(в моём плейлисте только ты)

Впервые Чихо целует Хёка в шею совершенно случайно. Они скачут за диджейским пультом, там как обычно жутко тесно, и так получается, что Чихо наклоняется ближе к Хёку, потому что ничего не слышно, тот дёргается – и вот. Под губами Чихо горячая взмокшая шея Хёка. Они не придают этому значения, потому что реально очень тесно да и не в тему как-то. Чихо вспоминает об этом несколько месяцев спустя, как-то резко и неожиданно, будто страдал от потери памяти. Ощущение кожи Хёка под губами возвращается вспышкой, оседает и остаётся. На губах будто бы солоно, и Чихо буквально чувствует, как они саднят. Во второй раз он целует Хёка в шею специально. На самом деле, это снова получается спонтанно, но Чихо детально воспроизводит всё в голове: прислониться, развалиться и притронуться (они едут вместе со съёмок). Он продумывает это заранее, но Хёк путает все карты, потому что берёт и вырубается, запрокинув голову. Его лицо почти полностью скрыто под козырьком кепки, рот приоткрыт – боже. Чихо пялится очень долго, несколько светофоров, а потом на секунду забывает обо всём и просто прижимается. Его губы ложатся прямо на татуировку. Шея Хёка всё такая же горячая, правда, сухая-сухая, как бумага. Чихо елозит губами чуть в сторону, ощущая тонкие края рисунка, и резко отрывается, будто его ударили. Что же он творит? Хёк выглядит таким умиротворённым, что перед ним становится стыдно. Он не заслужил знать, с каким ужасным человеком общается. Как друг Чихо явно потерпел фиаско, а стать кем-то другим для него невозможно. Он отворачивается, утыкаясь взглядом в окно, и старается выкинуть это всё из головы. Губы горят адово. На следующий день съёмок Хёк приходит в майке, надетой под расстёгнутую рубашку, и его шея буквально уничтожает в Чихо всё живое. И через день. И потом. И ещё. Чихо смотрит на всё это – реально пялится, без шуток – и думает, что его жизни пришёл конец. Кипящее в нём чувство становится всё больше, болит всё сильнее, нарывает, как гнойник. У Хёка мягкий голос, мягкая поступь и плавные движения – Чихо во всём этом п л а в и т с я. Хёк заваливается на диванчик рядом с ним, дышит тихо и почти теряется в окружающей обстановке, прежде чем говорит: - Уже осень. Чихо не видит в этом ничего такого. Свой День рождения, разве что. - Мне холодно, - он поворачивается, и Чихо поворачивается к нему в ответ. - Там в гримёрке лежал плед... - Господи боже, сколько мне ещё нужно так ходить, прежде чем ты снова сделаешь это? Хёк дёргает рукой около шеи, как бы намекая, и до Чихо доходит. - Ты не спал. - Знаешь, если ты так хотел её, - показывает на татуировку, - потрогать, можно было сделать это руками. - Я не хотел. Чихо вдыхает-выдыхает и, не уследив, договаривает: - Руками. Хёк хмыкает так же потрясающе, как делает это на сцене, но на полупустой съёмочной площадке, где никого кроме них и громкой акустики нет, это звучит ещё более... ну, так, что Чихо вроде как готов душу продать, лишь бы этот звук навсегда запечатлелся в его памяти. Хёк пододвигается почти вплотную – кожаная обивка оглушающе скрипит – и выдаёт, пряча покрасневшее лицо под тенью панамки: - Может, не захочешь снова? Чихо смотрит на его погружённое в тень лицо, на приоткрытые губы. На шею. Матерь божья, она красная. Так Чихо целует её в третий раз. (и перестаёт, наконец, считать)