Кошмар, хранящий Тайну

      Мне снова снился берег моря.       Нагромождение уступов, ступеней и карнизов каменной гряды, неприступной крепостной стеной нависающей над узкой полосой пляжа.       Мрачная серая башня заброшенного маяка на поросшей редким кустарником плоской вершине самого высокого утёса, лишёнными стёкол провалами окон-глазниц подслеповато вглядывающаяся в морскую даль.       Тёмно-серые округлые валуны, обтёсанные приливами, устланные мягкими коврами ядовито-зелёного мха и вызывающе яркой, пёстро-многоцветной мозаикой лишайников, зазубренные раскрошившимися, мёртвыми колониями мидий и морских желудей.       Огонёк лампады и оплывшие огарки свечей, латунная чаша с вином, три крупные серебристые рыбины, каравай хлеба и яблоки в плетёной корзине на импровизированном алтаре у кромки воды.       Оглушающий запахом рыбы старый невод, растянутый для просушки на неровном частоколе выбеленных временем, ветром и солнцем китовых рёбер и позвонков.       Выволоченные рыбаками на мелкую гальку побережья чёрные силуэты лодок, перевёрнутых кверху пузатыми просмоленными днищами, словно тяжёлые влажные туши касаток, опрометчиво выбросившихся на берег в таком знакомом каждому из нас кровавом азарте охоты.       Пронзённые острыми клыками подводных скал, разграбленные ныряльщиками, лишённые предприимчивым местным людом даже дощатого настила палуб скелеты старинных кораблей, чьи очертания в морской пучине едва различимы под обильной порослью кораллов, тяжёлыми гроздьями мидий и длинными грязно-бурыми космами водорослей, напоминавшими запутанные волосы русалок-утопленниц, равно прекрасных и безжалостных, что в страшных нянькиных сказках губили мореплавателей, заманивая их, очарованных чудесным пением, на коварные рифы.       Тоскливо скрипящий под резкими порывами ветра бурелом изломанных ноябрьскими штормами корабельных мачт, будто клочьями ветхой, давным-давно заброшенной своим создателем пыльной паутины облепленный лианами пеньковых канатов и обрывками парусов, — надгробие погибшим и предостережение живым.       Увенчанные рваными пенистыми гребнями холодные малахитовые волны прибоя, шеренгами бессчётного войска наступающие на пологий каменистый пляж, и столь же размеренно, одна за другой, упорно и безнадёжно рассыпающиеся о неприступные камни мириадами солёных брызг под визгливый, истерически-безумный хохот паривших в небе чаек.       Кошмар, привычный настолько, что уже не пугал.       Отрешённо, будто пресытившийся зритель в ложе провинциального театра, отнюдь не блиставшего разнообразием репертуара, я вновь и вновь наблюдала за действом со стороны, свысока, откуда-то из-под лиловых туч, спустившихся, казалось, так низко, что острый шпиль на крыше маяка вот-вот скрылся бы в их мареве.       Я видела, как отчаянно закричала Великая, забилась в сетях, извиваясь, словно змея, прикрывая раздутое чрево слабыми руками, тщетно пытаясь вырваться из западни.       Как ослепительный луч, молниеносно вырвавшись из Её третьего глаза, распахнувшегося посредине высокого лба, наискось перечеркнул Уильяма — вечно угрюмого толстячка из Бочонков, и тот без единого звука осел наземь, распавшись на две неравные половины и щедро обагрив гальку под ногами первой пролитой здесь кровью, а Учитель выстрелил навскидку, не целясь, и этим единственным метким выстрелом, казалось, обезоружил Великую.       Как тотчас после этого, повинуясь воле раненого, а оттого ещё более разгневанного божества, раскатисто громыхнули над нами низкие дождевые тучи, полыхнули мертвенно-бледным светом, ударили в землю ветвистыми каскадами молний, мгновенно убив ещё двоих ловчих и оглушив третьего, вызывая в остальных слепую ярость… и страх перед проявившимся могуществом врага, заставивший забыть обо всех инструкциях, приказах и планах.       Как обрушился на Кос безжалостный град наших ударов, без труда пробивая крупную жемчужную чешую.       Как брызнула под ноги столпившимся вокруг Неё охотникам белая, сияющая, бесценная кровь пойманного божества.       Как из раны на Её распоротом чреве, вместе с кишками, сгустками слизи и полчищами омерзительных паразитов выкатилось сморщенное, скользкое, истошно заоравшее Дитя, волочившее за собой пульсирующую пуповину, — до синевы бледное большеголовое существо, похожее на обычного человеческого младенца… слишком крупного, долговязого и с жемчужными тряпочками будущих крыльев за спиной.       Поверженная, смертельно раненная Великая, которую не спасли ни божественное могущество, ни тайные знания, ни многовековая мудрость, повернула к сыну длинную шею и застыла, перестав извиваться.       Кос заплакала, трепеща тонкими щупальцами вокруг неестественно совершенного, как у античных скульптур, прекрасного, залитого белоснежной кровью лица.       Сдавалась на милость победителей.       Молила о пощаде для сына.       Тщетно… и поздно.       Ведь я, — та прежняя я, что сражалась на берегу, — не успев осознать, бессознательно и безотчётно, наотмашь ударила то, что внезапно оказалось у моих ног, разрубая новорожденное Дитя надвое.       С трудом сфокусировав на мне взгляд помутневших от горя и ярости глаз, умирающая покровительница разорённой деревни прокляла всех нас — охотников, и наших детей, и детей наших детей, а мы, словно очнувшись от одного морока, но подвергшись другому, прекратили бессмысленное избиение и слушали удивительно отчётливо произнесённые, чеканные фразы, каждое слово которых сочилось истовой ненавистью.       И вновь, — в тысячный ли раз, в десятитысячный ли, — я смотрела, как Герман, спохватившись, снова и снова пронзал хищно изогнутым клинком своей косы огромное беззащитное тело — добивал Великую, надеясь заставить её замолчать.       Как забившаяся в мучительной агонии рыбачья Богиня наконец умерла, испустив последний тяжёлый полувздох-полувсхлип, а на её губах пузырилась, застывая, снежно-белая пена.       