — Ты чего? — Ты что… — Рамона перешла на шёпот, удивляясь своим же мыслям. — Вот чёрт. — Что?! — Ты влюбился в него. — Ещё чего. — Соло пытался сделать вид, что девушка тотально ошибается, но Рамона всё равно нахально улыбалась, словно точно зная свою правоту. — Вау. Хотя ладно, я не удивлена. — Повторяю: между нами ничего нет. — Да. А я этого и не говорила. Ты просто жёстко крашнулся в него. — Нет. — Я вижу полностью обратное. Да хватит пререкаться. Я не буду осуждать. Я достаточна умна, чтобы видеть мир со стороны. — Так или иначе, это не твоего ума дело. — Скоро меня рядом не будет. Редко попадается шанс высказать всё без страха быть облаянным. — Мне это не нужно. — Я так не думаю. Наполеон ответил молчанием, заходя в ранее ему неизвестную парадную. Рамона следовала за ним хвостиком, стараясь придумать что-то, чтобы избавиться от ужасного, нависшего над ними молчания, но в её голове было пусто. Они поднялись на самый верхний этаж. Соло вскрыл замок самой первой двери, объясняя Рамоне, что и как он сделал. Затем она попыталась отрыть замок соседней двери. Девушка долго копошилась в нём, периодически томно вздыхая и матерясь, но, несмотря на щелчки, дверь почему-то не открывалась. Когда в коридоре раздались тяжёлые шаги, Соло отодвинул её в сторону и, сделав лёгкое движение рукой, открыл замок. Они оба влетели внутрь квартиры, прячась от незнакомца. Соло трепыхал изнутри. Странный азарт проснулся в нём. А причина? До боли знакомые шаги, которые он слышал чуть ли не каждый день своей работы в А. Н. К. Л. Скорее всего, это был глюк, всё из-за его взвинченного состояния. Но внутри теплилась надежда на то, что он и правда здесь. Это ли не помешательство? Может, нужна ещё неделя, может, ещё один месяц, но рано или поздно зверская одержимость исчезнет. — Чёрт. Ты же видел, почти получилось, — взвыла Рамона, скатываясь по стене на пол. — Ты не такая дура, как я думал. — Ох, большое спасибо. — Не обижайся, ты молодец. — Он присел, дружелюбно ударив её легонько по плечу. — Что ж, видимо, я проиграла. Придётся взбесить его, чтобы доставить тебе удовольствие. — Я дам тебе пистолет. — Что, но я же… — Ты права. Просто возьми пистолет и успокойся. Мужчина протянул ей свой второй пистолет, который он носил с собой всегда. Не давая вставить и слова, он поднял её, схватив за руку. Девушка взяла оружие с превеликой радостью во взгляде, будто бы она ждала этого всю жизнь. — Его надо опробовать на деле. — О, чёрт, да! Да!

***

— Ты сказал, что вы вернётесь в пять. В пять, Соло. А сейчас сколько? — Габи раздражённо смотрела на него, как на провинившегося ребёнка. — Мы купили фрукты... — А сейчас восемь! — Это я виновата! — вступилась Рамона. — Хватит. Хорошо, что Илья не побежал за вами. Опять. — Её взгляд так же зло переметнулся на Илью, который тоже успел потрепать её нервы. — Да, потому что он вернулся пятнадцать минут назад. Но гнев твой почему-то обрушен на нас. — Наполеон уселся напротив барышни, делая свою позицию более устойчивой. — Он в отличие от вас не попадает постоянно во всякие передряги. — Значит то, что он дрался в подворотне, тебя устраивает. Илья нахмуренно посмотрел на Соло, явно осуждая. — Так или иначе, придётся снова ночевать здесь. В Реймс отправимся завтра с утра. А теперь я иду гулять. Всё! Я устала сидеть на одном месте, мне нужен свежий воздух и мои таблетки. Женщина помчалась из номера на всех парах, не желая слышать ни слова в ответ. Она собрала свою сумку к выходу уже четыре часа назад. Злость в ней кипела не из-за того, что они подвергали всех опасности, а потому что Габи просто хотела выйти и погулять по окрестностям Базеля под красивые цвета заката. Курякин лежал на кровати вместе с мальчиками. Они с Владом говорили о чём-то на польском, забыв, что Рамона их слышит. Она стояла у двери с бутылкой вина, собираясь отпраздновать с Соло её первый взлом и обмыть пистолет данный ей на время, хотя, давая что-то Рамоне, сложно забрать это обратно. Её лицо с каждой секундой становилось всё мрачнее, пока она нагло подслушивала их разговор, обнажая скрытую скорбь. Девушка жестом позвала Наполеона к себе и тот заинтриговано пошёл. — А тут