Черный

— Ты так смотришь на небо, будто хочешь туда, хочешь взлететь. Аника приподнялась на локте и, заправив за ухо выбившуюся из косы рыжую прядь, заглянула ему в лицо. Вокруг стрекотали кузнечики, и воздух плавился в послеобеденном зное середины лета, истекая сотнями запахов, большую часть которых Аника наверняка не чувствовала. Но в ее живых зеленых глазах сверкали задорные смешинки, высоко в небе пели жаворонки, коровы притихли, занятые жвачкой, снизу грела раскаленная за день земля, а сверху — солнце, и Дару было хорошо. Уютно. Почти как дома. Если бы кто-то сказал ему полтора года назад, что он будет жить с людьми, Дар бы не поверил. В тот страшный, невыносимо мучительный день, когда отец сообщил о гибели матери и о том, как именно она умерла, любая его мысль о людях сводилась к одному короткому «Убей». А потом… потом он долго летел куда глаза глядят, не понимая ни куда направляется, ни что там будет делать. Да и могло ли существовать место для дракона вне долин? Когда крылья почти отказались шевелиться от усталости и холода, Дар опустился — почти упал — на землю. Ледяной, режущий ветер доносил запах дыма и собачий лай — где-то совсем рядом было человеческое поселение, хотя с воздуха Дар его не заметил. Что, впрочем, не удивляло — он уже почти ничего не видел. Веки стали тяжелыми, почти такими же тяжелыми и неповоротливыми, как и ноющие от усталости крылья. Казалось, кровь внутри застыла, сгустилась, и сердце с каждым ударом звучало все тише, все слабее. Но если его найдут… если его найдут драконом — это смерть, сразу же, без разговоров. Дар, правда, не был уверен, что в противном случае ему светит что-то другое. Но какая-то крохотная частичка внутри продолжала цепляться за малейшую возможность, пусть даже самую ничтожную и ненадежную, продлить жизнь. Последним усилием воли сменив облик, он без сил упал на вытоптанный драконьими лапами снег. Легкая кожаная куртка грела ничуть не лучше чешуи. Нужно было попытаться дойти до какого-то укрытия. Нужно было хотя бы просто двигаться, чтобы не замерзнуть. Нужно было… Очнулся он в тепле, возле открытого очага, закутанный по самую макушку в тяжелые колючие одеяла, остро пахнущие дымом, шерстью и потом, незнакомым, душным, — тогда Дар впервые почувствовал человеческий запах. — Ты меня вообще слушаешь? — чуть обиженно напомнила о себе Аника, вырывая его из воспоминаний. — Конечно, Ани, конечно слушаю. — Дар улыбнулся, глядя, как на простодушном веснушчатом лице расцветает ответная улыбка. — Просто не знаю, что тебе сказать. Я и вправду хотел бы взлететь. А ты разве нет? — Что ты! Конечно нет! Там же… Там высоко. Страшно… — Ани еще сильнее округлила свои и без того круглые глаза, обрамленные светлыми, почти невидимыми ресницами, и понизила голос, заканчивая благоговейным шепотом: — Представляешь, как оттуда падать?.. Она выжидательно воззрилась на Дара, предлагая разделить ее страх. Но что он мог ей сказать? Да, он представлял, каково оттуда падать, хуже того — он это знал. Но все равно до боли в отсутствующих сейчас крыльях жаждал снова взлететь. И не мог. Потому что — Аника, и деревенское стадо вокруг, и семья. Человеческая семья, не побоявшаяся в морозную зиму, когда и своих-то детей бывает кормить нечем, подобрать странного потеряшку в лесу. Правда, кроме Аники, детей у них не было, а работы и в поле, и по дому всегда хватало. Но само то, что люди могут не только убивать, казалось Дару поначалу непостижимым. Неправильным. А потому он в первое время только упрямо отмалчивался и ждал. Когда им надоест притворяться, когда они проявят свою истинную суть. Когда за еду и тепло придется заплатить чем-то помимо работы. Но шло время, Тиг, хозяин дома, все так же ходил на охоту в страшный, промерзший до последней веточки лес и все так же звал — не заставлял, а звал! — Дара с собой. Дия, мать Аники, все так же изо дня в день обиходила маленькое хозяйство и готовила еду, неизменно усаживая Дара за стол вместе со всеми. И Аника, маленькая, подвижная, рыжая Аника целыми днями все так же хлопотала по дому, то и дело что-то у него спрашивая, что-то рассказывая, а то и просто напевая себе под нос. Будто все было нормально. Так, как и должно быть. Соседи разве что перешептывались за спиной, судачили кто во что горазд, но к этому Дар привык еще с детства. Видимо, соседи одинаковы везде, что среди драконов, что у людей. Дар перевернулся на живот, подпер подбородок кулаками и скользнул рассеянным взглядом по усеянному сонными коровьими тушами полю. Горизонт плыл в жарком мареве. Или это были слезы? — Не бойся, Ани, ты не упадешь. Если не взлетаешь, то и упасть ведь нельзя, верно? Может, если он не будет оборачиваться еще дольше, жажда пройдет? Может, со временем забудется свист ветра под крыльями и бескрайнее небо вверху и внизу — вокруг, обнимающее, обволакивающее, родное… Может, если притворяться человеком достаточно долго, он каким-то чудом сумеет им стать?