Как постепенно спадали кровавое безумие и азарт, охватившие нас в бою с мутировавшими обитателями посёлка и древним божеством из неизведанных глубин моря, а на их место приходили опустошение и осознание содеянного.       Как Людвиг, брезгливо морщась, тяжёлыми подкованными сапогами давил что-то мелкое, студенистое и полупрозрачное, во множестве кишевшее внутри поверженной богини и теперь беспомощно барахтавшееся на острой гальке вокруг трупа Её Дитя.       Как Учитель, отвернувшись к морю, дрожащими руками набивал бесполезным, напрочь отсыревшим табаком трубку, а я, присев на холодный плоский камень у кромки прибоя, ожесточённо вытирала смоченным в солёной океанской воде носовым платком клинки Листопада.       Суетился подоспевший Лоуренс, жадно подставлял какие-то склянки, бутыли, бадейки под кровавые ручьи, буквально по каплям собирая драгоценную панацею, а заодно и его личный шанс на великое будущее, и не забывая заодно поносить нас на чём свет стоит за недопустимое транжирство чудодейственной жидкости и, тем более, за совсем уж отвратительное, непростительное варварство — убийство единственного известного науке источника оной.       Ругался и плакал, не стесняясь своих слёз, слишком поздно примчавшийся в деревню и на пляж мастер Виллем, не успевший вмешаться и остановить нас, не сумевший спасти Кос, свою собеседницу и наставницу, свой идеал разумного существа, свою последнюю надежду на бессмертие и возвышение.       Старательно опутывали огромное истерзанное тело всё новыми тенетами священники — вчерашние студенты, покинувшие Бюргенверт вслед за Лоуренсом, их вождём и кумиром. Крепили к сетям канаты лебёдок, спешно установленных на вершине скалы, намереваясь забрать Кос в Ярнам для изучения, ведь даже мёртвая Великая представляла собой колоссальный интерес для науки; другие не менее сноровисто укладывали в ящик со льдом убитое мною Дитя.       Выл и свистел холодный северный ветер, предвещая скорый шторм.       Мы возвращались к воротам, переступая через остывшие, обезображенные, изрезанные трупы, и я, замыкая строй и проходя мимо колодца на площади в центре селения, молча бросила туда Ракуйо.       Мы уходили, а позади нас горела деревня, озаряя окрестные скалы тревожными алыми сполохами, подпирая низкие тучи могучим столпом чёрного дыма, обещая надёжно скрыть под толстым слоем пепла следы нашего преступления. Оглушительно, как неровные залпы мушкетных выстрелов, трещали в чадном пламени сырые брёвна, с протяжным, мучительным, почти человеческим стоном проседали в раскалённое горнило пожара плюющиеся искрами островерхие кровли покосившихся изб…       Мы отступали.       Бежали с места преступления.       Этот сон снился мне каждую ночь. Когда-то я ненавидела его, но потом чувства поблекли.       Впрочем, я, всё же, всякий раз была искренне рада проснуться, что бы меня ни разбудило.       Меня разбудило что-то тёплое и мягкое. Ласково, но требовательно оно тёрлось о мою ладонь, как домашняя кошка, жаждущая внимания хозяйки…       …завёрнутая в грубую мешковину.       Я открыла глаза.       У меня никогда не было кошки.       Зато не было недостатка в иных… питомцах.       — Леди Мария, я — малиновка! Я когда-нибудь свернусь и превращусь в яйцо? Что вы сказали, леди Мария? Леди Мария! Ответьте что-нибудь, хоть что-нибудь!       Всё ясно.       Агния.       Младшая сестра одного из врачей, добровольно согласившаяся на участие в опытах, чтобы помочь любимому брату в его исследованиях.       Одна из многих, чьи тела были поглощены собственными головами.       Их история началась через три года после начала работы Клиники. Совершенно случайно были открыты удивительные свойства мозговой жидкости подопытных, и в первую очередь — то, что она значительно ускоряла развитие организмов пациентов в искомом, как тогда казалось, направлении. Регулярный приём небольших доз донорской субстанции позволял подопытным увидеть сокрытое и познать непостижимое, а на более поздних этапах поднимал регенерацию организма до немыслимых высот…       Конечно, на тот момент направление сочли перспективным и многообещающим.       Однако вскоре был выявлен и ряд весьма существенных побочных эффектов, среди которых потеря конечностей — ещё далеко не самый неприятный, сводивший все преимущества методики к нолю.       Что толку от возможности узреть больше, чем дозволено обычному человеку, если ей неотступно сопутствуют слабоумие и помешательство, наглядный пример чему в данный момент лежал и мелодично мурлыкал у меня под рукой, напрашиваясь на ласку? А дальнейшие инъекции так и вовсе приводили к гарантированному летальному исходу.       Побороть недостатки методики не удалось.       Как того и следовало ожидать, столь радикальный и опасный путь к обретению вожделенных очей, направленных внутрь черепа, нисколько не устроил Первого викария и Церковь Исцеления, ведь окончательно утратившие человеческий облик испытуемые не становились ни могущественнее, ни умнее.       Участники эксперимента не стали Великими, более того — их не удалось использовать даже в качестве посредников для контакта.       Да, они могли часами вести многозначительные речи, видели мир совершенно иначе, нежели обычный человек, однако при том, не получив никаких действительно ценных — в понимании Хора — дополнительных способностей, деградировали, лишившись многих уже имевшихся, привычных, от рождения дарованных человеку самой природой.       Содержали бедолаг в небольшой комнатушке на четвёртом этаже лазарета, под постоянным присмотром и тщательно запирая двери снаружи, поскольку отсутствие, казалось бы, каких бы то ни было конечностей ничуть не мешало несчастным на удивление ловко выбираться из палаты и расползаться по всей Клинике, обнаруживаясь затем в самых неожиданных местах…       И хорошо ещё, когда — живыми: никакие таланты к чудесному восстановлению не спасали разбившихся в тонкий блин при падении с балок под потолком центрального зала на его пол. Равно как и тех, кого, к примеру, угораздило забраться в топку работающего крематория, или обосноваться в шестернях подъёмных механизмов лифта.       