у всех детские травмы, ха? — Что он сказал? — Воу, у тебя глаза аж заблестели. — Она усмехнулась, дрыгая бровками. — Впрочем, разве ты не знаешь о нём всё? Вроде как всем дают досье или виде того. — Я знаю только обобщённо. — О тебе он тоже ничего не знает? — И надеюсь не узнает. Я был омерзительным. — Почему-то верю. — Рамона закрыла номер на ключ и поставила бутылку на стол. — Ты знал, что шрам на виске ему оставила его мать? — О Боже... — Они об этом говорили. Больше ничего такого. — Я думал, что ему как раз таки с матерью повезло. Но, видимо, я ошибался. Это… многое объясняет. — Знаешь, почему я начала крутить шарманку про то, что мы похожи? — Рамона открыла бутылку, чуть не выронив её из рук. — Нет, но мне уже чертовски интересно. — Когда вы с Ильёй забрали нас, то я сразу увидела в тебе типичного брошенного ребёнка. Знаешь, такие, как бы назвать, уличные сорванцы, безотцовщины. Те, которые больше всего походили на своего неизвестного отца. И поэтому были ненавистны родной матерью. Постоянно в синяках после домашних побоев и драки с чужой банды или вроде того. Но однажды в жизни появляется он, тот самый человек... — …который вытащил тебя из этого кошмара. Ты стала не то чтобы благодарна за это, а даже предана. И вот где мы сейчас. — Наполеон взял свой бокал. — Похищенный был тебе не родным отцом, я прав? — Да. Это потрясающий человек. Джеймс… Уэверли. — Личное. Теперь всё ясно. — Наполеон смотрел на бокал совсем без желания пить. Девушка же готова была в любой момент выпить всё залпом из горла. — Любишь кашу? — Эм, к чему это? — Просто в голову пришло. — Ха-ха, нет, терпеть её не могу. Разве что гречка нормальная. Хотя не, она ж сухая. — О, в таком случае надо попросить Илью сделать манную кашу. Поверь, это лучшее, что ты ела в жизни. — Вкусно? Не думала, что коммунисты вообще едят. — Она усмехнулась, в основном из-за вина в ней. — По секрету, он не коммунист. — Но ведь… разве он не ярый патриот? — Да, патриот. Но не коммунист. Ему чертовски плохо из-за того, что творят с его страной. — Да это же считай измена родине. Сказать такое названному сопернику своей страны… — Рамона удивлённо легла на диван. — У меня такое же мнение о своей стране, так что ничего страшно. — Тогда зачем ты пошёл в ЦРУ? — Я не работаю на ЦРУ, я их заключённый. Рамона допивала вино прямо из бутылки, позабыв о манерах. Соло же держал в руке наполовину пустой бокал, ни разу не допитый до конца. Девушка постоянно его о чём-то спрашивала. Обычно это были вопросы о работе, всех раздражающей политике и странные вопросы о морали и принципах, в итоге которых Соло оказался аморальным, но при этом вроде бы хорошим человеком. Таким образом, через час она уже не могла открыть глаза, но всё равно продолжала спрашивать о чём-то. С каждой минутой вопросы становились всё глупее и наивнее, начиная с «есть ли жизнь за пределами Земли?» и заканчивая «какое вино больше пойдёт к шоколадному тортику?». Странно, но уже он правда доверял ей. Только вот стоила ли игра свеч? Слишком уж складно. Настолько, что за каждым углом он ожидал засаду. С другой стороны, что он теряет, признаваясь ей в своей дефектности? Только разве что признаёт свою слабость, а после этого отвертеться от самого себя уже не получится. И правда… терять то нечего. Наполеон накрыл лежащую на диване Рамону одеялом. Подняв с пола пустую бутылку и бокал, он поставил их на стол и, закрыв комнату, удалился, словно ничего и не было. Было ещё не очень поздно. Перед сном Соло решил проверить, пришла уже Габи или нет. Хотя основной причиной она не являлась. Тихо открыв дверь, Наполеон зашёл внутрь, не подозревая, что все вокруг уже спят. Все трое лежали на кровати, но Габи отсутствовала. Илья был в самом низу. На нём, положив голову на широкую грудь Курякина, устроился Влад. Русский придерживал старшего за спину, а младшего, удобно устроившегося на его животе, он просто накрывал своей ладонью. Запрещённая литература валялась рядом на грани падения. Наполеон устало смотрел на них. Все они казались такими счастливыми и такими нестерпимо милыми, что Соло даже становилось не по себе. Если бы он не знал, что это за дети, то правда