Кроу живут поодиночке. Невозможно встретить в одном селе или городе двух или более кроу. Людям выгоднее использовать их силу в угоду себе, а справиться с одним намного проще, чем с парой или несколькими. Тем более, после указа Ордена все вокруг ополчились против этих существ еще сильнее: теперь для ученого вроде меня считается удачей, если я встречу хоть одного. Из письма Арнстайна, капитана Ордена, к своей жене Эйдис, 123г. Эры Солнца
Рассвет нежными ирисами расцветает на темном небосводе, знаменуя начало нового дня. Полоски лавандово-розового острыми стрелами пронзают воздух, натягивая яркое полотнище. Рыжие лучи восходящего солнца ложатся на лицо Ворона, искажая его, делая угловатые черты лица более мягкими и плавными. В глазах — сталь, на губах — покровительственная усмешка. Лошадь под ним словно каменная: другие топчут землю, мотают кудлатыми головами, а эта не шелохнется. Лишь дышит тяжело, изредка дергая ушами. За ним целый отряд стоит, ожидает, будто охотничьи собаки, отмашки. Чтобы броситься вперед, растоптать, разорвать чужое горло, втоптать в холодную землю. По правую руку от него мужчина — морщины бороздят его лицо, подобно трещинам древесины, но он все же не стар. Светлые, с медным отливом волосы обрамляют широкое лицо, на котором темно-синие глаза кажутся лишь узкими щелками. У него короткая колючая борода, тронутая сединой. Он втягивает носом воздух, поджимая тонкие губы. Смотрит неотрывно вперед, держится прямо в седле. По левую руку от Ворона беловолосый Кроу — напряженный, словно натянутая струна, губы чуть приоткрыты, и от тяжелого дыхания вздымается грудь. Каждое сражение волнительно. Каждое — как последнее. — Ты уверен, — Ворон чуть поворачивает голову на чужой голос, прислушивается, опускает взгляд. Мужчина по правую руку от него поджимает губы, медля с продолжением. — Что отправлять Видара на разведку было правильным решением? Он молод. И неопытен. — Где же ему учиться, как не здесь, — старший кроу дергает уголком губ, переводя взгляд на равнину перед ними. — У него есть к этому талант. Пусть проявляет его либо сейчас, либо никогда. Ворон предельно спокоен. Всегда. Даже когда Йермунн, его давний друг и союзник, сомневается в его решении, он остается непоколебимым. Потому что нет сомнений в собственной силе, нет погрешностей в своих же решениях. Каждое отточено до мельчайшей детали, каждая жертва — это часть расчета. Все происходит так, как должно. И кроу по левую руку от него заражается этим спокойствием. Выдыхает ровнее, на минуту прикрывает глаза, а, когда вновь открывает их, чувствует, как начинается струиться по венам дым. Звериная сущность не чувствует опасности. Вскоре на подернутом яркими красками горизонте расползается туман. Серый, окутывающий все полоску, отделяющую землю от неба. Он становится гуще и четче, и вскоре собирается в узкую линию, разрезающую долину на две части. Скорость высока, но недостаточно — кроу может бежать намного быстрее. Йермунн чуть наклоняется вперед, щурится, пытаясь понять, в чем проблема. В уголках глаз протягиваются отчетливые паутины морщин. Он старше Ворона: внешне — лет на пятнадцать, по меркам кроу — почти на пятьдесят. Йермунн тоже кроу, а помимо этого — хороший воин. И вторым талантом он пользуется намного чаще. Туман вскоре расстилается уже у ног лошадей, и те вскидываются, встают на дыбы, пугаясь зверя. А тот, тонконогий, бледный, почти растаявший на утреннее заре, принимает ясные очертания, и становится понятно, почему он бежал так медленно. Из пасти зверя торчит стрела. Когда он принимает человеческую форму и выпрямляется в виде парня, его щеки прорваны насквозь: с одной стороны острие, а с другой — покрытый перьями конец, не прошедший сквозь оставленную дыру. Всю нижнюю часть лица покрывает кровавая корка: тянется по скулам, переходя на шею и одежду. В темно-зеленых глазах