Принятые меры предосторожности принесли свои плоды, и большая часть таких, как Агния и её брат, после «преобразования» сестры продолживший аналогичным образом экспериментировать уже на себе самом, с закономерным, конечно же, итогом, — а их у нас набралось больше двух десятков, — успешно дожила до сих пор. То есть, конечно, до того момента, когда я отправилась на празднование юбилея мастера Виллема.       Однако не всех радовала такая забота о самоотверженных героях, добровольно пожертвовавших своим здоровьем во благо Ярнама и всего человечества: время от времени то очередной инспектор из числа иерархов Церкви ненавязчиво намекал на то, что нецелесообразно расходовать и без того ограниченные бюджетные средства на содержание «отработанного материала», и давно пора бы заняться его утилизацией, то на совещаниях Хора бюджетная комиссия поднимала тот же вопрос… И ведь дались им эти жалкие гроши!       К счастью, мне до сей поры удавалось отстоять жизнь несчастных под предлогом их необходимости для дальнейшей программы исследований.       Нельзя сказать, что я слишком уж откровенно лукавила.       Да, неудачный, проваленный эксперимент, не оправдавшиеся надежды, тупиковый путь искусственной эволюции, загубленные жизни.       Но, конечно же, не напрасно: для науки, в поиске знаний требующей натуральных человеческих жертв, будто свирепое древнее божество, бесценен даже отрицательный результат. Из провала настоящий учёный также способен извлечь пользу, словно рачительный хозяин — из сломанной и, казалось бы, совершенно бесполезной в хозяйстве вещи.       К примеру, уже упомянутая мною ранее воистину невероятная регенерация не могла не заинтересовать моих бывших коллег-охотников — то есть тех, кто по долгу службы постоянно рисковал получить столь серьёзные увечья, что не справилась бы, пожалуй, и целебная Кровь Святых.       А потому исследования мало-помалу продолжались, хоть приоритет их был невысок в сравнении с основным направлением.       Следовало бы отметить, что сами исследуемые относились к своему нынешнему состоянию и довольно-таки печальным дальнейшим перспективам на удивление оптимистически, считая достижение оных едва ли не Священной Целью для всех пациентов Клиники, верной дорогой к постижению некой Истины. Вечно витая в облаках придуманных миров, единственное, чего они действительно желали в нашем — продолжать приём внутричерепной вытяжки, у которой, по всей видимости, имелся значительный наркотический эффект — достаточно сильный, чтобы дежурным санитарам неоднократно приходилось предотвращать попытки неконтролируемого каннибализма среди больных.       — Здравствуйте, Агния. Как вы себя чувствуете? — я машинально погладила больную. Та, резонируя полостями внутри головы, издала негромкое, но вполне отчётливое довольное урчание, свойственное домашним кошкам.       — Я-то? Прекрасно, леди Мария, — жизнерадостно заявила она. — Я обрела форму, я — пташка! Но я беспокоилась о Вас. Вы молчали, не отвечали мне… Вам плохо?       — Да, — не стала я отрицать очевидное, а затем прислушалась к своим ощущениям. Мир вокруг уже не кружился в безумном вальсе, слабость прошла, будто её и не бывало. Старая кровь сотворила очередное чудо. — Было. Но сейчас уже лучше. Сколько я здесь провалялась?       — Не знаю, — беспечно ответила она. — Долго. Или нет. Мне трудно судить о времени. Оно утратило всякий смысл. Хорошо, что Вам полегчало. А я скоро стану яйцом? Как Вы полагаете? Леди Мария?       Прежде чем встать, я на всякий случай осторожно ощупала бок, совсем недавно распоротый ударом охотничьей трости-хлыста.       Ни следа ранения — как и должно было быть. Вот только…       Куда пропала пропитавшаяся кровью прореха на камзоле, жилете и рубахе? А тряпки, которыми я наспех перевязала рану? Древняя кровь, конечно, воистину чудодейственно исцеляет практически все болезни, сращивает сломанные кости и затягивает почти любые раны, однако перевязку она не снимет, и разорванную одежду не зашьёт — тем более так, будто никаких повреждений и вовсе не бывало.       «Да что вообще здесь происходит?!»       Увы, с каждым часом, прошедшим с момента пробуждения в больничной койке приёмного зала, вопросов у меня становилось всё больше, а вот ответов отнюдь не прибавлялось.       — Нет, леди Мария, не видела. А жаль! Наверное, они — синички, и будут щебетать на абрикосовых ветвях у моего гнезда?! Они красиво поют?       Разумеется, я честно попыталась расспросить «пташку». О мятеже, о пропавшем персонале Клиники… и о моём чудесно восстановившемся костюме.       Безуспешно, само собой: за пределами своего вымышленного мира, где она — птица певчая, Агния ничего не знала, не замечала и не желала замечать.       Неудивительно, хоть и немного досадно. Скорее уж неожиданностью было бы обратное — сумей «малиновка» рассказать мне что-то важное: Агния, обладая, как и все без исключения её товарищи по несчастью, крайне специфическим мировосприятием, могла едва ли не целыми днями без устали вести монолог о себе, но мало интересовалась тем, что происходит вокруг.       Как бы там ни было, оставлять Агнию здесь, на лестнице, я не собиралась. Ухватив бесформенную пациентку за перевязанную синей ленточкой горловину мешка, закинула её на плечо, — с максимально возможной осторожностью, поскольку черепная коробка у бедолаги давно атрофировалась, и получить серьёзное сотрясение мозга для неё стало легче лёгкого, — и понесла, придерживая «пташку» левой рукой. Не самый безопасный и уж тем более не самый удобный способ переноски подобных пациентов, но занимать грузом обе руки в нынешней ситуации было бы не предусмотрительно.       — Я отнесу вас в палату, Агния. Там хорошо и безопасно, — сообщила я в ответ на удивлённый писк.       Наверное, со стороны мои действия выглядели забавно, изрядно напоминая метания какой-нибудь лисицы, внезапно узнавшей, что прекрасно замаскированная нора в действительности оказалась вовсе не столь хороша, незаметна и неприступна, как ей прежде казалось, и спешно перетаскивающей уцелевших лисят — одного за другим — в новое, более надёжное убежище.       Возможно, кто другой на моём месте предпочёл бы бросить подопечных на произвол судьбы, устремившись в погоню за теми, по чьей вине произошла катастрофа, а Клиника превратилась в филиал лечебницы для скорбных разумом, причём в наихудших представлениях газетчиков об оных заведениях.       Я так не могла.       Слишком силён, видимо, оказался во мне Охотник, чьё призвание, в первую очередь, — защита обычных, мирных людей, а вовсе не поголовное истребление чудовищ, как ошибочно полагают некоторые обыватели.       К тому же, я успокаивала себя тем, что даже если неизвестным злоумышленникам удастся вскрыть сейфы с документами, их попытка отступления не останется незамеченной: сперва негодяям придётся привести в действие механизм, меняющий положение Центральной лестницы, что всегда сопровождалось изрядным шумом.       А там уже я их встречу.       Агния ёрзала, то и дело норовила сползти с плеча за спину, глупо хихикала и томно шептала мне на ухо что-то о щекотке, о птицах и яйцах; я постепенно раздражалась.       Войдя в палату, я с искренним облегчением уложила больную на первую же от входа свободную койку. И огляделась.       Увиденное мне совсем не понравилось.       Усохшие, почерневшие, пустые кожаные оболочки, устилавшие пол между кроватями, — всё, что осталось от большинства «живых голов», — и пятеро выживших — налитых соком, раздувшихся от высосанной из товарищей по несчастью мозговой жидкости, удвоившихся в размерах, буквально излучавших агрессию.       Ах, ну да: присматривавший за ними санитар, очевидно, бесследно пропал вместе с остальными сотрудниками, и без надзора тут произошла бойня. Следовало догадаться… хотя бы потому, что Агния встретилась мне на лестнице.       «Только зря сюда шла!»       — Леди Мария, вы вернули нам беглую отступницу? Оставьте её нам, и оставайтесь сами! Мы помним Вашу доброту, безмерно рады Вашему визиту и надеемся, миледи, что и Вы согласитесь увидеть Истину, осознать её и присоединиться к Братству Просветлённых, — пробасил один из выживших — очевидно, их предводитель, царственно, будто на троне, восседавший на стуле возле грязной кровати в правом дальнем углу. Если, конечно, слово «восседавший» применимо к бесформенному говорящему кожаному мешку, набитому потрохами, внутренними глазами и жидкими мозгами. — А предательницу ждёт справедливая кара!       «Хм… выходит, у них тут уже и секта образовалась, стоило смотрителю исчезнуть? И её члены, пожравшие соседей по палате, не только почему-то не умерли от передозировки, но и до сих пор не съели друг друга. Любопытно…»       Этот феномен, безусловно, следовало изучить… позднее.       Агния испуганно лепетала что-то об ужасных совах и чудовищных ястребах, о подлых кукушках и коварных змеях. Вздохнув, я вновь пристроила бескрылую «пташку» себе на плечо и направилась к выходу из комнаты.       «С каннибалами можно будет разобраться, когда всё закончится, сейчас же достаточно будет их надёжно запереть…»       — Куда же вы, госпожа? Одумайтесь! Остановитесь! — вскричал всё тот же бас, когда я подошла к двери, и неожиданно тоненько взвизгнул: — Бей её, братия! Андрэ!       Уловив какой-то шорох сверху, я, машинально ускорившись, отшатнулась в сторону от дверного проёма; сдавленно ойкнула «малиновка» которую в результате моих маневров довольно чувствительно приложило о стену; тускло блеснуло лезвие Ракуйо, и, обрызгав меня своим содержимым, на пол упала рассечённая надвое «голова», до того, видимо, таившаяся в засаде над дверью. Забилась в мучительной агонии, отбросив рассечённый надвое ветхий мешок, отвратительно булькая и стегая ни в чём не повинные доски ядовитыми стрекалами.       Многообещающе ухмыльнувшись оставшимся в палате «просветлённым», над которыми угрожающе, будто разъярённые змеи, извивались тонкие жгуты щупалец, я пинками отправила останки их товарища в центр палаты и вышла, закрыв дверь на задвижку.       «И снова тентакли, как у жертвы близнецов-насильников, что попыталась атаковать меня на лестнице… Это странно, поскольку при последнем вскрытии, около полугода тому назад, ничего подобного не нашли. Мутации продолжились из-за неконтролируемого приёма мозгового экстракта, и, помимо подвижного хрящевого черепа, а у «голов» — ещё и «двигательного аппарата», образованного бывшими лицевыми мышцами, подопытные обзавелись и своего рода оружием? Похоже, именно так они фиксировали тела своих неудачливых сородичей, прежде чем поглотить соки мозга обездвиженной жертвы. Наверняка ведь присутствует и яд, какой-то парализующий эффект. Занятно… Но уж этих-то мерзавцев уложу на лабораторный стол и препарирую без колебаний и малейших угрызений совести!»       Шляпу, воротник и плечи камзола пришлось весьма тщательно очищать от кусочков мозга убитого пациента: пахла эта субстанция… не самым приятным образом.       А ещё я искренне надеялась, что Агния никогда не узнает о том, кто убил её брата.       Пациентку пришлось запереть в маленькой подсобной комнатушке неподалёку. Отнести её к остальным я не решилась, слишком уж силён был бы соблазн для Аделины.       Да и в благоразумии остальных подопечных особой уверенности у меня не было.       Опасный преступник, бретер и жестокий убийца, психопат, бежавший из карцера и, скорее всего, удушивший Гратию, Ворон из Кейнхёрста сидел на корточках у подсолнуха, выросшего на балкончике.       Он весь был поглощён созерцанием, будто увидел перед собой нечто более значительное, чем весь окружающий мир.       