бы решил, что это отпрыски Ильи. Наполеон осторожно взял на руки Мишу, которому, кажется, было глубоко наплевать на всё происходящее. Когда того положили на диван, ребёнок издал лишь недовольное мычание и сразу же замолк. Следовало бы и Влада перетащить на свободное место, но не получалось найти себе силы это сделать. Мальчик, так рано потерявший всё для него самое дорогое, наконец выглядел умиротворённым. Совесть не позволяла заставить его проснуться завтра в одиночестве. Подойдя ближе, не боясь разбудить, Соло провёл рукой по волосам Влада, получая в ответ сонное мычание. Мальчик повернулся в его сторону, пытаясь что-то сказать, но его невнятные слова были на незнакомом мужчине языке. — Спи. — Соло ещё раз провёл рукой по его волосам, из-за чего мальчик легко улыбнулся. Наполеон ненавязчиво мягко усмехнулся, ещё долго держа чистую улыбку на лице. Соло нежно поцеловал его в макушку и отошёл в сторону. Взяв потрёпанную книгу, он обратил внимание на Илью. Понятия не имел, что такого в этой книге, даже фамилию Булгаков Соло слышал впервые. Незаинтересованно он положил её на тумбочку рядом с кроватью. Илья лежал спокойно, но не так как обычно. В выражении лица не было какой-то лёгкости, а как раз наоборот. Из-за этого он выглядел слишком серьёзным, возможно, даже злым. Это не давало покоя, но он всё равно не лез, догадываясь, что любое неверное слово может закончить всё, что даже не успело начаться. — Зачем ты следил за нами? — тихо спросил Соло, немного нагибаясь, чтобы не разбудить Влада. Илья не отвечал и продолжал выглядеть весьма… спящим. Наполеон осторожно тыкнул его в руку, за чем не последовало никакой реакции. — И что ж ты будешь делать... Наполеон теперь уже робко дотронулся рукой его лица, зачёсывая порядком отросшие волосы назад, открывая прекрасный вид на сосредоточенное лицо Ильи. Соло наклонился к нему, чуть ли не примыкая губами к его уху. — Я спящим притворяюсь лучше, — горячее томное дыхание кислого запаха знакомого вина окатило его ухо чрезвычайно грязной интонацией, которая доводила Илью до мурашек. Соло вышел из комнаты, оставляя мальчиков одних. Как только Илья услышал тихий щелчок двери, он открыл глаза, пялясь на воображаемую точку на потолке. Как же его злило всё. Основным поводом для злости был он сам. Такое странное отношение к Наполеону, не вызывающее должного отвращения или что-то вроде того. Все мысли о Соло в его голове постоянно взрывались в маленькие вспышки агрессии, которые Илья подавлял в себе на удивление легко, немного краснея. До того как пришёл Наполеон, Курякин готов был вот-вот упасть в сонный омут. А после его прихода, Илья не мог заснуть вообще, сколько не пытался.

***

— Не заходи туда! — Рамона выбежала к Соло навстречу, закрывая за собой дверь с чертовки громким стуком, после которого раздались удары и звуки битого стекла. — Что… как?! — Я не знаю. Просто понятия не имею. — Ты ему что-то сказала? — Нет, ну, я хотела. Но просто не успела. — Тогда что с ним?! — Я не знаю. Он какой-то… пьяный. Чёрт, наверное, Габи вчера взяла не ту бутылку. — Не ту... а, к чёрту. Что в бутылке? — Абсент. — Абсент?! На кой чёрт Габи нужен был абсент?! Он вино-то не пьёт, а сейчас под абсентом. — Соло сдержано выдохнул, боясь представить, что сейчас с Ильёй творится. — Не удивлюсь, если он такой буйный из-за галлюцинаций. Чёрт. — И что теперь делать? — Придётся идти. — Соло передал Рамоне свой пистолет, подозревая, что если он этого не сделает, то кто-то опять будет ранен. — Брось. Надо переждать. — После пробежки он может выпить бутылку залпом. Учитывая, что было в этой бутылке… кто знает, что с ним случится, если сейчас его не оставить. Соло осторожно подошёл к двери, вслушиваясь в шум за ней, но ничего не было слышно, совсем никакой активности. Приоткрыв дверь, он зашёл внутрь. Сделав один шаг, Наполеон услышал скрежет разбитого стекла под подошвой. Большое зеркало рядом с дверью было разбито вдребезги, а на самых мелких кусочках была уже застывающая кровь. Наполеон встал у поворота в спальню, боясь того, кто находится в этой комнате. Издалека была слышна шумная струя воды из открытой нараспашку ванной комнаты. Соло