застывает боль, выходящая наружу вместе с солоноватыми дорожками слез. Звериная сущность притупляет боль, но не может скрыть ее полностью; кроу перед ними близок к тому, чтобы разрыдаться, словно ребенок, упасть на колени, потому что ноги подкашиваются от усталости, а тело лихорадит. Кровь сочится из приоткрытого рта, и от этого вида перехватывает дыхание. — Они тебя заметили, — срывается с его губ, и молодой кроу судорожно кивает. Боль расходится по напряженным мышцам, и из груди почти вырывается вопль отчаяния, но он терпит. Молчит и терпит. Ворон поднимает взгляд, всматриваясь в горизонт. Там, вдоль него, словно каменная стена, постепенно возвышаются рыцари. Посланники Его Величества. Те, кто должен разобраться с произволом в королевстве. Те, кто должен стереть с лица земли его отряд. Отряд Ворона. Сам Ворон усмехается уголком губ, чуть склоняя голову вниз. — И ты привел их сюда. Видар смотрит на него, ожидая дальнейшего приказа. Выговора. Хоть чего-то. Он дышит через раз, превозмогая боль, но все равно ждет. И тогда Ворон кивает ему. — Окажите Видару помощь, — приказывает он, и обессиленный кроу почти падает в объятия подоспевшего к нему лекаря. — Ты хорошо справился. Молодец. Когда оба скрываются за спинами воинов, Йермунн поворачивает голову к Ворону. — Ты же знал, что так и будет? — Догадывался. Не угадал только с местом, куда попадет стрела. Думал, что это будет плечо, — мужчина обнажает зубы в зверином оскале, и Йермунн крепче сжимает поводья, отклонившись назад. Вдалеке выстраивается отряд рыцарей. Начищенные до блеска серебряные латы блестят в свете восходящего солнца; головы венчают шлемы с перьями, а щиты пестреют королевским гербом. Любой мальчишка мечтает вырасти и вступить в их ряды, чтобы с честью защищать слабый и обездоленных. Чтобы искоренить нечисть и повергнуть врагов в праведный ужас перед их силой. Один вид их, закованных в доспехи, вселяет благоговейный страх. В этот раз их больше, чем тогда, у сожженной деревни. Намного больше. Вот только не тех они пытаются испугать. Ворон сжимает коленями лошадиные бока, и животное ступает вперед. Из широких ноздрей вырывается пар, а карие глаза горят, ей-богу, горят красным. Вслед за своим предводителем с места сдвигается весь отряд. Нет прежней легкости — только тяжелая поступь. Нет скорости самого ветра — только размеренные шаги. Кроу сокращает расстояние между своим отрядом и чужим до нескольких десятков ярдов и останавливает лошадь, коротким, но твердым движением руки натянув повод. Со стороны это почти противостояние добра и зла, белого и черного, дня и ночи. — Я, Эгон из Аттрасты, маршал Ордена, именем Святого Духа, приказываю вам отдать мне нечистое существо, что вы укрываете, — громкий голос прорезал тишину, когда один из рыцарей поднял забрало. Бледная кожа и узкое, почти птичье, лицо — большего на таком расстоянии и не увидеть. Зато голос такой, что обычно звучит на церковной службе: будто сами ангелы начинают петь под арочным сводом. — Не понимаю, о чем вы говорите, — почти смеется Ворон: слова с раскатистым рычанием вырывается у него из груди. — Полагаю, что понимаете. За ваши преступления против мирных жителей и Ордена вам светит смертная казнь, но Его Величество Король и Верховный Магистр смилостивятся над вашими судьбами, если вы покаетесь, грешники, и отдадите на божий суд существо, что вы укрываете, — рыцарь вскидывает руку, осенив чужой отряд крестным знамением. Насмешливое выражение сходит с лица Ворона. Теперь он кривит губы, с презрением щуря глаза. — И что это за существо? — В народе оно называется «кроу». Крайне мерзкая тварь, живущая под личиной человека. Её уничтожение — долг любого из членов Ордена. Она виновна уже по одному своему существованию, а за убийство людей ей грозит самая страшная кара из всех, что существуют на земле, а после — и в преисподней. Кроу переводит