Почему, чем одинокое растение так привлекло внимание сумасшедшего душегуба?       Да какая разница!       Он не услышал моих шагов.       Он был безоружен.       Что же, охотник — не дуэлянт, соблюдающий правила поединка, не констебль, ограниченный рамками Закона, не солдат, вынужденный соблюдать конвенции, и уж точно не благородный рыцарь на ежегодном королевском турнире.       Если монстр не сопротивляется, он всё равно остаётся законной добычей и подлежит уничтожению.       «Чудовище всегда остаётся чудовищем!»       Я занесла саблю над тонкой, серой, давно не мытой шеей безумца, без остановки нашептывавшего своё «кап-кап, плюх-плюх».       Я ударила, и жёлтые лепестки окрасились причудливым узором из алых капель. Раздутая голова фанатичного слуги Аннализы покатилась по полу.       Я уходила, а тощее, как скелет, обезглавленное тело, стоя на коленях и схватившись руками за обрубок шеи, изливалось кровью на корни цветка.       «Бесчестно!» — несомненно, негодующе возопили в тот самый миг многие поколения моих именитых предков, пирующих в небесных чертогах и забавы ради наблюдающих за непутёвыми потомками… да-да, те самые пращуры, что охотно предавали союзников, били в спину сюзеренам, травили ядом старых друзей за мелкие обиды.       Честь дворянина — как одинокая гора: высока и неприступна, но обойти её можно.       Плевать. Главное — результат: минус четверо.       «Это мой подарок тебе, Гратия! Да будут их головы трофеями на стенах твоего дома в загробном мире, подруга…»       Во тьме за порогом палаты четвёртого этажа бродил одинокий пациент, то и дело задевая полки и роняя склянки с лекарствами. Увидев меня, он замер у дальней стены, а затем визгливо захохотал и разразился в мой адрес потоком брани, сопровождая её недвусмысленными жестами.       Очередной сумасшедший…       Нет, я не поспешила к нему, дабы парой ударов саблей плашмя вразумить безумца и внушить ему должное почтение к своей персоне: во-первых, это едва ли сработало бы, во-вторых, мне плевать на мнение умалишённых обо мне, а в-третьих… слишком уж его поведение походило на то, будто меня незатейливо заманивали вглубь помещения.       Но и оставлять явно агрессивно настроенного тронутого — а то и не одного — за спиной не хотелось, так что сперва я осторожно заглянула за угол.       Предчувствия меня не обманули. Отшатнувшись, я навскидку пальнула из мушкета в высокую фигуру, замотанную в грязные лохмотья, чья слишком длинная конечность с несколькими явно лишними суставами, завершённая внушительным когтем-крюком, просвистела в дюйме от моего виска, сбивая на пол многострадальную треуголку.       Фигура с болезненным стоном сложилась пополам, опустив на грудь обмякшую голову, пошатнулась и медленно осела на ближайшую кровать, а её сообщник из глубины комнаты, осознав, что засада не удалась, весьма энергично рванулся мне навстречу, яростно размахивая немаленькими кулаками. Шагнув вправо, я пропустила его мимо себя — и рубанула вслед, серединой клинка рассекая слабую плоть; не сбавляя темпа, сделала ещё шаг и полуоборот, изготовившись атаковать или защищаться: мало ли, кто ещё мог таиться в темноте.       Неумолимая инерция тем временем вынесла пациента в коридор; с каждым шагом он двигался всё медленнее, пока не уткнулся в перила — и сполз на пол, оставляя на причудливо изогнутых балясинах неопрятные чёрно-красные разводы.       Подобрав помятую шляпу, по которой будто стадо слонов пробежалось, я вышла из палаты, аккуратно прикрыв за собой дверь.       По следующему этажу бродили безголовые пациенты.       Постороннему человеку могло бы показаться, что по мрачному коридору прямо перед ним, будто призраки со страниц старинных рыцарских романов, шествуют обезглавленные тела несчастных, погибших от рук эскулапов-вивисекторов, восставшие после смерти и жаждущие добраться до своих мучителей, чтобы отомстить им и обрести покой.       В действительности же у столь экстравагантного и ужасающего несведущий взгляд зрелища была совершенно иная причина: в некоторых случаях головы подопытных не поглощали тело, а, напротив, «прорастали», «углублялись» внутрь него, подавляя и частично замещая собой прочие органы в грудной клетке и брюшной полости. В отличие от случаев с полным поглощением тела, подопытные сохраняли подвижность на прежнем уровне, но практически полностью теряли разум, слух, способность к общению и ориентации в пространстве.       При внимательном рассмотрении становились заметны, к примеру, дыхательные отверстия, напоминавшие жабры, в области ключиц, и рудиментарное ротовое отверстие, венчающее «обрубок» шеи.       Питались они в основном внутривенно, и, в целом, не были агрессивны, хотя бы потому, что никого не замечали.       Отчего столь существенно разнились результаты воздействия мозговой вытяжки на организмы подопытных? Понятия не имею: у нас накопилось слишком мало данных, чтобы получить достоверный ответ на этот вопрос, а все теории так и остались недоказанными.       Безголовые были медлительны и глухи, а потому обойти их, не устраивая совершенно не нужную мне драку, не представило труда.       Я стояла у перил и наблюдала, как целая толпа пациентов совершает восхождение на следующий этаж.       Впереди всех медленно и печально поднималась, столь же героически преодолевая каждую ступеньку, как солдаты, идущие на штурм, — высокую крепостную стену, облачённая в грязную смирительную рубаху массивная фигура предводителя безумцев. Он шумно сопел, кряхтел и отдувался, негодующе тряс складками раскрасневшейся, расплывшейся по плечам головы, проклиная строителей, и перед каждым движением необъятных телес собирался с духом, но столпившиеся за его спиной последователи явно боялись обогнать своего вождя.       