Не ходите, дети...

      Всю первую неделю своей практики Сергеев посвятил выкуриванию меня из норы моей привычной невозмутимости и холодного спокойствия. Он был везде, где бы я ни появлялся. У него словно радар был настроен на мои передвижения по редакции.       Стоило мне заскочить буквально на минуту в отдел новостей, я видел его, склонившегося над чьими-то гранками. Если я шел с поступившими сводками в отдел происшествий, он уже обсуждал там последние события с «криминалистами».       Он дружил сразу и со всеми. Был на одной волне с нашими спецкорами, охотно делился наводками и неизвестно откуда уже приобретенными связями, подсказывал идеи насчет очередной «бомбы». Его обожали в отделе культуры, спорта, политики.       Боже, он умудрился подружиться даже с местными фотокоррами, которые в один голос звали его на какие-то сомнительные сессии, а он хохотал и обещал обязательно подумать над этим.       И каждый раз, как я оказывался в поле его зрения, когда он в очередной раз кого-то очаровывал, я чувствовал на себе его взгляд победителя, который чуть ли не кричал мне во весь голос: «Посмотри, я еще и не так могу». У меня складывалось впечатление, что целью его практики было лишение меня спокойствия, желание сделать мою жизнь невыносимой.       Надо сказать, у него отлично это выходило. Никогда даже и подумать не мог, что буду хоть на кого-то так реагировать. Если включить рассудок, то сложить два и два не составляло труда. Я, наконец, встретил того пресловутого противника, с которым в итоге должен вступить в бой любой персонаж классической литературы. И совсем неважно положительный или отрицательный этот персонаж.       Сергеев был тем самым, неизвестно откуда прибившимся, вторым львом в прайде, а, как известно, в прайде может быть только один предводитель. А это мой мир, и я не собирался позволить наглому щенку забрать даже какую-то часть его, малейшая возможность такого исхода выводила меня из состояния равновесия.       Меня раздирали противоречивые желания, когда я смотрел на него.       С одной стороны, мне хотелось разбить в кровь кулаки о его зубы, стереть с его такого красивого и такого надменного лица эту улыбку превосходства, которая появлялась лишь тогда, когда он смотрел на меня. Хотелось душить его, смотреть на его, судорожно хватающие воздух, синеющие губы и охрененные серые глаза, из которых уходит жизнь.       С другой стороны, я гнал от себя эти мысли, я хотел этого мальчишку так, как не хотел, наверное, никого в своей жизни. Почему? Потому что он не был добычей, он был равным мне, и так хотелось покорить его, заставить склониться. Хотелось чистой победы, чистого удовольствия.       Влад был хорош, так хорош, что хотелось писать с него картины, лепить скульптуры, да и еще хрен знает, чего хотелось делать с его телом. А он, как будто чувствовал это. Чисто случайно задевал меня плечом в коридорах, касался кончиками пальцев моей руки, передавая материалы, склонялся рядом с моим лицом так низко, показывая какие-то важные, найденные им, ошибки, что я вдыхал запах его волос, скользящих по моей щеке. Он насиловал каждый день мои тактильные ощущения, он был все время рядом, он был моей тенью.       Зачем ему это? Я не мог понять, сколько ни пытался, я не мог разобраться, что он от меня хочет. Слишком явным было то, что он меня терпеть не может, так что нельзя было предположить, что он привлекает мое внимание, потому что запал на меня. В этом случае все стало бы намного проще. Но нет. Всё было не так. Один раз, я даже решил проверить мелькнувшую догадку и положил ладонь на его руку. Его дернуло от меня разрядом электрического тока, а на лице отразилось такая неприкрытая ненависть, что я вздрогнул.       