Место, куда возвращаешься

/Ровно восемь лет назад/ Женя замер изваянием у края узкой, темной, очень глубокой расщелины, и растерянно вглядывался во мрак. Еще не понимая, на что именно себя обрек. Влад, Дина и Лекс стояли рядом, тоже смотрели. А толку? Достать уроненное и канувшее в бездну никто из них не мог, а до поверхности более двух суток пути, если повезет, и дорогу не преградит нежданный сюрприз в виде обвала. — Сколько у тебя доз осталось, знаешь? — наконец, выцедил Влад сквозь сведенные судорогой челюсти. Женя повернулся корпусом и мотнул головой. — Нисколько, — парень был бледный-бледный, сравнялся цветом лица с известковой стеной коридора. — Старый пустой, я последнее на привале израсходовал… Он прерывисто, с отчетливым свистом втянул ртом воздух и глухо закашлялся в кулак. Похоже, испытанное острое переживание спровоцировало приступ удушья. А ингалятор с вентолином, спасение и надежда, сейчас валялся далеко-далеко внизу, на камнях. Приплыли… — Женя! — Влад подхватил пошатнувшегося возлюбленного под локоть и потянул прочь, на ровное, безопасное от падения место. — Женька, не смей думать! Слышишь?! Мы успеем, мы прямо вот сейчас, немедленно, возвращаемся! Мы тебя на руках вынесем… Ты только не паникуй!!! Женя молчал, дышал с отчетливым, громким, пугающим присвистом, часто-часто. Покорно, словно заведенная кукла, позволил усадить себя у стены и оперся на нее, ощущающуюся ледяной сквозь плотную одежду, спиной. Его приоткрытые губы стремительно синели. — Женя… Ответом стал исполненный ужаса взгляд расширенных почти во всю радужку зрачков. Оказаться в каменной ловушке без необходимого лекарства… Теряющий кислород, летящий в истерику паренек рванул ворот стиснувшей горло, рассчитанной на промозглый холод пещер куртки и беспомощно, безнадежно захрипел. Приступ набирал обороты.

***

Они действительно волокли его практически на руках, меняясь, по очереди — Женя не мог идти сам. Задыхающийся, хватающий широко раскрытым ртом воздух, несчастный едва понимал, куда его тащат. Тянули, обливаясь потом, надрывая пупки, по бесконечным коридорам, сами хрипя от нечеловеческих усилий, сзади Дина с единственным оставленным рюкзаком, наполненным минимумом еды и воды. Торопились, с риском сверзиться в трещины или переломать ноги, уже зная — напрасно, не успеют в любом случае. А Женька умирал медленно и на редкость мучительно, и никто не мог ему, бедному, помочь. Паренек уходил в пустоту, в забытьи страдания царапая в кровь кадык обломанными, с черными траурными каемками, ногтями. Смотрел замутненными страданием и гипоксией* глазами, безмолвно умоляя о спасении. На исходе суток Влад, Лекс и Дина поняли — более не могут, им нужен немедленный отдых, перекусить и поспать хотя бы несколько часов. Они как раз добрались до огромного зала, стены которого сплошь покрывали хрупкие, кажущиеся нереальными кристаллы то ли кварца, то ли известняка. Тончайшие, сливающиеся в причудливые цветы образования ярко сверкали и переливались радужными, праздничными огоньками в лучах налобных фонариков и при малейшем прикосновении рассыпались в пыль. Совсем недавно, но будто в прошлой жизни, четверо друзей проходили здесь, останавливались на условную в вечной мгле ночевку, и долго, перед тем, как лечь спать, любовались чудом природы, завороженные… Сейчас им было не до красоты, пусть и кажущейся россыпью шкатулки хозяйки медной горы. Пленники подземелий. Умирающий, но пока живой Женька обвисал кулем, его голова бессильно моталась на не держащей шее. Он дышал с жутким усилием, свистя спазмированными бронхами на весь зал. Усадив почти потерявшего сознание любимого под громадный, находящийся в самом центре известняковой полости валун, Влад некоторое время приходил в себя, потом, сам как-то отдышавшись, накрыл ртом совершенно синие губы астматика, догоняя своим выдохом его жалкие, куцие вдохи. Он, раз за разом, в отчаянии наполнял воздухом не желающие дышать легкие пары, пока перед глазами не заплясал, сливаясь в сплошной сполох, хоровод цветных мух, и не захватил внезапно навалившийся, беспредельный сон. Сколько они спали? Это не имело значения, но когда проснулись и вяло заворочались, соображая, Женя дышал. Невероятно. И снова Влад, Лекс и Дина боролись, догоняли его вдохи своими выдохами, отчаявшиеся, утравшие надежду. А Женя никак не умирал, балансировал на тоненькой, грозящей ежеминутно оборваться, поддерживаемой друзьями ниточке, хоть уже и без сознания. А потом он затих, совсем, перестал свистеть. Не синел, белел неотвратимо. Отошел. Отмучился. Прямо под большим ледяным валуном, скорее всего, упавшим много лет назад с высокого, едва достигаемого лучами фонариков, сводчатого, причудливо разукрашенного россыпями мертвых цветов потолка, после более чем суток воистину чудовищной пытки удушьем. Друзья не сумели его удержать, хоть и очень-очень старались, не жалея сил. Наверх они вынесли уже скованное трупным окоченением тело. Слез не было, крика тоже. Только пустые, обращенные внутрь потухшие взгляды и жгущие под ребрами каленым железом воспоминания о последних минутах друга, чья душа навеки осталась под толщей горных пород, любоваться каменными цветами. Там, в том зале, у Женьки не существовало теперь времени. У убившей его астмы — тоже. И именно туда каждый год с завидным упорством спускались Влад, Лекс и Дина — посидеть у валуна, слушая гулкую, нарушаемую лишь мерно повторяющимся звуком капающей в одном из коридоров тишину. Неспешно, с разговорами, распить бытылку водки, переспать ночь и снова уйти на поверхность, оставив опустевшую стеклянную тару, три полные рюмочки с тремя кусочками хлеба и букетик искусственных роз. Помянуть и снова попытаться жить дальше. Тщетно издевались над собой, забыть не получалось. Почему? Элементарно. Раньше, всегда и неизменно, все трое брали на снисхождение, каждый по отдельности и по молчаливому согласию сторон, запасной ингалятор. Так, на всякий пожарный, совали почти не имеющую веса штучку, распылитель бронхорасширяющего лекарства, к вещам. А в тот злополучный раз — забыли, тоже все трое. А Женька не спросил заранее, понадеялся на них, глупый. И групповая, роковая забывчивость стоила ему жизни.