***

Дар хотел бы сказать, что почувствовал неладное заранее, что на душе было неспокойно и… Да, неспокойно было. Последние полгода примерно, с тех самых пор, как два человеческих государства, их Верадия и соседний Тадар, оба одинаково крохотные и непомерно честолюбивые, что-то между собой не поделили. Точнее, не поделили, конечно же, короли, а вот воевать пришлось уже всем. Кроме королей. Следом за известиями о войне пошли вербовщики, сборщики дополнительного налога и дезертиры. К счастью, их деревня была слишком маленькой, а потому и неинтересной, и забредали в нее первые и третьи разве что случайно. А вот слухи, один другого страшнее, неслись будто сами собой. Верадия проиграла крупную битву. Нет, всю войну. Король сдался. Убит. Нет, подписал ужасно невыгодный мир… И так без конца. Никто не знал, чему верить, и тревожное ожидание висело в воздухе, как ядовитый туман над трясиной. Дар теперь часто уходил на охоту один. Тига на исходе зимы подкосила страшная простуда, неделю в горячке провалялся и еще с месяц на ожившую тень походил. Весна выдалась ветреной и сырой, и Дия просто становилась на пороге с видом «только через мой труп» каждый раз, когда Тиг начинал собираться на охоту. Тиг вздыхал, закатывал глаза, пытался пару раз спорить, но итог был один — на охоту уходил Дар. В лесу было хорошо. Спокойно. Иногда его даже посещала шальная мысль отойти как можно дальше от деревни — и обратиться. Наконец-то, спустя два года — дать себе волю. Вспомнить. Взлететь… Он так и не решился. Дракон ведь не ворона — его издалека видно, особенно в небе. А деревень вокруг хватало, пусть и не близко, если по земле идти. Возвращался Дар, как обычно, без спеха. Как бы хорошо он ни относился к своей приемной семье, но люди оставались людьми. Непонятные, слишком суетливые, слишком… чуждые, они говорили иначе, смотрели иначе, они даже пахли иначе, и за все два года, даже больше уже, Дар так и не привык к этому пронзительному запаху. Не то чтобы неприятному — чужому. Постоянному напоминанию, что ему тут не место, что он — обманщик. Да, Тиг и Дия знали, что его мать погибла, знали, что он был лишним ребенком, принесшим семье беды своим рождением, знали, что он сам ушел, чтобы не доставлять отцу еще больше хлопот. Но все это они понимали по-своему, превращая его историю в человеческую, каких десятки в деревнях случается, а Дар и не пытался разубеждать. Тропинка вывернула на опушку, и он застыл как вкопанный: над деревней, видневшейся вдали, тянулись вверх, как толстые пальцы вмерзшего в лед мертвеца, столбы черного дыма. Два, четыре, пять, семь… Дар перестал считать и сорвался с места, ринувшись к домам напрямую, через поля. Ноги вязли в размокшей после затяжных дождей земле, целыми пластами цепляющейся к подошвам, будто пытающейся удержать, не пустить туда, к этим страшным дымным пальцам, протыкающим хмурое небо. По спине стучал арбалет, тоже будто уговаривая: «Стой-стой-стой. Не ходи, не надо». А может, это был его собственный голос — голос разума, сердца или души, надрывавшийся в попытке остановить. Дар не слушал. Не мог. Потому что было внутри и то, что тянуло вперед. Какая-то часть его души, сжавшаяся в тугой ком и дрожащая в ожидании неизбежного. Жаждущая этого… Он должен был увидеть. Он… Нет, не он — та самая, неведомая и незнакомая ему часть хотела увидеть. Деревня полыхала. Один дом, второй, третий… Зачем? Зачем уничтожать то, что тебе не нужно? Чтобы не воспользовались другие? Так некому — вокруг ревело пламя и молчали трупы. Тишина. Дар никогда бы не подумал, что она может быть такой — с треском прогорающих бревен и гулом бушующей стихии. Но — тишина. Будто