немигающий взгляд на Ворона: ноздри того раздуты от гнева, а челюсть стиснута так, что зубы сводит. На тыльной стороне ладоней проступают бледно-синие вены, потому что пальцы сжаты так, что от каждого, даже едва уловимого движения они перекатываются под кожей. Он сдерживается только потому что позади отряд, ожидающий приказа. Потому, что видеть чужие лица уже в пылу сражения, видеть, как перекосит их, когда он примет истинную форму — бесценно. — Я повторяю последний раз. Отдайте нам кроу, сложите оружие, и Святой Дух будет вам судьей, — голос рыцаря разносится над равниной, а затем резко прерывается: всадник перед ним смеется. Низко, раскатисто, искренне. Ворон запрокидывает голову назад, хохочет, и лошадь под ним переступает с ноги на ногу. Его смех проникает под кожу, раздается эхом по всему пространству, подрагивает под доспехами. Рыцарь Ордена хмурится, поджимает губы: чужое неуважение оскорбляет его. Но сказать он ничего не успевает. Кроу резко возвращается в первоначальное положение, и прядь черных волос падает ему на лицо. — Никто не смеет меня судить, — он чеканит каждое слово, а последнее — выкрикивает, обнажая клыки. И в ту секунду бьет лошадь по бокам. Животное с хрипом вырывается вперед, а за ней и весь отряд. Все всадники в мгновение ока срываются со своих мест, и вороновы крылья распахиваются над землей. Нет страха. Нет жалости. Нет сострадания. Черные перья пронзают металл, проникают в самую глубь отряда, тянутся полосами, словно пролитое вино на белой скатерти. Нет кроу среди них — только люди, разящие без промаха. Первые ряды выбивают рыцарей из седла, сносят головы и ударяют с плеча так, что мечи падают из чужих рук. Звон металла оглашает округу вместе с лошадиным ржанием. Запах крови пронзает воздух, застывает в нем вместе с криком. Кони перепрыгивают через трупы, и колени им подрезают уже живые. Бывшие всадники поднимаются с земли, отплевываясь кровью. Стрелы виднеются у них из прорезей в доспехах, но они упрямо продолжают бой. Различать своих и чужих просто — тьма схлестывается со светом, как ночь с днем, и замирает кровавой полоской. Чем дальше, тем сложнее, и пеших рыцарей больше, они давят количеством, не давая всадникам пройти, стаскивают их на землю и добивают. И вороновы люди делают то же самое — растаскивают на мясо, сжирают заживо. Мечи их в кровавой корке, а броня покрыта чужим страхом. Не умереть — остаться, выжить, победить. И цель простая — уничтожить врагов, уничтожить как можно больше и защитить того, кто рядом. Кроу перестает считать их после десяти. Кого-то он выбивает из седла тяжелым ударом меча о доспех, и другие заканчивают начатое. Кому-то перерезает горло на ходу, вырывая из него предсмертный хрип. Нет сожаления или страха, суть проста — либо он, либо его. Шум вокруг слышится словно издалека, и в то же время кажется непередаваемо громким. От него закладывает в ушах, и различить что-либо становится невозможно. Крики заполняют пространство, грохот металла пугает лошадей, и те вскидываются, сбрасывая всадников, устремляясь вперед, пока им не подрежут колени. Кроу проворачивает меч в воздухе и пригибается, минуя двух всадников, замахнувшихся на него. Смотрит через плечо назад, удерживая свободной рукой поводья, а затем разворачивает лошадь. Вовремя: клинки скрещиваются, от силы удара внутри все словно сдвигается. Кроу сжимает губы в тонкую полоску, а затем резко дергается вперед, практически скидывая рыцаря с коня. Он видит его озлобленный взгляд, кожей чувствует его ненависть, и резко поворачивается назад, отражая очередной удар. Другой всадник намеревается снести ему голову, замахивается, и в этот миг его голова слетает с тела, катится кубарем по земле, заставляя лошадь вскинуться. Позади него Йермунн. Он кивает Кроу, и, когда тот отвечает ему тем же, бьет лошадь по бокам, направляя ее дальше. Это отвлечение