Но ведь я буду рядом

      В забегаловке на углу было не так много людей, потому все успели выскочить прямо под первый снег и теперь переминались с ноги на ногу, натягивая куртки и ожидая пожарных. Заламывали руки официантки, владелец пытался сделать хоть что-то с помощью просроченного огнетушителя, но тот, увы, издавал лишь свист да изредка выплевывал с пригоршню белой пены. Деревянная постройка вспыхнула неожиданно быстро, как тополиный пух на обочине, который так интересно жечь каждый год. Счастье, что все посетители успели спастись. Кроме Кенни. И надо ему было именно в этот момент захотеть в туалет!       Кайл метался у стен, пытаясь разобрать хоть что-то среди рева пламени и грохота падающих досок. Хоть звук, хоть намек на голос. Рядом тенью маячил Стэн, которому уже пришлось один раз оттаскивать Кайла от огня, не дав ему ринуться в горячую пропасть.       Тогда он долго тряс Брофловски за плечо, почти крича: «Кайл, не сходи с ума, нам не будет легче, если ты тоже погибнешь, ты же мой лучший друг!». Он не понимал, что за разительная перемена произошла с рыжим: тот, конечно, всегда старался помочь людям, но сохранял при этом разум и не подвергал себя смертельной опасности. Стэн вообще уже ничего не понимал.       В конце улицы завыла пожарная машина и, словно вторя ей, вскрикнул Кайл, метнувшись в сторону заднего двора, где летом ставили пластмассовые столы и стулья под огромными зонтами, а сейчас остался лишь навес. За полуобвалившейся стеной показалась фигура, черная на фоне огня, но достаточно различимая по очертаниям.       – Кенни!       Радость в голосе Кайла можно было есть ложкой.       – Кенни, ты в порядке?       Стэн с облегчением вздохнул: Кенни жив, и Кайл не кинется больше в горящее здание, и все закончится хорошо.       Маккормик подошел совсем близко, стало видно, что он хромает, и рыжая ткань перепачкалась в саже, и в волосах пепел и на лице царапина, и он живой.       С мерзким скрежетом обвалился навес.       Кайл подпрыгнул от неожиданности и тут же метнулся вперед, туда, где превратилось в груду досок то место, где мгновение назад стоял Кенни, живой и, ну хорошо, почти невредимый. Не отдавая себе отчет ни в чем, откинул одну тлеющую деревяшку, другую, не думая даже, что обжигает руки. Краем глаза увидел, как приближается Стэн и, замерев на секунду, помогает разбирать завалы вместо того, чтобы оттащить от огня.       – Спасибо, – говорит и сам пугается своего голоса: он почти кричит, срываясь на высокие ноты.       Они останавливаются, когда под куском шифера обнаруживают светлую макушку. Волосы на виске слиплись от крови, и Кайл падает на колени, поднимает к себе лицо, по которому гуляют всполохи.       – Кенни, пожалуйста, очнись! Я обещал, что больше не дам тебе умереть.       Глазам горячо, и дышать горячо, и всему телу горячо, потому что огонь повсюду и уже изготовился лизать Кайлу руки, как преданный пес, и железная балка, которой Кенни придавило, тает внутри пламени.       Кенни насилу открывает глаза, смотрит Брофловски в лицо, измазанное сажей, как у трубочиста, и старается хоть немного улыбнуться. Кайл опалил брови, от горячего, едкого дыма он щурится и часто моргает, и глаза наверняка слезятся от него же.       – Кайл, ты, блять, придурок. Уходи отсюда. Ты же знаешь, что завтра со мной все будет хорошо.       – Кенни, я не брошу…       – Я с тобой дружить не буду, если ты не уйдешь.       Получается по-детски, Кайл хмурится и мотает головой:       – И не мечтай.       Кенни изворачивается как может, хватаясь рукой за зеленый воротник, и притягивает к себе. Говорит очень торопливо, касаясь губами уха, и, хотя они в чертовом огромном костре, Кайлу все равно губы кажутся горячими, и он вздрагивает, покрываясь мурашками, сам не зная, почему.       – Не знаю, в курсе ли ты, но я воскресну утром живой и здоровый. Ты – нет. Что ты прикажешь мне делать завтра, если сейчас ты тут сдохнешь из-за меня? Проваливай, живо.       Отпускает, отталкивая от себя. И тут же роняет голову на дощатый пол бывшей террасы. Кайл поднимается с колен и моргает еще чаще, разворачивается, сжимает кулаки и тянет за собой Стэна, стоящего в паре шагов, за рукав куртки. Тот непонимающе мотает головой, не сходя с места:       – Что с тобой? Ты же рвался спасти Кенни, а теперь мы должны его оставить? Почему?       – Он сказал, чтобы мы уходили, чел. Это его решение.       Они прорываются через стену огня, расцветшего на ими же разбросанных досках, и на Кайле ушанка начинает тлеть, и как только они наконец выбираются, Стэн падает прямо на тонкий слой снега, а рыжий снимает шапку и сбивает перчаткой слабые язычки пламени, стараясь смотреть строго вниз, так, чтоб кудри закрыли лицо.       Часть здания уже потушили. Несколько человек подбежали к ним, задали стандартное «Ктонибудьостался?» и, получив ответ, направили струю из пожарного рукава на то место, где они оставили своего друга. Потом были проблесковые маячки скорой, оранжевые одеяла и повязки, мазь от ожогов и родители, более тихие и испуганные, чем обычно. Достаточно испуганные, чтобы только обнять и отвезти домой, не задавая больше вопросов.       Под тяжелыми балками и сухими досками, потрескивающими почти так же весело, как костер на дружеском пикнике, Кенни прокусил себе руку. Под зубами заскрипели сухожилия, разорвалась кожа, заставляя перчатку пропитаться красным. Умирать, сгорая заживо, было самым нелюбимым его способом. Самым болезненным, даже хуже, чем тонуть.       «Возможно, Смерть мстит мне за то, что я бегал от нее так долго», – Кенни почти улыбнулся такой догадке. Целых две с половиной недели Кайл стерег его от любой мало-мальски опасной фигни, и вот, стоило ему отлучиться… «Надо было позволить ему пойти со мной в туалет, он же собирался». Кенни сильнее сжал зубы. Хотелось закричать, ужасно хотелось. Так, чтоб порвались голосовые связки, до хрипоты, так, чтоб выплюнуть легкие наружу. Боль в пылающей ноге стала невыносимой, Кенни стошнило.       Он не мог позволить себе закричать после того, как с трудом уговорил Кайла вынести из огня свой драгоценный еврейский зад. Минут максимум через пять он умрет от потери крови и болевого шока, завал не успеют ни потушить, ни разгрести к тому времени, так что утром он проснется в своей постели, как обычно. Нужно только потерпеть эти пять минут.       Кенни царапает ногтями запястье, уже почти отгрызая от собственной руки кусок. Умирать, сгорая заживо, страшно больно. Даже хуже, чем тонуть.       Но это все равно едва ли сможет тягаться с мыслью о том, что он не встретит Кайла завтра в школе. И вообще нигде.       Кенни зажимает обеими ладонями рот и прокусывает язык, рот наполняется соленым и теплым. В голове уже мутнеет, боль начинает отступать куда-то за туман, что плещется перед глазами, и он выдыхает, впадая в ступор. Теперь боль не доберется к нему: он просто не может больше ее воспринимать. Это ему Брофловски как-то рассказал: мозг переходит в стадию торможения... Кенни вспоминает, что Кайл опалил брови, когда пытался спасти его, и мысленно смеется. Он будет выглядеть очень смешно без бровей.       Глаза начинают слипаться, и Кенни окончательно успокаивается. На границе сознания мелькает страх, что утром Кайл не вспомнит о его смерти, но Маккормик отмахивается от этой мысли, наконец проваливаясь в пустоту.