глубоко-глубоко под водой. Живых Дар не встретил. Никто не плакал, не кричал, даже мычания скотины не слышно было. Кого-то смерть, видимо, застала в доме, но некоторые бежали, наверняка пытаясь спастись, может — даже защищаться или защищать. Этих он видел то тут, то там посреди дороги и возле дворов. Изуродованные, изломанные тела, словно большие куклы. Вот Зара, ребенок еще совсем, двенадцатую весну только встретила, — красная вся, будто в вишневом соку искупалась, выпотрошенная как рыба. Кэлек, кузнеца сын, тоже пацаненок мелкий — и тоже… такой. Как приготовленная к жарке тушка. Чье-то прибитое к забору тело, распятое на манер снежинки. Еще одно, на пику, как на вертел, насаженное по всей длине. И еще. Еще. Еще… Калитку в свой двор Дар едва открыл: руки дрожали и в глаза будто песка насыпали — он моргал, и тер их, и снова моргал, но зрение не прояснялось. Их дом не горел; кажется, лишь дверь покосилась да окна пустыми дырами зияли. Точно Дар не видел. Не смог рассмотреть — не успел: взгляд метнулся к кровавой луже у крыльца и куче растерзанной плоти в ней, да так там и остался. Застыл, увязнув в густом и красном. Дия. Тихий голос, внимательные глаза, ласковая улыбка… Сейчас у нее не было даже лица — сплошное месиво с корочкой подсыхающей крови. Дар вздрогнул, услышав стон. Первый звук, похожий на… Нет, вранье, ни на что человеческое этот тихий, придушенный полукрик-полувой похож не был. Тиг. Поодаль, у забора, на вкопанной в землю толстой высокой жерди. Не понять, насколько она вошла в его тело — до земли еще далеко, но кто знает, сколько было? И он еще жив. Дар попытался броситься вперед, запутался в собственных негнущихся ногах и едва не упал. Тиг не смотрел на него. Может, даже не знал, что он здесь. Внимание мутных глаз было приковано к чему-то в дальнем углу двора. Дар мимо воли повернулся туда же, скользя по напряженной нити этого взгляда, готовой вот-вот оборваться. Жаждущей оборваться. Там лежала Аника. То, что когда-то было ею. Узнал ее Дар разве что по рыжим волосам в растрепавшейся косе — все остальное было залито кровью: запрокинутое, застывшее лицо, бесстыдно раскинутые голые ноги, обнаженная грудь, вспоротый живот… Нет, это не могла быть она… Не это неподвижное безобразное тело, выпотрошенное, как туша животного. В Ани всегда было слишком много движения, слишком много жизни, чтобы она могла лежать так неподвижно, так… мертво. Только новый стон вырвал Дара из оцепенения. С трудом, будто на заржавевших шарнирах, повернув голову, он снова посмотрел на Тига. Надо… снять его. Наверное. Дар тяжело сглотнул, проталкивая обратно внутрь колючий комок рвущегося крика. Когда Дар, приблизившись, закрыл собой обзор, Тиг наконец-то увидел его. Моргнул, пытаясь сфокусировать плывущий взгляд, страдальчески скривил губы и чуть слышно выдохнул: — Прекрати… это. — Сейчас, — голос хрипел и дребезжал, и Дар едва услышал сам себя. Прокашлявшись, он продолжил громче: — Потерпи, сейчас я попробую… — Прекрати это, Дар. Убей. Прошу. Прошу… Тиг продолжал говорить, кусая губы и перемежая свой запинающийся шепот мучительными стонами. Все то же отчаянное «прошу, прошу, прошу». Снова, снова и снова. Взгляд его вернулся к прежней точке, едва только Дар инстинктивно отшатнулся, отступив в сторону, и больше не отрывался. Казалось, он просит Анику прекратить — прекратить там лежать, прекратить быть такой изувеченной, прекратить быть мертвой. Дар отступил еще на шаг; с плеча сполз арбалет, а следом и мешок с парочкой зайцев — всей его сегодняшней добычей — с глухим стуком приземлился на утоптанный грунт двора. Дар не слышал. Грудь будто обхватили железные