стоит Кроу дорого: упавший на землю рыцарь стаскивает и его. Нога путается в стремени. Кроу некуда бежать, невозможно выбраться: он частично лежит на земле, глядя широко распахнутыми глазами на мужчину. Тот скалит зубы, заносит меч над чужой головой, и с силой опускает его вниз. Кроу дергается за секунду до этого, уворачивается, хрипит сдавленно, пытаясь выбраться. Ногу предательски сводит судорогой, и он барахтается в собственной накидке. Меч выпал из рук, дотянуться до него невозможно. Вокруг голоса и крики, разобрать что-либо невозможно. Сердце заходится в груди, как бешеное. Всё быстро, слишком быстро, и в то же время кажется, что не секунды проходят, а целая вечность тянется медленно, словно спокойная река. Кроу хрипит, пытается уцепиться ногами за седло и подняться, или же хотя бы освободить ногу, но рыцарь наступает ему на плечо, не давая двигаться. Больно, до одури больно, и Кроу смотрит на него снизу вверх, хватая ртом воздух. Нельзя без приказа, лучше умереть, чем ослушаться. Но сегодня он не должен умереть. Черный туман стелется меж рыцарей, и те щурятся, пытаясь разглядеть хоть что-то, замирают на мгновение. Эгон из Аттрасты пронзает мечом мужчину из вражеского отряда и останавливается. Смотрит перед собой, осмысливает и распахивает рот, чтобы закричать, предупредить, но огромный зверь возникает прямо перед ним. Черный, как смоль, с острыми ушами и оскаленной пастью. Рыцарь смотрит в кроваво-красные глаза, дышит через раз, опуская руки с мечом вниз. А старший кроу останавливается перед ним, принимая человеческую форму, усмехается и тянется к чужому лицу. Снимает с головы шлем и откидывает его в сторону, опуская ладони на чужие щеки. Черный дым окутывает его, вьется у ног, пока кроу смотрит прямо в глаза Эгону, смотрит, как сам дьявол. Он надавливает пальцами на его губы, заставляя открыть рот, а затем надавливает на зубы, призывая распахнуть его шире. — Легко убивать детей, Эгон из Аттрасты, — сипло тянет он, рассматривая чужое лицо, отмечая малейшую отразившуюся на нем эмоцию: вот страх, вот ненависть, вот злость, а вот неподдельный ужас; как много всего можно увидеть в чужих глазах, как много можно понять по едва дрогнувшим мышцам. — Гораздо сложнее убить равного. Ворон знает, что все смотрят на него. Знает, что все замерли, не в силах пошевелиться, будто находясь в трансе. Знает, сколько маленьких кроу уничтожил рыцарь, пытаясь обезопасить народ всего королевства и самого себя. Знает — и разрывает чужую челюсть голыми руками. Кровь хлещет во все стороны, попадает ему на броню, пачкает руки, стекает по его собственному лицу. Он разжимает пальцы, и бездыханное тело с шумом падает на землю. Ворон стоит еще пару секунд, а затем перекидывается в зверя, и черный дым вновь заполняет всё вокруг. Теперь можно. Когда рыцарь поворачивается к Кроу, чтобы добить его, на земле уже никого нет. Он оглядывается по сторонам, крепче сжимая в руках меч, когда в его груди оказывается точно такой же. Кроу с минуту смотрит на него, а затем резко тянет за рукоять, и рыцарь падает на колени, едва касаясь пальцами разорванной раны, заваливается набок. Кроу крепче сжимает меч в руках, а затем оборачивается сизым дымом, исчезая во всеобщей массе. Мгновением позже среди рыцарей оказывается еще несколько кроу, что расползаются пеленой по всему полю, нападая на тех, кто подвернется под руку, спасая своих же и радуясь возможности быть собой. Радуясь тому, что им не нужно скрывать себя. Несколько дымчатых существ несутся сквозь людей, прогрызая себе дорогу, заваливая рыцарей на землю и скрываясь за чужими спинами, пока свои же закончат начатое. Их мало, но они быстрее стрелы, быстрее ветра, и у всех у них самый лучший учитель. Теперь они могут показать себя. Мастерство воинов заставляет их гордиться собой, но это — это совсем иное. То, в чем стыдно признаться самому себе. То, что позволяет быть самим собой. Звериная сущность.***