Я задумалась над тем, как бывший пилигрим, совершивший некогда паломничество в Ярнам ради излечения от смертельной хвори, а после выздоровления осевший в городе, сколотивший разбойничью шайку и на протяжении нескольких лет, до самой поимки, промышлявший грабежами, сутенёрством, контрабандой, торговлей краденым и подпольными кровослужениями, где доверчивым простакам и пожелавшим сэкономить пару монет скрягам переливали поддельную «святую кровь», сумел за полтора года пребывания в карцере, питаясь отнюдь не отличавшейся излишней питательностью тюремной похлёбкой, сохранить столь тучное тело…       — Йих-ха-ха-ха-ха! — донеслось сверху, аккурат перед тем, как очередной увечный, седой как лунь охотник, сидя в коляске на балкончике, открыл кинжальный огонь из пулемёта по проходившим мимо него по изгибу лестницы пациентам.       …то самое, которое только что, перечёркнутое наискось пулемётной очередью, скатилось по ступеням, оставляя на полированном дереве кровавый след, сбивая с ног шедших позади бедолаг, и, перевалившись через край, — по неведомому капризу зодчего перил на том марше не было, — кануло вниз, увлекая за собой товарищей.       Неужто сообщники бандита из тех, кому повезло избежать ареста и остаться на воле, сговорились с кем-то из персонала моей Клиники, и мерзавца всё это время подкармливали?       Тайна сия, видимо, теперь останется таковой навеки.       «Пятый беглец. Похоже, и тут успел собрать банду, вот только не сильно-то она ему помогла.       Судьба иной раз выбирает довольно странных подручных для того, чтобы восторжествовала справедливость. Впрочем, для меня главное ведь — результат, а не личное участие, верно?»       Инвалид продолжал строчить, прерываясь лишь для того, чтобы сменить ленту.       «Как бы к нему подобраться? И когда же у него кончатся патроны? Пробежки под огнём явно не входят в мой любимый утренний моцион, и крепкому здоровью отнюдь не способствуют. Хм…       Помнится, у служебного лифта был технический выход на том этаже? А оттуда уже зайти к пулемётчику с тыла — он и не услышит, увлечённый своей охотой…»       Тем временем, с каждой следующей секундой на лестницу — и с неё — падали всё новые пациенты, кто замертво, а кто ранеными; однако другие с упорством стада обречённых на забой овец продолжали своё безнадёжное шествие под градом пуль, и только те, у кого ещё оставалась толика инстинкта самосохранения, остановились, а затем рванули обратно.       Прямо на меня.       Увидели.       Остановились резко, как вкопанные. Узнали, видимо. Мне всегда было интересно, каким они видят окружающий мир. Не настолько, чтобы самой поучаствовать в экспериментах в качестве подопытной, но всё же.       Их было семеро. Пятеро мужчин и две женщины.       — Вы куда-то спешили, господа и дамы? — поинтересовалась я. — Надо полагать, возвращаетесь в свои палаты? Не смею задерживать, проходите, будьте добры, — конечно, я не рассчитывала на то, что вкусившие крови полоумные последуют голосу разума. Трудно прислушаться к тому, чего ты лишён. Однако, для успокоения своей совести стоило попытаться решить дело миром. — Кроме вас, Сандра. Вы останьтесь.       Отравительница, схоронившая шестерых мужей и десяток иных родственников, а последние полгода обитавшая в третьей камере карцера, на мгновение растерялась. Но только на мгновение:       — Братья, сёстры, это же леди Мария! Наша мучительница! Палач! Кровопийца! Она снова посадит нас всех в клетки! Отнимет свободу! Разве мало мы страдали?! Убьём её!       Взревев, бывшие подопытные гурьбой бросились в атаку, и только их новоявленная предводительница благоразумно осталась позади… но довольствоваться скромной ролью подстрекательницы, пассивно наблюдающей за действом со стороны, она не пожелала: воздев руки к потолку, женщина неразборчиво что-то пробормотала, и в воздухе над укутанной в мешковину головой возникли три сгустка голубого света.       Строить гипотезы о том, откуда у простой мещанки что-то из весьма специфического боевого арсенала Хора, было некогда.       Я прыгнула в сторону, как только три сияющие звёздочки последовательно сорвались с места, устремившись ко мне.       Одна из них вонзилась в широкую тощую спину бегущего на меня пациента, и тот, споткнувшись от неожиданно пронзившей тело боли, завалился набок, неловко взмахнул руками и молча полетел вниз, к далёкому мраморному полу первого этажа.       Две другие угодили в перила, разбившись о дубовый поручень с лёгким шипением.       Сандра вновь подняла руки, формируя в них, на сей раз, что-то значительно более объёмное, и я поспешно отступила, удачно отгородившись колонной от летящего ко мне мерцающего шара, а заодно и в очередной раз убедившись, что старая-добрая мушкетная пуля, нисколько не уступая в убойности, заметно превосходит всю эту хвалёную «магию» фантомов, трусливых и бесполезных пророков Великих, по скорости полёта.       Длинный, высокий шкаф с медикаментами, возле которого я остановилась, вызвал недобрую, предвкушающую усмешку.       Два месяца тому назад комендант клятвенно обещал заменить подкосившуюся ножку, однако так и не выполнил обещание. Сейчас его нерасторопность оказалась весьма кстати.       Глупо было бы не ухватиться за столь удачную оказию, ведь плох тот охотник, который не использует в полной мере все преимущества местности, особенно — хорошо знакомой.       Если подобный фокус сработал однажды, то сработает и во второй раз.       Первый из преследователей, тощий мужчина среднего роста, чьё имя я, каюсь, запамятовала, поступил именно так, как от него и ожидалось: решительно двинулся навстречу, размахивая невесть где раздобытой ржавой трубой. Не иначе, подсобку какую разорил…       Выбитая ножка с довольно громким звуком покатилась по полу к нему под ноги, привлекая к себе внимание незадачливых преследователей. Следом неторопливо и даже как-то величественно падал шкаф, но его-то они и не заметили…       Пока двое пытались выбраться из-под обломков, а остальная троица в замешательстве столпилась возле, пытаясь помочь товарищам, но в большей степени мешая друг другу, я перешла в контратаку.       