полосы, сжимающиеся с каждым мгновением все сильнее, — не вдохнуть. Дар видел, как однажды бондарь с пьяных глаз чересчур туго затянул круги — короткий треск, и бочка схлопнулась. Вот так, ему казалось, сейчас схлопнется и он сам. Хрусть — и больше не будет Дара, только кучка обломков. Ему нужен воздух. Хоть глоток, который бы не вонял гарью и кровью. Непрошеной мелькнула мысль: а как отец пережил это? Когда нашел мать, растерзанную, неживую. Как? Дар тогда не понимал, не мог представить, каково это — увидеть. Каково это — когда острые изломы изувеченных тел входят в глаза, как арбалетные болты. Навечно. Он запрокинул голову, вскинул руки и всем телом рванулся вверх, туда, где можно было дышать. Внезапный порыв ветра швырнул в лицо… нет, уже в чешуйчатую драконью морду гигантскую пригоршню пепла и дыма с ближайшего пожарища, и Дар ринулся еще выше. К облакам. Где холодно, но чисто. Попытался вдохнуть. Изо всех сил потянул в себя воздух широкими ноздрями — и не почувствовал его. Кольца на груди — теперь драконьей, крепкой, но все такой же уязвимой, как оказалось, — продолжали сжиматься. Глаза жгло. Грудь жгло тоже. Быстро и беспорядочно, то и дело спотыкаясь и вздрагивая, стучало сердце. Вдохнуть. Он должен вдохнуть! В глотке загрохотало — будто он проглотил с десяток камней и теперь они сталкивались, стучали и скрежетали в попытке протолкнуться внутрь или вернуться обратно. Где-то внизу, едва различимые даже для драконьего зрения, остались Дия, Ани и Тиг — его почти семья. Тиг… «Прошу, прошу, прошу. Прекрати это». К горлу подкатила невозможная для дракона тошнота. И следом — как вспышка — пришло понимание: чтобы вдохнуть, сперва нужно выдохнуть. Вытолкнуть из себя, выплюнуть то, что так невыносимо давит. Потому что это не снаружи — это внутри, в нем. Прижав крылья к бокам, он бросился вниз так же стремительно, как и взлетал. Напряжение внутри росло с той же скоростью, с которой приближалась ненавистная земля. Чтобы вырваться внезапно потоком яркого, брызжущего слепящими искрами пламени. Дом, пристройки, деревья — все вспыхнуло в одну секунду и в считаные мгновения превратилось в груды головешек и пепла. Драконий огонь быстр и беспощаден. Или, напротив, милосерден? В голове мелькнула и пропала мысль о Тиге. Давление в груди ослабло, но не исчезло. Еще один выдох — соседский дом. Следующий — вдоль улицы. Изничтожить исковерканные комки плоти, оставленные там на поживу падальщикам. А ведь это были люди — и люди. Как они могут делать такое — с себе подобными?.. Поднявшись над мертвой — теперь уже окончательно — деревней, Дар на какое-то мгновение замер, паря на раскинутых крыльях. Он наконец-то мог дышать. Холодный воздух беспрепятственно входил в такую же холодную грудь. Жжение унялось, словно водой залили, давящие железные круги исчезли. Внутри царил покой. Прохладный, прекрасный покой, словно потоки чистейшей воды, омывающий утихомирившееся, ровно стучащее сердце. По крыльям неспешно, пожирая чешуйку за чешуйкой, ползла чернота. Вдалеке, по темной ленте раскисшей дороги двигалась змея: с полсотни людей, тяжело груженные телеги, вереница скота позади. Далеко ушли. Для человеческих ног — далеко. Не для его крыльев. Банда дезертиров? Отбившиеся от своих (с чьей бы стороны они ни были)? Еще кто? Неважно. Он не смог отомстить за мать, просто не знал, где искать убийц, не знал, возле какого города отец нашел ее. Но этих искать не надо. Этим он отомстит. Спустя какое-то время, когда он улетал еще дальше на север, позади дымилось уже два пепелища. И на душе у него было удивительно спокойно, что бы там ни говорила о ее цвете его почти на треть почерневшая чешуя.