В крепости тепло и безопасно. Все сидят в главном зале, переговариваясь между собой. У кого-то перевязана руки или нога, кто-то сидит в одних штанах с накинутым на перебинтованные плечи одеялом, но все почти здоровые. Обсуждать прошедший день никому и в голову не приходит, и поэтому все темы отвлеченные, почти глупые. Можно выпить. Те, кто постарше, учат молодых, как это делать. Крепко, сильно, чтобы не ударило в голову, но изнутри все согревалось. Кроу пересекает зал быстрым шагом, минует длинный коридор и проходит в небольшую комнату. На узких кроватях лежат те, кому посчастливилось меньше. Лекари суетятся вокруг них, помогая унять боль. Ворон приглашает только самых лучших врачевателей, тех, кому доверяет лично. Парень проходит мимо нескольких кроватей, направляясь к той, что в самом углу. На ней сидит Видар с зашитыми щеками. Грубоватая нитка тянется по его лицу, но серые глаза смотрят ясно, и Кроу может поклясться, что он почти улыбается. Рядом с ним находится Йермунн. Волосы собраны в короткий, едва-едва получилось, хвост, а на лице при свете свечей подрагивает слабая улыбка. — Решил навестить друга? — спрашивает Йермунн, когда Кроу замирает возле койки. Видар поднимает на него взгляд, смотрит тепло и благодарно. Кроу коротко кивает. — Как он? — Биргер говорит, что с ним все будет хорошо. Не ручается, правда, когда он сможет говорить, но это и не важно. Главное, что все в порядке, — с отеческим облегчением отзывается Йермунн. Только сейчас Кроу замечает, что его ладонь лежит поверх ладони Видара: грубоватая, с мозолистыми пальцами и мелкими шрамами. Он остается стоять, только отводит взгляд в сторону, словно не желая мешать. Йермунн еще какое-то время сидит рядом с младшим кроу, а затем с неохотой поднимается, без прощания направляясь к выходу, и Кроу следует за ним. Уже в коридоре Йермунн шумно вздыхает, прикрывая глаза, будто пытаясь успокоиться. Останавливается у стены ненадолго, а затем продолжает идти вперед так, словно ничего не произошло. — Ты идешь к нему? — наконец спрашивает он у Кроу, и тот вновь кивает. Йермунн долго смотрит на него, а затем и сам мотает головой. — Его планы в последнее время становятся все более и более похожими на непредумышленное убийство. — Он знает, что делает. В конечном итоге, не так важно, какова цена, если цель достигнута. — Он хорошо промыл тебе мозги, верно? Ты повторяешь его слова. — Я считаю, что в них есть смысл, — выждав небольшую паузу, отвечает Кроу, слегка пожимая плечами. По его лицу невозможно понять, какие эмоции он испытывает. Но в конце концов он вскидывает руку, мягким движением перекидывая набок седые волосы. — Мне жаль, что так получилось с Видаром. — Главное, что он жив. Но в этот раз Ворон доверил ему слишком опасное задание. Он знал, насколько большой там будет отряд. Знал, что они все — хорошие воины. Будь Видар немного неопытнее, и он бы. — Но он достаточно опытен. И Ворон это знает. Он верит в него, раз отправил его туда. Йермунн останавливается у одной из дверей, внимательно глядя на Кроу. Его взгляд скользит по его лицу, но в конечном итоге он только кивает. — Это правда. И все же, — он обрывает свою мысль на середине фразы и качает головой. Кроу молча стоит рядом с ним, ожидая, что тот продолжит, и Йермунн смотрит перед собой еще некоторое время, пожевывая нижнюю губу, а затем тихо продолжает: — С тех пор, как я встретил его, я ни разу не пожалел об этом. Он стал моим другом, и я поверил во всё, что он говорил, и до сих пор верю. Он прекрасный воин и великолепный учитель. Но несмотря на то, что он говорит всем нам быть осторожнее и беречь свою жизнь, мне кажется, что он порой забывает делать то же самое. Йермунн замолкает, переводит задумчивый взгляд на Кроу. Коротко кивает ему в знак прощания и скрывается за