Нет, дело не в этом. Но тогда в чем? Что ты задумал, Владислав Сергеев, в чем твоя цель? Где я тебе дорогу перешел?       С этими мыслями я вел машину по магистрали, радуясь непривычному отсутствию пробок. На повороте меня подрезал мотоциклист, и я даже не удивился, узнав в нем Сергеева. Тот, резко газанув и набрав скорость, ловко лавируя между машинами, скрывается из виду. Любопытно, но в какое бы время я не выезжал из дома, история повторялась каждое утро. Влад будто поджидал меня за углом, чтобы догнать меня по дороге, вынырнуть из ниоткуда, сделать очередной финт и прибыть на работу раньше меня.       О, ему так хотелось быть первым, и я знал почему. Уже привычно сматерившись, я припарковался рядом с моим местом, которое было надежно оккупировано Сергеевым, не желавшим слушать мои возражения по данному поводу и повторявшим этот детский трюк изо дня в день.       Я догоняю его возле самого лифта. Смерив меня равнодушным взглядом, он заходит в кабину, я следом. Кривит губы и нажимает кнопку нужного этажа. Двери закрываются, мы одни в замкнутом пространстве. Напряжение между нами можно есть ложкой. Можно, но не нужно, вероятность отравления плавающим между нами негативом слишком велика.       Влад стоит напротив меня и, не отрываясь, не мигая, почти не дыша, смотрит в мои глаза. Повинуясь мгновенному импульсу, нажимаю кнопку «стоп». Лифт тормозит, а Сергеев удивленно вскидывает брови.       Мы одни, нам никто не мешает, может, это шанс разъяснить не поддающиеся логике поступки и отношение Влада? Делаю попытку:       — Послушай, я тебе чем-то не нравлюсь. Я не понимаю…       Сергеев тут же перебивает меня:       — Оу, ты не понимаешь? А знаешь, так ведь часто в жизни бывает. Внезапно происходит какое-то случайное гавно, и ты реально не понимаешь, почему это гавно произошло именно с тобой. Ты думаешь, ты пытаешься найти объяснение. Но ты не находишь. А знаешь почему? А потому что нет никакого объяснения. Это просто надо принять. Как истину. Гавно просто случается. Просто так, без логики, без объяснений. И не надо тут ничего понимать. Руку убрал, — внезапно заканчивает он, отталкивает меня и нажимает кнопку отмены.       Лифт приходит в движение, останавливается на нашем этаже, двери открываются, Влад поворачивается к выходу, губы его дёргаются в ухмылке и он с издёвкой бросает:       — Я доступно всё объяснил, — и контрольным в голову, — малыш?       Поворачивается ко мне спиной и выходит, оставив меня в состоянии полнейшей прострации от нелепости только что произошедшей ситуации.       Меня выворачивает наизнанку от его слов, потому что сейчас, в этой самой кабине лифта, я увидел самого себя, услышал свои интонации, я смотрелся в зеркало и видел свое отражение.       Влад Сергеев — моя копия, срисованный с меня образец циника и ублюдка, как же я хочу тебя, хочу этой бьющей через край ненависти, хочу, чтобы этот презрительный взгляд сменился на взгляд полный желания, чтобы его губы говорили мне то, что я хочу от него слышать, а не вот это вот всё.       Всегда был уверен в том, что к любому человеку можно найти подход, уговорить на секс можно хоть кого, если знать, какие ключи к кому надо подбирать. И неважно, кто это — блюстительница морали, монахиня в святом храме, стопроцентный натурал и гомофоб. При определенной дозе обаяния, лести, наглости и драйва, можно сломать даже каменную стену неприступности.       Но оружие против брони Сергеева… а оно существует вообще? Любой мой подход пресекается на корню, я даже не могу настроить наше общение хотя бы в рамках приятельского. Нет, он не бросается на меня и не брызжет ядом при свидетелях, он слишком подчеркнуто вежлив даже наедине со мной. Не к чему мне придраться, он идеален, и только взгляд выдает его отношение.       