осторожно подходил ближе, при этом пытаясь выглядеть дружелюбно, хотя в этом не было нужды, он и так выглядел обеспокоенным и переживающим из-за его состояния. Илья сидел на мокром полу, что-то бубня себе под нос, совершенно не замечая напарника. Его взгляд устремлялся на окрашенные собственной кровью ладони. Повсюду лежали осколки ещё одного разбитого зеркала. — Илья, — тихо произнёс Соло, стоя в дверях. Курякин не реагировал, но через какое-то время всё же поднял голову. Увидев Наполеона, мужчина вздрогнул. Неожиданно Илья начал отодвигаться от Соло, царапая ладони о лежащее на полу стекло, явно боясь стоящего перед ним. — Что ты здесь делаешь? — Илья говорил по-русски. Почему-то Наполеону больше нравилось, когда он говорил на родном языке. Ему, как бы сказать, русский язык был к лицу. — Как видишь, за тобой пришёл, — Наполеон отвечал на том же языке. — Я думал, ты умер. — Илья перестал отступать, в основном потому что за ним уже была ванная. — Но вот я здесь. — Соло не понимал, что происходит, но продолжал подыгрывать. — Пожалуйста, забери меня, — голос Ильи был на грани истерики. Каждый сбивчивый стон резал по груди, делая Соло одержимым желанием помочь. — Мама сказала, что меня скоро отвезут учиться в какое-то странное место. Но я не хочу туда ехать! — А ты знаешь, что там? — Нет. Мужчина, который приходит к маме по ночам сказал, что там из меня сделают достойного для страны мужчину. Меня точно заставят там причинять вред другим людям, а я этого не хочу. — Ты так вырос. Сколько тебе уже? — Десять. С половиной. — Вот как… — Соло тихо выдохнул, стараясь успокоить себя. Он ненадолго закрыл глаза, болезненно закусывая губу. — Ты как? Выглядишь усталым. — Тошнит. И спать хочется. — Пойдём, ты ляжешь, а я приберу здесь всё. — Извини. — Всё в порядке. — Я ску… — Илья замолчал, мгновенно ретируясь к унитазу, чтобы наконец выкинуть отраву из организма. Промыв лицо холодной водой, Илья лишь размазал кровь по лицу, из-за чего ему пришлось ещё долго провозиться, чтобы всё смыть. Но, так или иначе, раны на ладонях продолжали кровоточить. Мужчина шатался, периодически отключаясь. Если бы Курякин не держался одной рукой за раковину, то наверняка бы упал на пол. В попытке оклематься, он начал со всей дури бить себя по лицу, болезненно рыча на разбитое отражение. — Илья? — Наполеон, что ты тут… это же не твоя… — Курякин говорил на английском. С неким испугом он посмотрел на вновь кровоточащие ладони. — Нет-нет, только твоя. Ты как? — Херово. Я сейчас усну. — Его вновь чуть не вырвало. — Это был абсент. — Blyat’, — Крикнул Илья, ударяя кулаком о раковину. — Ладно тебе. Обойдётся. Приляг, а я хоть приберусь немного. — Все… целы? — Курякин еле-еле вышел из комнаты, покачиваясь. — Да, Рамона вовремя убежала. Не переживай, всё в порядке. Главное, что ничего серьёзного не случилось. Кроме твоих ладоней. — Пожалуй… — Илья всё ещё был не в себе. Всё вокруг шаталось и плыло, а глаза и вовсе смыкались. Но всё же больше он был разочарован сам в себе. И ненавидел он, собственно, сам себя. Не в силах дойти, он чуть не упал, хорошо Наполеон поймал его. Не дойдя самостоятельно до кровати, Илья отключился.

***

— Я долго спал? — сонно пробубнил Илья, открывая глаза. — Нет… Илья очнулся, стоя у побитого тела Наполеона. Всё вокруг было разбито окончательно, видимо, из-за их бойни. В голове было пусто, словно он и правда дремал всё это время. Но как тогда объяснить лежащее перед ним тело. Курякина пробирала страшная холодная дрожь, которая тянула его грузом вниз, из-за чего он упал на колени, не издавая не звука. Не было никаких признаков жизни, и это вызывало панику. Без сомнений, во всём виноват Илья, но, возможно, ему было бы легче об этом думать, если бы он получил от Соло хоть какое-то тяжёлое ранение. Хоть что-то. Сломанный палец или простреленное плечо. Но он не чувствовал ничего. Лёгкие синяки впившихся в его кожу пальцев не оправдывали его никак, только делали хуже. — Нет-нет-нет. Я не мог. В попытке нащупать пульс лежавшего на стекле Наполеона, Илья впервые серьёзно задумался об уходе из А. Н. К. Л. для того, чтобы вернуться в одиночную службу КГБ навсегда.