дверью. Тот еще какое-то время стоит возле нее, обдумывая чужие слова, а затем разворачивается, направляясь к винтовой лестнице. Он никогда не признается в том, что нечто внутри него болезненно сжалось, когда друг предстал перед ним со стрелой, пронзившей его лицо насквозь. Картина произошедшего вновь заполняет его сознание, и он ускоряет шаг, почти переходя на бег. Лишь бы скорее оказаться в чужой комнате, отбросить все мысли назад, туда, куда он больше никогда не заглянет. В спальне тепло. Несколько факелов освещают ее, наполняя рыжеватыми оттенками. Она просторная. Просторнее, чем кабинет. Из мебели только широкая кровать, тяжелый сундук у нее в ногах, несколько стеллажей, заполненных книгами, деревянный комод и курульное кресло. Кроу запирает за собой дверь и проходит в середину комнаты, медленно делая шаг за шагом. Из одежды на нем лишь узкие штаны, стягивающие ноги и заправленные в сапоги из мягкой кожи, да черная рубаха на шнуровке. Он стоит ровно, спина прямая-прямая, и смотрит перед собой. У окна клубами вьется дым, стелется по полу и оглаживает страницы раскрытой книги, покоящейся на кресле. Лишь через несколько минут он медленно собирается, принимает более ясные очертания, становясь зверем и вытягивая морду по направлению к гостю. — Я навестил Видара, — тихо произносит Кроу, складывая руки за спиной и наблюдая за зверем. Тот чуть клонит голову в сторону, прислушиваясь. — С ним все будет в порядке. Бойе оказал ему все необходимую помощь. Его… лицо выглядит уже не так страшно. Раны зашиты, а глаза блестят. Думаю, он гордится собой. И эта похвала в его сторону была. очень кстати. Если бы он мог говорить, то он бы сказал, что очень рад её слышать. Пока он говорит, зверь ступает ближе к нему. Туман вьется у чужих ног, и Ворон выпрямляется, вставая на задние лапы и принимая человеческую форму, сокращая расстояние между собой и гостем до нескольких дюймов. Он неотрывно смотрит в чужие глаза сверху вниз, ведет обнаженными плечами, позволяет закончить предложение. Ему нет необходимости рассказывать о лежащих в лазарете воинах: мужчина проверял состояния каждого лично. И все же сейчас он слушает. Внимательно, улавливая каждое слово. Кроу замолкает, переводя взгляд с чужой ключицы выше и сглатывая. — Я видел, что случилось там, — чужой шепот обжигает. Ворон наклоняет голову чуть ниже, замирая тогда, когда его щека и чужой висок едва не соприкасаются. — Видел, как ты упал. Кроу проводит языком по пересохшим губам, втягивая носом воздух. Не имеет смысла оправдываться. Не имеет смысла говорить, что подвел. — Видел, как ты выбрался. Воспользовался тем, что он отвлекся на меня, — он продолжает говорить, и младший кроу лишь слабо кивает в знак согласия, скосив взгляд в сторону. — Нож? — Спрятанный в сапоге. — Перерезал стремена? — Да. — Хороший, — тянет Ворон, поворачивая голову и касаясь губами чужого виска. Его ладонь ложится на шею Кроу, сжимает ее; большой палец давит на угол челюсти, заставляя повернуть голову к нему, а затем скользит под подбородок. Поцелуи Ворона такие же, как и он сам: настойчивые, властные, крепкие. В них хочется растаять, раствориться, забыть о времени. Ворон всегда смотрит в глаза, когда целует. Ему нужно улавливать каждую эмоцию, каждый отклик на его действия. Кроу опускает ладони на обнаженные бедра мужчины, обжигая пальцы о жар чужого тела. Он отстраняется на дюйм, жадно хватает ртом воздух, а затем его губы вновь накрывают чужие, и он не может сопротивляться. Отдается весь, целиком и полностью, позволяет срывать поцелуи один за другим. Дышит хрипло, когда Ворон запускает обе ладони в седые волосы, разглаживает пряди, а сам кусает за нижнюю губу, не сводя взгляда с чужих глаз. Отклоняет голову в сторону, когда цепочка коротких болезненных поцелуев ложится на шею и проходится по кадыку, скрываясь под воротом рубахи. Зверь терпелив.