В середине рабочего дня иду к Василию Карповичу с изменениями в графике выхода нового номера. Дверь в кабинет начальника приоткрыта, слышу знакомый голос Сергеева, который воркующе и с хрипотцой в голосе мурлычет:       — Василий Карпович, ваши подходы к организации работы редакции гениальны. Я восхищаюсь вашим талантом, вам обязательно надо написать книгу о подводных течениях в мире журналистики. Такие ценные идеи, как ваши, не должны пропасть, их должны увидеть люди.       Не верю своим ушам сейчас, толкаю дверь и замираю на пороге. Сергеев сидит перед столом моего начальника в расслабленной позе, широко расставив ноги, а главред слушает его, приоткрыв рот от удовольствия, и не отрывает от мальчишки такого знакомого мне взгляда.       Немею от этой сцены. Я не понял. Он что, подкатывает к моему Карпуше?       Почти с восхищением смотрю на Влада, да, этот щенок далеко пойдет. Может. Умеет. Практикует. Манипулирует людьми так, как будто брал у меня мастер-классы.       Ну нет, мальчик. Кого-кого, а Карпушу я тебе не отдам. Это мое место, мой маленький островок под солнцем благосостояния.       — Василий Карпович, — подхожу к столу со стороны кресла главреда, наклоняюсь к нему, кладу руки ему на плечи и, глядя в глаза Сергееву, говорю на ухо главреду нежно и с придыханием, — нам надо кое-что обсудить.       Карпуша судорожно вздыхает, ерзает в своем кресле, кладет вспотевшую ладонь на мою руку и обращается к Владу:       — Да, да, надо будет подумать над этим. Вы идите, Сергеев, работайте.       Глаза Влада суживаются, он поджимает губы, делает равнодушное лицо в ответ на мой снисходительный взгляд и выходит из кабинета. А ты как хотел? Карпуша так долго находится в состоянии тотальной зависимости своих подавленных желаний в отношении меня, что так просто отказаться от этой зависимости он не в состоянии, это все равно, как бросить принимать наркотики, которые держат тебя под контролем на протяжении нескольких лет.       Обсуждаем текущие вопросы, и тут Василий Карпович вспоминает:       — Максим, тебе надо съездить в командировку, решить кое-какие проблемы насчет финансирования с нашим издателем. Лучше тебя никто не справится.       Довольно улыбаюсь. Кто бы поспорил насчет моих коммуникативных способностей. Отвечаю:       — Я и сам собирался просить вас об этом. У меня появилось несколько идей, надо их уже претворить в жизнь. Так что, если возможно, мне нужен секретарь.       — Секретаря сейчас дать не могу, у него завал с типографией, так что дел у него по горло. Возьми кого-нибудь из сотрудников.       Да, именно к этому я и вел. Удовлетворенно киваю:       — Ну, хорошо. Тогда, может, Сергеев?       — Отличная идея, Макс, он парень способный, у тебя просто чутье на профессионалов.       А вот теперь начнется самое интересное. Да, мой мальчик, тебе некуда деться. И отказаться ты тоже не можешь. Ты не в той позиции, и не в тех условиях, чтобы позволить себе такую роскошь.       Ты, я, машина, четыре часа в пути — кайф, да и только. Главное, живым выбраться и без эмоциональных потерь из этой суперпозиции.       Ищу Влада, хочу сам сообщить ему эту сногсшибательную новость. Сергеев обнаруживается в кафетерии в полном одиночестве в компании чашки кофе. Он не видит меня, с какой-то непонятной тоской смотрит в окно, на лице выражение усталости и обреченности что ли. Не могу дифференцировать по своему внутреннему классификатору эти эмоции.       Влад сейчас, без этого своего королевского налета а-ля рыцарь без страха и упрека, любите меня всем миром, выглядит еще моложе, и кажется таким беззащитным и трогательным, что сердце замирает, настолько он сейчас красив. Но это доверчивое выражение лица тут же пропадает, как только он поворачивает голову и видит меня. Рот презрительно кривится, он недобро и выжидающе смотрит на меня.       — Ты завтра едешь со мной по делам журнала.       Он брезгливо приподнимает брови:       — Да ты осчастливил меня просто, Максим…кхм… Владимирович.       — Не опаздывай. Выезжаем рано, я за тобой заеду.       Не жду от него ответа, поворачиваюсь и иду к выходу. В спину мне несется плевок:       — Как скажешь, малыш.       От этого его «малыш» хочется развернуться и вдарить со всего размаху, чтобы кровь рубиновыми брызгами по скатерти. Но я не реагирую, я изо льда и металла, мои нервы из титанового сплава, мои эмоции контролируются сверхъестественным образом.       Утром подъезжаю к его дому, он уже стоит с сумкой на плече, спрятав руки в карманы куртки. Открывает дверцу, садится, машет рукой:       — Трогай, кучер.       Не может по-хорошему. Или не хочет? Чувствую, это будет трудная дорога. Но это мой выбор, мне надо расставить фигуры в этой партии. И пока белые агрессивно нападают, черные уходят в глухую оборону.       Резко парирую:       — Где тебя потрогать, зайчик?       Он вздрагивает, хмурится, и, что удивительно, ничего не отвечает на это. Я продолжаю:       — Мы не закончили один разговор. Придется это сделать сейчас. Так почему ты меня так ненавидишь?       Он поворачивается ко мне и смотрит так удивленно, словно не понимает, почему я до сих пор не догадался.       — Я тебя ненавижу? Ты только это рассмотрел? Нет, Максим… Владимирович, ты очень невнимателен при всей своей наблюдательности. Давай-ка соберем в одно целое все сильные эмоции, которые ты знаешь. Ты ведь знаешь всё о том, что может управлять человеком?       — К чему ты ведешь? — немного нервничаю, потому что снова начинается разговор, который, похоже, понятен только Владу. А он продолжает:       — Сильных эмоций много. Ненависть, злость, страсть, гнев, обида, ярость. Перемешай всё, и пей эту жижу медленно и смакуя. И когда тебе захочется проблеваться, тогда ты, может, поймешь, какую гамму эмоций я к тебе испытываю.       Я пожимаю плечами. Это становится интересным.       — Сильные эмоции, говоришь? Среди сильных эмоций есть еще любовь.       Сергеев внезапно фыркает и чуть не смеется мне в лицо:       — Любовь? Не, не слышал. А что это? — резко меняет выражение лица на серьезное и заканчивает. — Так ведь и ты не знаешь, что это. Зачем мне у тебя это спрашивать.       Отворачивается к окну и молчит до конца нашего пути.       В течение дня носимся по городу, решаем вопросы, встречаемся с нужными людьми, забываем о том, как много неясного и странного между нами. На какой-то момент вижу, что Сергеев в процессе переговоров теряет свою любимую маску высокомерного принца, обсуждает со мной текущие вопросы так просто, как люди обычно и должны это делать.       Уже поздним вечером расходимся по своим номерам в гостинице. Мысль, что он тут, совсем рядом, за стеной, в соседнем номере, не дает мне расслабиться. Я знаю, что вызываю в нём эмоции, пусть не положительные, но они есть, а это уже что-то значит. На эмоциях можно играть, эмоции можно использовать. Только с ним правила игры какие-то извращенные, всё перевернуто с ног на голову, даже ходы просчитать не получается.       Заказываю в номер бутылку виски, в надежде, что смогу выкинуть все эти, мучающие меня мысли из головы, но выпив пару стаканов, решаю, что более подходящего момента для продолжения выяснения отношений и не придумаешь.       Решительно, чтобы не дай Бог не передумать, выхожу из своего номера, и, сделав пару шагов по коридору, стучу в соседнюю дверь.       — Открыто, — слышу громкий голос Влада, толкаю дверь ногой и захожу внутрь.       