Вскочив на перила, пробежала по ним, спрыгнула на пол позади бывших подопытных и метнулась на лестницу.       Неумело перевязывавшая раненое плечо Александра такого маневра от меня определённо не ожидала, и моё стремительное появление в непосредственной близости от неё застало отравительницу врасплох.       Бросив перевязку, она поднялась со ступеней и попыталась снова воспользоваться тайным ритуалом Хора, однако раненое плечо, обмотанное оторванным подолом больничной пижамы, заметно сковывало движения, и женщина, получив несколько дюймов острой стали под левую грудь, со слабым вскриком отправилась в полёт к основанию лестницы.       Расправиться с остальными нападавшими было несложно. Всё-таки, преимущественно это были нормальные, мирные люди, которых на больничную койку привела либо неизлечимая болезнь, либо самоотверженность и чувство долга. Численным превосходством они воспользоваться не сумели, и больше мешали друг другу, нежели помогали.       Мне было жаль этих несчастных: ещё совсем недавно я говорила с ними, пыталась утешить, как-то помочь, облегчить их страдания…       Однако жалость не помешала мне убить безумцев, ведь я — охотница, пусть и бывшая, а всякий из нас давно привык к мысли, что, возможно, однажды будет вынужден убить — своего друга, брата или сестру, своих родителей или детей, если те превратятся в чудовищ.       Без сомнений, без колебаний.       — Слушай внимательно, и ты тоже услышишь. Звуки воды, — уточнил Лаврентий и приложился головой о стену. Влажно чмокнуло. Я поморщилась.       В отличие от многих, он не проявлял агрессии, однако и на уговоры прекратить самоистязание не поддавался. Стоило бы отвести беднягу куда-то, где он не смог бы продолжать наносить самому себе вред, но ближайшая палата с мягкими стенками находилась слишком далеко отсюда, да и пары дюжих санитаров под рукой нет.       А звуки воды я в последнее время действительно слышала. Ещё как слышала — отчётливее, чем хотелось бы: в сапогах при каждом шаге противно хлюпало, чужая кровь насквозь пропитала костюм, окрасила тёмно-багровым, мокрая ткань омерзительно липла к телу, сковывая движения…       Как тогда, годы назад, в рыбацкой деревне на берегу моря.       С промокшими сапогами справиться проще всего: снять, преодолевая их отчаянное сопротивление, и вылить содержимое прямо на пол, образуя небольшую кровавую лужу.       С одеждой — сложнее. Просушить бы её, а ещё лучше — переодеться в сухое и чистое, да только время не ждёт.       В любом случае, я была близка к цели.       Остались позади зарубленный мною инвалид-пулемётчик и расстрелянные им на ступенях больные; получили своё две огромные плешивые крысы, спрыгнувшие на меня откуда-то сверху, не иначе как в тщетной надежде отомстить за сородичей, убитых в приёмных покоях. Пал седьмой — и последний — беглец из карцера, бывший хозяин постоялого двора, осуждённый за каннибализм. Он также вооружился стойкой капельницы, однако орудовал ею не в пример хуже покойного Фридриха, а пистолетная пуля в очередной раз оказалась наиболее эффективным средством борьбы с вооружёнными громилами.       Тут, наверху, было тихо и практически безлюдно. Осталось лишь повернуть рычаг аварийного перемещения лестницы… И надеяться, что механизм не заклинит.       Рядом булькнуло. Я вздохнула.       А если, допустим, привязать Лаврентия к стулу? Здесь же, по обе стороны от балкона, двери подсобных помещений, где наверняка найдётся старая мебель.       Связать — и в одной из каморок запереть.       Может ведь сработать: надёжно зафиксированному пациенту гораздо сложнее разбить себе голову.       «И вот, наконец, свершилось: передо мной заветный рычаг!»       Давненько я тут не бывала.       Само собой, раньше мне и не приходилось лично забираться сюда всякий раз, когда возникала необходимость переменить положение лестницы, чтобы попасть в собственный кабинет. На то был лифтёр, который теперь, увы, бесследно исчез — как сквозь землю провалился, вместе со всем остальным персоналом.       «Что ж, я была охотницей, была администратором, теперь выпал прекрасный шанс попробовать себя в роли лифтёра!»       Упёршись в рычаг обеими руками, я толкнула его вправо. Душераздирающе заскрипев, механизм всё же подчинился, и содрогнувшаяся громада лестницы пришла в движение, поднимая платформу, на которой я стояла, ввысь, к балкам под куполом.       Конечно же, моё появление, сопровождавшееся изрядным шумом, не могло остаться незамеченным.       Гортанно каркнула и зашевелилась пыльная груда перьев на самом краю одной из балок, оказавшись огромной, с доброго гуся размером, вороной.       «Или вороном?»       Отряхнувшись и взъерошившись, птица развернула ко мне голову с внушающим уважение клювом, осмотрела круглым, блестящим, как пуговицы на парадных мундирах городской стражи, правым глазом, и отвернулась, очевидно, сочтя угрозу с моей стороны незначительной.       Пара огромных крыс, прервав свой путь, встали столбиками и настороженно сверлили меня подозрительными взглядами.       Я принялась заряжать Эвелину. Запасы пороха подходили к концу, но на пять-шесть выстрелов мне ещё хватало, а больше, как я надеялась, и не понадобилось бы.       Ощетинившись вибриссами, крысы шумно втягивали воздух дрожащими розовыми носами.       Выстрел из мушкета буквально снёс левого грызуна с балки, и правый, пискнув, опрометью бросился наутёк. Убежал он недалеко: пуля оказалась быстрее.       Иссиня-чёрная ворона, нахохлившись, вновь неодобрительно каркнула, явно пересмотрев своё мнение о моей опасности, и, расправив слишком короткие для столь крупной птицы крылья, спланировала вниз, туда, где раньше стоял Лаврентий.       Преследовать её я не стала. Вместо этого направилась к последнему местному обитателю.       — Плюх-плюх-плюх… — мелодично пропела своё странное приветствие голова.       — Здравствуй, Августина, — улыбнувшись, поздоровалась я.       — Вы слышали, как интересно бурлит море? Как шторм, но как дождь. Тихонько, как капает вода. Оно ревёт глубоко во мне. Сейчас оно прорвётся сквозь мои внутренности. Но тихонько, как капельки…       «Если её оставить здесь, рано или поздно она упадёт, и всё окончится трагически. Но там, ниже, вроде бы ещё остались пустующие подсобки?» — задумалась я, подхватывая бедолагу на руки.       Теперь, наконец, путь был свободен, однако некая неясная, гнетущая мысль, порождавшая до сих пор лишь столь же смутные, беспокойные и бесформенные сомнения, всё не дававшие мне покоя, внезапно обрела чёткость и безукоризненную, безжалостную логику.       «Почему я вообще решила, будто непременно, уже вот-вот, встречу здесь тех, кто стоял за всем произошедшим в этих стенах безумием?       Если размышлять логически, то многие трупы, увиденные мною в эту ночь, отнюдь не были свежими. Разве они не выглядели так, словно погибли по меньшей мере неделю назад? Уж опытной-то охотнице стоило обратить внимание на этот факт — и сделать напрашивающиеся выводы.       А сами «заговорщики», все эти увечные старики и пара святош, — неужели похожи на тех, кто отправился бы штурмовать надёжно охраняемое здание, даже при условии предательства части охранников? Так ведь даже представить смешно: калеки ехали в атаку, отчаянно скрипя колёсами инвалидных колясок, а затем, после победы, главари заговора на добрых семь дней заперлись в чужом кабинете, отрезав себе пути к отступлению поднятой лестницей!       Сюжет для комедии.       Отчего же тогда я безоглядно рвалась наверх, будто одержимая? Ведь по всему выходило, что все встреченные мною, за исключением несчастных безумцев-подопытных, — те, кого не жаль было оставить для контроля захваченного, пока главные, ударные силы переброшены туда, где выявлены действительно серьёзные очаги сопротивления: против тех охотников Церкви, что сохранили ей верность…       А если Клиника, со всеми нашими разработками, и вовсе не была главной целью мятежа, заговора, или что там произошло…»       Я всерьёз задумалась — а надо ли теперь идти в кабинет?       «Ну что может ждать меня там — вскрытые сейфы и ни единой живой души? Разбросанные по полу бумаги, измятые подкованными сапогами? Убитая секретарша в приёмной?       Нет, сходить-то, пожалуй, всё-таки стоило. Хотя бы затем, чтобы подтвердить свои догадки…»       Я спускалась по ступеням, обдумывая — что делать дальше, если там, снаружи, уже свершился переворот, и помощи искать просто негде?       Что-что… Брать уцелевших подопечных и уходить. Куда? Не знаю. Но это и не слишком-то важно: я в любом случае своих не брошу.       Мы в ответе за тех, кого приручили. И уж тем более — за тех, кого изувечили. Даже из наилучших побуждений.       Под дверью моего кабинета горько рыдала невысокая, весьма хрупкого телосложения пациентка.       «Кто она? Странно. У меня отличная память, я помнила всех пациентов Клиники по именам. Более того, мне даже не было нужды видеть цифры на пижамах — как у всякого охотника, наблюдательность и внимание к мелочам позволяли различать несчастных, лишившихся лиц или даже тел, по множеству мелких признаков. Её же я попросту не помню!»       Впрочем, стоило ей заговорить, как я вспомнила. Узнала.       — Я не справилась. Пожалуйста, леди Мария…       Голос был мне знаком. Очень хорошо знаком. А вот внешне…       Итак, хорошая новость: Аврора осталась жива.       Она была отличным секретарём. Исполнительным, внимательным к мелочам, ответственным, преданным, обладала цепкой памятью и должна была пролить свет на произошедшее. Бывшая охотница Церкви, как и я, неплохо стреляла и фехтовала, но главное — готовила вкуснейший кофе.       Её и Гратию я могла без колебаний назвать своими единственными подругами.       Плохая новость: она явно не в себе, хуже того — стала подопытной.       Бред, Аврора никогда не участвовала в исследованиях, и уж тем более — в такой роли! К тому же, для того, чтобы изменения зашли так далеко, должно было пройти не меньше года с начала процедур!       Но почему же тогда…       Я уже не знала, что и думать.       «Либо я сошла с ума и вижу то, чего не может быть, либо с того дня, который ещё совсем недавно, после пробуждения в приёмных покоях в обнимку с покойником, казался мне последним, а точнее — с недоброй памяти банкета по случаю юбилея ректора Виллема, — прошло гораздо больше времени, нежели я предполагала до сих пор.       Но что в таком случае произошло со мной тогда, после банкета? Почему из моей памяти исчез, пропал бесследно столь продолжительный отрезок времени?       Амнезия?       Кома?       Летаргический сон?»       Увы, но это — один из тех случаев, когда оставалось лишь сожалеть, что я в своё время избрала путь охотницы, а не занялась наукой: сейчас моих познаний в медицине катастрофически не хватало для вынесения диагноза самой себе.       — Леди Мария…       Ах, да! Что же делать с несчастной Авророй?       Отвести её к остальным? Расспросить? Но я в шаге от цели!       Ничего ведь не случится, если я оставлю её здесь на пару минут? Поблизости — никого, и ей ничто не угрожает.       — …не справилась. Пожалуйста… — ломким голосом пробормотала Аврора, и я не выдержала.       — Не переживай, всё будет хорошо, — попыталась утешить подругу, обнимая её болезненно-худые плечи. А в голову настойчиво ломилась странная, совершенно нелепая в этой ситуации мысль: Аделина, Амелия, Анна, Августа, Агния, Аврора, — почему в Ярнаме большинство женских имён — на «А»?       Моя секретарша замерла. Кажется, даже дышать перестала.       — Леди Мария?! — наконец, сумела выдохнуть она.       — Да, это я, Аврора. Прости, что меня так долго не было.       — Ничего. Главное — ты вернулась. Нам тебя так не хватало, когда ты умерла…