Сергеев стоит у окна в расстегнутой рубашке, со стаканом в руке — мысль расслабиться пришла в голову, видно, не только мне.       — Что хотел? — не поворачиваясь, спрашивает он.       И тут у меня происходит срыв тормозов, я не контролирую свой ответ, который вылетает из моего рта со всем возможным безумием:       — Что хотел? Тебя!       Влад медленно поворачивается ко мне, приподнимает одну бровь. Мне сейчас кажется, он не верит тому, что только что услышал. Потом его лицо приобретает странное, непонятное мне выражение. Он смотрит на меня нечитаемым взглядом, в нем больше нет насмешки, нет презрения. Кажется, что он над чем-то раздумывает, что-то просчитывает, выбирает решение. Подходит к столу, ставит свой стакан, потом делает совсем невероятное — стягивает с плеч рубашку и бросает её на кресло.       Приближается ко мне, толкает меня к стене, прижимается голым торсом и давит пальцами на мои губы:       — Хочешь меня?       Меня мгновенно скручивает такое сильное желание, что не хочу никаких прелюдий, хочу его сразу, тут же, чуть ли не у порога.       Сжимаю его плечи, с силой веду вниз, царапая кожу, сминая мышцы, по спине, опускаю руки на ягодицы. Он резко и со злостью сбрасывает мои руки со своего тела, задирает их кверху, сдавливает так, что больно. Я дергаюсь вперед, стукаемся лбами, зубами, кусаю его губы, чувствую такие же укусы в ответ, запах крови, металл во рту.       Такого поцелуя в моей жизни не было, столкновение стихий, битва до смертельного исхода, сражение, из которого выйдет лишь один победитель. Удовлетворение от этого поцелуя сродни самому сексу, физическое наслаждение накрывает с головой, но этого мало, надо дальше, хочется больше. Чтобы лавиной снесло остатки разума, смыло течением, не хочется ни о чем думать, хочется одного, чтобы его губы не исчезали, потому что целовать его это то, ради чего я жил все эти годы, ради чего я не мог представить себя ни с кем. Вот поэтому. Потому что все те мимолетные фрагменты были подготовкой к этому, прелюдией к нему.       От жара его обнаженной кожи перестаю замечать, что мои руки по-прежнему зафиксированы над головой, что он не дает мне свободы действий, что он ведет в этом танце. Способность соображать кажется абсолютно атрофировавшейся, но тут Сергеев медленно отстраняется, а я разочарованно открываю глаза и натыкаюсь на его внимательный взгляд.       — Чего ты хочешь? — спрашивает он и выжидающе смотрит на меня.       — Тебя, — повторяю я.       — Меня? — уточняет он. — Попроси меня.       Непонимающе смотрю на него, а он вжимает меня все крепче в стену, он так близко, что ощущаю, как он хочет меня. И он чувствует то же самое, считывает реакцию моего тела.       — Попросить тебя о чем?       — Попроси меня, чтобы я трахнул тебя.       — Ты меня? Что?       Знакомое уже насмешливое выражение вновь появляется на лице Влада.       — Что? Серьезно? Ты так привык, что ебешь именно ты, что и представить не можешь, что бывает и по-другому? Нет, малыш, ты попросишь, чтобы я трахнул тебя. Если не сейчас, то позже, но, поверь мне, это случится.       Сергеев отпускает мои руки, я потираю онемевшие запястья, я даже думать сейчас не хочу над его словами. Потому что то, что сказал сейчас этот, возомнивший о себе невесть что, пацан, отказывается обретать смысл в моей голове. Качаю головой и вполголоса отчетливо говорю:       — Пошел ты нахуй, щенок.       Влад улыбается:       — Не дождешься, зайчик.       Пинаю ногой дверь, иду в свой номер с единственным желанием — надраться так, чтобы хотя бы на один вечер перестать осознавать себя в этом мире, где вместе со мной, по какой-то нелепой случайности, оказался тот, кто стал моей персональной карой за все мои совершенные некогда грехи.